Мечтают ли андроиды об электроовцах — страница 2 из 3

Глава 1

Всю неделю мистер Чилдан с волнением просматривал почту, но ценная посылка из Средне-Западных Штатов все не приходила. Когда он открыл свой магазин утром в пятницу и на полу под прорезью для почты увидел только письма, он подумал, что заказчик будет недоволен. Нацедив чашку растворимого чая из пятицентового автомата, встроенного в стену, он взялся за уборку. Скоро торговый зал магазина “Американские художественные промыслы” был готов к открытию: все блестело и сверкало, касса полна мелочи, в цветочной вазе свежие бархатцы, из репродуктора льется тихая музыка.

Снаружи по тротуару Монтгомери-стрит клерки спешили в свои конторы. Женщины в длинных пестрых шелковых платьях. Чилдан остановился и с удовольствием поглазел на них. Тут зазвонил телефон, и он повернулся, чтобы снять трубку.

— Алло, — прозвучал знакомый голос.

Сердце Чилдана упало.

— Это мистер Тагоми. Не прибыл ли заказанный мной вербовочный плакат времен гражданской войны, сэр? Вспомните, пожалуйста, вы обещали, что он прибудет еще на прошлой неделе.

Резкий, нервный голос: чувствовалось, что заказчик едва соблюдает приличия.

— Разве я не оставил вам задаток, сэр, договариваясь с вами? Вы понимаете, что это должен быть подарок. Я ведь уже объяснял. Клиенту…

— Справки, которые я наводил по всему миру, — начал Чилдан, — за свой собственный счет, сэр, по поводу обещанной посылки, которая, как вы понимаете, не из этого района, и поэтому, следовательно…

— Так, значит, она еще не получена?.. — перебил его Тагоми.

— Нет, мистер Тагоми.

Наступило ледяное молчание.

— Я больше не могу ждать, — сказал Тагоми.

— Разумеется, сэр.

Чилдан угрюмо посмотрел сквозь стекло витрины: в Сан-Франциско стоял теплый солнечный день.

— Тогда я требую замену. Ваши рекомендации, мистер Чалдан?

Тагоми умышленно произнес фамилию неправильно, пытаясь уколоть Чилдана и не сомневаясь, что подобное оскорбление останется безнаказанным. Уши Чилдана вспыхнули.

Горькое чувство обиды охватило его. Переживания, страхи и муки вновь вспыхнули в нем, подавляя волю, лишая дара речи. Он с трудом подбирал слова, не в силах оторвать руки от телефонной трубки. Запах бархатцев и спокойная музыка наполняли магазин, но ему казалось, что он тонет в каком-то бескрайнем море.

— Ну, — удалось выдавить ему, — кремосбивалка. Миксер для приготовления мороженого, около тысяча девятисотого года…

Мозг отказывал… Только бы не забыть об этом, только бы не показаться дурачком. Ему было тридцать восемь лет, и он помнил довоенные времена, совсем другие времена, Франклина Делано Рузвельта и Всемирную выставку. Прежний лучший мир.

— Могу ли я вам занести на работу соответствующие предметы? — промямлил Чилдан.

Встречу назначили на два часа дня.

“Придется закрывать магазин, — подумал он, вешая трубку. — Но выбора нет. Нужно сохранять расположение таких покупателей, от них зависит бизнес”.

Он все еще стоял, дрожа, пока не увидел вошедшую в магазин пару. Молодой человек и девушка, японцы, оба красивые, хорошо одетые, само совершенство.

Взяв себя в руки, улыбаясь, Чилдан с профессиональной легкостью двинулся им навстречу. Склонившись над застекленным прилавком, пара разглядывала прелестную пепельницу. “Муж и жена, — предположил он. — Живут в каком-нибудь из этих новых, страшно дорогих кварталов на окраине, с видом на горы”.

— Здравствуйте, — выговорил Чилдан, почувствовав себя лучше.

Они вежливо улыбнулись ему в ответ, без всякого превосходства, просто и по-доброму. Прилавки — а такого товара не найти на всем побережье — привели их в состояние некоего благоговейного трепета. Чилдан был им за это благодарен. Видно, они понимали, что к чему.

— Отличные экземпляры, — оценил молодой человек.

Чилдан непринужденно поклонился.

Молодые люди, как завороженные, не отходили от прилавков и с восхищением продолжали любоваться произведениями искусства.

“Да, — размышлял Чилдан, — они знают, в каком магазине находятся. Это не какой-нибудь хлам, не поддельные дощечки красного дерева, не смешные значки, брелоки и девичьи кольца, не почтовые открытки с видами. А глаза у девушки большие, темные. Как легко я мог бы влюбиться в такую. Но как будто мне и без того не было уже плохо. Модная прическа, маникюр, в ушах длинные серьги ручной работы”.

— Ваши серьги… — пробормотал Чилдан. — Вы, вероятно, приобрели их здесь?

— Нет, — ответила она. — Дома.

Чилдан поклонился. Не современное американское искусство, только прошлое, старина могла быть представлена здесь, в таком магазине, как у него.

— Вы надолго сюда? — поинтересовался он. — К нам, в Сан-Франциско?

— Пока не знаю, — ответил мужчина. — Я работаю в комиссии по планированию повышения жизненного уровня в отсталых районах.

На его лице отразилась гордость. Это вам не военный, он не из тех жующих жвачку грубых мужланов с жадными крестьянскими рожами, которые рыскают по Маркет-стрит, глазея на непристойные афиши, толкутся у касс порнокиношек, заполняют дешевые ночные клубы, стены которых увешаны фотографиями блондинок не первой молодости, зажимающих между морщинистыми пальцами соски дряблых грудей. И не из тех плотоядно взирающих на них зевак, которые не вылазят из притонов. А их-то уж здесь полно понатыкано в трущобах, заполнивших большую часть равнинного района Сан-Франциско. Построены они из шатких жестяных или фанерных отходов. А выросли все эти заведения, как грибы, еще до того, как упала последняя бомба. Нет, этот человек принадлежал к элите. Утонченно воспитанный, культурный, образованный. Наверняка в этом отношении он был еще выше мистера Тагоми, который являлся, между прочим, важным чиновником главного торгового представительства на Тихоокеанском побережье. Но Тагоми — пожилой человек. Его мировоззрение сформировалось еще в дни правления военного кабинета.

— Вы хотите купить подарок? Что-нибудь из традиционных американских народных поделок? — спросил Чилдан. — Или, может быть, желаете украсить новую квартиру? Если так, то…

Настроение его поднялось в предвкушении выгодной сделки.

