В доме Поярковых была отличная библиотека. Михаил по нескольку раз перечитывал классические биографии великих полководцев. Ему правилась мудрая неторопливость повествования Квинта Курция Руфа — «История Александра Македонского». У Александра Македонского было отлично обученное войско, его пехота имела прочный строй — фалангу… Александр дошел до города Маракеиды… Маракенды? Это же нынешний Самарканд. А Бактры? Там сейчас стоит Бухара… Вот бы где побывать!
…Михаил закрыл книгу. В ушах еще звон мечей, скрип боевых колесниц. А на террасе поярковского дома тишина. За дощатым столом Эраст препарирует очередную ящерицу.
— Эраст! Послушай!
Но Эраст только молча затряс головой — не мешай. Куда пойти теперь Михаилу? Может, к Косте Сукон-кипу?
У Кости собирались самые отчаянные гимназисты. Его отец — отставной солдат — держал небольшую лавочку. Он любил рассказывать, как били турок, как шли пешим порядком через чертову пустыню и как генерал Перовский приказал живьем закопать в песок солдата, который сказал, что нет сил дальше идти… Пока в лавочке немногие посетители слушали рассказы бывалого солдата, в летней кухне заседал «военный совет». Гимназисты готовились провести очередную вылазку, поменять местами городские вывески.
Ночью Михаил вместе со всеми принимал участие в задуманной операции. Вывеску «Трактир» водрузили на дом полицмейстера, трактир обрел изящную, в вензелях и цветочках вывеску модной лавки. Под пересвист городовых гимназисты со всех ног улепетывали к дому Суконкина. Костин отец их никогда не выдавал, он сам выходил к городовым и говорил, что ничего не слышал и не видел, что в доме никого из чужих пет, а если и есть, то все уже давно спят.
У дружной ватаги гимназистов что ни день были новые забавы. Обстрелять из самодельной пращи дом инспектора гимназии. Затеять в степи скачки на необъезженных лошадях. Ходить над пропастью в горах по узкому, шаткому бревнышку.
Во всех забавах один из первых — Михаил Фрунзе. У него широкие плечи, крепкие кулаки, меткий глаз. По утрам он обливается у колодца ледяной водой, его кровать стоит в саду под яблоней до самых заморозков. А на каникулах он косит траву на горных склонах, управляется с лошадьми. И целыми неделями пропадает на охоте. Бродит по горам, высматривая, где прячется осторожный снежный барс. В камышах на берегу быстрой и мутной реки Или подкарауливает диких кабанов. Кабаны идут на водопой. Их приближение выдает треск, с которым они продираются через камышовые заросли, чавканье прибрежной топи под острыми копытцами. И Михаил сжимает в руках отцовское ружье — промахнуться нельзя, потому что раненый кабан кидается на охотника…
Михаилу нравится испытывать силу, испытывать храбрость. Однажды он и Костя Сукопкин взяли ружья, ушли, никому не сказавшись, в горы. Здесь, в зарослях осины, они устроили американскую дуэль — как в недавно прочитанном романе Жюля Верна «Из пушки на Луну». Хорошо еще, что ружья были заряжены только дробью. Несколько дробинок впились в лицо Михаилу. Маленькие шрамы, похожие на следы оспы, остались на всю жизнь.
И еще осталась на всю жизнь в его характере мальчишеская черта — рисковать, испытывать судьбу.
… И ПРИМЕРНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
Весной, когда в Верном буйно цвели яблоневые сады и весь город будто окутывало белыми облаками, — в гимназии проводили торжественный акт вручения наград лучшим ученикам. В зале выстраивали всех гимназистов, впереди, в креслах, усаживали городское начальство и других почетных гостей.
— С наградой первой степени переводится ученик Фрунзе Михаил…
И Михаил шел принимать из рук директора награду — книгу с золотым обрезом, с надписью: «За отличные успехи и примерное поведение».
Наградных книг у него уже набралась целая стопа. Еще бы! Михаил Фрунзе — гордость Верненской мужской гимназии. Первый ученик. Лучший в городе репетитор.
И только инспектор гимназии Павел Герасимович Бенько все подозрительнее приглядывался к ученику Фрунзе.
Инспектор преподавал латынь. И особое удовольствие ему доставляло допекать Костю Суконкина.
— Ну-с, душа моя Тряпичкин, — вызывал он Костю на уроке. — Пожалуйте за двойкой к доске.
Костя багровел. «Душа Тряпичкин» — надо же выискать у Гоголя в «Ревизоре» такую пакость, такое издевательство над Костиной фамилией! Ну да, Суконкин! Не граф, не дворянин! Сын солдата, внук крестьянина…
Но вместо того чтобы выпалить все это в самодовольную физиономию инспектора, Костя покорно поднимался и шел к доске. В лихих проделках он держался храбрецом, а инспектора боялся. Все гимназисты побаивались мелочного и злопамятного инспектора. И молча опускали головы, чтобы не смотреть на Костю Суконкина.
Но однажды Михаил не выдержал:
— У Хлестакова одолжаетесь? — оборвал он забаву инспектора.
Разъяренный Бенько вылетел из класса — к директору. Но неожиданно для инспектора все учителя приняли сторону гимназиста, Словесник Стратилатов с чувством сказал Михаилу:
— Вы поступили честно.
