А когда он вырастет и у него будет стабильная психика, он сам решит, встречаться с мамой или нет. Прощение мамы – это показатель великодушия и доброты. Но отсутствие осознания того, что с ним сделали, и несвоевременное прощение могут привести к тяжелым последствиям.
Этот случай показывает, что насилие над детьми, – это не воспитание, а преступление. Кажется очевидным, но не для тех, кто перенес побои в детстве. Я говорю это каждый раз в своих видео. И я пишу это вам, побитые и истерзанные дети. Ваши раны кровоточат до сих пор. Вы выжили и выстояли, вы сильные. Но то, что с вами делали в детстве, – это недопустимо. Так быть не должно! Дети – это отдельные личности, и у них есть право на неприкосновенность и безопасность. И Сергея, и Алину приговорили к тюремному заключению. За насилие сажают в тюрьму, даже если мать не била сама. Она не защищала своего ребенка, а спокойно смотрела и принимала эту ситуацию.
Хорошо, что Сергей сам собрал на себя компромат, записывал на видео пытки, и зрители увидели в деталях, как он бил мальчика и заставлял его стоять на гречке. Но сколько таких преступлений совершается каждый день над другими детьми – никто не знает. Ни соседи, ни учителя Паши понятия не имели, что с ним делают дома, пока он не сбежал.
Сколько таких детей живут и вырастают с чувством вины и огромного долга перед тиранами? Они служат родителям до конца жизни. И чем более жестоко их наказывали в детстве, тем безусловнее они служат потом. Этим детям я хочу донести одну простую мысль: вашей вины не было, вы ничего не должны своим родителям. Все родители, которые применяют физические наказания, – это преступники, даже если их не посадили.
Матери, подстрекающие мужей или молча разрешающие им бить своих детей, помните: вы соучастницы, вы совершаете преступление против своего ребенка. И никакого оправдания этому нет. Не надо потом требовать алиментов от своих детей, выставлять им счет и говорить, что они вам должны. Это вы должны компенсировать ущерб своим детям, как это было в случае с Пашей Юмашевым. С Алины суд взыскал 150 тысяч рублей, с Сергея – 250 тысяч. Это компенсация за моральный ущерб, конечно, не соразмерна с теми физическими и душевными ранами, которые получил ребенок, и с теми страданиями, которые он пережил. Но это показывает, кто кому и что должен.
Очень надеюсь, что у Паши высокая психологическая устойчивость, и его жизнь сложится хорошо, вокруг него будут поддерживающие люди, он останется таким же добрым и открытым, как сейчас. Очень хочу в это верить.
К стене! Часть 1. Мужское/Женское. Выпуск от 16.12.2019.
К стене! Часть 2. Мужское/Женское. Выпуск от 10.02.2020.
Мать и отчима, истязавших омского «мальчика на гречке», отправили в колонию. URL: https://www.omsk.kp.ru/daily/27095.7/4167932/
«Нежно обнимал маму, гладил по волосам» – омский второклассник, которого родители истязали гречкой, вместе с мамой был замечен на городской елке. URL: https://omsk.bezformata.com/listnews/istyazali-grechkoj-vmeste-s-mamoj/80708090/
Глава 3Эмоциональный холод
Мать может издеваться над ребенком не только физически, но и морально. Она игнорирует или отвергает, смотрит с ненавистью и отвращением. Это часто не воспринимается как насилие, а жертвы подобного насилия не осознают, что над ними издевались. Последствия такого морального насилия могут быть такими же разрушительными, как и физического. Некоторые дети предпочитают, чтобы их били, лишь бы не отвергали. Вот истории людей, живущих с матерями – снежными королевами.
Когда мама недоступна
Отношения Анны с мужем строятся по типу «всегда есть кто-то важнее меня»: «Муж меня также променял на работу, время проводить вместе не хотел. Работа важнее». Потом была соседка, а потом другие женщины и так далее. Анна говорит: «Я дико злюсь, у меня все горит внутри, пылает как огонь, я чувствую себя обманутой, обесцененной маленькой девочкой».
Это означает, что ситуация началась не с мужа, а глубоко в прошлом. Сценарий пишется в детстве, а потом проигрывается, но с другими людьми. В терапии мы возвращаемся в детство и ищем причины там.
