– Нет.
– Ну, я уберу тогда в холодильник. Завтра поешь.
Когда Тамара ушла, я снова переместилась на диван и устремила взгляд в небо. Оно уже потемнело до сумрачной синевы. К вечеру похолодало; в открытое окно залетал легкий ветерок, шевеля занавески. Уличные звуки постепенно становились реже и тише.
В детстве, я помню, на месте этого большого дивана стоял маленький, односпальный. И перед сном, лежа на нем, подложив кулаки под подушку, я так же смотрела в темнеющие небеса, постепенно погружаясь в сладкую детскую дрему. За стеной находилась кухня, я часто слышала приглушенные голоса родителей, их тихий смех, джазовую музыку из радиоприемника. Эти звуки давали мне ощущение полного покоя. Я знала тогда, что живу в прекрасном и безопасном мире. Здесь, рядом, мои родители. А в нескольких шагах, через коридор, комната брата.
Прошло совсем немного времени, и я лишилась того покоя. И с тех пор уже не обрела его. Все проходит, все меняется. Сейчас я сидела одна в большой квартире, в самой маленькой из комнат – моей бывшей детской, – в тишине, смотрела в темное небо и думала: «Но однажды…» Конечно, человек – песчинка во Вселенной, но с другой стороны, жизнь и душа каждого человека – это тоже Вселенная. Ныне моя личная Вселенная опустела. И все же я ни на миг не сомневалась, что однажды снова увижу своего брата. Однажды…
2
Вскоре после смерти моей подруги Оли произошло еще одно событие, сильно повлиявшее на нас с братом. В классе нашей мамы был ученик, Саша Проводников. Я и сейчас отлично его помню. Маленький, щуплый, ушастый альбинос с большими карими глазами. С такой внешностью он был обречен на внимание окружающих, чаще – нежелаемое. В свои восемь он еще смотрел на мир с надеждой, которую последовательно и практически ежедневно разрушали люди. Он был такой трогательный в ореоле своей совершенной белизны, словно появился на свет из цветка и был вскормлен росой. В действительности Саша жил с матерью, работавшей уборщицей в булочной, болезненной женщиной, худой, бледной и молчаливой, и бабушкой, пропивающей свою мизерную пенсию в первые же дни после получения. Сам Саша был тихим мальчиком, нежным и, по словам нашей мамы, мечтательным.
Можно ли было обидеть это существо? А можно ли обидеть котенка? Или стрижа, упавшего на землю? Вопрос, на который ответ должен быть однозначным – «нет». И все же ответ на него однозначный – «да». Первый ответ вписывается в правила морали, второй в правила реальности – реальности неидеального мира.
Один из Сашиных обидчиков учился в одном классе со мной – восьмом «А». Опарин, хамоватый прыщавый детина, ненавидел второклассника Проводникова, как революционный матрос – мичмана. Тычки, щипки, удары и плевки – всем этим Опарин снабжал Сашу без устали. Дошло до того, что на переменах малыша охраняла наша мама. Иногда ее подменял мой брат. Я как сейчас вижу эту картинку далекого прошлого: прислонившийся спиной к стене высокий, тонкий как струна десятиклассник Аким, а рядом с ним хрупкий мальчик, из-под белых бровей наблюдающий глазами нерпёнка за бурной школьной жизнью.
Противостояние, в которое, помимо нашей мамы как классного руководителя, постепенно были втянуты родители с обеих сторон, директор школы, завуч и инспектор по делам несовершеннолетних, приняло характер затяжной войны. Правда была на стороне мамы и маленького Саши, сила – на противоположной.
Урезонить Опарина было невозможно. Его отец был не богаче нашего, но капитал заработал не столько головой, сколько обычными в те годы криминальными методами. Устоять против таких людей можно было, лишь выставив на передний фланг цепь медоедов.
Кончилось все внезапно: после уроков мама увидела, как Опарин напал на Сашу в гардеробе, повалил его на пол и пинает. Она подскочила к ним, оттолкнула Опарина и дала ему пощечину.
Ни мы, ни наш отец так и не поняли, почему больше всего мама переживала из-за этой пощечины. Ее уволили из школы, Саша Проводников остался без защиты и вскоре куда-то исчез, а Надежда Ивановна кляла себя за то, что ударила «ребенка». И бесполезно было говорить, что «ребенок» выше ее на голову и намного здоровее, что она против него как балерина против боксера, что он в ответ толкнул ее и обматерил, – она твердила одно: «Я не должна была этого делать».
И тогда, и сейчас я считаю, что эта история стала катализатором развития раковой опухоли, зародившейся в мамином организме в тот период и сожравшей ее за полтора года.
То, что ныне у нас на службе состоят несколько медоедов, можно сказать, «заслуга» семьи Опариных. Именно тогда мы все поняли, как это работает: силу побеждает только сила.
Да, это явно был не идеальный мир. И мы с братом решили создать другой, идеальный.