— Вы догадались, — сказала девушка. — Мы хотим обставить новую квартиру и никак не можем на чем-нибудь остановиться. Вы бы смогли что-нибудь нам посоветовать?

— Разумеется, мы можем встретиться в вашей квартире, — улыбнулся Чилдан. — Я захвачу все самое наилучшее и помогу вам в выборе. Когда только пожелаете. Это мой долг.

Он опустил глаза, пряча свою надежду. Здесь, наверное, пахнет тысячами.

— Я должен получить кленовый стол из Новой Англии, весь на деревянных шпильках без единого гвоздя, изумительно красивый и заслуживающий внимания, и еще зеркало времен войны 1812 года, затем несколько предметов быта аборигенов — несколько ковриков козьей шерсти, выкрашенных натуральными красками.

— Я лично, — уточнил мужчина, — предпочитаю городское искусство.

— Да? — живо откликнулся Чилдан. — Послушайте, сэр. У меня есть настенное панно времен покорения Дикого Запада, оно висело в почтовой конторе, очень оригинальное, на четырех досках, изображает Горация Грилея. Бесценный предмет почитания коллекционеров.

— О! — воскликнул мужчина. Его темные глаза заблестели.

— И стенной шкаф в викторианском стиле, переделанный в двадцатых годах в бар.

— О…

— И еще, сэр: картина кисти Джина Харлоу, в багетной раме.

Мужчина смотрел на него во все глаза.

— Значит, мы договорились? — проговорил Чилдан.

Он старался не упустить своего счастья и вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку.

— Я запишу ваши имена и телефон, господа.

Когда пара ушла, Чилдан заложил руки за спину и стал глядеть на улицу.

Какая радость! Если бы все дни были похожи на этот.

Нет, это не просто бизнес, это не только удача, это еще и возможность встретиться с молодой японской парой в неофициальной обстановке, где его будут принимать как человека, а не как янки, который торгует произведениями искусства. Да, эта молодежь, новое поколение, которое не помнит ни военного времени, ни даже самой войн, — составляет надежду мира. Местные различия не имеют для нее никакого значения.

“Все это кончится, — подумал Чилдан, — когда-нибудь. Сама идея национальности. Ни угнетенных, ни правительств — просто люди”.

Все же он дрожал от страха, представляя себе, как станет стучаться в их дверь.

Он проверил свои записи. Казоура. Его пригласят к столу, несомненно, предложат чай.

Все ли он сделает, как надо? Как поступать и что говорить в каждом случае? Или же он опозорится, как бестактное животное? Девушку зовут Бетти. “В ее глазах столько понимания, — подумал Чилдан. — Нежный приятный взгляд”. Конечно же даже за то малое время, что она была в магазине, от нее не укрылись и его надежды, и его переживания.

Его надежды… У него неожиданно закружилась голова. Какое желание, граничащее с безумием, если не с самоубийством, у него возникло! Но ведь известны случаи связи между японками и янки, хотя в основном между мужчинами-японцами и женщинами-американками.

Здесь же… Он испугался только одной мысли об этом. Да к тому же она замужем.

Чилдан отогнал эти мечты, выкинул из головы назойливые мысли и начал деловито вскрывать утреннюю почту.

Руки у него при этом еще тряслись, и он с удивлением обнаружил это спустя некоторое время. Тут он вспомнил о своем свидании с мистером Тагоми. Дрожь сразу унялась, а волнение сменилось решимостью. “Я должен приехать с чем-нибудь стоящим, — сказал он себе. С чем?

По кусочку восстановить модель “форда” 1929 года, включая матерчатый верх черного цвета. И тогда покровитель обеспечен — подобно “большому шлему” в покере.

Или совершенно новенький почтовый самолет, обнаруженный в сарае на заброшенной ферме в Алабаме. Или еще что-либо подобное. Такое поднимает репутацию не только среди американских любителей антиквариата по всему Тихоокеанскому побережью, но и среди снобов на Родных Островах.

Чтобы взбодриться, Чилдан закурил сигарету, в которую было добавлено немного марихуаны, на ней стояло великолепное клеймо фирмы “Земля улыбок”.

* * *

Френк Фринк лежал на кровати в своей комнате на улице Хейнса, никак не решаясь подняться. Лучи яркого солнца пробивались сквозь штору, на полу была разбросана одежда, валялись и очки. Как бы не наступить на них. Надо как-то попытаться добраться до ванной. Хоть ползком, хоть на карачках. Голова разламывалась, но он не унывал. “Никогда ни о чем не жалей”, — решил он. Время? Часы на комоде показывали одиннадцать тридцать. Ну и ну! А он все еще в постели.

“Меня уволят”, — подумал он.

Вчера на фабрике он поступил глупо, разглагольствуя перед мистером Уиндемом Матсоном. Френк Фринк представил его: изогнутый сократовский нос, бриллиантовое кольцо, золотые запонки. Словом — могущество, высокое положение. Мысли Фринка беспорядочно завертелись. “Да, теперь не миновать мне черного списка. От мозгов проку нет. Другой профессии не имеется. Пятнадцатилетний опыт, все насмарку”.

Да еще придется предстать перед рабочей дисциплинарной комиссией, а так как он не мог никогда разобраться во взаимоотношениях Уиндема Матсона с “пинки” — этим белым марионеточным правительством в Сакраменто, то не в силах был понять и полноты власти своего бывшего хозяина над подлинными правителями, японцами. В РДК заправляют пинки. Он будет стоять перед четырьмя или пятью толстыми белыми лицами. Если же ему не удастся оправдаться, то придется отправиться в одно из импортно-экспортных торговых представительств, управляемых из Токио и имеющих конторы по всей Калифорнии, в Орегоне, Вашингтоне и части Невады, включенной в Тихоокеанские Штаты Америки. Но если ему и там не удастся добиться успеха…

Планы прокручивались в голове, пока Фринк, глядя на старинный плафон на потолке, лежал в кровати. Он мог бы, например, улизнуть в Средне-Западные Штаты. Но они были тесно связаны с ТША, и его наверняка бы выдали. А как насчет Юга?

Все тело Фринка содрогнулось от отвращения. Нет, только не это. Как белый, он мог бы там найти любое место, фактически там, конечно, гораздо лучше, чем в ТША, но он не хотел бы попасть туда.

