Может быть, мне кажется близким то, что еще очень далеко; и меня охватывает беспокойство оттого, что я слишком много трачу.
Но ведь картины выходят лучше, когда ты заботишься о себе и чувствуешь себя хорошо. Тебя также не должны одолевать заботы – это нужно ради тебя самого, твоей работы, твоей жизни. Как твои боли в спине – прошли?
Так или иначе, ты очень поможешь мне, если будешь чувствовать себя хорошо, жить хорошо – даже если присылка красок пострадает от этого, – вместо того чтобы жить в нужде из-за меня. Думаю, настанет день, когда люди будут работать с охотой, и прекрасно, но он, пожалуй, еще далек, а пока что не слишком стесняй себя.
Ибо дела наладятся сами, как в сказке, быстрее и лучше, если будешь заботиться о себе, а не стеснять себя. В нашем возрасте мы можем наконец обрести кое-какое спокойствие и понимание того, как вести дела. Сейчас я страшусь (и избегаю их) бедности и плохого здоровья, и надеюсь, что ты испытываешь те же чувства.
Я почти раскаиваюсь в том, что купил сегодня мебель, хоть она и хороша, так как мне пришлось попросить тебя выслать деньги раньше срока.
Хочу, чтобы ты знал об этом. Если бы ты заболел или стал бы чрезмерно страдать и мучиться, все заглохло бы. Если же ты будешь чувствовать себя хорошо, дела рано или поздно наладятся сами, а идеи насчет того, как их вести, появятся в изобилии, только нужно питаться как следует, вместо того чтобы недоедать.
Итак, прикрикни на меня, чтобы я остановился, если я зайду слишком далеко. Если же этого не случится, тем лучше, ибо в достатке мне работается куда лучше, чем в нужде. Но не думай, будто работа мне дороже нашего благополучия или, по крайней мере, нашего спокойствия. Когда-нибудь Гоген почувствует то же самое – и воспрянет.
Может быть, придет день, когда он захочет и сможет вновь стать семейным человеком, тем, кем он и является в действительности. Мне очень любопытно знать, что он делает в Бретани. Бернар сообщал об этом много хорошего. Но до чего тяжело писать роскошные картины в холоде и нужде – его настоящим домом может после всего оказаться юг, куда более теплый и счастливый.
Видел бы ты виноградники! Там есть даже килограммовые грозди – в этом году виноград великолепен, и прекрасные осенние дни приходят на смену посредственному лету.
Жалею, что потратился на этот комод, но иначе он обошелся бы нам дороже – не меньше 35-ти. А когда приедет Гоген, нужно ведь, чтобы ему было куда складывать белье, и, кроме того, его комната будет выглядеть более законченной. (Я заметил, что стенки у этого шкафа точно такие же, на каких писал Монтичелли.)
Когда мы станем побогаче, я возьму его себе, а он купит тот, за 35 франков. За эту цену их всегда можно найти, а за ту, которую заплатил я, – не всегда.
Я подумал, что, если у тебя скопились этюды, которые занимают слишком много места и стесняют тебя, их можно снять с подрамников и отправить сюда, где для них достаточно места. Я имею в виду кое-что написанное в прошлом году и вообще все, что может стеснить тебя. Париж между тем осенью будет прекрасен. Здешний город ночью – ничто, все черно.
По-моему, обилие газового света, в сущности желтого и оранжевого, делает синий более интенсивным, так как ночное небо здесь мне кажется, как ни странно, более темным, чем в Париже. Если я вновь увижу Париж, то попытаюсь изобразить эффект газового освещения на бульваре.
А в Марселе, наверное, наоборот: мне представляется, что Канебьер[56] прекраснее Парижа.
Я очень часто думаю о Монтичелли, и когда размышляю о том, как описывают его смерть, мне кажется, что не только следует отбросить мысль о том, что он умер пропойцей – то есть отупевшим от выпивки, – но нужно также знать, что здесь естественным образом гораздо больше времени проходит на воздухе и в кафе, чем на севере. Мой друг-почтальон проводит немалую часть жизни в этих кафе – и, конечно, он более-менее пропойца и был им всю жизнь. Но он – полная противоположность отупевшим, его восторженность настолько естественна, настолько толкова, а рассуждает он настолько в духе Гарибальди, что я готов урезать легенду о Монтичелли, пьющем абсент, до тех же пропорций, что и в случае с моим почтальоном. Лист бумаги уже заполнен, напиши как можно скорее. Жму руку и удачи.
Когда-нибудь я, может, разузнаю подробнее о последних днях Монтичелли.
Как-то раз госпожа Ларебе ла Рокетт сказала мне: «Монтичелли, Монтичелли! Но он ведь должен был создать великую школу на юге!»
Как ты помнишь, я писал сестре и тебе, что иногда считаю себя продолжателем Монтичелли здесь, в Арле. Это так – но ты видишь теперь, что мы создаем эту самую мастерскую.
