КАЗАЧАТ РАССТРЕЛЯЛИ
Видно ты уснула, жалость человечья!
Почему молчишь ты? — не пойму никак.
Знаю, не была ты в эти дни в Трехречье.
Там была жестокость — твой извечный враг.
Ах, беды не чаял беззащитный хутор…
Люди, не молчите, — камни закричат!
Там из пулемета расстреляли утром
Милых, круглолицых, бойких казачат…
У Престола Бога, чье подножье свято,
Праведникам — милость, грешникам — гроза.
С жалобой безмолвной встанут казачата…
И Господь заглянет в детские глаза.
Скажет самый младший: «Нас из пулемета
Расстреляли нынче утром на заре».
И всплеснет руками горестными кто-то
На высокой белой облачной горе.
Выйдет бледный мальчик и тихонько спросит:
«Братья-казачата, кто обидел вас?»
Человечья жалость прозвенит в вопросе,
Светом заструится из тоскливых глаз.
Подойдут поближе, в очи ему взглянут —
И узнают сразу. Как же не узнать?!
«Был казачьих войск ты светлым Атаманом,
В дни, когда в детей нельзя было стрелять».
И заплачут горько-горько казачата
У Престола Бога, чье подножье свято.
Господи, Ты видишь, вместе с ними плачет
Мученик-Царевич, Атаман Казачий!
УЛЫБКА СМЕРТНИКА
Вспоминая тебя,
За большое, за Русское дело
Мы вместе на подвиг вышли.
Ты погиб… А я уцелела.
Ты мне грех невольный простишь ли?
Горький твой, но завидный жребий!
Не поймешь ты мою усталость…
Я забочусь о крыше и хлебе,
Потому что… я жить осталась.
Но я помню, сквозь две решетки
На последнем нашем свиданье
Ты улыбкой милой и кроткой
Ободрял меня на прощанье…
И взялась откуда-то сила,
Не страшили тюрьма и голод:
Бывшим анненковцам носила
Из Заречья патроны в город!
И в ограде, на сеновале
(Тут же, близко, с тюрьмою рядом)
У меня не раз ночевали
Партизаны белых отрядов.
Ах, тогда не могла понять я,
Где взяла я храбрость и силу,
Когда в лес для повстанцев-братьев
Я оружье тайно носила.
Почему я смотрю так строго?
Потому что страдала много…
Потому что сквозь две решетки
Улыбнулся мне смертник кротко…
ОБЫВАТЕЛЬСКИЙ ТЫЛ
Клянемся гранитом традиций
И сумраком братских могил,
Что мы не отступим с позиций
В глухой обывательский тыл!
И солнце не видит незрячий,
И песню не слышит глухой…
Победу и боль неудачи
Разделим мы между собой.
Так было и будет. И вечно,
Укрывшись за чьей-то спиной,
Живет, улыбаясь беспечно,
Незрячий, глухой и… чужой!
За нашей спиной распродажа…
Какое нам дело до них?
Нам сердце живое подскажет
Правдивость путей боевых!
Но будет кровавой расплата
Для тех, кто Россию забыл…
Торгуй, пока можно, проклятый
Глухой обывательский тыл!
ДВА ГОСУДАРЯ
Вышел французский король Людовик
Навстречу Николаю — Русскому Царю.
«Брата моего встречу с любовью
И двери ему сам отворю».
Ласковы апостола Петра очи,
Ключи от рая у пояса звенят.
Русский Царь из черной ночи
Входит в пресветлый райский сад.
Лицо — северного снега бледнее,
Глаза — великой тоской горят…
И даже Петр-апостол, робея,
Отшатнулся от скорбных глаз Царя.
А король Людовик смело подходит,
Будто знакомый, будто старый друг.
И приветствует царственного брата при входе
Целованием крестных мук…
Одному в сердце вонзились пули.
У другого на плахе скатилась голова.
Только в глаза друг другу взглянули
И поняли все… Зачем слова?
НЕ ПОКОРЮСЬ!
В глухую ночь, как летописец некий,
Записываю горе наших лет.
А днем ищу я в русском человеке
Неизгладимый, негасимый свет.
Трагическая доля Ярославны —
Мой горький плач о гибнущих в бою…
Но тем, кто пал бесцельно и бесславно,
Ни слез моих, ни песен не даю.
Живу. Люблю. И верую по-детски,
Как должен верить Русский человек…
Но жив во мне строптивый дух стрелецкий —
Его ничем не вытравить вовек.
А Русь молчит. Не плачет и… не дышит…
К земле лицом разбитым никнет Русь…
Я думаю: куда бы встать повыше
И крикнуть «им»: «А я не покорюсь!»
Не примирюсь я с долей Ярославны!
И пусть пока молчит моя страна, —
Но с участью печальной и бесславной
Не примирится и она!
БЕГЛЕЦ
Голубели амурские воды
В этот тихий вечерний час.
Он бежал из «страны свободы»,
Чтоб свободно вздохнуть хоть раз!
Не убил, не виновен в краже,
И душа чиста у него.
Но страшней пограничной стражи
Во всем мире нет никого.
Черный лес обрисован четко,
Не шелохнется даже лист.
Где-то близко ждет его лодка,
Перевозчик-контрабандист.
Вот уж близко, но бьется сердце…
До свиданья, советский рай!
Ведь не просто лодка, а дверца
Из «страны свободы» в Китай…
Но в кустах запрятанный ловко,
Притаившись, кто-то сидел.
И чьей-то угрюмой винтовкой
Был взят беглец на прицел.
И вот здесь… На пороге воли
Обожгло нежданное «Стой!»
Захлебнулось сердце от боли
Кровяною волной густой.
Зазвенело в ушах: «Успею!»
Перевел дыханье… Прыжок!
Грянул выстрел! Второй! Скорее!
И упал он лицом в песок…
Не успел. И больше не встанет…
Значит, весело дома жил?
Кто же душу твою изранил?
А потом у границы… добил?
Рассказали амурские воды
Думу мертвых открытых глаз:
Он бежал из «страны свободы»,
Чтоб свободно вздохнуть хоть раз!
ЛЕБЕДИНЫЕ ПЕРЬЯ
Спотыкаясь, бреду без дороги я,
Тяжела ты, путина моя!
Говорят о любви своей многие,
Но никто не жалеет меня…
А дорога — песками зыбучими…
Хоть бы смерть догнала, наконец!
Да на темя еще нахлобучили
Медью кованный тяжкий венец…
Кто помог бы? А с ношей уменьшенной
Добрела б до тебя, моя Русь.
Рождена ведь я все-таки женщиной,
Не под силу мне путь… надорвусь…
От людей оградиться бы келийкой,
В свою душу поглубже уйти…
Со своей собачонкою беленькой
Разговоры простые вести…
Песни бережно в сердце вынашивать,
Завести для советников плеть,
Чтобы петь их, друзья, не по-вашему,
А по-моему мне бы их петь!