Хуже всего то, что Юг был жестоко связан экономически, идеологически и еще бог знает как с Рейхом. А Френк Фринк был еврей. Первоначально его звали Френк Финк. Он родился на восточном побережье, в Нью-Йорке, и в 1941 году был призван в Вооруженные Силы Соединенных Штатов Америки, как раз после нападения на Россию. Когда японцы захватили Гавайи, его послали на западное побережье. Там его и застал конец войны. Он оказался на японской стороне линии разграничения. Так он здесь и остался и живет уже пятнадцать лет.

В 1947 году в День Капитуляции он почти что обезумел. Страстно ненавидя японцев, он поклялся отомстить. Френк закопал в подвале на трехметровую глубину свое оружие, предварительно любовно обернув и обильно смазав его, чтобы в целости и сохранности достать его в день, когда начнется восстание.

Однако время — великий целитель. Этого он тогда не учел. И теперь когда он вспоминал об этих надеждах, об этой грандиозной кровавой бане, о резне пинки и их хозяев, у него возникало чувство, будто он, перечитывая пожелтевшие дневники школьника, заново переживает мальчишеские грезы: Френк Харасик Финк собирается становиться палеонтологом и женится на Норме Праут. Норма Праут была первой красавицей класса, и он на самом деле поклялся жениться на ней. Теперь это в далеком прошлом. В первые же месяцы того же 1947 года он встречался и разговаривал, наверное, не меньше чем с несколькими тысячами японцев, а его желание погубить их так никогда и не исполнилось. Теперь же оно стало просто неуместным.

Но хватит. Существовал некий мистер Амуро, который скупил все дома в большом жилом районе в центре Сан-Франциско и который одно время был хозяином дома, где жил Френк.

Это была паршивая овца, прожорливая акула. Никогда не видавшие ремонта, комнаты он делил на крохотные клетушки, взвинчивая при этом квартплату. Во время депрессии начала пятидесятых он надувал нищих к среди них особенно нуждавшихся бывших военнослужащих.

И ведь именно эти торговые представительства отрубили Амуро голову за спекуляции. Теперь это воспринимается как немыслимое нарушение сурового, но справедливого японского гражданского кодекса. Это заслуга неподкупных высших японских представителей, пришедших после падения Военного кабинета.

Вспомнив о суровой, стоической честности торговых представительств, Френк обрел уверенность. Даже от Уиндема-Матсона они отмахнутся как от назойливой мухи. Будь он владельцем “Уиндем-Матсон Корпорейшн”, или кто угодно еще. Он, Френк, по крайней мере, на это надеялся.

“Кажется, я начинаю верить в эту муру — Сопротивление Тихоокеанского Содружества, — сказал Френк про себя. — В прошлом все это казалось очевидной фальшивкой, пустой пропагандой. А сейчас…”

Он поднялся с кровати и нетвердыми шагами отправился в ванную. Пока он мылся и брился, радио передавало дневные новости.

— И пусть не смеются над этими попытками, — проговорило радио, когда он включил горячую воду.

“Нет, мы и не думали смеяться”, — с горечью возразил Френк. Он знал, о каких попытках шла речь. Однако в конце концов в этом было даже что-то забавное, особенно в картине, где бесстрастные, хмурые немцы шагают по Марсу, по красному песку, на который еще не ступала нога человека…

— Цивилизация сопротивления должна остановиться и рассмотреть, сочетаются ли наши поиски обеспечения сбалансированного равенства обязанностей и ответственности с вознаграждением…

“Типичный жаргон правящей иерархии”, — отметил Френк.

— Мы прекрасно понимаем, что будущей ареной, на которой станут вершиться деяния людей, будь они нордической, японской, негроидной…

И все в том же духе. Тем не менее факт оставался фактом: Тихий океан почти ничего не предпринимает для колонизации планет. Он занят, а скорее — завяз в Южной Америке. Пока немцы были поглощены суматохой запуска в космос огромных автоматических систем, японцы все еще выжигали джунгли во внутренних районах Бразилии и возводили восьмиэтажные дома из глины для бывших охотников за черепами. А к тому времени, когда японцы запустят свой первый космический корабль, немцы приберут к рукам всю Солнечную систему. Как говорилось в старых учебниках истории, немцев не было там, где остальная Европа наносила последние штрихи на мозаике своих колониальных империй. “Однако, — размышлял Френк, — на этот раз они не собираются становиться в хвост очереди, они научились”.

Потом он подумал об Африке, об эксперименте, проведенном там наци. От этой мысли кровь застыла в жилах.

Эти гигантские опустошенные руины…

— Мы обязаны, — продолжало радио, невзирая на свои личные симпатии и антипатии, признать нужды всех народов и их духовных влечений, которые должны…

Френк выключил радио, потом, несколько успокоившись, снова включил его.

“Христа на виселицу, — подумал он. — Африка. Этот призрак умерщвленных племен, стертых с лица земли, чтобы освободить самою землю, — для чего? Кто знает? Возможно, даже главные зодчие в Берлине не ведают этого”.

Компания роботов, строящих и опутывающих колючей проволокой. Строящих? Скорее, перемалывающих. Чудовища из палеонтологического музея! Дружная семейка, поставившая на конвейер вычерпывание мозгов, и только для того, чтобы съесть их. А практическое использование человеческих костей? Как это экономно — думать не только о том, как пожрать людей, кои пришлись не по вкусу, но пожрать их из их собственных черепов.

Лучшие в мире инженеры! Питекантроп в стерильно белом халате в какой-нибудь универсальной лаборатории Берлина, размышляющий над тем, для чего можно использовать черепа: кожу, уши, жир других людей. “Да, repp доктор. Новое применение больших пальцев ног: смотрите, можно приспособить сустав в качестве быстродействующего механизма для зажигалки. Теперь repp Крупп сможет производить их в качествах…”

Его ужаснула эта мысль: древний гигантский недочеловек людоед ныне процветает, вновь завладев миром. “Мы потратили миллионы лет, стараясь подальше убежать от него, — размышлял Френк, — и теперь он вернулся, но не просто как соперник, а как повелитель”.

— Мы не можем порицать, — говорил по радио голос маленькой желтой красавицы из Токио.

“Боже, — подумал Френк, — а ведь мы их называли обезьянами, этих цивилизованных кривоногих малюток, которые не возводили газовых печей и не топили жир из женщин”.

— И мы часто порицали в прошлом за это ужасное истребление людей в фанатичном стремлении удалить основную массу индивидов из общества, поставив их вне законна.

Они, эти японцы, настолько сильны в законах.

