– Взять Актеву! – заголосил Вадим. – Золотом заплачу!
Началась свалка без правил и предела. На одного защитника Дрэллеборга накидывалось по трое штурмовавших. Вскоре Ардагаст и Прогост привели к Вадиму хрипатого херсира. Он глядел в сторону и улыбался.
– Жить хочешь? – спросил Вадим, поигрывая мечом.
– Да пошел ты… – слетело с разбитых губ.
Вадим подцепил кончиком меча подбородок Актеву и приподнял его.
– Ты не дослушал, – ласково сказал он. – Я тебе предлагаю жизнь. А в обмен ты мне вылижешь задницу. Поработаешь своим поганым языком, и свободен!
– Ярл, – с неожиданной серьезностью ответил херсир, – это тебе не знакомо понятие чести, а нам она ведома. И лучше уж я сдохну, но честь свою сберегу. Понял, собака свейская?
Вадим изо всей силы толкнул меч под горло Актеву и почти отсек херсиру голову. Обернувшись, он крикнул хускарлам и гридням своей дружины:
– Крепость ваша!
Дружина и свеи взревели хором – спелись. Рванули, разбежались по домам, по клетям, спеша хапнуть чужого добра, да не припоздать. Вон, верзила-хускарл растерялся, не зная, в какую дверь ломиться. Стоит как дурак и головой вертит. Сорвался с места и дунул влево. Выбрал…
Вадим неспешно подошел к пленным, которых торопливо вязали Ардагаст с Прогостом. Разные тут были люди, и пожилые, и юные совсем, а глядели на Вадима одинаково – зло.
Подбоченясь, Вадим оглядел повязанных и сказал:
– Вы неплохо дрались, и я, так уж и быть, не стану казнить вас…
– Век помнить будем! – сказал кто-то издевательским тоном, и на лицах пленных заиграли улыбочки. Вадим решил сделать вид, будто ничего не слышал.
– А кто присягнет мне, – возвысил он голос, – того в дружину приму и не обижу в добыче военной!
Из толпы выступил старикан в кольчуге, босой, но в новеньких кожаных штанах. На его седых волосах ярко выделялись кровавые мазки.
– Дозволь слово молвить, ярл, – спокойно начал старик.
– Я – конунг! – вздернул голову Вадим.
Старик покачал головой.
– Конунг – не тот, кто нацепил венец на голову, – сказал он, – а тот, кого люди сами выбрали и над собою поставили. И не потому, что знатен, а потому, что конунг – наипервее первых. Он лучший в дружине, его сами боги по жизни ведут и советом своим дарят, а от того и нам, смертным, их милости перепадает. Вот и верим мы конунгу, и уважаем его, он же люду служит. А ты, Вадим, свеям прислуживаешь… Переветник ты! Боги отвернулись от тебя, одна лишь Хела, владычица преисподней, стоит за твоей спиной. Уходил бы ты, Вадим, с земель наших, пока не натворил великих бед. Или ждать тебя будет после плохой смерти твоей котел с ядом змеиным, в котором вариться тебе до конца света!
Вадим слушал старика и чувствовал, как закипает кровь, как застит она зрачки красной пеленой.
– Убью… – произнес он сдавленным голосом и потянул меч из ножен.
– Убей, – со спокойным достоинством отмолвил старик, – твоя воля! Зажился я, а в Ирии любят тех, кто умер за правду. Руби!
– Прочь! – прорычал Вадим и вернул меч в ножны. – Прогост, гони их отсюда!
Прогост запечалился – так вязал, так старался, и зря? – но не ослушался. Перехватил копье, взял в обе руки и пошел толкать пленников за ворота. Те, изумленные сверх меры, не очень-то и сопротивлялись. Скоро площадь очистилась. Только черные кляксы крови пятнали пыль, да неубранные трупы дожидались божедомов.
– Воист! – заорал Вадим, срывая с головы дурацкий венец. – Ко мне!
Названный гридень появился на высоком крыльце терема, скатился по ступеням и замер, ожидая дальнейших указаний.
– Назначаю тебя херсиром Дрэллеборга! – внушительно сказал Вадим.
Воист подтянулся и ответствовал:
– Рад служить конунгу!
– Оставляю тебе полсотни наших и полсотни свеев. Следи, чтобы не передрались!
– Сделаем! – радостно заорал Воист.
– Хер ты, а не херсир! – прокричал с крыши белобрысый пацаненок, и звонкое эхо пошло гулять по крепости.
Глава 26. Проблема выбора
Шаев, сын Чекленера, родился в Суждале, в бедной избе-кудо. Он хорошо помнил тот, первый свой дом – истертые угловые столбы, еловые плахи стен, низкую крышу, покрытую корьем, которая все время протекала. В кудо окон не делали, зато ставили аж три очага, дымивших нещадно, выедавших глаза и на всем оставлявших жирный слой копоти.
А теперь у него большая усадьба в Альдейге, и в Алаборге домина, и три лодьи, и две сотни трэлей. Теперь он кугыжа… Шаев усмехнулся. Одна только Ведь-Ава, Мать Вод, знает, каких усилий стоило сыну простого охотника выбиться в бояре. Каких страхов, каких тошных дел…
Шаев оглянулся вокруг. За горизонт уходили холодные волны Гандвика, Колдовского залива. По его соленым водам были рассеяны во множестве Онежские шхеры – тут тебе и голые гранитные скалы с песчаными подковами пляжей, и солидные островки, заросшие густым криволесьем. Утягивался на север каменистый матерый берег, сплошь покрытый высоким сосновым лесом; его окаймляла илистая полоса отмелей, обсыхающая в отлив.