Чтобы каждая песня без промаха
Била в чье-нибудь сердце! И вот,
Вот тогда только майской черемухой
Моя молодость в них расцветет!
Смотрит в зори печальными взорами
Лебединая светлая рать.
Тяжело… над чужими озерами
Лебединые перья ронять…
НЕ СЕРДЦЕ, А СОЛНЦЕ
Далекому атаману…
Из нерастрелянной обоймы
Опасность смертная остра!
Я знаю, встретимся с тобой мы
У партизанского костра…
Россия наша молодая
Всегда и всюду впереди,
Не сердце принесу туда я,
А солнце в трепетной груди.
Я за плечо тихонько трону
Того, кто дремлет в стороне.
«Возьми винтовку и патроны,
Умчись на вороном коне!»
И будут дни тогда часами,
Ночами — частые бои.
Удача развернет над нами
Знамена яркие свои!
Любить и ждать я не устану.
Но твой отряд — твоя семья,
И удалому атаману
Дороже Родина, чем я…
И за тобой уйду я в горы —
Твой вестовой, твоя сестра…
Я верю, встретимся мы скоро
У партизанского костра!
ЗАЩИТНИК КОРОЛЯ
«Я — королевский страж и воин,
Открытый бой люблю.
Да будет мой король спокоен:
Я верен королю!
Привык лечить вином в таверне
Ранений тяжких боль.
Бунтует чернь? Я выше черни…
А надо мной — король!
И вот кричащий, пьяный рынок
Вдруг осадил дворец!..
Я вызвал чернь на поединок,
Деритесь, наконец!»
Он нанизал на кончик шпаги
Шипящие сердца
И… насмерть ранен, сын отваги,
Упал возле крыльца…
Клич рынка, гнусный клич «Свобода!»…
О глупость и тоска!..
Он задержал толпу у входа,
Пока пришли войска.
В небесной голубой таверне
Сказал спокойно он:
«Пусть я погиб от злобной черни,
Но мой король спасен!»
РУССКОМУ РЫЦАРЮ
Борису Коверде
С Дальнего Востока — в Варшаву,
Солнцу — привет из тьмы!
Герою, воспетому славой, —
В стенах варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами — Имя
На пергаменте славных дел.
И двуглавый орел над ними
В высоту голубую взлетел!
Зашептались зеленые дали…
Зазвенела Русская ширь…
Ты — литой из блестящей стали,
Из старых былин богатырь!
И закорчился змей стоглавый,
Видно, пули страшней, чем слова?
И под стены старой Варшавы
Покатилась одна голова…
Нам еще отрубить осталось
Девяносто девять голов…
Но нам ли страх и усталость?
На подвиг каждый готов!
И огнями горит золотыми
Путеводная наша звезда —
Дорогое, любимое имя:
«Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!»
И ПТИЦЕ НЕЛЬЗЯ?
Пускай там люди другие…
Не порвется живая нить,
Я хочу уехать в Россию,
Чтобы там работать и жить.
Неужели для певчей птицы
Надо визу, штамп и печать?
И солдаты там на границе
Могут птице крылья связать?
Я тихонько жалуюсь Богу
(Людям жаловаться горда!):
Даже птицу обидеть могут,
Даже птице нельзя туда.
Но кричит отвага: «Попробуй!»
Шагни-ка через «нельзя»!
Загляни в сухие от злобы,
В помутневшие их глаза.
БЕССМЕРТИЕ
Погибшему брату
От жизни, от ее угроз
Ты, говорят, ушел на небо.
Тебе ничьих не надо слез.
Не надо ни любви, ни хлеба…
Так неожиданно для нас
Собрался в дальнюю дорогу.
Но о тебе скажу сейчас:
Отмучился… и слава Богу!
Ты, настоящий и большой,
Был слишком ярким между нами,
С такой суровою душой,
С такими грозными глазами.
Когда рванет железо с крыш
Летящих пуль горячий ветер,
Я удивлюсь, что ты молчишь,
Что нет тебя на этом свете.
Сказал ты, помню, в дни войны
(В тебе проснулся пыл военный):
«Как хорошо, что две страны
Поговорили откровенно!»
Судьбы непобедима власть!
Одну тропу избрав меж тропок,
Ушел ты, чтоб навек упасть
Среди крутых маньчжурских сопок.
И рядом спят твои друзья.
С земным покончены расчеты.
И песенка звучит моя
По-деревенски, как причеты.
Места, где ты лежишь, пусты,
И сопки голые унылы.
А ветер гнет к земле кусты
И воет около могилы.
Там прах лежит, не ты, не ты!
Душой бессмертною ты с нами
Несем мы в жизнь твои мечты
Живыми сильными руками!
ХЛЕБ И УГОЛ
Свой собственный и хлеб и угол —
Награда за тяжелый труд.
Собака заменяет друга,
Стихи о вечности поют…
Свой собственный и хлеб и угол…
И пусть пытливая душа
Над рифмой звонкой и упругой
Замрет… и мыслит не спеша.
Что мне Нью-Йорк, Париж и Прага?
Зачем мне белокурый паж,
Пока шуршит в руках бумага
И дышит черный карандаш?
За желтой колесницей славы
Я, задыхаясь, не бегу;
Зато писать имею право
И на песке, и на снегу.
Чужие книги прочитаю,
В чужие души загляну,
Но не забуду гор Алтая,
Не разлюблю мою страну!
Не надо золота и славы.
Ты, озаривший путь звездой,
Дай человеческое право
Мне свить на родине гнездо!
В вечерний отдых от заботы
Чтобы могла сказать потом:
«И хлеб мой честно заработан,
И на родной земле мой дом».
БЕССМЕРТНИК
У далекой реки,
Где живут и колдуют шаманы,
Берега высоки
И прозрачны ночные туманы.
Высоки берега,
Над водою — обрывы крутые.
И темнеет тайга
Со времен Ермака и Батыя.
Со времен Ермака…
Молчаливы степные курганы,
Молчалива река,
Где звенят бубенцами шаманы.
И другие живут,
Но другие попали случайно,
И они не поймут
Величавую древнюю тайну.
Тайну старой тайги,
Где ночные опасны засады,
Не отыщут враги
Драгоценные русские клады.
Первый клад Иртыша,
Что лежит, в волны темные канув:
Боевая душа
Ермака, победителя ханов!
Охраняет тайга
Клад второй: молодую Россию!
И пугает врага
Мрачным шумом лесная стихия…
Реки, степи, леса…
Сколько воздуха, солнца и шири!
И звенят голоса
Старой песней о Русской Сибири!
И казак удалой
Из безвестной сибирской станицы
Рисковал головой,
Охраняя родные границы.