Стратилатова гимназисты любили. В старших классах он рассказывал о Добролюбове, Чернышевском, которых не было в программе, и даже о молодом Максиме Горьком, чтение книг которого было гимназистам строжайше запрещено.
После истории с Бенько Михаил решил доверить Стратилатову очень большую свою тайну: он показал учителю стихи, которые начал писать с недавних пор.
За ответом Михаил был приглашен к Стратилатову домой. Словесник говорил, дирижируя сложенными очками:
— Ясность слога есть ясность мысли.
Михаил понял, что стихи понравились.
— А вот эти спрячьте. Нет, лучше сожгите. При мне. Если такие стихи попадут к инспектору, вы рискуете вылететь из гимназии, несмотря на все ваши пятерки.
Учитель открыл дверцу круглой печи. Михаил бросил в огонь листок. Там были строки про свободу, про мщенье тиранам.
Пусть горит листок — эти опасные слова все равно живут в памяти Михаила!
Получив одобрение Стратилатова, Михаил решился прочесть стихи на собрании гимназического кружка самообразования. Кружок обычно собирался у Суконкина. Костин отец заговорщически подмигивал проходившим мимо него гимназистам. Он думал, что они затевают очередное озорство. А в летней кухне на этот раз говорились иные речи:
Свобода, свобода! Одно только слово,
Но как оно душу и тело живит!
К Михаилу, с жаром декламировавшему стихи, приглядывался исподлобья молодой человек в синей форменной тужурке — студент из Москвы Владимир Павлович Затинщиков.
Выслушав поздравления товарищей, бурно приветствовавших рождение нового поэта, Михаил подошел к Затинщикову и сказал напрямик:
— А вам стихи не понравились!
Затинщиков пожал плечами — ничего не поделаешь, не понравились. И ждал, что голубоглазый гимназист самолюбиво напыжится, отойдет. А гимназист, смущенно усмехнувшись, сел рядом.
— С кем-нибудь из ссыльных дружите? — спросил Затинщиков.
Михаил кивнул головой.
— С Лебедевым, с Никифоровым. Они высланы сюда за участие в студенческих беспорядках. Потом тут еще террорист один есть, отставной бомбардир. Он у нас давно. Отбывает ссылку за участие в группе «Пролетарий».
— Знаю, — сказал Затинщиков. — Славный старик.
— Офицер, разжалованный в рядовые, служит здесь в горной батарее… Смотритель нашей гимназии Петров тоже из политических…
— Да, — задумчиво протянул Затинщиков. — Чуть ли не вся история российского революционного движения в образе ссыльных из разных партий прошла через ваш город.
Затинщиков все чаще стал приходить на собрания кружка гимназистов, приносил нелегальную литературу — тоненькие книжки, обрезанные у самого шрифта, чтобы меньше занимали места меж двойных стенок чемоданов или под переплетами дозволенных книг. Пряча за пазухой такую книжку, Михаил представлял себе длинную-длинную цепочку людей, протянувшуюся от Москвы и Петербурга во все уголки России. По этой цепочке — прочной, неразрывной — движутся книжки, движутся листовки, передаются слова правды.
А Затинщиков повторял Михаилу и его товарищам:
— Читайте, больше читайте. Революции не нужны восторженные верхогляды. Предстоит огромная работа, трудная борьба. Вы Лафарга читали? Воспоминания о Марксе? Нет? Плохо! Ведь чуть ли не впервые в России эти воспоминания напечатала газета «Степной край», которую в Верном получают чуть ли не в каждом доме. Как удалось напечатать? В редакции работают все те же ссыльные, сумели протащить… Найдите номера 44 и 45 за 1897 год. Обязательно!
…Газету Михаил решил посмотреть у Поярковых, В домашней библиотеке Федора Владимировича сохранялись аккуратно переплетенные номера «Степного края» за многие годы. Михаил нашел: «Поль Лафарг. Воспоминания о Марксе».
«Мозг его был подобен военному кораблю, стоящему в гавани под парами: он был всегда готов отплыть в любом направлении мышления».
— «…был всегда готов отплыть в любом направлении мышления», — прошептал Михаил.
Рядом, за письменным столом, Федор Владимирович Поярков писал отчет о недавней экспедиции. Он отложил перо, внимательно посмотрел на Михаила.
— Что тебя, Миша, заинтересовало в старой газете?
Послушайте, какие слова: «Работать для человечества». Просто и мужественно! И дальше… К коммунистическим убеждениям Маркс пришел не путем сентиментальных рассуждений о тяжелой участи рабочего класса, а путем изучения истории и политической экономии. «Всякий беспристрастный ум придет к тому же».
— Твой ум беспристрастен? — шутливо спросил Федор Владимирович, и ему сразу же стало неловко от взятого им снисходительного тона. Ведь Миша Фрунзе уже не мальчик, серьезный юноша. Поярков встал, подошел к книжному шкафу.
— Ты знаешь — я не ввязываюсь в политику. Я ученый. И как ученого меня интересовал когда-то Маркс. Вот, полистай.
Михаил взял в руки тяжелую плотную книгу, «Капитал». Критика политической экономии. Перевод с немецкого. Издано в 1872 году в С.-Петербурге».