— Мне хочется танцевать. Именно этот танец.
Он, видимо, не сумел скрыть удивления, потому что она добавила:
— Или, может быть, вы не один?
— Нет. Просто слишком неожиданно мне выпало такое удовольствие.
Они стали пробираться к музыкантам. Площадка была небольшой, уединенной и интимно освещенной. Мелоди повернулась к Бишопу, и они двинулись в танце так легко, слаженно и непринужденно, словно весь вечер провели вместе.
Она больше не смотрела на него. Глаза ее затуманились, она молчала; ни одного, даже тихого звука не сорвалось с ее губ. Бишоп поглядывал на нее и через некоторое время понял, что на самом деле Мелоди не здесь, не с ним. Первое его впечатление, возникшее от того, что они оба легко нашли общий ритм, оказалось обманчивым.
Она по-прежнему была одна и все же… как бы не одна.
Он вспомнил, как мисс Горриндж говорила о его «чувствительных антеннах». И теперь он мысленно выставил их во все стороны, улавливая эту атмосферу, странную, как сон. Через две минуты сознание его холодно и ясно засвидетельствовало: Мелоди одна, но не одинока. Хотя он, Бишоп, держал ее за талию, двигался с ней под музыку, танцевала она с кем-то другим.
И у него возникло странное чувство, будто он принял облик умершего. Не очень-то приятно сознавать, что тебя сознательно превращают в другого. А если этот другой к тому же мертв, то вдвойне неприятно.
Он специально сбился с шага, и она подняла глаза.
— Прошу прощения, — сказал Бишоп.
В ледяной синеве глаз проступало сознание времени и места. Мелоди быстро улыбнулась в знак прощения. Ритм музыки, казалось, сам вел их за собой. Она крепко пожала его руку и подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо.
— Вы сказали, вас зовут Хьюго… Простите, но играл оркестр, и я…
— Хьюго Бишоп.
Она смотрела куда-то поверх его плеча, но взгляд уже больше не туманился.
— Мы собирались прийти сюда сегодня с Дэвидом. Некоторое время я сидела за столом, представляя, что он делает заказ. А теперь вот танцую с вами, а не с ним. — На лице ее появилась слабая улыбка. — Это что-то новое.
Они, танцуя, двигались мимо ее столика. Бишоп видел клочки бумаги. Официант взял пепельницу, чтобы вытряхнуть содержимое.
— Ему такая перемена показалась бы забавной, — говорила она. — Жаль, что вы его не знали. В нас троих есть что-то общее.
— Такие сравнения я нахожу несколько мрачными.
— Конечно, так и должно быть. Ведь вы видели только то, что от него осталось. — Холодок пробежал по спине Бишопа. Ее тон был таким небрежным. — Пожалуйста, скажите мне… он успел почувствовать смерть?
— У него не было на это времени.
Рот Мелоди скривился.
— Я рада. Мучений никто не заслуживает.
Она держалась близко к нему. В ее танце не было заученности, чувствовалась природная естественность. В мягких, сильных движениях тела угадывалась радость того, что она жива. Трудно было, танцуя с Мелоди, говорить о смерти.
— Очень хорошо, что вы не позволили мне на него посмотреть. Он бы поблагодарил вас за это. Вы сказали, что никогда не видели его?
— Нет, не видел.
— Дэвид — одно из последних чудесных животных, очень похожее на его собственную машину — слишком мощное, чтобы бежать и не разбиться.
— Он ехал очень быстро…
— Да, я знаю. Он всегда так гонит. Я сочинила ему эпитафию: «Он сам высек молнию для себя — гнева Господня ему было мало».
Улыбка все еще кривила ее губы.
— Жаль, что я не знал его. Судя по всему, это был интересный человек.
— Не жалейте. Знать Дэвида Брейна далеко не всегда было приятно. У него был свой собственный мир. Он его раскручивал, расшатывал до тех пор, пока все не разлетелось на куски. Некоторым из нас удалось спастись.
Музыка закончилась. Когда они шли с площадки, Мелоди сказала:
— Вы удивились, когда я захотела танцевать. Почему?
— Я обрадовался.
— Спасибо… и все же вы удивились.
— У меня создалось впечатление, что вы чувствовали себя здесь очень одиноко; я не мог решиться даже заговорить с вами. Если бы вы пришли сюда развлекаться, танцевать, вас сопровождал бы рой поклонников. Но вы пришли не для этого, и я был чужим.
Они стояли в арочном проеме. Вьющиеся растения поднимались вверх, оплетая решетку, натянутую на опоры. Скрытые лампы имитировали лунный свет. Он отражался в глазах Мелоди.
— Да, вы чужой. Но в определенном смысле вы ближе мне, чем кто-либо еще в этом мире. Вам кажется это странным?
— Да, — осторожно ответил он.
Она покачала головой. Темные волосы качнулись в лунном свете.
— То, что произошло с Дэвидом, ужасно. Всякая смерть — насилие, даже если она тихо приходит во сне к старику, потому что для человека это означает крушение его мира. А весь внешний мир никогда не бывает больше того, что существует в сознании одного человека. Поставьте палец перед глазами, и половина Лондона для вас исчезнет, — Мелоди не отводила взгляда; искренность и возбуждение в ее глазах завораживали Бишопа.
Она тронула его руку.
