Но «принцип весов»!.. «Средства массовой информации землян излишне наполнены сообщениями о катастрофах, взрывах, террористических актах и тому подобном. Чтобы уравновесить поток отрицательной энергии, транслируемой человечеству, каждому СМИ надлежит в равных пропорциях подавать плохие и хорошие новости. В противном случае означенное СМИ будет закрыто или передано другому владельцу — если тот, в свою очередь, докажет, что способен выполнять упомянутое условие, то есть соблюдать „принцип весов“.
Сперва идея показалась неплохой, по меньшей мере оригинальной. Рейтинги, как ни странно, повысились; опросы свидетельствовали: есть люди, которые с удовольствием смотрят репортажи об успехах доярки Зэ, нацедившей за день столько-то бидонов молока. А другие с еще большим упоением ждут сообщений о бедах, обрушившихся где-то на кого-то (но не на них! слава богу, не на них!!!).
Однако первая волна эйфории очень быстро прошла.
Тогда-то Антуан Лекуантре и написал свою знаменитую „Рутинную радость“.
9:31
„Муху“ Спицин взял самую скоростную и маневренную, он давно мечтал на ней полетать.
— Только давай без крутых виражей, — попросил Арутюнов, пристегиваясь. — Учти, я сегодня плотно позавтракал.
Спицин неразборчиво буркнул, колдуя над пультом управления. В двух выпуклых полусферах-„глазах“ весь мегаполис виден был как на ладони — причем ладони изрядно выпачканной, утыканной острыми блестящими иглами небоскребов. Редакция „Вестей“ занимала один такой в самом центре города, отсюда до „перековочной“ было десять минут лёта.
Судя по тому, какой темп взял Спицин, он намеревался долететь за три.
— Не шустри, — снова попросил Арутюнов. — Времени еще навалом, успеем. Расскажи лучше, откуда Маргоша брала сюжеты?
Спицин криво усмехнулся, его отражение в стеклянном „глазу“ казалось вытянутым, искаженным. Из-за этого Спицин выглядел так, будто вот-вот взорвется или разобьется на мелкие осколки.
— Знал бы, откуда брала, думаешь, работал бы до сих пор ведомым? Да еще у такого жлоба, как наш БоБо?
— Подожди, но ты же летал с ней вместе.
— И что? Она командовала, я вел машину. — Спицин досадливо дернул плечом. — Маргоша всегда знала, когда что случится.
— Заранее готовилась?
— Иногда — да. А иногда бывало: летим в одно место, она вдруг: „Всё, разворачиваемся и давай туда-то“ — в совсем противоположную сторону. Прилетаем — и попадаем на свежий случай, с пылу с жару. О котором, заметь, никто заранее знать не мог даже час назад!
— Где она живет?
— На Коперника, бывшей Космонавтов. А что?
— Ничего, — покачал головой Арутюнов. — Это, кажется, где-то в пригороде?
Он включил на своем индивидуальном видеофоне (по сути — мини-компьютере) карту города и ввел в поисковую строку название улицы. „Инди-вид“ показал соответствующую схему — да, почти в пригороде. Далековато.
„Ну, там видно будет…“
— „Перековочная“, — сообщил Спицин, сажая „муху“ на летную площадку. — Иди, я подожду.
Арутюнов выключил „инди-вид“ и попросил ведомого проглядеть текущие новости, может, что интересное попадется. Хотя знал, конечно: ничего толкового там не будет, на любой случай, хотя бы мельком засветившийся в СМИ, слетятся журналисты из всех дешевых изданий; им со Спициным там делать нечего.
Им, кровь из носу, нужен эксклюзив. И так рейтинги ни к черту…
„…Рейтинг, — писал в „Рутинной радости“ Лекуантре, — держит нас всех в заложниках. Не только журналистов, но и тех, кто находится по ту сторону экрана. Идеальная ситуация для владельцев телеканала: зритель, включивший телевизор, уже не может отойти от экрана. Если для этого понадобится новая модель, которая будет не только транслировать передачи, но и производить попкорн с кока-колой, не сомневайтесь, — ее изобретут.
Однако пока у всех нас есть более насущные проблемы, и связаны они с теми нововведениями, которые появились на ТВ после вмешательства удодов. Раньше внимание зрителя привлекали только пресловутыми тремя „С“: сексом, смертью и сенсацией. (Каналы, где с утра до ночи демонстрировали аквариумных рыбок, не в счет.) Теперь в игру вступили так называемые хорошие новости, которые мы, следует в этом признаться, не умеем ни сформулировать, ни правильно подать зрителю. А тот, в свою очередь, разучился их потреблять.
Кое-кто может подумать, что это проблема только журналистов. Они должны удерживать потребителей своей продукции у экрана, но те вовсе не обязаны „съедать“ всё. Нет и еще раз нет! Зритель уже вовлечен в этот процесс — вовлечен теми самыми СМИ, которым на роду написано вести за него бесконечную борьбу: с такими же СМИ, а также с книгами, театром, кино и проч. По сути, борьба эта давно уже проиграна остальными участниками, теперь ТВ борется с самим собой — так змея пожирает свой хвост. Порог восприимчивости обывателей постепенно понижается: то, что раньше становилось предметом недельных обсуждений, теперь кажется вполне рутинным делом: ну взорвали дом, ну налетел тайфун, ну еще одна автокатастрофа…
Мы разучились удивляться, ужасаться, а вскоре разучимся и радоваться.