«Жили мы на Оби… —
Так рассказывал дедушка внуку. —
Ты свой край полюби
За красу, за отвагу, за муку!»
Там бессмертник цветет,
Там шаманы звенят бубенцами…
Все чужое умрет,
Все родное — останется с нами.
БОР МОЙ
Плачу над грушей дюшес,
Сгорбилась в горе великом:
Где ты, родимый мой лес,
Папоротник, земляника!
Право, смешной разговор:
Я разлюбила бананы.
Бор мой, сосновый мой бор,
Запах медовый и пряный!
Может быть, в этом году
(Дай помечтаю немножко!)
Утром на зорьке пойду
В рощу с плетеным лукошком.
Как это мог ты забыть?
Тише… в лесу — это в храме!
Буду сбирать я грибы
И воевать с комарами.
Лес мой, родимый мой лес!
В горести сгорбила спину…
Видно, попутал нас бес
И уволок на чужбину.
Грусть мою, русскую грусть
Выпущу птичкой из рук я.
Допьяна нынче напьюсь
Новой печалью — разлукой.
Склоны отвесные гор…
Нет, уж не песней, а криком:
— Бор мой, сосновый мой бор,
Папоротник, земляника!..
БУДЕТ!
Провели черту и сказали: граница!
А по обе стороны — живые люди.
И близким в разлуке тоскливо снится,
Что встречи не будет…
Провели черту. И стоят солдаты.
Пули в винтовке, в «нагане», в «смите»…
Отсюда кричу: «Отдайте брата!»
А с той стороны: «К сестре пустите!»
Стоят, как серые камни, молча.
Поджидают пули сестру и брата.
И над стражей чья-то жестокость волчья…
И стража не виновата.
Смертные шаги — перейти границу…
Но по обе стороны смелые люди!
Надо желать и уметь добиться…
И встреча будет!
БУСЫ
Нанизываю бусы прошлых дней
На черную нитку памяти…
Вспоминать как будто бы и не о чем,
Только, видно, час такой настал…
Молодость моя была не девичья,
По-мужски сурова и проста.
Прошлого кусты чуть-чуть раздвину я,
Вспомню все без жалоб и без слез.
Правда, были ночи соловьиные —
Соловья-то слушать не пришлось.
Не пошутишь шалыми изменами,
В дни, когда кругом тоска и кровь…
Эх, ты, жизнь не девичья, военная!
Фронтовая горькая любовь!
Над страной зарделось знамя алое.
Злоба факел яростный зажгла.
И в глазах любимых увидала я
Гордость полоненного орла.
Коротка расправа с офицерами:
Пуля из ружейного ствола.
Труп его, прикрыв шинелью серою,
Мертвеца вождем я назвала…
С той поры и вспоминать-то не о чем…
Месть зажгла мне очи и уста!
Стала жизнь не женская, не девичья —
По-мужски сурова и проста.
Рассыпьтесь бусы прошлых дней
С разорванной нитки памяти…
В МИРЕ МЕМУАРОВ
Мы с тобой врагами не добиты,
Но в тупик глухой заведены,
Два обломка королевской свиты,
Короля трагической страны.
Подвиг — это миг самозабвенья,
Огненный полет в ночную высь.
Клятву долголетнего терпенья
Мы с тобою выполнить взялись.
Жизнь диктует новые законы,
Вожаки кричат: «Не отставай!»
Но перед отцовскою иконой
Огонек зажечь не забывай.
Никому нас не переупрямить,
Жизнь борьбой неравною полна.
В эти дни сожжем о прошлом память,
Чтоб не помешала нам она!
Чтоб душа слезой не растекалась,
В мусорную яму сволоку
Нашу эмигрантскую усталость,
Нашу эмигрантскую тоску.
В ПУСТЫНЕ
Россия? Ты еще жива?
В цвету черемуховом ты ли?..
Зимой, наверно, на дрова
Мою черемуху срубили…
Мужчины будут по-мужски
Решать мудреную задачу.
А я в цепях немой тоски
Молюсь и жалуюсь, и плачу.
Россия? Ты еще жива?
Ты новой ждешь войны и крови?
На помощь звать? Но где слова?
И есть ли нынче сила в слове?..
Неправда! Ты не умерла,
Хоть и подрублена под корень,
С душой Двуглавого Орла,
Который грозам непокорен!
Ты — вся в огне и вся в цвету,
И ты ни в чем не виновата.
Лелеешь новую мечту —
И громового ждешь раската.
Детьми замученная мать!
И мы обречены судьбою
Тебя любить и понимать,
И плакать горько над тобою.
Какое счастье русским быть!
Какая тяжесть быть им ныне…
В России горько стало жить,
А без России мы… в пустыне.
В БРОНЮ ЗАКОВАНА
Русскому Обще-Воинскому Союзу посвящаю
Переберу рукой взволнованной
Страницы прошлых ярких дней,
И встанет Русь, в броню закована,
В красе воинственной своей!
Сегодня вспомним мы нечаянно
Имен и дел великих ряд…
И в красоте своей отчаянной
Набег Аскольда на Царьград!
Впервые стал Царьград добычею.
И первые Аскольд и Дир
Мечами звонкими и кличами
О русских известили мир!
А Святослав с дружиной верною
Прославил Новгородский край.
Его отвагу беспримерную
Узнали Волга и Дунай.
А битва на Неве со шведами,
Где Александр пресветлый вновь
Украсил Русь своей победою
И пролил вражескую кровь.
И Куликово поле знаем мы,
Где Дмитрия Донского рать
Разбила полчища Мамаевы.
Привычным стало — побеждать!
На небе сумерками поздними
Расскажет алая заря
Нам про Царя Ивана Грозного,
В России первого Царя.
Конь Грозного чертил подковами
Победы радужную грань…
Пред покорителями новыми
Склонилась буйная Казань.
Восток далекой снежной тайною
Манил вечернюю зарю…
Отдал Ермак Сибирь бескрайнюю
В подарок Грозному Царю.
А дальше бой, воспетый Пушкиным,
И мне ли петь после него?
И не Полтавскими ли пушками
Гремело эхо над Невой?
А дни Суворова, которыми
Костры победы зажжены
Над безграничными просторами
Моей прославленной страны!
Пускай враги от злобы хмурятся,
Мы духом были велики —
И по Парижским ярким улицам
Наш Царь провел свои полки!
Забуду нынешнее горе я,
Мне ясен наш грядущий путь:
Нельзя страну с такой историей
Ни задушить, ни зачеркнуть!
Потомки славных тех воителей
Вдали от родины своей
Заслужат лавры победителей
На рубеже грядущих дней.
ВЕЛИКАЯ РОССИЯ
О маленьких детях Великой страны,
Которые сказкам и елкам верны.
