Потом обернулся к двери и сунул в замок здоровенный ключ, который достал из кармана. Замок лязгнул, заскрипели петли, и дверь медленно открылась наружу.
— Ну шуми и не маши руками, — приказал дед, наклоняясь и шагая в проход.
Я примирительно поднял ладони, а сам думал о служебниках. Свежего воздуха к этому моменту надышался так, что разморило. Однако появление служебников перспектива плохая, но не близкая. Если не заявились к вечеру, на ночь вряд ли припрутся, поскольку песчаные дрезины ездят на солнечных батареях и быстро разряжаются при езде по барханам. Ночевать на постоялом дворе служебники едва ли захотят.
Поэтому, нагнувшись, я шагнул за дедом и не сразу понял, что чует нос. Да и глаза ясности не добавили: помещение примерно того же размера, что и первое, освещено бледно-розовым, не жарко, градусов двадцать пять. В середине деревянная будочка на ножках, а вокруг густым ковром мелкие растения с небольшими розовыми помпонами в середине.
Присвистнув, я проговорил впечатленно:
— Две зеленые фермы?
— Ха! — с какой-то злобной радостью отозвался дед. — Фермы. Иди сюда. Тихо только.
Он подозвал меня к будке и очень осторожно открыл крышу. Когда я нехотя заглянул, в нос ударил сладкий, густой запах. В полумраке будки разглядеть сперва смог только копошение, которое сопровождается низким, негромким гулом. Пару секунд я присматривался, а когда дошло, выпучил глаза.
— Пчелы???
Рожа у Никифора сделалась довольная, как у кота, который сожрал особо жирную мышь. Только благодаря котам Красный град удалось спасти от нашествия мышей, когда основной пищей стала пшеница, кукуруза и картошка.
— Пчелы, — согласился он и аккуратно указал в середину будки, где копошится особо крупная пчела. — Это пчеломатка. Самая главная пчела.
Пчел я видел только на изображении смартфона на этаже обучения. Нам объясняли, что пчелы полностью вымерли в течение нескольких лет после коллапса, и увидеть их вживую я не рассчитывал никогда. Сейчас же передо мной в будке ползает несколько десятков, а может сотня настоящих пчел, а я таращусь на них.
— Откуда? — схватившись за лоб, спросил я.
— От верблюда, — хмыкнул дед. — Сохранил до коллапса и поддерживаю. Сменилось около десятка пчеломаток, но боюсь, эта последняя.
Я засмотрелся на пчел. Те сонно ползают по стенкам улья, залезают друг на друга, поблескивая в полумраке слюдяными крыльями. Матка ползает медленнее, а вокруг неё суетятся несколько пчел, подползают к жвалам, стучат лапами по брюшку: забоятся.
— Почему последняя? — спросил я.
— Кормить их нечем, — просто ответил Никифор. — Я держал их на сахарном сиропе и том, что собирали с тутошних цветков. Но это не заменит полноценного вылета. Каждая новая пчеломатка все слабее, и потомство такое же. Им нужна свобода и настоящие цветы.
— Всем нужны, — согласился я, впервые вдыхая сладкий медовый запах.
Повисло молчание, многозначительное настолько, что запищало в ушах, пчелы тоже притихли. О чем думает Никифор, я догадался сразу, лицо у него такое, что сразу понятно.
Я предупредил:
— Это дико.
— Откуда тебе известно? — уловив трещину в моем скептицизме, с воодушевлением спросил Никифор.
— Да потому что нет доказательств существования вашей земли обетованной.
— Как нет и доказательств обратного, — не отступал дед. — Ну чего ты в позу встал, а? Ты же все равно идешь на север. Так иди. Только чуть дальше. И пчеломатку бери с собой.
— Она погибнет дороге. Я не хочу на себя брать ответственность за потенциальную вторую гибель мира.
В отчаянии дед всплеснул руками и проговорил с жаром:
— Андрей, да пойми ты, это единственная надежа! Пчеломатка все равно погибнет со временем, а если возьмешь её и несколько пчелок, есть шанс.
От волнения дед наклонился вперед и сжал пальцами стенку улья так, что побелели костяшки. От него запахло адреналином, этот запах всегда очень сильный, его мой нос ловит часто.
Я потер лоб и покосился на пчел. Те неспешно ползают и не знают, что последние не только в своем роде, но и последние в качестве шанса на зеленый мир для людей. Верить в байку Никифора дело последнее, не может быть никакой Печоре деревьев. Иначе Лютецкий туда бы уже добрался. Кроме того, взять ответственность за спасение последней пчеломатки — слишком тяжелая ноша для одного разработчика.
Глубоко вздохнув, я покачал головой и произнёс:
— Нет, Никифор. Даже если допустить, что севере что-то есть, у меня ни маршрута, ни карты, ни транспорта. А логика подсказывает, переть туда не день, и не два. Так что пойду своей дорогой. Не серчай.
Надежда в глазах дед погасла, как солнце после вечерней зари, он прикрыл крышку улья и проговорил упавшим голосом:
— Дам тебе паек…
После чего прошаркал куда-то в темноту, какое-то время возился, потом вернулся с коробкой сухпайка, увеличенным, что значит, внутри дополнитиельно не только картошка, но и сладкий батат.
— Вот, — протянув мне коробку, угрюмо проговорил дед. — Тут достаточно на пару дней. Ты иди наверх, а я сейчас.