«Мне лет 8. Мама живет со мной, но мамы со мной нет. Она занята уборкой, стиркой, готовкой, но контакта со мной нет, она недоступна. Я хожу за ней как хвост и не знаю, что сделать, чтобы она полюбила меня. Я голову сломала, как привлечь ее внимание, что я ценна, что я дорога ей. Я вижу ее, но она недоступна. У нас нет отношений, эмоциональной связи. Ей не до меня, я ее не чувствую, как будто у нее внутри ничего нет, нет теплоты, один холод. Она как айсберг. Я в постоянном режиме ожидания, как кнопка. Я жду, когда я ей понадоблюсь. Даже когда она говорит, кормит, одевает меня, я чувствую пустоту. Как будто мама – это пустая оболочка. Я в постоянном ожидании, я жду от нее теплоты.
Как будто, если она даст эту любовь, я пойму, что со мной все в порядке, я любима. А раз мама не дает мне любви, что-то со мной не так. Что со мной не так? Что мне нужно добрать? Что мне нужно сделать, чтобы мама меня полюбила?»
Но потом Анна как будто переключается на другой режим. На режим благодарности и вины.
«Я благодарю ее за то, что она выносила, родила, и за тот поток любви, который она смогла дать. Я ее благодарю. Она дала, сколько могла. Я должна даже признать, что была неблагодарной дочерью. Мама, я обесценивала то, что ты мне дала, как эгоистка. Я принимаю ту любовь, какую ты можешь мне дать. Я люблю тебя и благодарю тебя. Спасибо за то, что дала».
Казалось, Анна подошла к пониманию, что это она жертва, и в самом начале она была зла, что ее не замечают. Эта злость предназначена маме. Маме-айсбергу, холодной, недоступной и отстраненной. И этот гнев справедлив, ведь это ее мама морила холодом и отвергала. А потом Анна «опомнилась» и стала благодарить маму и винить себя, заглушила обиду, залила пламя гнева, и ничего не проработалось. Она запретила себе жаловаться. Нельзя обвинять маму, быть неблагодарной, надо ее простить. И не просто простить, а еще и повиниться за свою неблагодарность и обесценивание. Приоткрывшееся окно возможностей полностью захлопнулось.
А чтобы появились изменения, надо не заглушать злость, а осознать, что она направлена на мать, а не на себя, проработать гнев и понять, что вы до сих пор тот маленький ребенок, который жаждет, чтобы мама его заметила. Мало понять, что это обида и гнев, и разрешить себе злиться. И это не значит, что необходимо преследовать, орать, обвинять мать, требовать. Нужно разрешить себе эти чувства, проработать и отпустить.
Наказание молчанием
Некоторые люди не осознают, какой вред принесли им такие методы воспитания, как игнорирование, молчание родителей. Они и сами применяют это к своим детям как ненасильственный метод воспитания. Понимание приходит только при анализе причин своих психологических проблем. Вот что говорит Елена:
«Моя нарциссическая мать наказывала меня длительными периодами молчания и изоляции по несколько раз в году в течение многих лет. Я думала, раз меня в детстве не били и голос повышали редко, то, значит, и детство у меня было счастливое. И, наверное, мама права, когда называет меня неблагодарной. Ведь все же в детстве было хорошо, а вспоминать я его я ненавижу. Наверное, со мной что-то не так… я такая депрессивная».
Подготовка к бойкоту
«Когда мне было лет 5, мама часто и с выражением читала мне стихотворение[4]:
Я маму мою обидел,
Теперь никогда-никогда
Из дому вместе не выйдем,
Не сходим с ней никуда.
Она в окно не помашет,
Я тоже не помашу,
Она ничего не расскажет,
Я тоже не расскажу…
Я слушала это стихотворение, затаив дыхание, и глаза мои наполняли слезы. Мне было так страшно обидеть маму! Как же это будет ужасно, если мама перестанет со мной разговаривать!»
Бойкоты начались
«С 7 лет строки страшного стихотворения начали регулярно претворяться в жизнь. Мать так часто наказывала меня бойкотом, что у меня значительные пробелы в памяти. Ведь в те дни, когда она со мной не разговаривала, в моей жизни ничего не происходило, я просто существовала и надеялась на скорое прощение.