От маминой нежной и милой руки
На елке зеленой зажглись огоньки…
А где-то далёко большая страна,
И снегом и кровью покрыта она.
И, может быть, встанет она из крови
От детской молитвы и детской любви.
Мы тоже похожи с тобой на детей,
Все ждем из России хороших вестей.
И с детской улыбкой смотрю я туда,
Где сердце осталось в плену навсегда.
Зеленая елка напомнила мне
О грозной, о темной, о милой стране.
О снежном, холодном, великом пути,
Которым должны мы к победе идти.
В Рождественский вечер запела метель:
Победа… Россия… великая цель!..
Для этой прекрасной и грозной страны
И люди великие духом нужны.
Пускай по России промчит ураган —
На крыльях горячих погибель врагам!
Да будет, как воздух и хлеб и вода,
Для русских Россия — Россией всегда!
ВЕЧЕРОМ
Да, жизнь за плечами большая…
И в трепетном зареве дней
Я многим на свете мешаю
И жизнью, и песней своей.
И часто над книгой склоняясь,
Я что-то родное ищу,
И жизнью чужой восхищаясь,
Над гибелью чьей-то грущу.
А ночью, при свете лампады,
Учусь я прощать и жалеть.
Мне многого в жизни не надо,
Но сделать бы что-то успеть.
Поет за стеною соседка
О жизни, о счастье, о нас,
О том, что встречаются редко
Хорошие люди сейчас.
И строем чужие солдаты
По улице гулко идут.
И так же, как наши когда-то,
Солдатские песни поют.
А в небе далеком, бесстрастном
В собор на молитву зовут.
По звездам — по камешкам ясным —
Ко всенощной души идут.
ВЦЕПИВШИСЬ В ПОВОДЬЯ
Копыта цокали о камень…
Нас двое в мире — конь и я.
А там, в пространстве за хребтами,
Темнеет родина моя.
Скала вздымалась над тропою,
А ширина тропы — в аршин.
Отчаянья копье тупое
Коснулось дрогнувшей души…
Печальный сумрак над Алтаем
Раскинул трауром вуаль.
Мой конь родной, мы погибаем!
Себя не жаль — коня мне жаль.
Из-под копыт сорвался камень,
И грохот камня, словно взрыв.
Мой умный конь прядет ушами,
Косится глазом на обрыв.
Здесь где-то замок Черномора,
Людмилу здесь искал Руслан…
Тропинка уже, круче горы,
Ползет из пропасти туман.
Там за хребтами — Беловодье,
Край Божьей русской красоты…
Нет, я не выпущу поводья!
Мой конь, не поскользнешься ты!
ГИБЕЛЬ ЛЮБВИ
Это было в восставшей России,
В алом зареве огненных дней,
Когда слепли свои и чужие —
Кто от слез, кто от ярких огней.
Когда пули летали, как мухи,
И привычным стал трепетный страх.
Когда выли в селеньях старухи
И Антихриста ждали на днях…
Пули пчелами песенки пели,
Люди кланялись низенько им.
Вот тогда кто-то в серой шинели
Был таким молодым-молодым…
Молодежь — беззаботные люди,
Молодому — всегда хорошо!
Повстречался под грохот орудий,
А под залпы винтовок ушел…
Сколько вас, черноглазых девчонок,
Сколько вас, белокурых принцесс,
Закрутил полюбовный бесенок,
Поцелуевый ласковый бес!
Где-то красным знамена пылали,
Там трехцветные флаги вились…
Но в Одессе, в Москве, на Урале
Рядом с гибелью пенилась жизнь!
Кто-то жег, кто-то вешал и резал…
Ах, когда же кошмару конец?
Ведь не выжечь каленым железом
Жажду счастья из юных сердец!
Сколько, сколько невест черноглазых,
Сколько вас, синеоких, теперь —
Не увидевших счастья ни разу,
Но оплакавших горечь потерь…
Гильотина с кровавою свитой,
Как жесток твой карающий нож!
Как убийственны списки убитых,
Где вдруг милое имя найдешь…
Наши матери влюблялись при луне,
Вместе слушали с любимым соловья…
Твой возлюбленный в шинели, на коне,
Среди крови гаснет молодость твоя…
Не жених ли твой под Харьковом погиб?
На носилках там не твой ли без ноги?
Сероглазая моя, ведь это твой
Комиссарами расстрелян под Москвой?
Молодого мужа, вырвавши из рук,
Растерзала разъяренная толпа…
А у той на юге где-то милый друг
Под буденовскими шашками упал…
Сколько их, считавших долгие года,
Не дождавшихся любимых никогда…
Белокурых, русокудрых, молодых…
Кто считал ваши печальные ряды?
Тяжко каждой, если милый друг убит.
Участь горькая для всех для нас одна.
Одинаково заплакали навзрыд
С комиссаршей офицерская жена…
Наши матери влюблялись при луне,
Обручались под распевы соловья.
А как мы любили, пусть расскажет мне
Искалеченная молодость твоя!
Встретились на вокзале —
Кто-то нас познакомил.
Мало мы слов сказали,
Многое взгляд запомнил.
Несколько встреч коротких.
Сердце тревогу било…
Дрогнули нежные нотки
В голосе его милом.
В грохоте эвакуаций
Гасли нежные нотки.
Нам суждено расстаться,
Час наш такой короткий…
Все-таки мы успели,
Все-таки мы сказали
Все, что сказать хотели,
В грохоте… на вокзале.
Нежные перезвоны
В каждом ласковом слове…
Как тяжело влюбленным
В годы борьбы и крови!
Крики кругом: «Свобода!»
Мне свободы не надо.
Годы ждала его, годы…
Медленно гасла радость…
И, наконец, узнала:
Нету его на свете…
Камнем наземь упала…
Плач мой разносить ветер…
Завесу былого откроем
И видим: в горящей стране
Идут рука об руку трое —
Война и разлука, и… смерть!
Под залпы, под грохот орудий,
Сквозь черный удушливый дым —
Проходят, как грозные судьи,
Тоскующих женщин ряды.
Не надо свободы и славы —
Мы созданы, чтобы любить…
Отдайте нам светлое право
Любить и любимыми быть!
ГУМИЛЕВ
Люди нынче измельчали.
Скучно Музе меж людьми…
Уходи от злой печали
И меня с собой возьми.
И от этой серой пыли,
От ненужной суеты
Ты уходишь? Не в скиты ли?
Полно, где теперь скиты?!
Удивленные, большие
Глянут очи на меня.
Кто ты? Тихая Россия?
Или молодость моя?
Потайной из рая дверцей
Вдруг выходит Гумилев,
С большевицкой пулей в сердце,
Беспощаден и суров.
Гневом-горечью сгорая,
Потемнее выбрав ночь,
Он ушел тайком из рая,
Чтобы родине помочь.