Чтобы привлечь внимание зрителя, СМИ вступили в своеобразную гонку вооружений: каждый старается показать более кровавую трагедию, более масштабное бедствие.
И вот теперь — „хорошие новости“ и „принцип весов“.
Некоторые социологи утверждают, что введение этого принципа оздоровит общество. Результаты, что мы наблюдаем уже сейчас, вроде бы говорят о том же: значительно снизился уровень самоубийств, повышается из года в год коэффициент альтруизма, выведенный Бармакиным и Дихно.
Однако путь, навязанный нам, — это путь в ад. Не в тот, средневековый, с чертями и сковородками. Мы своими руками обустраиваем ад здесь, на земле, — хотя многим и многим он долгое время будет казаться раем.
В этом, собственно, и заключается одно из адовых свойств…“
9:40
— Господин Арутюнов? — уточнил безликий голос у него над головой. — Евгений Борисович?
— Я.
— Будьте добры, подождите. Мастер освободится через пять минут.
Приемная „перековочной“ выглядела обычно: небольшая комната с минимумом мебели. У стен — мягкие кресла и журнальные столики, на стенах — картины. Арутюнов уже бывал здесь, но, как и тогда, смотрел на все с живейшим интересом, пытаясь отыскать, подметить черты неотсюдошности… ну хоть чего, хотя бы картин… или столиков… или дверной ручки…
Искал и, как в прошлый раз, не находил. Всё было абсолютно земным, эти картины (ваза с астрами; пейзаж: саванна, львы, пара слонов; портрет молодой женщины в белом) мог нарисовать любой не самый талантливый художник с Земли. А мебель наверняка изготовили на местном заводе, даже не по спецзаказу — типовой набор для небедного офиса. Журналы на столиках — тем более здешние.
Кроме того, весь персонал „перековочной“, точнее, все, кто непосредственно встречался с клиентами, — тоже были людьми. Никто и никогда не видел удодов, а сами они никак не объясняли свое нежелание показываться на глаза землянам. Еще одна данность, с которой поневоле приходилось мириться, когда в действие вступали аргументы сильнейшего. Одно время даже ходили слухи о том, что удодов не существует, их придумали спецслужбы, чтобы провести над человечеством некий эксперимент и допустить широкие массы к использованию секретных разработок этих самых служб.
Арутюнов, конечно, в такую чушь не верил. Ни одной земной спецслужбе не по силам было изобрести столько всего; ладно, может, изобрести и по силам, а вот полностью устранить неполадки и сбои… — не-ет, это точно было делом не человеческих рук!
Вот почему он в свое время согласился на вживление сенсор-читчика. Это медицина местного разлива стопроцентно ничего не гарантировала, разве только летальный исход, а звездные хирурги все делали по высшему разряду. И что удивительно, за деньги, за евро или „у.е.“ — как удобней заказчику. Вот куда они потом их девают? Оплачивают труд мастеров, которым всей работы — уложить клиента на кушетку, надеть на него шлем-хирург, а дальше стой да жди, пока красная лампочка не погаснет, зеленая не загорится; тогда шлем можно снимать: операция закончена.
„Ну, — подумал Арутюнов рассеянно, — еще, наверное, за электричество платят. И за аренду помещения“.
Так или иначе, а многочисленные офисы удодов, где предлагались самые разные услуги, плоды их продвинутой технологии, люди посещали часто. Арутюнов про это даже репортаж делал: кто, зачем, как относится к инопланетянам (к „нашим гостям“, инопланетянами их почему-то старались не называть). Он тогда еще не был сенсор-журналистом, всего лишь обычным корреспондентом. И тем репортажем пытался решить для себя вопрос: соглашаться на операцию? нет?
Он боялся. Когда в твоем черепе высверливают отверстие до мозга, какими бы ни были гарантии… ну в самом деле, если что-нибудь не заладится — куда пойдешь с этими гарантиями? Вообще сможешь ли после операции ходить и членораздельно говорить?..
Но Витальку нужно было устраивать в детский сад, Людмила настаивала на самом лучшем, Арутюнов соглашался с ней, но… „Самый лучший мы не потянем“. — „Надо что-нибудь придумать. Это же и твой сын“. — „Люд!..“ — „Ну я не знаю, поищи канал, где платят больше. Мне вон Наталья наша обещает прибавку к зарплате через пару месяцев. Как-нибудь справимся…“
А спустя неделю шефиня (Арутюнов тогда еще не работал на БоБо) предложила лечь на операцию, стать сенсор-журналистом.
В те годы никто не был уверен, что операция безвредная. Удоды давали гарантии, но — смотри выше. И Арутюнов размышлял и собирался с духом — долго, мучительно, хотя позже понял: всё давно было решено, и он подсознательно об этом знал.
Когда Лекуантре в „Рутинной радости“ написал о пониженном пороге восприимчивости у зрителей, он не упомянул об одной „маленькой“ детали: у журналистов этот порог занижен значительно больше, чем у тех, кто находится по другую сторону экрана…