Из своей комнаты я не выходила, потому что боялась напороться на злостный, полный ненависти, материнский взгляд. Если бы взглядом можно было убивать, я бы умерла от самого первого.
Чтобы хоть как-то скоротать время до наступления момента прощения, я много спала. (И недавно я поняла, что до сих пор так делаю. Чуть какая проблема в жизни, и я впадаю в спячку, подсознательно надеясь, что все само собой решится, пока я сплю.)»
Мать заранее подготовила дочку к пыткам молчанием. Она читала стихотворение с выражением, чтобы Елена прочувствовала весь ужас этого наказания и чтобы девочка понимала, какое преступление она совершила, как обидела маму, и мучалась сильнее от осознания, что мама никогда больше не вернется.
Во время игнора жизнь останавливалась, и Лена как бы выходила из этого мира и уходила в другой, где не так больно. И память о страшных событиях тоже исчезала. Впоследствии этот защитный механизм может развиться в диссоциативные расстройства: дереализацию, деперсонализацию, частичную диссоциативную амнезию.
Дети, которых игнорируют, часто много спят, чтобы скоротать время отвержения. Сон спасает их от страданий, но впоследствии такая реакция может стать причиной депрессии: не хочется ничего делать, только спать. С эволюционной точки зрения, депрессия – это механизм выживания, экономия энергии, когда ситуация безвыходная. Замирание, засыпание, бездействие.
В первые годы жизни материнская любовь – это гарантия жизни. Когда мама любит, она находится рядом, кормит и поддерживает. Мама – это источник жизни и защита от опасностей мира. Но, если мама исчезает, это конец жизни. Ребенок чувствует страх смерти, и неважно, как она исчезла – физически или эмоционально. Сначала он громко плачет, зовет маму, когда ответа нет, он понимает, что надо надеяться только на себя: «мама игнорирует, она не защитит меня», «я могу умереть и поэтому засыпаю, чтобы сохранить энергию. Надо слиться со средой и замолчать». Так повелось с древних времен: когда если ребенок был брошен, то выживал, если переставал плакать и не привлекал внимание диких зверей. Брошенные дети, которые могли замереть и замолчать, выживали. Это и передалось по каналам эволюции нам как механизм выживания.
«Кстати сказать, в 8 случаях из 10 я даже понятия не имела, на что она обижалась или почему она злилась, ведь она никогда не объясняла, что можно, а что нельзя. Я словно с завязанными глазами на ощупь шла по жизни и училась быть хорошей девочкой методом проб и ошибок. За мелкие ошибки мать наказывала меня оскорблениями, а за ошибки покрупнее объявляла мне бойкот длиною от одного дня до месяца.
Голос она повышала редко. Хотя в моменты, когда она срывалась на крик, мне становилось очень страшно и я хотела провалиться сквозь землю. Но чаще всего она просто шипела на меня злым голосом: “Ты дефективная”. Еще она любила повторять, что я бестолочь, мерзавка, скотина, эгоистка, неблагодарная дрянь и ее любимое: “Да что-о-о это такое! Зла не хватает!” Эти слова часто были последними, что я слышала перед бойкотом.
Мать почти никогда меня не била, до синяков во всяком случае дело не доходило. В исключительных случаях мне прилетали пощечины. А так из физических наказаний было в основном дерганье за руку и толчки. Еще мать несколько раз швыряла в меня предметы. Например, когда мне было 7 лет, она бросила в меня огромный старый стул, который с грохотом упал в 5 сантиметрах от меня и поверг меня в состояние шока. А еще как-то она бросила в меня сырую котлету так, что та попала мне в лицо. Но больше всего она любила хлопать дверью. Со всей дури, так, что штукатурка с потолка сыпалась. И главное – молча, лишь только яростно сверкнув глазами. Это также был один из излюбленных ею способов объявления бойкота.
Часто перед объявлением бойкота она говорила мне злым голосом: “Иди к себе и подумай о своем плохом поведении!” А я чувствовала себя тупой, потому что никак не могла понять, что такого плохого я сделала. И, даже простив меня, она никогда не объясняла, почему она изначально злилась.