— …процитировать широко известного западного святого: “Что за выгода человеку, если он заполучит себе весь мир, но при этом потеряет свою душу?” Радио замолчало. Кончилось промывание мозгов. Френк наконец завязал свой галстук.

“Мне нужно с ними примириться”, — осознал он.

Занесут его в черный список или нет, но если он покинет территорию, контролируемую японцами, и окажется на Юге или в Европе — в любом месте Рейха, — это будет означать для него смерть. “Мне нужно помириться со стариком Уиндемом-Матсоном”.

Усевшись на кровать и поставив рядом чашку чуть теплого чая, Френк достал экземпляр древнекитайского гороскопа.

Из кожаного футляра Френк извлек сорок девять черенков тысячелистника. Некоторое время он сидел неподвижно, приводя в порядок мысли и продумывая вопросы.

— Как мне следует подойти к Уиндему-Матсону, чтобы на сходных условиях помириться с ним? — сказал он вслух.

Записал вопрос на обложке блокнота, а затем начал перебрасывать черенки из одной руки в другую, пока не получил первую строчку, начало. Восьмерка. При этом была отсечена половина из шестидесяти четырех гексаграмм.

Он разделил черенки и получил вторую строчку. Вскоре, умело обращаясь с гороскопом, он получил все шесть строк. Скромность, низшие воспрянут, высшие падут вниз, могучие семьи покорятся. Хорошее предзнаменование. Ему дается благоприятный совет.

Все же он был чуточку разочарован.

Было что-то бесполезное в гексаграмме пятнадцать, слишком благочестивое. Конечно, ему нужно быть скромным. Может быть, в этом и заключался смысл? Ведь после случившегося он потерял власть над старым Уиндемом-Матсоном. Он не смог бы принудить его взять его, Френка, назад. Все, что он мог бы сделать — это принять указания гексаграммы пятнадцать: видно, наступил момент, когда нужно просить, надеяться и ждать. Если бог даст, может, его и возьмут на прежнюю работу, а может, даже на что-нибудь получше.

Читать другие строчки не было необходимости: это были постоянные строки. Значит, все: перехода на другую гексаграмму не было.

Тогда следующий вопрос. Собравшись с мыслями, Френк произнес:

— Увижу ли я снова Юлиану?

Это была его жена или, вернее, бывшая жена. Юлиана ушла год тому назад, и он не видел ее несколько месяцев. В сущности, он даже не знал, где она сейчас живет. Наверное, она уехала из Сан-Франциско, возможно, даже из Тихоокеанских Штатов.

Общие друзья или ничего не слышали о ней, или не хотели ему говорить.

Он углубился в манипуляции с черенками.

Сколько раз он спрашивал о Юлиане, задавая то один вопрос, то другой? Вот и гексаграмма — порождение слепой случайности положения черенков растения — была столь же случайна, но тем не менее казалось связанной тысячью незримых уз с мгновением, в котором Френк находился, в котором его жизнь была сплетена со всеми остальными жизнями и являлась частицей вселенной. Сквозь рисунок переменчивых и неизменных строк всегда находила себе путь неудержимая закономерность, высвечивая положения в целом. Он, Юлиана, фабрика на Гоуч-стрит, торговые представительства, хозяйничающие здесь; исследователи планет и миллиардов химических соединений; тысячи людей, живущих вокруг него в мелких курятниках Сан-Франциско; обезумившие бестии в Берлине, с их хладнокровными лицами и маниакальными планами, — все соединилось в одно мгновение, когда Френк бросил черенки тысячелистника, чтобы получить точный, мудрый ответ, соответствующий этому мгновению. Френк руководствовался книгой, история которой уходит в тринадцатое столетие до нашей эры. Книгой, создаваемой мудрецами Китая пять тысяч лет и отразившей на своих страницах доведенную до совершенства космологию еще до того, как Европа научилась элементарной арифметике.

Сердце его упало. Гексаграмма сорок четыре Лицом к лицу с ней. Ее отрезвляющий приговор: “Девица сильная. Не следует жениться на такой девушке”.

Все то же. “Значит, она не для меня, я знал это. Но ведь не об этом я спрашивал оракула! Зачем нужно было напоминать мне? Скверный жребий выпал мне: встретить ее и влюбиться — и любить до сих пор”.

Юлиана — самая красивая из женщин, которых он знал. Черные, как смоль, брови и волосы: следы испанской крови были видны даже в цвете руб. Упругая, неслышная походка: она носила туфли с ремешками, оставшиеся еще со старших классов.

Вообще-то вся ее одежда была какая-то поношенная, казалось старой и застиранной. И он и она были сломлены так давно, что, несмотря на свою внешность, она должна была носить бумажный свитер, старый жакет на молнии, коричневую твидовую юбку и коротенькие носки.

Эта одежда уродовала ее, как она сама говорила, делала ее похожей на женщину, играющую в теннис или (даже хуже) собирающую грибы.

Но главное, что прежде всего в ней привлекало, — это эксцентрическое выражение ее лица с многозначительной улыбкой Моны Лизы. Сила ее обаяния была столь велика, что в большинстве случаев, когда Юлиана плавной походкой проходила мимо, с нею здоровались. Эта ее манера, да еще походка, обычное выражение лица, будто она знает какую-то только ей известную тайну, — все это очень досаждало Френку. Но даже перед разрывом, когда они очень часто ссорились, Френк принимал ее как создание, посланное ему богом. Именно вследствие этого — какой-то религиозной интуиции, веры в нее — он никак не мог смириться с тем, что потерял Юлиану. Казалось, что сейчас она где-то совсем рядом, будто он все еще с ней.

Это ощущение никогда не покидало Френка.

Особенно сильным оно было, когда он брал в руки гороскоп. Перед тем как выйти на улицу и начать свой день. Френк Фринк задумался: а спрашивает ли кто-нибудь еще совета у оракула в этом огромном городе? Все ли получают такое же мрачное предсказание, как и он? И являются ли складывающиеся в этот момент обстоятельства столь же неблагоприятными для них, как и для него?

Глава 2

Мистер Нобусуке Такоми присел, чтобы испросить совета у пророческой пятой книги конфуцианской мудрости, книги, известной еще много столетий назад под названием “Я-Яинг”, или “Книга перемен”. И все из-за того, что в полдень у него возникли какие-то смутные предчувствия, связанные с мистером Чилданом, встреча с которым должна была состояться через два часа.