У него ли за плечами
Блещут светом два крыла?
О душе его ночами
Пели гимн колокола…
На геройство не готова,
Но за боль моей любви —
Светлой смертью Гумилева
И меня благослови!
Откуда покорность эта,
Откуда эта любовь?
Расстрелянного поэта
Недавно брызнула кровь…
И снова сдвинула брови:
Певец над певцами, князь!
И, вспомнив о Гумилеве,
Я снова злобой зажглась.
Недавнюю эту рану
Рукой на груди зажму.
Кого обвинять я стану?
Кого «прощу и пойму»?
Тащить в подвал на расправу
Свою небесную весть,
Свою высокую славу,
Свою народную честь!..
И чья-то тупая морда
Направила свой наган
В него, идущего твердо,
Не сгорбившего свой стан.
За воина и поэта,
Чей взор орлиный был горд,
Расстрелять бы в ту ночь, до рассвета,
Сотню безумных морд!
ДАР УЛЬГЕНЮ[9]
«Золотое озеро» на Алтае,
Горы гордо высятся над тайгою —
Это моя родина золотая,
Это мое самое дорогое!
Дым полоской стелется над логами,
Юрты островерхие дышат дымом.
Солнышко над конскими табунами…
Радостно рассказывать о любимом!
Кланяюсь ползущему с гор туману,
Издали сиреневым дальним скалам,
Буйному, сердитому Чолышману![10]
Их красу я памятью отыскала.
Чу! Гремит молитвенно старый бубен.
Там Ульгеню молятся, там камлают.
«Мы вас, духи горные, чтим и любим!» —
Голоса гортанные призывают.
В вечном одиночестве дремлют горы,
Грезят кедры древние-в лунном свете.
Это все увижу я, но не скоро…
Жизнь моя летящая, вихорь-ветер!
В небе ястреб плавает одиноко,
В сторону кидаются птичьи стайки…
Шлю с улыбкой ласковой издалёка
Дар Ульгеню песенный от алтайки!
ДЕРЖАВНОЕ ЗНАМЯ
Пылала Русская Держава…
Пожар полмира озарял!
Но не погибла наша слава
И стяг трехцветный не упал.
Мы унесли его оттуда
И никому не отдадим.
Как честь свою, как веру в чудо,
Мы знамя русское храним!
Героям солнце светит в очи.
Пути иные. Цель — одна.
Пускай у храбрых жизнь короче,
Им слава вечная дана.
Взглянув на пройденные тропы
Вспомянем прадедов сейчас:
Пол-Азии и пол-Европы
Отвоевали вы для нас!
Страна родная, край любимый,
Должны мы жизнь свою отдать,
Чтоб вновь Великой Неделимой
Державой ты могла бы стать!
ДОБЕЙ МЕНЯ!
Лежит распластанный бессильно на снегу,
Покинутый на поругание врагу.
Он другу, волочась за ним в пыли,
Хрипел моляще: «Ради Бога, пристрели!»
Но друг ушел, не пожелав добить
Того, с которым он привык делить
Опасности, тревоги и труды,
Сухарь солдатский и глоток воды.
Сказал: «Мы всё делили пополам,
Но пулю смертную тебе я, друг, не дам».
И он, распластанный, остался на снегу,
Покинутый на поругание врагу…
Настала ночь. Был стон его слабей,
В бреду шептал: «Добей меня!.. Добей!»
И вот, рожденные в полях чужой земли,
К нему враги надменно подошли.
И резкость слов чужого языка
Сознание прояснила слегка.
Но в этот миг блеснул над грудью штык…
Тупая боль… Короткий слабый крик!
Он вновь один. Затих и стон, и бред.
И никого на мертвом поле нет…
А от друзей был пушечный салют:
«Мы знали, что враги тебя добьют!»
А он уже летел в тот милый край,
Где Бог построил мученикам рай.
Он был в стране, где нет земных голгоф,
Где ненависти нет и нет врагов.
ЕЛКА НА ЧУЖБИНЕ
Будь спокоен и весел сегодня,
Кинь заботу о завтрашнем дне.
Не грусти, что по воле Господней
Ты один на чужой стороне.
Здесь мерцает зеленая елка
Нежным светом грустящих огней;
И пластинка скользит под иголкой
У виктролы поющей моей.
Не тоскуй же, не надо, послушай,
Не один ты, нас много таких…
Злобный ветер обжег наши души
И на время как будто затих.
Если враг человек человеку,
То пристанище тихое — Бог!
Видишь, ветер двадцатого века
Потушить нашу елку не смог.
Значит, есть еще правда на свете,
Если праздник святой не забыт!
Пусть в сердцах ваших, русские дети,
Негасимая елка горит!
В этот вечер поймем и поверим,
Что теперь мы с тобой не одни,
Что Господь нам воздаст за потери
И за горькие, слезные дни.
Светит русская елка в Китае.
Ты спросил: «А в Россию когда?»
Я ушедшие дни не считаю,
Потому что еще молода.
Моя молодость пламенно верит:
Близок день тот счастливый и год,
Когда Бог за тоску и потери
Нам на родине елку зажжет!
ЗА ОБИДУ
По ночам я о многом думаю,
На подушку слезы роняю,
Но маленькую личную беду мою
К общей не приравняю.
На чужбину шквалом отброшены,
Оглушенные гулким громом,
Раскатились мы, как горошины,
В поле чуждом и незнакомом.
Не люблю я запаха ладана,
Рано петь по нас панихиду,
Будет день: нежданно-негаданно
Отомстим за нашу обиду!
Не за ссылку за нашу дальнюю,
Не за горечь отдельной драмы —
За обиду национальную,
За поруганные наши храмы!
За все то, что русскому дорого,
Что для сердца русского свято, —
Отомстим мы жестоко ворогу
В грозный год Великой расплаты!
ЛАЗОРЕВЫ ЦВЕТЫ
Наташе Г.
За морем (для сердца друга близко)
Помню, что живет уж много дней
Девушка Наташа в Сан-Франциско,
Далеко от родины своей.
Белокуры спутанные косы,
В сердце — нежность, удаль и гроза!
И неразрешимые вопросы
Затаили синие глаза.
Заклинаю старой дружбой нашей:
Помни среди чуждой красоты,
Что в России чужеземных краше
Во полях лазоревы цветы.
Города на свете есть другие.
В Сан-Франциско, вот уж скоро год,
Девушка, рожденная в России,
В небоскребе каменном живет.
Где б ты ни жила, навеки наша.
Знаешь ли, на что похожа ты?
Имя твое нежное — Наташа —
Во полях лазоревы цветы.
МЕДНЫЙ ГРОШ
Не осталось ни тропинки, ни следа
От ушедших в неизвестность навсегда.