Бойкот предварялся запугиванием – швыряния, хлопанье дверью, сверкание глазами. Это все для того, чтобы внушить вину, показать, что она виновата и не просто так с ней не разговаривают. На это есть веская причина. Мать хочет, чтобы девочка посильнее страдала, поглубже осознала свою никчемность и греховность.
А бойкотила она меня жестко и часто. Моя жизнь была похожа на жизнь в колонии строгого режима. Шаг вправо, шаг влево – бойкот. В те дни, когда я была “виноватой” и мать со мной не разговаривала, она общалась со мной командами: “Елена, иди ешь!”, “Елена, пора спать”, “Елена, просыпайся!”, “Елена, иди учи уроки!”, “Елена, иди домой!” Надо ли говорить, что с тех пор я просто ненавижу свое полное имя».
Когда мать общается командами «иди туда», «не делай то» – это тоже вариант бойкота, и Елена правильно это понимает. Здесь контакта нет, нет общения, нет любви, которая нужна ребенку как воздух. От мамы веет холодом и неприступностью тюремного надзирателя. Мать не спрашивает, не отвечает на вопросы, не смотрит, не улыбается, не проводит вместе время, а только кормит и следит за режимом.
С виду может казаться, что мать выполняет свои обязанности по заботе о ребенке, ведь у дочки все есть: накормлена, в школу отправлена, уроки сделаны, спать положена. Но каждый бойкот – это маленькая смерть. Это наносит тяжелую травму.
Прощение
«Прощение наступало без предупреждения и без объяснений, иногда на следующий день, иногда через неделю, иногда через месяц. Просто в одно прекрасное утро мама, улыбаясь, заходила в мою комнату и ласково говорила: “Солнышко, пора вставать! Завтрак уже на столе. Иди умывайся и кушай, а я пока постель заправлю”. Я просто не верила своему счастью. Мама меня простила! Жизнь продолжается!»
Мама непредсказуема: то наказывает, то прощает. Почему она наказала, почему простила, Лена не понимала. Никаких объяснений, никаких ориентиров. Лена не знает, как надо себя вести, что можно, что нельзя. Надо читать мамины мысли, угадывать ее настроение. В такой непредсказуемой и неконтролируемой ситуации ребенок живет в постоянной тревоге. Дети, испытывающие непредсказуемый и неконтролируемый стресс, впоследствии страдают от депрессии, тревожностных расстройств или комплексных посттравматических стрессовых расстройств.
Ребенок дезориентирован: «мама здесь или не здесь? могу я рассчитывать на нее, могу я ей доверять?» Впоследствии это мешает устанавливать доверительные отношения с близкими. Появляется желание вцепиться в человека и не отпускать, потому что в любой момент он может исчезнуть, как это делала мама. Или, наоборот, возникает нежелание никого подпускать к себе близко, чтобы не переживать боль отвержения. Игнорирование в детстве – причина многих проблем в отношениях, в крайних случаях – причина расстройства личности. Чаще всего это пограничное расстройство личности, центральным симптомом которого является страх отвержения.
Окружающие
«Сейчас я понимаю, что мать воспитывала меня для окружающих. Я была ей нужна исключительно для поддержания статуса в кругу соседей и друзей. Она хотела иметь воспитанную, беспроблемную отличницу, которая производила бы хорошее впечатление на других людей. И она делала все, чтобы я этому соответствовала. Например, если она хотела, чтобы я при других людях молчала, то резко, но незаметно дергала меня за руку или сильно сжимала мне пальцы. В гостях и дома, когда у нас были гости, она всегда держала меня за руку под столом, чтобы в случае чего всегда можно было ее как следует сжать.
Поэтому я, опасаясь болезненных последствий, вела себя по принципу “молчи, за умную сойдешь”. И у меня это хорошо получалось. Знакомые родителей действительно считали меня умной».
Мать заботилась только о своем образе великой матери, а чувства ребенка ей были неинтересны. Она боялась осуждения и затыкала Елене рот в присутствии людей. Этим она ограждала дочь от общения с другими, чтобы не только она одна ее игнорировала, но и другие тоже. Тираны для лучшего управления жертвами создают стену, отделяющую их от тех, кто может спасти и помочь, изолируют от окружающего мира.