Окна нескольких комнат, занимаемых главным представительством на двадцатом этаже в “Ниппон Тайм Билдинг” на Тейлор-стрит, выходили на залив. Через прозрачное стекло огромного, во всю стену окна можно было наблюдать, как суда, скользя под мостом “Золотые Ворота”, заходят в бухту. Как раз сейчас, возле острова Алькатрас виднелся сухогруз, по мистер Тагоми не проявил к нему никакого интереса.

Он подошел к окну, отвязал шнур и спустил бамбуковые шторы. В главном, центральном, кабинете стало темнее. Теперь ему не нужно было щуриться от яркого света, и его мысли ожили.

Он решил, что, видимо, не в его силах угодить своему клиенту. С чем бы ни пришел мистер Чилдан, на клиента это все равно не произведет особого впечатления “Придется признать это, — сказал он самому себе. — Но мы, по крайней мере, попробуем не огорчать клиента. Мы можем сделать так, чтобы он не оскорбился безвкусным подарком”.

Клиент скоро прилетит в аэропорт Сан-Франциско на новой немецкой скоростной ракете типа “Мессершмитт-ГЕ”. Мистеру Тагоми еще ни разу не приходилось летать на таком аппарате. Когда он встретит мистера Бейнеса, он обязан сохранять невозмутимость, какой бы огромной ни оказалась эта ракета.

Надо немного попрактиковаться. Тагоми встал перед зеркалом, которое висело на стене кабинета, придал лицу холодный, слегка скучающий вид и стал внимательно вглядываться в отображение, пытаясь обнаружить на нем следы волнения. “Да, они такие шумные, мистер Бейнес. Совершенно невозможно читать. Но зато весь полет из Стокгольма в Сан-Франциско длится сорок пять минут”. Тут бы еще вставить словечко о неполадках в машинах немецкого производства. “Я полагаю, вы слышали сообщение радио о катастрофе над Мадагаскаром. Должен сказать, что то же самое может произойти и со старыми поршневыми самолетами”.

Важно избежать разговора о политике, потому что ему ничего не известно о взглядах мистера Бейнеса на спорные проблемы современности. Но такой разговор может возникнуть. Мистер Бейнес, будучи шведом, вероятно, занимает нейтральную позицию. Однако он все-таки предпочел свои авиакомпании. “Один щепетильный вопрос. Мистер Бейнес, говорят, что герр Борман очень сильно болен, что этой осенью на партийном съезде будет избран новый рейхсканцлер. Это слухи? Увы, так много секретности между Тихоокеанией и Рейхом.

Мистер Тагоми достал папку с выдержками из недавней речи мистера Бейнеса, опубликованной в “Нью-Йорк тайме”, и стал критически изучать их, низко склонившись из-за неправильной коррекции его контактных линз. В речи говорилось о необходимости еще раз — в девяносто восьмой? — произвести разведку источников воды на Луне. “Мы еще можем разрешить эту надрывающую сердце проблему, — цитировала газета мистера Бейнеса. — Наша ближайшая соседка пока что совершенно бесполезна для нас, если бросить со счетов военные цели”. “Стоп, — подумал мистер Тагоми. — Это, кажется, ключ к мистеру Бейнесу. Так мог выразиться только военный”.

Мистер Тагоми взял это на заметку.

Нажав на кнопку интеркома, он проговорил:

— Миссис Эфрикян, пожалуйста, мне хотелось бы, чтобы вы занесли сюда диктофон.

Наружная дверь скользнула в сторону, и появилась миссис Эфрикян. Прическа ее была со вкусом украшена голубыми цветами.

— Еще бы немного сирени, — заметил мистер Тагоми.

Когда-то на родине, на острове Хоккайдо, он был профессиональным цветоводом.

Миссис Эфрикян, высокая, темноволосая армянка, любезно склонилась перед шефом.

— Все готово? — спросил мистер Тагоми.

— Да, мистер Тагоми.

Миссис Эфрикян села и приготовила к работе портативный диктофон на батарейках.

Мистер Тагоми начал:

— Я спросил у оракула: “Будет ли встреча с Чилданом полезной для меня?” и получил, к собственному огорчению, зловещую гексаграмму: “Преимущество величия. Подпорка, удерживающая шатер, оседает. Слишком большой вес в центре, все неуравновешено”.

Магнитофон крутился. Мистер Тагоми задумался. Миссис Эфрикян выжидающе посмотрела на него и выключила запись.

— Пожалуйста, пусть на минутку войдет мистер Рамсей, — произнес мистер Тагоми.

Она поднялась, положила диктофон и застучала каблуками.

Мистер Рамсей появился, держа под мышкой большую папку со счетами и накладными на отправленные грузы.

Молодой, улыбающийся, с аккуратно завязанным галстуком-шнурком в стиле Среднего Запада, в клетчатой рубахе и голубых джинсах на бедрах, столь ценимых ревнителями моды, он бодро приветствовал японца:

— Добрый день, мистер Тагоми. Какой прекрасный день, сэр.

Мистер Тагоми кивнул в ответ. Мистер Рамсей сейчас же встал по стойке смирно и тоже поклонился.

— Я консультировался у оракула, — объяснил Тагоми.

Миссия Эфрикян снова уселась к своему диктофону.

— Видите ли, мистер Бейнес, который, как вам известно, вскоре прибывает, придерживается нордической идеологии в отношении так называемой культуры Востока. Я мог бы попытаться поразить его, чтобы он глубже вник в ее суть, например, с помощью китайской живописи на пергаменте или керамикой периода Такуогавы, но это не дело — перестраивать его мировоззрение.

— Понимаю, — согласился мистер Рамсей. Его типичное для представителя белой расы лицо сморщилось от мучительной сосредоточенности.

— Поэтому мы не создадим почвы для предрассудков, если и подарим ему какой-нибудь бесценный предмет американской культуры, произведение народа, близкого его нации и по духу и по крови.

— Да.

— Ваши предки, сэр, американцы. Хотя вы и не погнушались сделать цвет вашей кожи более темным.

Он внимательно посмотрел на мистера Рамсея.

— Это загар кварцевой лампы, — промямлил мистер Рамсей. — Только для того, чтобы запастись витамином Д.

Однако выражение униженности на его лице сразу выдало его попытку хоть чем-то быть похожим на новых хозяев.

— Уверяю вас, что я храню подлинную приверженность…

Мистер Рамсей запнулся, не находя нужного слова.

— Я еще не разорвал все связи с этнически близким образом жизни…

Мистер Тагоми обратился к мисс Эфрикян:

— Продолжайте, пожалуйста.

