В четырнадцать лет Оля умерла от лейкемии. Все скрывали от нее истинный диагноз. Родители говорили ей, что это осложнения после гриппа. Но на самом деле она все знала и, в свою очередь, скрывала это знание от всех. Кроме меня. Однажды, когда я пришла к ней в больницу, она тихо сказала: «Помнишь, что я рассказывала тебе в прошлом году?» Я сразу поняла, о чем она. Это случилось летом на даче. Была яркая, внезапно вспыхнувшая первая любовь, а потом обида и горькое разочарование. В эти несколько слов не вместить, конечно, всей глубины и всего спектра событий и чувств, которые довелось тогда испытать моей подруге. Вот об этой своей «дачной» любви и напомнила мне слабым голосом Оля, лежащая на больничной койке, – бледная, тонкая, полупрозрачная, полуземная. «Помню», – ответила я. «Все это уйдет вместе со мной. Все мои чувства… Разве это справедливо?»
Не знаю, что меня дернуло ответить: «Ничего не уйдет. Я запишу, хочешь?» Она молча смотрела на меня. В ее взгляде я прочитала вопрос: «Зачем?» Про попутчицу из поезда я к тому времени давно и прочно забыла, несмотря на то что блокнот с описанием ее жизни хранился в старом портфеле на антресолях. Однако тут вдруг вспомнила, ярко и подробно, в том числе вспомнила слова брата, сказанные тогда, и добавила: «Чтобы это осталось после тебя». (Следующей мыслью было, и ее я не произнесла вслух: «Чтобы зафиксировать твое несчастье; о нем никто не узнает, но будет действительно несправедливо, если то, что тебе пришлось пережить, исчезнет вместе с тобой». Именно эта мысль впоследствии стала основным мотивом всех моих подобных записей – во имя справедливости.) Оля подумала и сказала: «Если ты запишешь, то, наверное, останется».
Через три дня она умерла. А на следующий день после похорон я купила новую толстую тетрадь и записала туда историю моей подруги во всех подробностях, которые помнила. Все последующие записи были в той же тетради – после Олиной, – пока она не закончилась, так что можно считать, что моим первым визитором все-таки была она. Хотя…
Выйдя из отделения, я увидела молодого полицейского в форме, со спущенной под подбородок одноразовой маской, который, заложив руки за спину, прохаживался у моей машины, сосредоточенно разглядывая ее. Приблизившись, я сказала:
– Добрый день, лейтенант. Что-то не так?
Он быстро обернулся. Его симпатичное лицо с легким румянцем на гладких щеках было строгим и серьезным. Пару секунд он изучающе смотрел на меня, потом вдруг виновато улыбнулся.
– Да я смотрю – машинка ваша… «Ауди» «ку семь». Синяя.
– И?
– В угоне такая числится.
– Ищите дальше, – сказала я, открывая переднюю дверцу. – Моя «Ауди» вполне легальная.
– Я уже понял. У той царапина на капоте. Извините…
Я улыбнулась ему и села в машину.
По дороге домой я сделала небольшой крюк, заехала в «Детский мир» и купила ярко-желтого резинового утенка для ванны.
День к вечеру становился все теплее, солнце разгоралось ярче. Улицы были полны людей, одетых еще по-летнему. Но в воздухе и в легком ветерке едва уловимо чувствовалась осенняя прохлада.
Дома я заварила чай, сделала бутерброд и устроилась на диване. Вместо телевизора, которого у меня не было уже много лет, я смотрела в окно. Моя квартира находится в большом каменном сталинском доме, на последнем, пятом этаже. Окна гостиной, кухни, кабинета отца и самой маленькой комнаты выходят на центральный проспект. Все многоэтажные новостройки стоят далеко, отсюда видны только их одинаковые серые макушки, торчащие из чрева города. А когда я сижу на диване, я вижу в окно лишь небо. И сейчас мой взгляд разом охватил огромное светло-голубое пространство, освещенное солнцем, а потом замер на одной точке, ничем не обозначенной.
«Кто мы? – снова вспомнила я. – Как мы оказались здесь, на этой планете, в космической тьме?» Постижение реальности давалось нам с братом непросто, потому что мы хотели понять всё, во всех тонкостях, во всех подробностях. Но сейчас мои мысли были просты и однозначны: я хотела знать, где мой брат…
ИНТЕРНЕТ-РЕСУРС «!HELLO!». 28 АВГУСТА 2020 Г.
«КТО ПОМОЖЕТ АННЕ Д. В ПОИСКАХ ЕЕ БРАТА?