Были. Жили. И куда-то все ушли
От любимых, от друзей и от земли.
А поля-то, как и раньше, зелены,
А леса стоят дремучи и темны.
Там, где были староверские скиты,
Нынче травы да лазоревы цветы.
Там по тракту в день весенний голубой
Проводили осужденных за разбой;
Там девчонка из медвежьего угла
Достоевскому копеечку дала.
Край, где люди по-хорошему просты,
Где размашисты двуперстные кресты,
Где умели и в молитвах, и в бою
Славить родину великую свою.
Только камушки остались от святынь,
И поля покрыла горькая полынь;
Но по-прежнему чиста и хороша
Светлой жалостью российская душа.
Помнишь, девочка безвестного села,
Как ты грошик Достоевскому дала?
Но едва ли ты, родная, сознаешь,
Что Господь тебя спасет за этот грош!
МОЙ ЩИТ
Утомленная долгой борьбою,
Боль и страх от врагов затая,
Как щитом, я укроюсь Тобою,
Православная вера моя!
И во мраке глухом преисподней,
И в просторах безбожной страны
Осененная волей Господней
Не погибнет душа без вины.
Я упасть под мечом иноверца
И сгореть на костре не боюсь
За Христово пронзенное сердце —
За тебя, Православная Русь!
НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
Вставала затемно со свечкой.
Был слышен кашель за стеной.
Шла умываться на крылечко,
Где умывальник жестяной.
А под навесом, в полумраке,
Где кони хрумкали овес,
Чужие лаяли собаки
И пахло дегтем от колес.
Сейчас поедем. Мимо пашни,
Там, где под взрыхленной землей
Лежит мужицкий труд всегдашний
И клад наш русский золотой.
За синеватой дымкой — горы:
Алтай, утесы, снег и даль.
Мои знакомые просторы,
Моя знакомая печаль.
Блистает куполом церковным
Вдали какое-то село…
Опять меня к родным и кровным
Живое сердце увело!
И здесь, в чужом холодном мире,
Вдруг, не сдержавшись, закричу:
«Эй, далеко ли до Сибири?
Гони, ямщик! Домой хочу!»
НА ТОЙ СТОРОНЕ
Во вражеский лагерь не каждый пойдет,
Не каждый рискнет головой.
Не знает он, встретит ли солнца восход
И будет ли завтра живой.
Орлиную душу свою он понес
На крыльях отваги в борьбу,
Ушел он в страну громыхающих гроз
Испытывать жизнь и судьбу.
А если вернется, то скоро опять
На подвиг отправится он.
А женское дело — молиться и ждать,
Склоняясь над шелком знамен.
Скрипят под иглою тугие шелка.
Три буквы и крест на шелках.
Пусть будет винтовка верна и легка
В его молодецких руках.
За карие очи, что смотрят во тьму,
За руки, которые мстят,
Молюсь я. Дай, Боже, удачи ему,
И пусть он вернется назад!
НАШЕ ГОСУДАРСТВО
Родина, к Тебе прийти нельзя…
Знаю, у границы встретит стража:
Твой тюремщик, пулей мне грозя,
О любви к Тебе не спросит даже.
Будут снова арест и тюрьма.
От душевной боли изнывая,
В одиночку я сойду с ума,
Каждый вечер смерти ожидая.
Отчего ж, при мысли о Тебе
В сердце столько гордости-отваги?
И стихами о Твоей судьбе
Я мечтаю вслух и на бумаге?
Родина, к тебе нельзя прийти…
Я в слезах протягиваю руки
И клянусь учиться и расти,
И любить, любить тебя в разлуке.
О России младшим говорю,
Начиная: «В некотором царстве…»
Вам мечту суровую дарю
О могучем Русском Государстве!
Пусть придет строитель и герой,
Как пришел Великий Петр когда-то!
Родина… навеки мы с тобой
Связаны таинственно и свято…
НЕ В ЭТОМ ЛИ ГОДУ?
В Иркутске, в сквере, около вокзала,
Я на скамье садовой ночевала,
Да не одну, а двадцать пять ночей…
Бежала я от предстоящей муки.
Фальшивый паспорт обжигал мне руки,
Глаза слепил блеск вражеских мечей.
А в Ангаре, в ее зеленых водах,
Сверкали слезы моего народа,
И берег окровавленный вздыхал…
И, взглядом утонув в зеленой мути,
Мечтала я о трепетной минуте,
Когда вскипит, грозя, девятый вал!
Но шли в остроконечных шлемах люди…
И я терялась… может быть, не будет?
Победа, как и солнце, далека…
И мне хотелось вместо дум о мести,
С моим народом гибнуть, гибнуть вместе —
За кровь, за вздох, за душу Колчака.
Я отыскала ту святую гору,
Где смерти в очи он взглянул спокойным взором,
Где муку принял он за свой народ…
В тот час я верила: Россия будет снова,
Пусть только Унгерн скажет властно и сурово
Своим полкам призывное «Вперед!»
Об Унгерне ползли глухие слухи;
Но красный командарм, товарищ Блюхер,
Грозил в Чите железным кулаком!
Кругом в остроконечных шлемах люди,
И я средь них, с моей мечтой о чуде,
А рядом — синеглазый военком…
Слова любви? Не слушаю, не надо!
Ведь между нами жуткая преграда —
За гибель Родины в душе пылает месть…
Но вот взмахнули крылья злого рока!
Рассеяны защитники Владивостока…
Последняя ошеломляющая весть…
Потом… все было тускло и бесцветно…
Все эти годы с верой беззаветной
Я чуда, только чуда — жду!
Не я одна, а все мы много весен
Зовем и молим, требуем и просим:
Когда? Не в этом ли году?
Я чувствую, что многие устали…
И будто бы кинжал дамасской стали
Пронзила душу мне тоска…
Ах, лучше бы нам всем на поле чести
Погибнуть бы тогда, с другими вместе —
За кровь, за вздох, за душу Колчака!
НЕ СКЛОНИМ ГОЛОВУ!
Вдруг снова солнце в душу брызнуло!
Погибла Родина? О, нет!
Над красной похоронной тризною
Смеется воин! И… поэт.
Ни перед кем не склоним голову!
Для нас не кончена игра:
Россия даст еще Суворова
И даст еще Царя Петра!
НЕОТРЫВНАЯ
Не пленница и не рабыня,
Но каждый час и каждый год
Я от рожденья и доныне —
Твоя, великий мой народ!
Русь, о тебе вдали тоскую,
Любовью кровною люблю,
На веки вечные родную,
На веки вечные мою!
И в грохоте чужих историй
Твоя история близка.
Твое-мое и наше горе.
Твоя-моя — одна тоска…
И в ненависти не одна я:
Мой дух в холодной тьме узрел,
Как отдает моя родная
Своих героев на расстрел…
Национальные герои
Прославят родину мою.