Мать дергала Лену за руку, как будто дергала за короткий поводок непослушную собаку. Когда гости приходили, она сжимала руку, чтобы не выглядеть критикующей мамашей и производить хорошее впечатление. Такой же короткий поводок использовала мать из знаменитой истории про Джипси Роуз Бланчард, описанной в документальном фильме «Мертвая мамуля» (Mommy Dead and Dearest, 2017, реж. Эрин Ли Карр). Мать искалечила эту девочку, объявила ее неходячей больной и постоянно собирала деньги на лечение дочери. Девочка перенесла несколько ненужных и очень болезненных операций. Мать на публике постоянно держала Джипси за руку по той же самой причине, что и мать Елены, чтобы, не дай бог, дочка не сболтнула лишнего. Джипси была под постоянным контролем 24 часа в сутки, мать неустанно следила за ней и никуда не отпускала. Когда Джипси подросла, она сбежала из материнской тюрьмы и сейчас отбывает наказание в настоящей тюрьме за убийство матери.
«Но гостей я любила, потому что часто они становились моими спасителями. Ведь когда к нам приходили, бойкот автоматически прекращался и не возобновлялся после их ухода.
На улице мать тоже всегда держала меня за руку. Если я говорила что-то, что ей было неприятно, то она резко отшвыривала мою руку, ускоряла шаг и одна уходила домой, оставляя меня в недоумении позади. Я медленно плелась домой, зная, что меня снова ждет бойкот».
Мамина рука для Лены имеет несколько функций. Это и единственная связь с мамой, и рычаг управления, и метод наказания. При людях сжимание руки – это условный сигнал: «молчи, ни с кем не общайся». А без людей рука – это рычаг контроля и отсутствие свободы. Когда мать отшвыривает руку, то рука становится длинным поводком. Это сигнал – «ты в немилости, теперь бойкот». Это самое сильное наказание, словно жизнь останавливается. «Пошла вон, ты мне не нужна, я даже контролировать тебя не хочу». Лена теряет опору, теряет связь с матерью, а значит, и с миром, потому что всего остального мира больше не существует. Мать изолировала ее от этого мира.
Роль отца
«В детстве я часто задумывалась, почему отец никогда не вмешивался в “воспитательные меры” матери и никогда не спасал меня от ее “игр в молчанку”, он тоже молчал. Поначалу я думала, что он тоже боялся, ведь его она бойкотила не менее часто. Но сейчас я понимаю, что ему просто было пофиг. А возможно, он даже и не замечал изменений атмосферы в семье. Кстати, когда мать бойкотила его, то меня использовали в качестве посредника: “Иди передай отцу…”, “Иди скажи матери…” Иногда это длилось неделями».
Когда родители ребенка используют как медиатора, то он несет ответственность за обоих взрослых, и он себя чувствует виноватым перед ними. Это огромный груз, который ребенку не по силам. Это совершенно не детская функция – передавать сообщения – и неправильная практика.
Выясняется, что мать наказывала бойкотами не только дочь, но и мужа. Но молчаливый папа не спасает ребенка от бойкота матери, а тоже молчит. Он, как маленький ребенок, хочет сам избежать наказания и подставляет другого ребенка. Когда мать бойкотировала Лену, то это было временем передышки для отца. Ему спокойнее, когда мать игнорирует дочку, а не его. Такие родители не выполняют свою родительскую функцию по защите ребенка, а, наоборот, используют детей как живой щит, спасающий их от тирана.
Отец себя ведет так же, как в предыдущей истории вела Алина: морально отстраняется, чтобы оправдать себя и свое бездействие. Он сам себе говорит, что это нормально, Лена сама виновата. Обычно матери-тиранки требуют поддержки отца в воспитании детей: «Мы должны придерживаться одной линии в воспитании». Это отцу очень на руку и помогает решить моральную дилемму, дает оправдание, почему он не вмешивается, не поддерживает дочь. Ведь родители должны быть заодно! Он утешает себя мыслью, что это воспитание, и оно пойдет только на пользу ребенку. Так мать-тиранка лишает ребенка даже поддержки отца. По моим наблюдениям, очень мало отцов вмешиваются и защищают своих детей от матерей-нарциссов. Они находятся под полным контролем и управлением жены, не хотят с ней ссориться, сами не хотят переживать бойкот. Я не думаю, что он не замечал изменения атмосферы в доме, он просто эгоистично выигрывал себе перерыв.
