ть христианский мир от турок становилось все дороже, и, когда совет ордена решил удвоить взимавшуюся дотоле сумму, это довели до сведения Роже, который поднял громкий шум. Тогда мальтийские господа напомнили ему, сколь мерзкими и непристойными были фигурки. Роже отвечал, что такими они были всегда и никто не видел в этом ничего дурного. На что мальтийские господа возразили, что раньше внимательно их не рассматривали. Они не хотели уступать ни полушки. Роже наотрез отказался платить. Тогда, понимая, что больше ничего не получат, рыцари положили всему этому делу конец, просто изгнав Роже и топинамбусов вместе с их глиняными фигурками.
С небольшой суммой я покинула Мальту на борту трехпалубного судна, которое доставило меня в Мессину. Я сошла на землю, дабы немного осмотреть страну, ощутить твердую почву под ногами и найти судно, которое пожелает отвезти меня в Остию. Заметив весьма красивые плоды, я решила их купить и стала искать свою мошну. Но карман, в котором я держала деньги, оказался пуст! Я снова поискала под юбками, взглянула на землю. Ничего! У меня украли мои пекунии! Как вам описать мою тревогу? Тогда я вспомнила Флоринду и, питаясь подаянием, короткими переходами отправилась в Палермо. Я добралась туда полумертвая от голода и усталости, но милейшая Флоринда встретила меня с самыми трогательными изъявлениями дружеских чувств. Я осталась у нее на несколько месяцев, поскольку, будучи весьма несчастной со своим смирниотом, она находила утешение в моем обществе. Однажды, как будто взволнованная грустными предчувствиями, Флоринда, сняв с пальца перстень, украшенный великолепным изумрудом, попросила меня принять его в дар и вечно хранить в память о ней.
Смирниот имел от первого брака сына по имени Альзир. Тот был страстно влюблен во Флоринду и по сотне раз на дню со вздохами бросался к ее ногам. Однако же Флоринда была добродетельной женой, ибо страшно боялась своего смирниота. Однажды, когда Альзир, стоя на коленях перед Флориндой, умолял ее утолить его желания, смирниот неожиданно вошел к ней. Не успел он наброситься на Альзира, как тот вскочил и умчался с быстротою молнии. Разгневанный смирниот устремился ко Флоринде, выколол ей глаза, оттаскал за волосы, а потом задушил. Будь Флоринда виновна, ей бы наверняка достало хитрости и она бы не позволила застать себя врасплох. Впрочем, несмотря на свою невинность, она неизбежно была бы осуждена. «Так вот как обходятся с добродетелью», — подумала я, со всех ног убегая от сторожевых псов, которых смирниот пожелал на меня натравить. Добравшись до порта, вся растрепанная и запыхавшаяся, я укрылась в лавочке одного ломбардца. У меня не было ничего, кроме перстня с изумрудом, и хоть я поклялась Флоринде хранить его вечно, эта милейшая подруга, увы, не смогла пообещать, что я никогда не останусь без куска хлеба. Поэтому я скрепя сердце рассталась с драгоценностью, которая была мне так дорога. Ломбардец дал десятую долю ее стоимости, ибо это был очень честный ломбардец, но, поскольку изумруд имел большую цену, сумма все равно оказалась довольно приличной. Я взошла на борт судна, направлявшегося в Неаполь. Позднее я узнала, что смирниот так ловко выкрутился, что даже не предстал перед судом. Я также выяснила, что впоследствии он женился на особе, спавшей со всеми его лакеями, тогда как он сам этого не замечал. Ну а юный Альзир столь хорошо и столь быстро бегал, что добрался до самой Армении. Первая же особа, представшая его взору, оказалась весьма красивой девушкой. Он тут же влюбился и взял ее в жены. Она родила ему такое великое множество детей, что он вскоре разорился, ну а его жена с каждым днем становилась все уродливее.