— Когда рухнул его мир, рядом были только вы. Вы видели то, что совершенно перевернуло мою жизнь. Я теперь тоже попала в другой мир. Я растеряна, испугана, словно мне надо идти в другую школу. А вы стали связующим звеном, ниточкой между двумя мирами.
Она вряд ли понимала, что говорит. Какой-то бред, самообман. Бишоп понимал, что если женщина с ясным умом, какой была Мелоди Карр, ищет спасения в снах наяву, тому может быть только одна причина. Ее беспокоит гибель Брейна, она не бездушна и не безразлична. И сюда, в ночной клуб, она пришла менее чем через двадцать четыре часа не потому, что хотела повеселиться. Она пришла потому, что ей было жутко.
И он спросил напрямую:
— В глубине души вы несчастны. Правда?
Мелоди смотрела на него секунду… две… три. Под взглядом этих ясных холодных глаз возникло ощущение, что время остановилось и никогда не двинется снова.
— Нет, — проговорила она наконец. — В душе я счастлива. Душа моя поет.
И она не лгала. Правда еще никогда не являла себя с такой откровенностью.
— Я не сразу пойму это, — сказал Бишоп. — Мы видим друг друга второй раз.
— Вы хотели бы встретиться со мной еще?
— Очень.
— Я найду ваш телефон в справочнике?
— Да.
— Тогда я вам как-нибудь позвоню. О’ревуар.
Он слегка поклонился и смотрел ей вслед, пока она шла к выходу. Потом вернулся к своему столу. Уинслоу сидел у стены, закинув голову на спинку кресла, и курил, пуская дым кольцами. Полуприкрыв глаза, он рассматривал зал. Бишоп сел рядом и налил бренди.
— Многие пришли сюда совсем не для того, чтобы танцевать. А уж она — тем более, — сказал Уинслоу. — И все же танцевала. Что ты с ней сделал? Приставил револьвер к ее роскошным бедрам?
Бишоп потягивал из бокала, глядя на танцующих.
— Она сама предложила, — задумчиво ответил он.
— Будь я проклят, если что-нибудь понимаю, — медленно проговорил Уинслоу.
— И я тоже.
— Рассказывай все. Я не видел ни пламени, ни дыма, не чувствовал запаха серы, когда какая-то там сила столкнулась с какой-то там волей.
— Возгорание произошло внутри.
— Рассказывай.
— Да не о чем рассказывать.
— Не будь таким скрытным и невозмутимым. Я же видел, вы все время болтали. Старался читать по губам, но ты говорил совсем не то, что я предполагал. Если не передашь мне все слово в слово, я прикончу эту бутылку один и так нажрусь, что тебе придется нанимать целое стадо розовых слонов, чтобы доставить меня домой.
И Бишоп сжалился. Ему нравился Уинслоу. Ведь это он привел его сюда. Встреча с Мелоди Карр состоялась, а это и было целью вечера.
— Поехали сейчас ко мне домой, Тедди. Я зажарю яичницу с ветчиной, приготовлю кофе. А потом, если хочешь, можешь кутить всю ночь, пока не свалишься с ног, и мы тебя укроем пледом. Договорились?
Уинслоу кивнул:
— Ладно. Неплохо придумано.
Они еще раз выпили и вышли из клуба. Над Парк-Лейн светила луна — самая настоящая. Серый «диланж» исчез. Бишоп подумал, что если ему снова понадобится найти Мелоди Карр, придется начинать все сначала.
Но Бишоп не беспокоился. Мелоди позвонит — завтра, послезавтра или послепослезавтра. Когда-нибудь она все равно ему позвонит.
Ход четвертый
На следующий день Бишоп долго спал. Мисс Горриндж разбудила его в десять.
— Где Тедди? — спросил он.
Мисс Горриндж раздвинула шторы, и дневной свет ослепил его.
— Уехал домой, — ответила она.
— Когда? — Он потер лицо, стараясь заставить его снова работать.
— Перед самым рассветом.
— Я не помню, — сказал Бишоп. Ему казалось, что в голове работает бетономешалка.
— Меня это не удивляет, — заметила мисс Горриндж.
Она подала ему обжигающий кофе и встала у окна.
— Все было очень трогательно. Когда мне, наконец, удалось-таки вызвать такси, вы с Тедди стояли на тротуаре. На голове Тедди был водолазный шлем, а ты стучал в него стетоскопом и взывал: «Христа ради, отвечай, здесь у нас по борту целая стая акул!»
Бишоп скосил на нее глаз.
— Хотел бы я, — замогильным голосом произнес он, — чтобы ты стояла где-нибудь в другом месте. Вокруг тебя такое яркое свечение, что я ничего не вижу без темных очков.
Она не двинулась с места.
— Я не сержусь из-за герани, я посадила ее обратно в шлем. Но меня беспокоит стетоскоп. Где ты взял его, Хьюго?
Он отхлебнул кофе.
— Не помню.
— Я все время жду, когда позвонит врач.
— Не стоит волноваться по пустякам. Не так уж плохо я себя чувствую.
— Он позвонит из-за украденного стетоскопа.
— А-а. — Он закрыл глаза. Мисс Горриндж отодвинулась от окна.
— Звонил следователь.
Бишоп открыл глаза и искоса взглянул на нее.
— Когда?
— Час назад.
— Кого мы замочили — таксиста?
— Нет, он, кажется, отделался легким испугом. Ты нужен для следствия по делу Дэвида Артура Брейна в следующую субботу в одиннадцать часов утра. Ты был единственным свидетелем катастрофы.