Диктофон снова зажужжал.

— Я получил от оракула гексаграмму двадцать восемь, потом мне еще была указана строка девять на пятом месте, которая гласит: “Высокий тополь выбросил цветы. Более строгая женщина возьмет молодого мужа”. Ни порицания, ни похвалы. Это ясно указывает на то, что в два часа мистер Чилдан не предложит нам ничего стоящего…

Мистер Тагоми сделал паузу.

— Давайте будем искренними. Я не могу положиться на свой собственный вкус при выборе произведений американского искусства. Вот почему…

Он помешкал, стараясь найти точное выражение.

— Вот почему вы, мистер Рамсей, являясь, как я сказал, уроженцем этих мест, будете мне необходимы. Наверное, вместе мы сделаем все лучшим образом.

Рамсей молчал. Несмотря на все попытки сохранить самообладание, все черты его лица выдавали боль, гнев, мучительную и безмолвную ненависть.

— Сейчас, — уточнил Тагоми, — мне нужно еще раз посоветоваться с оракулом. Из соображений благоразумия я не могу задать вопрос при вас, мистер Рамсей.

Другими словами эта фраза означала, что ни мистеру Рамсею, ни всем другим “пинки” не позволено участвовать в важных делах, с которыми сталкиваются такие люди, как он, мистер Тагоми.

— Однако уместно сказать, что я получил в высшей степени вызывающий ответ. Он заставил меня очень долго размышлять над ним.

Оба, и мистер Рамсей, и миссис Эфрикян, внимательно следили за ходом его мыслей.

— Мой вопрос относительно мистера Бейнеса, благодаря таинственным деяниям Тао привел к гексаграмме сорок шесть, то есть я получил весьма неплохое суждение, особенно в строчках шесть вначале и девять на втором месте.

Его вопрос состоял в том, успешной ли будет сделка с мистером Бейнесом, и строка девять на втором месте уверяла, что так оно и произойдет. Она гласила: “Если кто-то искренен, то он может ограничиться еще меньшим повышением. Его не осудят”.

Очевидно, мистер Бейнес будет удовлетворен любым подарком от главного торгового представительства, врученным ему мистером Тагоми.

Но Тагоми, задавая вопрос, имел в виду нечто более глубокое, нечто, о чем сам догадывался весьма смутно.

Как это часто случалось, оракул постиг сокровенную суть вопроса и, отвечая на высказанный вслух, заодно ответил и на этот подсознательный вопрос.

— Насколько мы знаем, — проронил Тагоми, — мистер Бейнес везет с собой подробный отчет о новых способах литься под давлением, разработанных в Швеции. Если нам удастся подписать контракт с его фирмой, мы безусловно сможем заменить многие металлы, которых нам не хватает, пластмассами.

В течение многих лет Тихоокеания пыталась добиться помощи Рейха в области применения синтетических материалов. Однако крупные немецкие химические картели, в частности, “ИГ Франбениндастри”, не разглашали своих секретов. Они завладели мировой монополией на производство пластмасс, и особенно полиэстера. В связи с этим Рейху удалось сохранить свое преимущество в мировой торговле над Тихоокеанией и опередить Японию в области технологии, по крайней мере, лет на десять.

Межпланетные ракеты, стартовавшие из процветающей Европы, состояли главным образом из пластмасс, очень легких, жаростойких и настолько прочных, что выдерживали столкновение с метеоритами. У Тихоокеании не было ничего подобного. До сих пор здесь применялись природные металлы, а также такие материалы, как дерево и, конечно, металлокерамика.

Тагоми съежился от благоговейного трепета, представляя на промышленных ярмарках достижения германских заводов, включая автомобили, сделанные полностью из синтетических материалов, автомобили, продаваемые по цене шестьсот долларов в валюте ТША.

Но его беспокоил вопрос, который он никогда бы не произнес вслух в окружении “пинки”, словно мухи облепивших конторы торговых представительств. Вопрос о другой деятельности мистера Бейнеса, предполагаемой в той шифровке из Токио. Весь текст был зашифрован частотным кодом, характерным для органов безопасности, а не для торговых фирм, представлял собой поэтическую метафору, для того чтобы сбить с толку операторов Рейха, которые прослушивали иностранные передачи и могли расшифровать любое прямое сообщение, независимо от сложности используемого шифра.

Шифруя телеграмму, токийские власти имели в виду именно Рейх, а не вроде бы враждовавшие между собой группировки на родных островах.

Ключевая фраза “Сними сливки с молока, которое он станет пить” была взята из “Цинафоры”, жуткой песни, в которой разъяснялась эта ключевая фраза:

“Вещи редко оказываются такими, какими кажутся. Снятая с молока пена часто принимается за сливки”.

Тагоми обратился за советом к “Книге перемен”. Комментарий к полученной гексаграмме во втором томе разъяснений гласил: “Предполагается, что это сильный человек. В действительности, он не соответствует своему окружению, так как он слишком резок и не обращает внимания на форму. Но если у него прямой характер, он встретит ответное…”

Интуиция подсказывала, что мистер Бейнес совсем не тот, за кого его принимают, истинной целью его приезда в Сан-Франциско вовсе не является подписание контракта о сотрудничестве в сфере применения пластмасс. Вероятнее всего, — шпион.

Но жизненный опыт мистера Тагоми пока что не мог подсказать ему, какого рода шпионом тот является, на кого он работает и ради чего.

* * *

В час сорок пополудни Роберт Чилдан в плохом, сумрачном настроении запер двери своего магазина “Американские художественные промыслы”. Он подтащил к краю тротуара тяжелые сумки, подозвал педикеб и велел китаезе-рикше отвезти его к “Ниппон Тайм Билдинг”.

Изможденного вида китаец сгорбился над сумками и, пыхтя, стал укладывать их за сиденьем пассажира. Затем он помог самому мистеру Чилдану сесть на покрытое ковриком сиденье, включил счетчик, прикрепленный к собственному седлу, и заработал ногами, набирая скорость, лавируя между автобусами и автомобилями.

Весь день прошел в поисках подходящей вещи для мистера Тагоми. Отчаяние и злость было захлестнули Чилдана. Но наконец он нашел то, что нужно, его профессионализм не подвел и на этот раз. Мистер Тагоми должен смягчиться, а его клиент, кем бы он ни был, будет вне себя от радости. “Я всегда доставляю удовольствие своим покупателям”, — подумал Чилдан. Совершенно сверхъестественным образом ему удалось добыть великолепно сохранившейся экземпляр первого выпуска комикса “Шик-Блеск”, изданного еще в тридцатых годах.

