Я встала.
– Не затягивай с этим. Люди ждут.
– Ладно… – ворчливо отозвался он. – А ты будь осторожна, Анюта!.. Слушай, а может, поставить тебе в квартиру рацию?
– Какую рацию?
– Ну такую, типа «радионяни», чтобы слышать все, что происходит?
Я махнула рукой и вышла из кабинета.
Иногда меня настигала апатия. Зачем строить дом, если рано или поздно ты покинешь его? И все твои близкие покинут его рано или поздно. Разрушится все. Ничто не останется неизменным. Никто не может рассчитывать на то, что будет жить вечно и таким образом сможет тщательно и продуманно создать свой идеальный мир.
В отличие от меня брат не имел никаких дефектов личности, а потому его взгляд на вещи был четким, логичным и не подверженным перепадам. Свой идеальный мир – считал он – надо выстраивать даже в том случае, если знаешь, что вскоре тебе придется его покинуть. Потому что каждый миг своей жизни надо жить в идеальном мире. Лишь так можно достигнуть гармонии. И лишь будучи в гармонии, можно уйти навсегда без страха и сожаления.
Я же (в те самые минуты апатии) говорила, что, по мне, на создание идеала и достижение гармонии, пусть даже лично для себя, уйдут многие годы и все силы, которые даны человеку вселенной. То есть или ты создаешь свой идеальный мир только к старости, у порога смерти, или попросту не успеваешь его создать. И стоит ли тогда пытаться? «Ну и логика», – качая головой, говорил Аким.
Не могу сказать, что я думаю об этом сейчас. В моей голове в последние годы роится множество странных мыслей, возможно, вообще не имеющих отношения к логике. Но, что бы мы с братом ни думали по поводу создания личного идеального мира, мы были солидарны во всем, что касалось создания идеального мира для других.
Так мы образовали «Феникс». Для нас двоих – более широкое и более объемное понятие, нежели просто крупная благотворительная организация. «Феникс», по нашей версии, включал в себя не только офис, приюты, общежития с бесплатными буфетами, медпунктами и охраной, но и людей – всех, кому мы оказывали посильную помощь, всех, кто жил в наших пристанищах и кто приходил к нам, чтобы просто поделиться своей болью. Они четко вписывались в нашу картину идеального мира: анти-Босх, человек как венец Творения, сбросивший узы бедности, одиночества, обиды. Конечно, в идеале мы хотели бы, чтобы все эти люди, избавившись от основных проблем, обрели свободу духа, ту высшую свободу, которая позволяет жить в полную силу, при этом не ущемляя даже в малой степени никого из существующих рядом. Но мы хорошо понимали, что это утопия. Мечты, не имеющие шанса воплотиться в реальность. Эдем, к которому все идут по дороге, ведущей в обратную сторону…
Сейчас я осталась одна. Семь месяцев дела «Феникса» я решала без участия брата. В чем-то мне помогал Байер, но он и так был занят работой «Феникса-1», а дядя Арик все-таки был больше управленцем, его мало занимали люди и их проблемы. Приюты он видел как здания, принадлежащие «Фениксу», и беспокоился лишь о том, чтобы все работало бесперебойно. То, что там жили люди, ради которых все и создавалось, его интересовало лишь в связке с отчетами и подведением итогов в конце месяца. Так что новость, которую обрушила на мою голову бухгалтер Зоя Новикова, привела меня к простой мысли: пора мобилизоваться. Все эти месяцы я делила свое время между «Фениксом» и поисками брата. И я уже приблизилась к тому порогу, за которым мне предстояло вновь сгореть дотла, а после этого вновь возродиться. К порогу, обычно венчавшему мои периоды апатии, плавно переходящей в депрессию. Теперь на это не оставалось времени.
Байер молча выслушал мой короткий рассказ об утреннем происшествии с газом. Он хмуро смотрел мимо меня, постукивая пальцами по столу.
– Странная ситуация, – наконец сказал он.
Я покачала головой:
– И вы туда же… Эдгар Максимович, это была случайность.
– Возможно, кем-то спланированная случайность.
– Сомневаюсь. Вы же знаете, на двери моей квартиры уникальные замки, специально для отца на нашем заводе делали. А ключей, кроме меня, Акима и Тамары, ни у кого больше нет. Ключи Акима вы забрали. Мои запасные лежат в комоде. Так что, скорее всего, Тамара зашла, собиралась что-то приготовить, потом отвлеклась и ушла, оставив конфорку включенной… И вообще, я не понимаю, почему дядя решил позвонить вам. Вы оба должны заниматься своими делами, а не обстоятельствами моей жизни. Как часто вы меня обсуждаете?
Он вперил в меня свои темные медоедские глазки. Их взгляд ничего не выражал. Так Байер обычно реагировал на все, что ему не нравилось. Но со мной этот номер не проходил, и он это отлично знал. Я спокойно смотрела на него, ожидая ответа.
Через несколько секунд взгляд его смягчился.
– Простите, Анна, это случилось в первый раз. Аристарх Иванович был очень обеспокоен.
– И напрасно.
Я достала из сумки папку с документами Зои и положила ее на стол.
– Вот то, чем действительно важно заняться.
Байер открыл папку, бегло просмотрел бумаги.