Хотелось остаться и ещё немного посмотреть на пчел, вряд ли ещё такое увижу. Но Никифор осунулся и поник, мой отказ участвовать его огорчил, я решил ему не мешать предаваться сожалениям и поднялся в кухню. Там Катерина, уже переодетая в коричневые штаны, которые красиво облегают бедра, и серую рубашку с длинным рукавом и вырезом, обжаривала кукурузные лепешки.
Увидев меня, девушка охнула, щеки порозовели, она быстро перехватила волосы веревочкой в низкий хвост и прощебетала запыхано, будто не лепешки жарила, а по лестницам бегала:
— Ой, а ты здесь. Я думала, уже ушел…
— Хороший постоялый двор у вас, — сообщил я и непроизвольно расплылся в улыбке, глядя, как Катерина засуетилась.
— Это все Никифор, — согласилась она и стала перекладывать лепешки в глиняную плошку. — Но ты не останешься, да?
— Только на ночь, — ответил я, разглядывая Катерину со спины. Стройная, зад крепкий, бедра округлые, в штанах это видно особенно. В Красном граде у меня были девушки, но ни одной я не смог бы доверить тайну о своей мутации.
Катерина вздохнула так тяжко, что прозвучало нарочно, а когда пустынный ветер ворвался в форточку, до меня долетел её мятный и сладковатый запах. Пока Катя не видит, я прикрыл глаза — приятно.
— Как жалко, — проговорила девушка, я разомкнул веки и стал наблюдать, как она выставляет на стол плошки и чашки. — Я надеялась, что останешься хотя бы на несколько дней.
— С радостью бы, но не могу.
— Понимаю, — негромко отозвалась Катя и опустила взгляд в тарелку. — Голодный?
Козлятины я наелся плотно, но отказать Кате в голову не пришло, я кивнул, а она просияла, как утреннее солнышко.
— Тогда садись. У меня и соус есть.
Воодушевленно метнувшись к деревянному шкафу, Катерина выставила на середину стола небольшую миску с чем-то густым и желтоватым.
— Это из кукурузы, картошки, козьего кефира. И немного соли. Можно просто макать и есть, — сообщила девушка со смущенной улыбкой и придвинула мне лепешки.
То ли её порозовевшие щеки мне понравились, то ли надышался чистого воздуха, но, как дурак, заулыбался и начал жрать лепешки, окуная их в соус. Оказалось и правда вкусно, а когда дожевывал третью, из подвала вылез дед с небольшой сумкой наперевес и вытаращился на меня.
— Ну ты и жрать, Андрей, — хмыкнул он и потряс сумкой. — Вот провизии тебе немного. Сухпаек, вода.
— Понял. Спасибо.
— Катерина, а ты чего тут? — переведя взгляд на девушку, поинтересовался дед деловито. — А ну хватит увиваться. Парень он видный, но нечего тебе вести себя как швора.
Лицо Катерины вспыхнуло пунцовым, она вытаращилась и выдохнула:
— Дед Никифор, да какая швора!
— А вот никакая. Бери свои булки…
— Это лепешки!
— Ну лепешки. Бери и иди к себе. Не мешай человеку отдыхать, — строго проговорил Никифор. — Ему долгая дорога предстоит.
Против общества Кати я ничего не имел, даже наоборот, но Катя зыркнула на него ясными голубыми глазами и с недовольным видом ушла, оставив лепешки.
С Никифором мы ещё немного поговорили, потом пришла его жена, отругала за то, что засиделись и повела меня спать на второй этаж. Там выдала одеяло и оставила одного. На кровать я рухнул, как мешок. После двухдневной гонки, кислорода и пчел усталость ломила тело, и я уснул, как был, в одежде и с рюкзаком под боком.
Проснулся от настойчивого стука в дверь, когда полоска горизонта в окне едва заметно побледнела.
— Андрей, — донёсся встревоженный шепот Полины, — вставай!
На ногах я оказался через секунду и открыл дверь. По встревоженному взгляду жены Никифора понял — дело дрянь, а она протараторила негромко:
— Служебники внизу. Никифор их убалтывает. Тебе надо бежать. Идем, покажу выход. Быстрей.
Цапнув с кровати рюкзак, я метнулся за женщиной. Та, несмотря на габариты, пронеслась по коридору, как перекати поле, и в самом углу открыла дверку. Она вывела на крохотный балкон, на котором сушится белье.
— Внизу Никифорова дрезина, — быстро сообщила женщина, с опаской косясь назад, — он наказал тебе взять. Вот ключ, она с него заводится.
Полина протянула его, я сунул в карман и, перелезая через перила, поблагодарил. До песка чуть больше двух метров. Ерунда. Повиснув на нижней части балкона, я приготовился и спрыгнул в песок, перекувыркнувшись, как учили на самбо.
На дрезину я запрыгнул, как на верблюда, но, когда повернул ключ, она не завелась.
— Швора, — выругался я под нос и снова попробовал.
Безрезультатно. Глянул в небольшое пыльное окно, там Никифор что-то активно рассказывает группе служебников из пяти человек. Все в форме сафари-цвета, с арбалетами и с намордниками от песка. Судя по мрачным лицам, рассказ деда слушают внимательно, но кто знает, сколько ему удастся их отвлекать.
Я снова крутанул ключ, дрезина ответила упрямым молчанием. Когда собрался спрыгнуть и рвануть пешком, из-за угла выскользнула тень. Я рефлекторно крутанулся для удара ногой, и успел остановить ботинок у самого носа появившегося, потому что узнал детину.