То, что сделает Гоген, то, что сделаю я, будет в ладу с прекрасными творениями Монтичелли, и мы постараемся доказать всем порядочным людям, что Монтичелли, сгорбившись над столом какого-нибудь кафе на Канебьер, не умер совсем, что этот славный малый еще жив.
Более того, это дело переживет и нас – мы дадим ему прочную основу.
Дорогой Тео,
я даже не осмеливался надеяться получить так рано новый перевод на 50 франков, за который очень благодарен тебе.
У меня много расходов, что порой сильно удручает: я все больше сознаю, что живопись – ремесло, которым, вероятно, занимаются очень бедные люди, поскольку оно влечет большие траты.
Но осень по-прежнему так прекрасна! Удивительная страна эта родина Тартарена. Да, я доволен своей судьбой: великолепная и впечатляющая страна, прямо-таки ожившие работы Домье! Ты уже перечитал «Тартарена»? Не забывай об этом! Помнишь ли ты в «Тартарене» жалобы старого тарасконского дилижанса? Превосходный отрывок! А я только что написал этот красно-зеленый экипаж, стоящий во дворе гостиницы. Вот посмотри [ил. на с. 385].
По этому торопливому наброску ты можешь оценить композицию.
Простой передний план – цвета серого песка.
Фон тоже очень простой: розовые и желтые стены, окна с зелеными ставнями, кусочек синего неба.
Два экипажа, самых разных цветов – зеленый, красный, желтые колеса, черный, синий, оранжевый. Все тот же холст 30-го размера. Экипажи написаны в манере Монтичелли, толстым слоем краски. Когда-то у тебя была прекрасная картина Клода Моне: 4 разноцветные лодки на пляже. А здесь – экипажи, но композиция в том же духе.
Теперь представь громадную сине-зеленую ель, простирающую горизонтальные ветви над зеленой-зеленой лужайкой и над песком, испещренным светом и тенями.
Этот уголок сада, очень простой, оживляют клумбы с геранями, написанные свинцовым суриком, – в глубине, под черными ветвями. В тени большого дерева – две фигуры влюбленных. Холст 30-го размера.
Затем, на двух других холстах 30-го размера, мост Тринктай и еще один мост: над улицей проходит железная дорога.
По колориту эта картина немного напоминает работы Босбоома.
Рисунок в тексте письма 703
Рисунок в тексте письма 703
Рисунок в тексте письма 703
Наконец, мост Тринктай со всеми этими ступенями – картина, написанная серым утром, камни, асфальт, мостовая – все серое, небо бледно-синее, две яркие фигуры, чахлое деревцо с желтой листвой. Итак, две картины сложного серого тона и две чрезвычайно яркие.
Прости за эти очень плохие наброски.
Я донельзя утомлен этим тарасконским дилижансом и вижу, что голова не годится для рисования. Пойду обедать, а вечером напишу тебе еще.
Украшение дома понемногу продвигается, и я думаю, что это расширит мое ви́дение и возможность работать.
Его можно критиковать сколько угодно, пусть – лишь бы мне удалось вложить в это душу.
Что до старой доброй страны Тартарена, мне она нравится все больше и больше – и превратится для нас во вторую родину. Я не забываю при этом о Голландии, и как раз контрасты заставляют меня много думать о ней. Скоро продолжу письмо.
Итак, продолжаю. Как бы я хотел показать тебе то, над чем работаю!
Я и вправду так устал, что вижу: пишу не очень-то.
В другой раз напишу лучше, так как идея убранства уже начинает вырисовываться.
Позавчера я вновь написал Гогену и сказал еще раз, что здесь он, вероятно, поправится быстрее. И создаст здесь много прекрасного.
Для выздоровления ему потребуется время. Уверяю тебя, я считаю, что, если мои идеи для работы стали более ясными и приходят в изобилии, это во многом из-за хорошей еды. И это необходимо каждому, кто занимается живописью.
Сколько всего должно еще перемениться! Все художники обязаны жить как рабочие, не правда ли? Плотник или кузнец обычно производит намного больше, чем они. А еще живописцам нужны просторные мастерские, где они станут работать с бо́льшим постоянством.
Я совсем засыпаю и ничего уже не вижу, так устали глаза.
До скорого – мне надо еще многое сказать и сделать для тебя наброски получше. Может быть, я сделаю это завтра.
Еще раз большое спасибо за твой перевод. Крепко жму руку.
На этой неделе я начал 5 картин, и, если я прав, число картин 30-го размера для украшения дома теперь доходит до 15.
Дорогой Гоген,
спасибо за Ваше письмо и особенно за обещание приехать уже двадцатого. Разумеется, причина, которую Вы приводите, не способствует приятному путешествию по железной дороге, и Вы совершенно справедливо отложили поездку до тех пор, пока не сможете совершить ее без проклятых помех. Если не считать этого, я почти завидую Вам: проезжая одно лье за другим, Вы увидите разнообразные края в их осеннем великолепии.