Представьте большой белый парус. Он сверкает на солнце серебром, ветер надувает его, и судно летит по волнам. Но вот его оставили без присмотра, и на нем подрались коты и собаки (моя версия) или его прогрызли мыши (версия Акима). Теперь он весь в дырах и грязный. Выстирать его можно, но починить нельзя. Легче купить новый. Так мы с братом собрались «купить» (создать самостоятельно) новый мир – идеальный.
Для начала следовало определить, что глобально неправильно в этом. Мы решили выписать все дефекты по пунктам. Первый пункт был – несправедливость. Следовательно, в нашем мире должна была царить справедливость. Затем, насколько я помню, шли клевета, предательство, насилие. Зло венчало список дефектов, объединяя их. Зло, которое надо окоротить, остановить и, продолжал брат, «при помощи этого подняться над собой». Тут я выразила протест. «Это, – сказала я, – отдает эксплуатацией того, что нужно попросту истребить». Брат согласился: «Да, это – зло/употребление». Мы потратили какое-то время на обсуждение зла и каким образом с ним надо взаимодействовать. Но к согласию не пришли и отложили этот вопрос на потом.
Далее мы перешли к самому сложному – к обсуждению реализации нашей идеи.
Основная проблема была очевидна: мы не боги. Мы не могли создать с нуля новый мир. Все, на что мы были способны, – это попытаться создать свой мир внутри уже имеющегося. Вариант два, облегченный: сделать все для того, чтобы улучшить микромир, в котором мы живем. В общем, другой идеальный мир являлся, конечно, утопией. Мы это знали. Но оба согласились с тем – сначала по умолчанию, а однажды поговорив на эту тему, – что будем жить и работать так, словно имеем силы, которых на самом деле нет, и возможности, которых на самом деле нет.
Начало бесед о создании идеального мира я отношу примерно к двухтысячному году. Возможно, это произошло чуть раньше, но ненамного, и точно не позже. Мы оба были еще школьниками. Впоследствии все наши разговоры на эту тему были вариациями того исходника, с обсуждениями, предложениями и порой спорами. Ни на миг мы не отказались от своей идеи. Это было константой, которую мы собирались сохранить на всю нашу жизнь.
После окончания школы брат поступил на юридический факультет. Его первым вкладом в создание другого идеального мира были бесплатные консультации для нуждающихся в правовой помощи. Я же все чаще принимала визиторов, каждый из которых мог рассчитывать на мое молчаливое внимание и на чашку чая с домашним печеньем, которое пекла Тамара. Затем мы с братом в складчину (и половину суммы выпросив у отца) сняли квартиру, куда поселили двух женщин с двумя детьми. Одна была из моих визиторов. Ее родители-сектанты пытались отобрать у нее ребенка, а саму каждый день избивали. Вторую привел к Акиму Байер – тогда он служил в районном отделе милиции и знал моего брата благодаря слухам, ходившим между задержанными. Муж-тиран довел эту женщину до состояния полуживой иссохшей мумии, а ее трехлетний сын весил восемь килограммов и был покрыт синяками. Спустя полгода эти четверо покинули квартиру и переехали в общежитие. Женщины устроились на работу, дети пошли в детский сад. С родителями первой и с мужем второй поговорил тот же Байер – наш первый медоед. А в квартиру заселились новые жильцы, которым требовалась помощь.
Все это была капля в море. В море неидеального мира. Но понемногу работало.
Наш отец, часть жизни проживший в честной бедности, понимал, что наследники не преумножат его капитал, а отдадут чужим людям, и уходил удрученный. Но ни разу не сказал ни мне, ни брату, что ждал от нас иного. Через восемь месяцев после его смерти мы вернулись к проекту идеального мира, решив, что пришла пора действовать.
Что у нас было? Можно составить целый список. Помимо денег от отца к нам перешел контрольный пакет акций завода в нашем городе и двух предприятий в Красноярском крае, акции концернов в России и за рубежом. Также мы получили недвижимость в разных странах мира, огромную квартиру в центре Москвы, яхту на причале в Греции, два отеля в Праге и многое другое, что долго и нудно перечислял адвокат Заславский, старый приятель отца, зачитывая завещание.
Прежде все это должно было достаться одному Акиму, потому что он, в отличие от меня, никогда не говорил родителям: «Мне ничего не надо». Но вышло иначе. Брат решил, что нельзя строить идеальный мир, обладая богатством. Я же к тому времени пришла к противоположному выводу: строить идеальный мир легче, обладая богатством. Отец не стал разбираться в наших взглядах на жизнь и все завещал нам поровну.
После всех манипуляций с наследством у брата осталась ежемесячная рента от сдаваемого в аренду большого участка земли в хорошем районе города, трехкомнатная квартира в центре, недалеко от родительской, и загородный дом, который он вскоре превратил в приют для стариков. У меня – акции металлургического комбината на Дальнем Востоке.
Все остальное стало работать на создание идеального мира.
Мы продали все зарубежное имущество и часть российского и открыли еще два приюта для стариков, один приют для женщин, нуждающихся в помощи или укрытии, общежитие для бывших заключенных, бесплатную столовую, отдел по трудоустройству. Наняли сотрудников. Все, что принадлежало нам, было предназначено всем, кто нуждался.