Это был изысканный образец так называемой американы: одна из первых забавных книжонок, удачная находка, за которой постоянно охотятся покупатели.

Вначале Чилдан собирался показать другие вещи. Но постепенно он подведет покупателя к этой ценной книжке, скрытой сейчас от посторонних глаз на самом дне кожаной сумки завернутой в шелковистую бумагу.

Радио педикеба вовсю наяривало популярные мелодии, соперничая в громкости с радиоприемниками других кебов, автомобилей и автобусов. Чилдан почти ничего не слышал, он давно к этому привык. Не обращал он внимания и на огромные неоновые панно с рекламой, закрывавшие фасады по существу всех больших зданий. Такое же панно расположилось и на здании его магазина. Вечером на нем вспыхивало ярким светом название его магазина. А каким же другим способом можно было заявить о себе?

Рев радио, шум уличного движения, мелькание рекламы и суета толпы даже убаюкивали Чилдана. Все это в какой-то степени сглаживало внутреннюю тревогу. К тому же приятно, когда тебя везут, приятно ощущать монотонное колебание коляски. “Это своего рода убаюкивающая машина. Лучше, когда тянут тебя, чем ты сам тащил бы кого-то”, — подумал Чилдан. Хоть и на короткое время, а чувствуешь свое превосходство.

Подавив дремоту, Чилдан встрепенулся: ведь еще столько надо продумать и прикинуть в уме! Надлежащим ли образом он одет для визита в “Ниппон Тайм Билдинг”? Не станет ли ему дурно в скоростном лифте? Но на этот случай у него при себе таблетки от головокружения, немецкие, лицензионные. Различные формы этикета?.. Они ему известны. Порезче, бесцеремонно со швейцаром, лифтером, секретарем в приемной, курьерами, с любым человеком из обслуживающего персонала. Но перед любым японцем, конечно, хоть это и неприятно, нужно раскланиваться сотни раз.

Только вот как вести себя с пинки?

Это была весьма туманная область.

Кланяться, но глядеть прямо сквозь них, как будто их не существует?

Все ли варианты учтены? А как быть с иностранцами? В торговых представительствах можно часто встретить и немцев, и нейтралов. Да, кроме того, можно увидеть и какого-нибудь раба.

Немецкие суда или суда американского Юга почти всегда стоят в порту Сан-Франциско, и черных иногда отпускают в краткосрочные увольнения. Всегда группами, но не больше трех сразу. И задерживаться после полуночи они не имеют права. Даже по законам Тихоокеании они должны соблюдать комендантский час. Рабы заняты и на погрузке в порту. Эти постоянно живут на берегу в бараках под причалами, чуть выше уровня воды.

Они не бывают внутри торговых представительств, но вдруг начнут грузить какие-нибудь товары? Как тогда? Должен ли он сам нести свои сумки в контору мистера Тагоми? Конечно, нет. Нужно обязательно найти раба, даже если для этого придется ждать час, даже если он пропустит время свидания. Невозможно допустить, чтобы какой-нибудь раб увидел, как он несет что-то своими руками. Надо быть очень осторожным. Такого рода ошибки могут дорого стоить: он уже никогда не сумеет занять хоть какое-то положения среди тех, кто это заметит.

“Хотя в принципе, — подумал Чилдан, — мне бы даже доставило удовольствие среди бела дня войти в “Ниппон Тайм Билдинг” с сумками в руках. Великолепно. В сущности, в этом нет ничего противозаконного: в тюрьму за это не посадят. Зато я поступил бы как настоящий мужчина. Но… если бы не эти чертовы рабы, снующие вокруг, как тени! Я мог бы пережить презрение тех, кто стоит выше меня, ведь они и так презирают меня, унижая ежедневно. Но чтобы увидели те, кто ниже, на себе ощутить их жалость? Вот вроде этого китаезы, который крутит педали впереди: что, если бы он увидел, что я не нанял педикеб, а отправился пешком на деловую встречу?”

В какой-то мере за создавшееся положение следовало бы упрекнуть немцев, за их стремление откусить больше, чем они могут проглотить.

В конце концов, им едва удалось победить в войне, а они уже принялись за завоевание Солнечной системы, издавая в то же время у себя дома приказы, согласно которым… Что ж, во всяком случае, идея сама по себе хороша. И ведь они все-таки добились успеха в борьбе с евреями, цыганами и другими народами. Славян они отбросили назад на добрые две тысячи лет, на их прародину где-то в центре Азии, пусть себе ездят верхом на яках и охотятся с луком и стрелами.

А эти огромные глянцевые журналы, которые печатаются в Мюнхене и заполняют все библиотеки и газетные киоски, — каждый может увидеть на цветных снимках во всю страницу, как голубоглазые белокурые арийцы на новейшей индустриальной основе пашут, сеют, убирают урожай и так далее в этом бездонном резервуаре пшеницы, который представляет из себя Украина.

Эти ребята определенно выглядят счастливыми, а их фермы и домики — очень чистенькими.

Уже больше не видно фотографий пьяных поляков, отупевших, уныло ссутулившихся перед своими покосившимися развалюхами, либо налетающих как саранча на гнилую репу среди деревенского базара. Все это уже достояние прошлого, так же как и грязные, разбитые дороги, которые превращаются в сточные канавы, как только пройдет дождь, и в которых утопают примитивные деревенские телеги.

Африка… Вот уж здесь они дали волю своей энергии, и можно только восхищаться этим, хотя и не мешало бы предостеречь их, осторожно намекнуть, что с этим, мол, можно было бы немного и подождать, ну хотя бы до тех пор, пока не завершится проект “Фармланд”.

Вот где наци продемонстрировали свой гений, где проявился присущий им артистизм!

Средиземное море закупорено, высушено, превращено в обрабатываемые земли при помощи атомной энергии — вот это дерзость. Как были посрамлены различные скептики, и среди них, например, насмешники торговцы с Монтгомери-стрит. Да ведь, по существу, и Африка была успешным предприятием, но при начинаниях такого рода, как правило, появляются злопыхатели. Ссылаются на широко известную брошюру Розенберга. Именно там впервые прозвучали слова: “Что же касается окончательного решения африканской проблемы, мы почти достигли своих целей. К несчастью, однако…”

Однако для того, чтобы избавиться от аборигенов Америки, понадобилось два столетия, а германцы в Африке почти добились того же за пятнадцать лет. Поэтому не следовало бы заниматься милосердием. Об этом Чилдан не раз спорил за обедом с коллегами. Им, вероятно, хотелось бы чуда, как будто наци могли переделать весь мир по мановению волшебной палочки Нет, их союзниками были наука, техника и этот сказочный талант упорно трудиться. Немцы никогда не гнушались никакой работы. И уж если они за что-то брались, то брались как следует.