Шаев повернул голову к югу. Там, резко выделяясь на фоне невысокого прибрежья, плавно закруглялись Медвежьи головы – гранитные массивы, заросшие дремучим хвойным лесом.
– О чем задумался, кугыжа? – прозвучал ласковый голос Онга, сына Тшудда, старого биарма, вождя местного.
Онг был одет в кожаные штаны, сшитые заодно с мягкими сапогами, – ухнешь по колено в воду, а ногам сухо. А уж куртка была не куртка, а настоящее произведение искусства – вся расшита бисером, а каждая бисеринка точена из моржовой и мамонтовой кости. Лицо у Онга было осмугленным, но с крупными чертами, а длинные волосы, плетенные в косы, никак не желали седеть, хотя лет Онгу было немало.
– Не пускает меня север ваш, – улыбнулся Шаев.
– Север, он общий… – проговорил Онг, жмурясь, и кивнул на море: – Гляди, как семга играет!
Шаев глянул. Волны на приглубом месте расступились, и из вод плавно поднялось серебристое рыбье тело. Показался широкий хвостовой плавник, и тут рыба изогнулась, мощно ударила хвостом и локтя на два взмыла в воздух. В полете семга вибрировала, словно стряхивала с себя капли, перевернулась, шлепнулась боком и пропала в фонтане радужных брызг.
– Хорошо здесь, – вздохнул Шаев. – Будто кто мне свободу дал от всех забот и хлопот.
– Тяжко? – прищурился Онг и покивал: – Понимаю! Я ведь у Тшудда сын приемный, он ввел меня в свой род, когда мне и двадцати зим не исполнилось… А отцом мне Бравлин конунг приходится…
Шаев глянул на Онга в ошеломлении.
– Так чего ж ты здесь сидишь? – воскликнул он. – Ты бы мог боярином заделаться!
– А зачем? – спросил Онг с тем же хитроватым прищуром. – Я и здесь как конунг. Народец со всего Бьярмаланда меня уважает, за советом идет, слушается слова моего. Вона, сколько мехов увозишь! Кстати, спасибо тебе и Хакону за ножи и гарпуны, железо для нас желанней и ценней всякого золота. Приедешь еще?
– Обязательно!
Шаев подумал немного, поборолся с собой и спросил:
– Онг, ты мудрее и опытней. Скажи, что делать мне? Я выбился из грязи в князи, а страхи давние живут во мне, не покидая. Точат, как черви морские лодью. Все боюсь потерять нажитое, утратить дружбу одних и благоволение других. Хочется просто жить, а… как?!
– А вон! – показал Онг на семгу, блиставшую боками в новом пируэте. – Как та рыба. Вот так и живи! Каждый день проживай. Возрадуйся заре и живи. Люби, борись, воюй! Только не подличай, правды держись. И не бойся. День не трусь, месяц, и отвыкнешь от страхов. Дружбу боишься утратить? Если друг стоящий, так он тебя не бросит, а коли порвет с тобой, значит, не стоит о нем жалеть. И помни – идти по жизни надо прямо. Ты ж проходил порогами, ведаешь, что вилять средь камней не позволено, а то и лодку разобьешь, и голову потеряешь. Держись стрежня, и вода сама вынесет тебя. Как и жизнь наша…
– Попробую… – вздохнул Шаев и набрал полную грудь холодного, соленого воздуха.
Ветер-побережник, пронесясь над морем, напоролся на сосняки, и вековые деревья зашумели, закачали вершинами.
– Ша-аев! – донеслось с пристани.
– Иду-у! – закричал кугыжа и крепко пожал руку Онгу. – Ну, свидимся тем летом!
– Обязательно! – улыбнулся Онг. – Мы всегда рады добрым гостям…
Целую неделю поднимались карбасы Шаева по порожистым рекам, ни одного человека не потеряли по дороге, ни одной шкурки драгоценной не замочили, а на восьмой день выбились к Маточному порогу, загородившему путь меж лесистых берегов Выга. Небольшой островок, заросший обтрепанными елями и березняком, разделял реку на два рукава – с одной стороны могучий поток ревел, падая с обрыва, и туча водяной пыли клубилась над ним, играя радугами. А по другую сторону островка подняться можно было, идя посуху и волоча карбасы на бечеве, противясь яростно летящей воде, щерящей со дна черно-зеленые камни.
– Тянем-потянем! – весело вопил карел Илейко.
– Упирайся сильнее, эй! – сердито крикнул ему соплеменник Асташко.
– Тянем, други! – просипел Шаев, впрягаясь со всеми вместе в пристежки тяжелого каната, плетенного из моржовой кожи.
– Еще! – орал Карн, сын Руалда. – Акун, подтяни, а то карбас опружит!
– Да тяну я!
– А ты сильней!
Осилив труды, переборов опасности, Шаев и его команда достигли устья Нижнего Выга и вышли на простор Выгозера, залегшего в огромной каменной котловине, от берега до вершин заросшей лесом. По водам озера, отдохнув на спокойной мелкой волне, добрались до речки, обмелевшей за лето, и перетащили карбасы на берег Онего, почти такого же великого, как Нево. Здесь и заночевали. Запалили большие костры, нарубили веток для шалашей, заварили кашу… Хорошо!
Ночь стояла светлая, но не тихая – чудовищные серые тучи комаров зудели надсадно и жалили во все места. Шаев раз за разом подкидывал в огонь хвойных веток – их едкий дым отгонял на время комариные облака – и смотрел, как вспыхивают зеленые иглы, вбирал смолистый запах, словно биармский шаман, окуривавший себя тайными дымами.