– Я скопирую это и отдам независимому бухгалтеру. А как вы сами думаете, Анна, можно доверять этой девушке?
Я пожала плечами:
– Я с ней не знакома. Видела несколько раз в «Фениксе». Она работает у нас первый год.
Байер встал, подошел к металлическому шкафу с ящиками, выдвинул один из них и достал тонкую прозрачную папку. Его массивная фигура почти перекрыла свет из окна.
– Пришла после окончания бухгалтерских курсов, – зачитал он, не вынимая листа из папки. – До этого дважды проваливалась в финансово-экономический, работала кассиром в сетевом продуктовом магазине. Не замужем. Живет с матерью…
– Необязательно было собирать на нее досье.
– Простая формальность. – Он убрал папку в ящик и вернулся на свое место. – Я привык понимать, с кем имею дело.
Я кивнула. Байер всегда был недоверчив и предельно осторожен. Все будущие сотрудники «Феникса-1» проходили тщательную проверку, прежде чем он подписывал с ними трудовой договор.
– Есть еще кое-что, Эдгар Максимович…
Он настороженно и внимательно посмотрел на меня.
– В тот день… когда Аким пропал. За минуту до аварии… Он упомянул о каких-то проблемах.
– Что конкретно он сказал?
– Больше ничего. Я не хотела переводить тему разговора и поэтому не стала спрашивать.
– Понятно…
Он пригладил ладонью поредевший ежик своих светлых, с серебристыми блестками седины волос, задумчиво пожевал губами.
– Так что, – сказала я, – возможно, Зоя Новикова права.
– Если Аким имел в виду финансовые проблемы… Но я в любом случае все проверю. А пока… Анна, пожалуйста, будьте осторожны.
– Не вижу причины.
«И. Н.
В семнадцать она влюбилась. До окончания школы оставалось два месяца, она ходила на подготовительные курсы в институт и там встретила его. Ему было уже почти двадцать. Он недавно пришел из армии. Ей нравилось в нем все: залихватская манера курить, перекидывая сигарету из одного угла рта в другой, насмешливый взгляд, темные кудри, белозубая улыбка, его руки – длинные, крепкие, с твердыми мышцами. Она тоже была ничего. Русые длинные волосы, хорошая фигура… И она любила пошутить, посмеяться. Так они и начали – с шутки. Так и смеялись потом все часы встреч. Над голубем, ходящим кругами вокруг голубки, надувшись и растопырив перья. Над собой – споткнулись и чуть не упали. Над одногруппником: «А помнишь, как он на лекцию в носках пришел?» Это была та самая любовь, о которой пишут поэты.
Через полгода он женился на другой, а она хотела сделать аборт, но было уже поздно. Родила мальчика и сразу, в роддоме, написала отказ от ребенка.
После окончания института вышла замуж. С мужем жили скучно. Да, это единственное слово, которым можно было обозначить их совместную жизнь, – скука. Даже вспомнить сейчас не о чем. И не смеялись ни разу. Пять лет прожили без смеха, без улыбок. И все эти годы она думала о нем. Не о том, кто вдруг сказал ей: «Слушай, извини, но она мне больше подходит». А о сыне.
И. Н. в то время работала на хорошей должности. Не по специальности, которая ей в жизни так и не пригодилась, а просто устроилась администратором в стоматологическую клинику и там уже доросла до замдиректора. Через знакомых, с огромным трудом, заплатив тем и этим, выяснила: сын до шести лет был в детдоме, а потом его забрали. Кто? Пришлось снова искать, снова платить. Нашла. Хорошая семья. Такие же хохотуны, какими были когда-то она сама и ее любимый. И сын такой же. И почему-то на приемных родителей похож. Но и на нее похож тоже. Красивый мальчик.
Она стала следить за ним. Тайком делала фото, потом распечатывала и развешивала на доске, которую поставила в комнате. Она уже давно к тому времени развелась с мужем и жила одна, так что никто не мешал ей кнопками с разноцветными головками пришпиливать к доске фотографии сына и часами сидеть перед ними, рассматривать его, изучать его улыбку, смех, взгляд, его тонкую фигурку, его темные кудряшки. Когда-нибудь – мечтала она – сын будет идти из школы, а она остановит его, как бы случайно, – например, уронит мобильник, а он поможет ей и поднимет его. Они разговорятся. Начнут дружить. И однажды она признается ему во всем. Покается. Попросит прощения. И он поймет ее. Он умный мальчик. Умный и душевный.
Когда ему было двенадцать, произошел какой-то несчастный случай в летнем детском лагере. И вскоре он умер от заражения крови. Ей больше ничего не удалось узнать об этом, да и не было сил. Все кончилось тогда, после похорон. Все остановилось. Восемь лет прошло, а так и не изменилось ничего с того дня – дня после похорон. Дня, когда она поняла: больше ничего не будет, все потеряла, что было дано судьбой, отмеряно и выдано лично ей. В сухом остатке – боль и непреходящее чувство вины. Появилось оно в тот момент, когда написала отказ от сына. И ни на минуту не исчезало с тех пор. Пустая жизнь – наказание за ошибки и грехи? Или все проще – взяла, что дали, не смогла воспользоваться, оценить не смогла, потеряла, а теперь ничего не осталось…»