На борту корабля оказался некто Сантолеоне, который был весьма занятным человеком. Как вы и сами хорошо знаете по нашей поездке из Кадиса в Буэнос-Айрес, на судне принято рассказывать истории, разгоняющие скуку. Видя, что я уже в летах, и предположив, что я повидала свет, Сантолеоне попросил рассказать о своей жизни. Я так и сделала, ничего не упустив, и он немало подивился тому, что я испытала столько превратностей судьбы, но равновесие моей философии не было при этом поколеблено. Больше всего он изумился, что после всех своих злоключений я не нажила себе ни оглоеда, ни сифилиса. «Это необычный недуг, — сказал он, — хотя, впрочем, не смертельный. Я нашел средство для его лечения — припарки из мандрагоры и одуванчика». Тогда я рассказала Сантолеоне о том, как наш Панглос потерял ухо и глаз, и он пообещал восстановить их в изначальном состоянии. Сантолеоне поведал, что открыл также способ окрашивания мрамора, пересек Неаполитанский залив в карете, задумал памфлет против франкмасонов и написал очерк о перуанских инках. Он нашел способ зажечь вечную лампочку при помощи электричества, изготовил бумагу, подобную той, что делают в Китае, непромокаемую ткань из шерсти и шелка, а также гипсовую массу, позволяющую ваять скульптуры — долговечные, словно камень. Он знал философию, каноническое право, математику, механику, гидростатику, перспективу, геральдику, географию, анатомию, искусство фортификации и даже знал немецкий. Но все это — пустяки по сравнению с его остроумием, и всего за пару дней я убедилась, что Сантолеоне — самый приятный человек на свете. Он умел рассказывать как никто другой, и я слушала его с таким удовольствием, которого не испытывала никогда в жизни. Даже юная принцесса Масса-Каррара, некогда казавшаяся мне столь блестящей, теперь выглядела в моих глазах грубой крестьянкой. Не стану от вас скрывать, что Сантолеоне тоже явно заинтересовался моей особой, несмотря на мой возраст, и не считал меня недостойной своих шуток. Когда наше судно плыло в открытом море вблизи Салерно, Сантолеоне неожиданно сказал: «Давайте поженимся, мадам, и все оставшиеся дни будем смеяться вдвоем, как смеялись давеча». Я ему разъяснила, что мне девяносто лет и у меня всего ползада. «Экая важность! — возразил он. — Законы запрещают нам брать в жены слишком молодых девушек, но они не предусмотрели ничего подобного в отношении древних старух. Неужели вы строже самих законов? Что же касается состояния вашей кормы, давайте забудем об этом. Я никогда не слышал, что для ведения остроумной беседы необходимы обе половинки зада. Мы изо дня в день встречаем людей с целым и невредимым задом, которые не становятся от этого ничуть умнее. Ну и, ежели подобное заверение будет вам приятным, обещаю, дорогая подруга, всегда смотреть на вас только в профиль и с вашей выгодной стороны». Наконец Сантолеоне удалось так хорошо меня убедить, что уже через час я согласилась связать с его судьбой остатки своей. Когда я рассказала ему о собственном желании повидаться с вами, чело его несколько омрачилось. Я подумала, что мне это показалось, ведь мы всегда спешим объяснить слабостью собственных чувств все, что противоречит желаниям нашей души. Мы решили добраться до Рима в экипаже, дабы сначала получить наследство моего кузена, а затем вернуться и поселиться в Неаполе, где у Сантолеоне был собственный дом. Коль скоро меня слегка утомили путешествия, я собиралась пригласить вас всех к себе на этот клочок неаполитанской земли, ну а Кандид мог бы затем избавиться от клочка земли константинопольской. Поскольку Сантолеоне рассказал, что открыл способ выращивать тыквы без косточек, артишоки без ботвы и крыжовник без шипов, я ожидала чудесного урожая от наших будущих культур. Словом, я была на седьмом небе от счастья.
Но, едва мы ступили на набережную Мерджеллина, рядом с нами остановилась карета. Из нее вышли два человека в черном, схватили моего дорогого Сантолеоне, заставили сесть в повозку и пустили лошадей крупной рысью. Я закричала, позвала на помощь. Ко мне подошел незнакомец и убедил не шуметь. «Карета, которую вы видели, принадлежит органам правосудия, — сказал он мне, — и ясно, как Божий день, что сию минуту ваш добрый друг направляется прямиком в темницу Палаццо Реале. Если я вправе высказать свое мнение, то советую вам молча удалиться».
Невзирая на эти речи, я помчалась в Палаццо Реале и велела передать начальнику полиции, каковой там именуется квестором, что дочь папы римского просит его аудиенции. Его превосходительство меня не принял, сославшись на то, что он и так постоянно выслушивает всевозможных дочерей папы римского. Тогда я велела сказать ему, что о приеме просит наследница римского маркиза. Его превосходительство тотчас велели меня впустить, предложили мне кресло, выслушали мою историю от начала до конца, а затем сказали:
«Мы издавна следим за этим Сантолеоне, арест которого так вас огорчает. Будучи последним отпрыском прославленного рода, он с юных лет предавался спагирическим искусствам[2], которые нисколько не увеличили его состояние, а напротив, довершили его разорение. Теперь у него остались лишь весьма обветшалый дом на задах Сан-Доменико-Маджоре, скверная восемнадцатилетняя кобыла да лакей, у которого он одалживает денег на ужин. Нельзя, впрочем, отрицать, что Сантолеоне обладает самым прекрасным кабинетом диковинок во всей Италии, а возможно, и в целом мире. В частности, он хранит коллекцию поистине замечательного рода: двадцать четыре женщины без плоти и костей, от которых осталась лишь окаменевшая венозно-артериальная система. Они весьма познавательны и красивы на вид, похожи на коралловые деревья. Беда в том, что Сантолеоне препарировал их сам, при помощи необъяснимых методов, секрет которых он, конечно же, скоро нам раскроет. Тем не менее было доказано, что особы, чьи мумии он изготовил, умерли не естественной смертью и, весьма вероятно, во время самой операции. В окружении Сантолеоне происходили странные исчезновения, подозрения против него постепенно накапливались, и доказательства принесли нам окончательную уверенность в его преступлениях. Можете не сомневаться, что, как только вы вступили бы в наследство, он бы весьма ловко превратил вас в мумию и, пополнив его кошелек, вы бы вскоре украсили его кабинет диковинок». Поскольку я объяснила его превосходительству, что в силу преклонного возраста не желаю надолго оставаться в Неаполе, он охотно выдал мне разрешение присутствовать на процессе Сантолеоне. Это оказалось выше моих душевных сил.