Почему бойкот так тяжело воспринимается? Потому, что люди – существа социальные, и, когда их отвергают, они остаются без поддержки. С эволюционной точки зрения, человеку в одиночку не выжить – он обречен. Поэтому бойкот – это социальная смерть. Особенно это сильно действует в коллективистских культурах, где связи в группе очень важны. Мнение окружающих очень сильно влияет на психологическое состояние.
Как мать сама реагирует на игнор?
«Когда я только переехала в Европу, мать как-то незаметно для меня установила правило – я должна была писать ей каждый день, ну или хотя бы звонить в крайнем случае через день, но только в крайнем. И я, будучи послушной девочкой, ежедневно звонила и писала ей. Стоило мне хоть на один день отвлечься и забыть предоставить ей порцию новостей, как уже к вечеру она начинала обрывать телефон. А если он, о ужас, оказывался разряжен, то мне прилетали следующие имэйл-сообщения:
“Леночка, почему ты сбрасываешь звонки? Не пишешь, не отвечаешь. Я тебя чем-то обидела? Если тебе плохо, не хочешь писать, разговаривать со мной, просто напиши, что не хочешь этого делать, чтобы я не нервничала и не волновалась. У меня тоже есть проблемы, но я же на тебя это не выплескиваю! Пожалуйста, не делай мне еще больнее”.
“Леночка, если я тебя чем-то обидела – извини! Но только не молчи! Я схожу с ума, места не нахожу из-за твоего молчания”.
Но если я несколько дней подряд писала короткие сообщения, она называла их отписками и сетовала, что я совсем забросила мать. Ну да, конечно, у меня ведь муж, собака, сад, работа… матери совсем нет места в моей жизни. Разумеется, я старалась писать ей больше. Со временем мне стало казаться, что я не живу, а круглосуточно работаю ее личным корреспондентом».
Нарциссам нужны внешние впечатления, чужие новости, чужая энергия. Они смотрят вашу жизнь, как фильмы. Для них это пища, которой они наполнят свою пустоту. И теперь понятно, почему мать игнорирует и Лену, и мужа. Она сама страшно боится игнора, видимо, потому, что ее тоже игнорировали в детстве. Бойкот – это ее способ справиться с теми травмами, которые она когда-то пережила сама. Вместо того чтобы вылить свою агрессию по адресу – на свою мать или пойти в терапию, – мать выливает ее на всех остальных самых близких и игнорирует их.
«Однако сама она продолжала бойкотить меня как в детстве, хоть и не так часто. Когда я в 2012 году сообщила ей, что мы с мужем решили завести собаку, ее осуждению не было предела. Какие же мы безответственные, у нас же маленькая двушка, в ней едва ли мы двое помещаемся, а тут еще собака! И потом мы с мужем оба работаем, когда нам с собакой гулять? У нас не будет на нее ни сил, ни времени. Это же издевательство над животным!
Я ответила, что мы уже все обдумали и приняли решение. Тогда мать бросила трубку, не писала и не звонила мне 3 месяца.
Незадолго до этого у меня была затяжная депрессия с попыткой самоубийства, и только благодаря разговорам о собаке я начала приходить в себя. В жизни появился смысл! Я никому бы не позволила лишить меня хвостатого счастья. Поэтому увещевания матери я проигнорировала и завела себе Кэнди.
Когда через 3 месяца мать мне позвонила и в слезах спросила меня, почему я с ней не общаюсь, я даже не знала, что сказать. Потом она как ни в чем не бывало спросила, что у меня нового. И я рассказала ей о собаке. А она тааак за меня обрадовалась! Поздравляла и обо всем расспрашивала, просила прислать ей фотографии, а сама позднее накупила собачьих игрушек и прислала мне огромный пакет».
Это очень характерная черта нарциссов: непоследовательность, обвинение в чужих грехах и забывчивость своих грехов. Сама отвергла Елену, сама же обвинила ее в игноре, а потом прикинулась, что она ничего плохого не делала и вообще всегда была «за» собаку.