Им вечный памятник построю
И цоколь песней обовью!
НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ
Что для нас грохочущие войны?
Марсом озарен наш темный путь.
Паника! А мы с тобой спокойны,
Только усмехаемся чуть-чуть.
Но и улыбаемся мы строго,
И в улыбках мудрость и печаль.
Мы с тобою потеряли много.
Головы остались… их не жаль!
И войны бояться мы не будем,
Хуже нам не может быть теперь.
Родину утратившие люди
Не страшатся горестных потерь.
Будем равнодушно жить, как жили,
Не нужны пока мы никому.
Слава Богу, близких схоронили!
В эти годы легче одному…
Мертвому спокойнее в могиле.
Да и нам спокойнее за них.
Ведь не раз с тобой мы говорили,
Что жалеть приходится… живых!
ОТЦОВО КОПЬЕ
Народ мой в неволе, в тоске изнемог…
Доколе, о Боже, доколе?
За дерзость и грех наказует нас Бог,
За дерзость и грех мы в неволе.
В ночи наш пожар полыхай до зари!
Слезами зальем ли мы горе?
А наши убитые нами Цари
Скорбят о великом позоре.
И русское горе, и горе мое
Руками сплету воедино.
А вырастет сын, я отцово копье
Отдам ненаглядному сыну.
Скажу я: похож на отца, ты, мой сын.
Борись, как и он, за Россию!
Будь воином храбрым, ты в поле один,
Коль с поля уходят другие.
ПЕПЕЛЬНИЦА ИЗ ЧЕРЕПА
Много было их, а не один…
Из болотных топей да трясин
При багровых отблесках зари
На Руси рождались бунтари.
Посвистом запугивал судьбу
Соловей-разбойник на дубу.
И купцов проезжих и бояр
Грабил по дорогам Кудеяр.
Пугачева шапка да кафтан
Долго в снах тревожили дворян.
Но другие были времена,
И другой была моя страна!
Не было плаксивых, жалких слов —
Был топор для бешеных голов!
Их палач за буйны кудри брал,
Над толпой с усмешкой подымал.
Нам теперь понятен этот смех —
Может быть, не всем и не для всех!
Я бы над казненным «Ильичем»
Усмехалась вместе с палачом.
И, с усмешкой вглядываясь в тьму,
Бунтаря-рабочего — пойму,
Соловья-разбойника — прощу.
Я других виновников ищу…
Ведь в стране святых монастырей
Нарождалось много бунтарей.
Ненавистней всех из них один:
Умствующий барин-дворянин.
Я б над дворянином «Ильичем»
Издевалась вместе с палачом.
Этот череп «павшего в борьбе»
Пепельницей сделала б себе!
Но ни топора, ни палача
Не нашлось у нас для «Ильича»…
ПЕСНЯ ОТМЩЕНИЯ
Знаю, песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу…
Милый, старший мой брат Есенин,
Голос твой — раскаленная медь!
Но в стране, где царствовал Ленин,
Было трудно песням звенеть…
И встает из глубин туманных
Милый облик твой голубой…
Ах, зачем отравили обманом
Твое сердце, мой дорогой!
Красоту в октябре суровом
Ты напрасно, мечтатель, искал.
Обманул тебя делом и словом
Подлый циник и зубоскал.
Потускнело и «солнце-Ленин».
Это был просто красный фонарь…
Эх, Есенин, ты мой, Есенин,
Колокольни советской звонарь!
Обманули тебя, обманули!
Видел ты, как крестьяне твои
Еще больше спины согнули
От кроваво-красной пурги.
И певец свободы прекрасной,
Революции ярких чудес, —
От какой-то мысли ужасной
Неожиданно в петлю полез…
Революция! Братство и слава!
Но мечты все пошли на слом…
Ведь свободу чекист корявый,
Словно мышь, придавил сапогом!
Эта песня надгробным рыданьем
Прозвучит «на другом берегу».
За тебя от поэта в изгнанье
Прогремит проклятье врагу!
ЧЕКИСТ
По ступеням, плесенью покрытым,
Он спускается куда-то вниз.
И в глазах его полузакрытых
Кокаин с безумием сплелись.
Как «помощник смерти» ежедневно
Он от крови человечьей пьян,
И в руке сверкает блеском гневным
Друг его единственный — наган.
По ступеням, плесенью покрытым,
Он идет, не торопясь, в подвал.
(Кто-то там остался недобитым,
Кто-то смерти жуткой ожидал…)
Заскрипели ржавые засовы!
Дверь молчаньем кованым молчит…
О, по ком-то панихиду снова
Пропоют тюремные ключи!
Он вошел. В руке клочок бумажки,
Смерть там начертала имена.
Миг предсмертный, роковой и тяжкий…
В камере и жуть… и тишина…
Вызывает смертников по списку.
Голос хриплый режет тишину.
(Кто-то шепчет: «Гибель моя близко,
Наконец от пыток отдохну!»)
И выходят смертники, как тени…
Переводят их в другой подвал.
(Кто-то в страхе падал на колени
И чекисту… руки целовал!)
Он стреляет медленно в затылок…
Ночью ему некуда спешить.
Батарею пеструю бутылок
Он и днем сумеет осушить.
Сосчитал. «Сегодня восемнадцать!»
Залит кровью щегольский сапог.
Будет он над мертвым издеваться,
Вынимая шелковый платок.
И платком душистым вытрет руки,
И, сверкая золотом зубов,
Он зевнет от злобы и от скуки,
Выкрикнет десяток скверных слов.
По ступеням, плесенью покрытым,
Он наверх по лестнице идет.
…Если кто остался недобитым, —
Завтра ночью он его добьет!..
ПРИЧЕТЫ
Друг погиб в Трехречье,
А который счетом?
Весть о нем встречаю
Горестным причетом…
Над чужой печалью
Душу надрывая,
Я свои потери
Вновь пересчитаю:
Ах, волос любимых
Золотые пряди
Ветер поразвеял
Где-то в Петрограде!
А в родное сердце
Вражеская пуля
Врезалась случайно
Где-то в Барнауле!
Брата дорогого —
Горе мое, горе! —
Злобные мадьяры
Утопили в Хоре!
А родную душу
(Страшно молвить имя!)
Пыткой истомили
Вороги в Нарыме.
Ночью не замолкнут
Горестные мысли,
А погибших близких
Всех не перечислить…
ПУТЕМ ГЕРОЕВ
Склоняюсь пред бумажным ворохом,
Чтоб от забвения спасти.
Той крови цвет, тот запах пороха,
Те легендарные пути…
Чтоб над исписанной бумагою
Другие, головы склонив,
Прониклись той, былой отвагою,
Почувствовали тот порыв.