…Она идет по улице, вглядываясь своими горящими глазами в прохожих. Она ищет того, рядом с кем прошла вся ее жизнь. Где он? Что с ним случилось? Возможно, произошла трагедия? И главный вопрос: неужели даже великие А. Д. не избавлены Вселенной от несчастий? Много вопросов, и ни одного ответа…»
Можно ли назвать горящими глаза темно-голубого цвета? Я повернула голову и посмотрела в зеркало старого трюмо, увидев там отражение почти незнакомой женщины со взглядом, наоборот, потухшим. Под нижними веками пролегли голубоватые тени. Каштановые волнистые волосы до плеч, довольно светлые, с рыжинкой, спутаны. Тонкая, от бледности отливающая синевой рука держит большую чашку… Худощавая и в зеркальном воссоздании словно изломанная фигура. Это я. Анна Д. Мне почти тридцать пять. И я одна в этом мире. Последний месяц я питаюсь бутербродами, пью кофе и иногда чай. Ко мне неумолимо подступает моя проблема – апатия. Но я знаю, что должна держаться. Если бы он был здесь…
Эта заметка появилась в соцсетях несколько дней назад. После публикации мой второй смартфон (у меня было два, один – для своих, второй, с двумя симками, – для всех остальных) трезвонил без перерыва. Бывшие визиторы, бывшие одноклассники и бывшие знакомые хотели знать: как это случилось? Почему? Что делает полиция? Хожу ли я по моргам? Звоню ли я в больницы? Словно несколько строк в интернете дали людям знак: теперь можно прервать вежливое ожидание новостей и обрушить на Анну Д. шквал вопросов и сочувственных возгласов.
Откуда автор взял эти «горящие глаза»? Да и не ходила я по улицам. В основном я езжу на машине. И по утрам бегаю. Мне нравится тишина и пустота большого города в половине шестого утра. Когда солнечный свет только брезжит на горизонте, а воздух еще чист и свеж.
Из коридора донесся звук ключа, проворачиваемого в замке. Я не пошевелилась. Я знала, кто это.
– Аннушка, – ласково сказала Тамара, заходя в комнату.
Я не двигалась. Мой взгляд по-прежнему был прикован к невидимой точке на небе.
– Ты опять не стала обедать? Я же курочку потушила…
Я очнулась.
– Курочку?
– Да! – обрадованно произнесла Тамара. – Подогреть?
– Не надо… Я там утенка купила резинового, для Котика.
– Ты моя умничка, добрая девочка моя…
Не выношу, когда Тамара начинает сюсюкать. Но ничего с этим поделать нельзя. Она знает меня с восьми лет, и все эти годы я борюсь с ее пришепётыванием и умилительными взглядами. Вернее, уже не борюсь. Во-первых, бесполезно, во-вторых, это ее единственный недостаток.
Ее сын Константин, или Котик, был умственно отсталым, а помимо того имел еще целый букет неизлечимых болезней, в том числе неврологических. Ему требовался постоянный уход. Поэтому, когда в девяносто четвертом Тамара осталась одна с несчастным младенцем, одновременно потеряв мужа и работу, мои родители предложили ей свою помощь. То еще были бедные, почти нищие годы. Все, что было у нас – эта большая четырехкомнатная квартира, доставшаяся отцу по наследству от его отца, генерал-майора артиллерии. Все, что было у Тамары – тоже квартира, но однокомнатная, на нашей же лестничной клетке и тоже доставшаяся ей по наследству. Родители делились с ней всем – едой, деньгами, одеждой. Если удавалось что-то из этого списка добыть… Папа – инженер-конструктор на заводе, месяцами не получал зарплату и подрабатывал, таская ящики в соседнем винном магазине. Мама – учитель младших классов в школе, продавала на стихийном рынке рядом с метро некоторые книги из обширной дедушкиной библиотеки. Мы с братом собирали бутылки и лом и сдавали их.
Котику было около года, когда все внезапно изменилось. У нас появились деньги. А следовательно, жизнь Тамары тоже стала легче. И тогда она, постоянно переживавшая от того, что ничем не может отплатить моим родителям за поддержку, выдвинула предложение: «Я возьму на себя ваше хозяйство». Мама смущалась и отнекивалась, но она в самом деле ничего не успевала – помимо ее второклассников у нее была еще группа продленного дня, а единственный выходной – воскресенье – почти полностью уходил на стирку, уборку и приготовление обедов на два дня вперед, так что помощь Тамары была очень кстати.
С тех пор прошло двадцать пять лет. Родителей давно нет. Тамара уверенной рукой ведет все мое жалкое одинокое хозяйство. Котик вырос и растолстел, годам к шестнадцати научился сам мыться в ванне, но сначала желал играть там с резиновым утенком. Последнему утенку он отгрыз голову и теперь вообще отказывался залезать в ванну. Хорошо, что я вспомнила сегодня об этом, когда ехала домой.
Тамара – полная, плотная, среднего роста – пахла плюшками с корицей, которые обожал Котик, поэтому она пекла их почти каждый день, и была воплощением домашнего уюта. Ее круглые щеки были румяны, а кончик короткого широкого носа чуть вздернут. Кажется, она ничуть не изменилась за эти годы, разве что плотные кудряшки, всегда кокетливо уложенные с помощью щипцов для волос, стали седыми. Я всегда считала ее частью своей семьи. Той семьи, от которой ныне остались только мы с ней да Котик, существующий в вечном блаженстве в своем маленьком королевстве плюшек и мультиков.
Она погладила меня по плечу.
– Так подогреть курочку?
Я машинально кивнула, и она, довольно приговаривая очередные милые глупости, устремилась на кухню. А я подумала, что мне надо пересилить себя и поесть. Сил оставалось довольно мало.
– Еще кусочек возьми.
– Не хочу.
– Возьми, вон какая худенькая, скоро одна тень от тебя останется.
– Не хочу.
– И что бы сказала Надежда Ивановна, если б увидела своего ребенка в таком весе?
– Тамара, иди домой, тебя Котик заждался.
– Он спит. Значит, не будешь больше курочку?