И почему она не звонила 3 месяца? Дочка посмела захотеть завести собаку. В своем доме, решив это со своим мужем. Это немыслимо! Не послушала маму, и за это мать наказывает свою взрослую дочь трехмесячным бойкотом. Но Лена не лыком шита, она не стала больше звонить, а сама спокойно стала игнорировать мать в ответ. Того, кто игнорирует, надо лечить теми же таблетками – игнором. И не просто игнором, а еще и отсутствием вины. Ведь цель игнора – заставить вас чувствовать вину. Когда дочь пытается восстановить контакт, то мать упивается страданиями дочери. Это дает ей чувство власти. Когда дочь игнорит, мать-нарцисс начинает страдать: «А что это никто меня не возвращает? Меня забыли, бросили?» Она задыхается без вашей энергии, как без воздуха. Ведь она не получает порции новостей, потока страданий и вины. Она чувствует, что теряет контроль над ситуацией, и сама быстро начинает менять тактику. Не надо заблуждаться, что если мать позвонила и стала радоваться собаке, то она что-то осознала. Это просто способ вернуть контроль. Но Лена не доставила ей такого удовольствия и в конце концов оборвала длинный поводок контроля.
Освобождение
«Обычно количество прожитых лет со дня рождения считают, а я новый отсчет веду с того дня, как прекратила контакт с матерью. Это первые 1,5 года в моей жизни, когда у меня нет депрессии и по-настоящему хочется жить. Мать всегда пыталась меня припугнуть, говоря, что “бог-то все видит!” и что “бог накажет”. И еще она заставляла меня крестик носить. Через неделю, как я прекратила с ней всякий контакт, у меня порвалась золотая цепочка, на которой висел крестик. Причем я ни за что цепочкой не цеплялась, звенья словно сами собой распались. Думаю, что эта цепочка с крестиком была поводком, с помощью которого мать контролировала мои действия. А ее разрыв стал для меня символом освобождения.
Еще я почитала комментарии к вашим видео и усмехнулась – все нарциссы считают себя уникальными и единственными в своем роде, а на деле ведь как под копирку деланные! Не только действуют шаблонно, но и говорят одно и то же. Их на одном заводе делали, их одна мама родила. В том-то и дело, что они не уникальны. Не уникальны они и в своих запугиваниях. Но ребенок не знает ничего другого и принимает это за чистую монету».
Когда вы маленький ребенок и мама запугивает карой божьей, вы ей верите. Это единственный источник информации. И вы боитесь и слушаетесь. Мама запугивает, чтобы ей было легче контролировать вас. Но за ваше непослушание вы получаете не божью кару, а кару матери. Карает не бог, а мама. Мама не бог. Она сама запугана и виновна. Запугивание карой – это скидывание на вас ее собственного страха и вины. Ее запугивали, и теперь она запугивает вас. Она кидает вам горячую картошку, которую некогда кинули ей. Ее рукам горячо, она не может ее держать и передает вам. Ей самой не перенести страха божьей кары, и она нагружает им вас. Не принимайте эту картошку! Отдайте ей ее назад, отдайте ей ее страх и вину. Она взрослая женщина и должна справляться со своими эмоциями сама. Представьте эту картошку и киньте ей обратно со словами: «Это не мое, это твое, и я возвращаю это тебе назад. Это не мой страх, а твой. Это не моя вина, а твоя. То, что ты делала со мной в детстве, это плохо. Ты издевалась над маленьким ребенком, который тебя любил и безоговорочно доверял. Я не хочу быть объектом твоих манипуляций. Забирай себе свое, а мне отдай мое. Мою силу, мое бесстрашие, невинность, свободу и мое право жить мою жить».
Вы освободитесь и увидите, что это были не ваши страхи и вина, а внушенные ею. Мать – это не пророк и не предсказатель, а запуганная, слабая женщина. Вся ее власть была хороша только для маленького беззащитного ребенка, полностью от нее зависимого, но она закончилась. Вы выросли и стали взрослым, уверенным и независимым человеком. Не бойтесь ее. Разрывайте свои цепи, выкидывайте поводок. Выходите на свободу. Нет никакой кары божьей. Есть любовь и поддержка. Бог вас любит. Вас любит и поддерживает жизнь.