И в каждом доме, в каждой комнате,
Где люди русские живут,
Пускай звучит печально: «Помните
Погибших подвиг, жизнь и труд».
Пусть эта память, как бессонница,
Тревожит шепотом людей,
О том, как гибла наша конница
От большевицких батарей…
Устали от житья унылого,
От горьких и голодных дней,
Но тень погибшего Корнилова
Нам стала ближе и родней.
Смерть за Россию — доля Царская!
И помнить будем мы в века
О том, что пули комиссарские
Пронзили сердце Колчака!
Уйти от омута нелепого,
От этой будничной тоски —
Погибнуть гибелью Кутепова
От злобной вражеской руки…
От себялюбия унылого
Веди нас, Божия рука,
Путем Кутепова, Корнилова
И адмирала Колчака!
СКЛАД ПОРОХОВОЙ
Среди ночных чуть слышных шорохов
Работаю тихонько я…
Пусть я не выдумаю пороха,
Но… порох выдумал меня!
Недаром эхо революции
И до сих пор звучит в ушах.
Не в силах над листом согнуться я,
Пока не запоет душа.
Недаром поздним темным вечером
Смотрю на запад, где она —
Закат мой, заревом расцвеченный,
Моя мятежная страна!
И пусть не знают недостойные
Того, что знаем мы с тобой:
Страну, надолго неспокойную,
Как будто склад пороховой….
Но зори вестниками алыми
По небу темному горят,
Пусть будут взрывы небывалыми!
На нечестивых — гром и град!
РОЖДЕСТВО НА ЧУЖБИНЕ
Во Франции, в Чили, в Китае
Звучит наш певучий язык.
Но каждый о Доме мечтает,
К чужбине никто не привык.
Никто никогда не решится
Россию навеки забыть.
Нельзя по-чужому молиться
И быт неродной полюбить.
И в церкви в рождественский вечер,
Покорная горю и злу,
Я, сгорбив усталые плечи,
Поплачу тихонько в углу…
У женщины русской осталось
Прибежище тихое — храм!
И я свою боль и усталость
Сюда принесу и отдам.
«Дай, Господи, — сердце звенело, —
Услыши молитву мою!
Мужчинам на родине дело,
А женщинам храм и семью!»
Горят пред иконами свечи…
Сегодня родился Христос!
Но нам в этот радостный вечер
Нельзя удержаться от слез…
ПО ПАТРОНЧИКУ — ЗА КРОВИНОЧКУ
Складка горечи возле сжатых губ…
Неужели цель не намечена?
Заострите глаз, отточите зуб!
И сказать мне вам больше нечего…
Если сын сидит где-то в Вологде,
Если брат убит в Петропавловске,
Надо чаще думать о вороге —
Не по-кроткому, не по-ангельски,
Не по-кроткому, голубиному
Надо думать думу заветную,
А по-мудрому, по-змеиному
Свою месть обдумать ответную.
И не ветра стон — это стон души…
Затерялось солнце за тучами…
В яме каменной на полета аршин —
Соловецкий великомученик.
То не брат ли твой и не сын ли там?
Не отец ли твой задыхается?
Головою бьет по сырым камням,
За клочки соломы цепляется…
Над страдальцами Соловецкими,
Над нарымскими заточенными,
Над слезами невинными детскими
Издеваются «вохры» с «чонами».
Море — волнами, небо — тучами…
А восток — кровавыми зорями…
Чью-то мать во Пскове замучили…
А сестру в чека… опозорили!
Губы сжатые. Сердце молотом.
Слово черное, да зловещее…
Если сердце твое расколото,
Втисни ненависть в эту трещину.
Не по ельникам, по осинникам,
Не в кубышечку, не в коробочку —
Ветерок сберет по полтиннику
На патрончики, на винтовочку!
За ложбинками, за пригорками
Проползет лихой потихонечку…
По патрончику (очи зоркие!)
За старушку-мать, за сестреночку!
По патрончику — за слезиночку!
И за каждого из замученных.
По патрончику — за кровиночку!
Из винтовочек — пули тучами!
Так чего же вам еще спрашивать?
Неужели цель не намечена?
Или — с этими… Или — с нашими!
И сказать мне вам больше нечего.
НОВЫЕ
Достались нам тяжесть и горе,
В заботах о завтрашнем дне
Нам некогда думать о вздоре —
О картах, цыганках, вине…
Всю юность с врагами рубиться!
Всю молодость нищими жить…
И как-то суметь прокормиться
И близких своих прокормить.
Отцы увлекались балетом,
А дяди «ходили в народ»…
А мы и не мыслим об этом,
К иному нас сердце зовет.
Мы «чашу не пьем круговую»,
Нам некогда пить и гулять.
Отцовскую «скорбь мировую»
Нам тоже сейчас не понять.
Чужда нам былая Россия,
Советская — тоже чужда.
Живем на чужбине — чужие,
И наша царица — Нужда.
И все же сквозь красные дали,
Сквозь ненависть, слезы и тьму
Вплотную мы жизнь увидали
И цену узнали всему.
И то, что отцы не сумели
Наш дом сохранить от воров,
Искали туманные цели
И слушали песни без слов, —
Да будет нам вечной наукой!..
Сумеем иначе мы жить:
Мы гордостью, верой и мукой
Учились Россию любить!
ВСЕ О ТОМ ЖЕ
Сижу, облокотясь на шаткий стол
И слушаю рассказ неторопливый:
Про Петропавловск, про Тобол…
И чудятся разметанные гривы
Во тьме несущихся коней.
Я вижу берег синей Ангары,
Где рыцарскою кровью Адмирала
На склоне каменной горы —
Россия отреченье начертала
От прошлых незабвенных дней.
Потом глухие улицы Читы…
И в мареве кровавого тумана
Сверкают золотом погоны и кресты
У офицеров ставки Атамана.
И смерть с серебряной косой…
На волнах дней кипели гребни пены!
А вот они, Даурские казармы,
Где за намек малейший на измену —
Расстреливали по приказу Командарма!
Чужим оказывался свой…
Владивосток… Но ослабели крылья,
И рушилась, пошатываясь, крепость…
У моря грань надрыва и бессилья…
И стала исторической нелепость!
И был убийственный откат.
И дальше слезные и бледные страницы:
Гензан… Гирин… Сумбурность Харбина.
Молчащие измученные лица.
Спокойствия! забвения! вина!
Возврата больше нет назад…
И проблесками в мрачной эпопее —
Упорство, жертвенность и героизм.
О них я рассказать здесь не успею.
Тебе, водитель сильных, Фанатизм,
Нужны нечеловеческие песни!
Прошли года. И чувствуем мы снова:
Близка эпоха крови и борьбы.
Из труб герольдов огненное слово!
Приказ Ее Величества Судьбы —
И Родина великая воскреснет!