А потом полеты на Марс отвлекли мир от неприятностей в Африке. Так что он снова и снова говорил своим коллегам — владельцам магазинов: у нас есть все, чего недостает нам? Благородная мечта, которая первыми привела нас на Луну, а потом и на Марс, — разве это не древнейшее и сокровеннейшее стремление человечества, наша высочайшая мечта о величии?

А что же, с другой стороны, японцы? Я знаком с ними очень хорошо, и я с ними торгую. Так вот: они — откроем же глаза — люди Востока, желтые люди. Нам, белым, приходится кланяться перед ними только потому, что у них власть. Но посмотрите на Германию — это совершенство. Когда управляют белые — это совсем не то, что власть желтых.

— Скоро “Ниппон Тайм Билдинг”, сэр, — проговорил китаец, тяжело дыша после подъема на холм и замедляя ход.

Чилдан попытался представить себе клиента мистера Тагоми. Ясно, что это очень важная шишка. Тон мистера Тагоми, его чрезвычайное волнение при разговоре подтверждали этот факт.

Образ одного человека всплыл у него перед глазами: это был один из самых важных клиентов Чилдана, который помог ему завоевать хорошую репутацию у высоких лиц, обитавших в районе залива.

Четыре года назад Чилдан не был продавцом редкостей и реликвий и не пользовался такой известностью, как сейчас. Он держал небольшую, весьма сомнительную лавочку подержанных книг в Гири. В соседних магазинах продавали старую мебель, скобяные изделия. Тут же находились второразрядные прачечные. Вряд ли это было достойное окружение. По вечерам случались ограбления и мародерство, несмотря на все усилия со стороны городского полицейского управления и поставленного над ним японского Кемпетай.

Чтобы избежать взлома, на витрины всех магазинов после закрытия опускались металлические ставни. В этот район как-то и забрел пожилой японец, отставной майор Ито Хумо.

Седовласый, стройный, с отменной выправкой и гордой походкой, мистер Хумо первый намекнул Чилдану, какого рода торговлей он мог бы заняться.

— Я коллекционер, — объяснил мистер Хумо.

Он провел добрых полдня, роясь в грудах старых журналов на прилавке, и рассказал о том, что у многих состоятельных культурных японцев исторические предметы народного быта американцев вызывают такой же интерес, как и обычный антиквариат. Почему так случилось, майор и сам не знал. Он, например, помешался на собрании американских медных пуговиц. Другие коллекционировали монеты или почтовые марки, и невозможно было объяснить страсть к тому или иному собранию. Богатые коллекционеры, не скупясь, платили втридорога.

— Приведу вам пример, — проворковал майор. — Вы знаете такие карточки — “Ужасы войны”?

Хумо алчно взглянул на Чилдана.

Напрягая память, Чилдан все-таки вспомнил. Карточки продавались во времена его детства, вместе с надувными шарами, по центу за штуку. Это была целая серия, каждая карточка изображала какой-нибудь отдельный эпизод войны.

— Один из моих самых близких друзей собирает “Ужасы войны”, — продолжал майор. — Теперь ему не хватает всего одной карточки “Гибель крейсера “Панай””. Он предлагает весьма солидную сумму за эту карточку.

— Кувыркающиеся карточки, — неожиданно проговорил Чилдан.

— Что?

— Мы щелкали по ним, и они летали. Тогда ему было восемь лет.

— Каждый из нас обладал одной колодой. Мы становились попарно лицом друг к другу и бросали карточки так, чтобы они кувыркались в воздухе. Мальчик, чья карточка падала лицом вверх, то есть той стороной, на которой отпечатана картинка, выигрывал обе карточки.

Чилдан с удовольствием вспомнил эти прекрасные дни, счастливые дни раннего детства.

Мистер Хумо задумчиво произнес:

— Я часто слышал рассуждения моего друга о карточках “Ужасы войны”, но он никогда не говорил ничего похожего. У меня такое впечатление, что он и не знал, для чего использовались эти карточки на самом деле.

Через некоторое время друг майора появился в лавке, чтобы из первых рук получить историческую информацию. Этот человек, тоже офицер императорской армии, был восхищен.

— А крышечки от бутылок! — без предупреждения воскликнул Чилдан.

Японец заморгал, не понимая, о чем идет речь.

— Мы когда-то собирали колпачки от молочных бутылок. В детстве. Круглые крышечки с названием молочного магазина. В Соединенных Штатах были тысячи молочных магазинов, каждый печатал свою собственную крышечку.

Глаза офицера заблестели:

— И у вас остались какие-нибудь коллекции?

Естественно, что таковой у Чилдана не имелось, но, вероятно, у кого-то сохранились давно забытые колпачки — напоминание о довоенных временах, когда молоко продавалось в стеклянных бутылках, а не в одноразовых картонных пакетах.

Вот так постепенно он втянулся в этот бизнес. За ним и другие стали открывать подобные магазины, пользуясь все возрастающим помешательством японцев на американе, но Чилдан всегда старался быть впереди.

— Стоимость вашего проезда — один доллар, — прервал его воспоминания китаец. Он выгрузил сумки и стал ждать.

Чилдан рассеянно уплатил. “Да, весьма возможно, что клиент мистера Тагоми напоминает мистера Хумо”.

Ему приходилось иметь дело с такими японцами… но он каждый раз испытывал трудности, когда нужно было отличить одного от другого. Среди них встречались невысокие, коренастые, похожие на борцов, а некоторые молодые, с точки зрения Чилдана, и вовсе не походили на японцев. Клиент мистера Тагоми скорее всего окажется полным, представительным бизнесменом, курящим филиппинскую сигару.

Вдруг, уже стоя среди своих сумок на тротуаре возле “Ниппон Тшм Билдинг”, Чилдан с ужасом подумал: а если клиент вовсе не японец! Все, что он подобрал в своих сумках, было рассчитано на них, на их вкусы.

Нет, он непременно будет японцем: не зря же Тагоми сначала заказал вербовочный плакат времен Гражданской войны. Только японец может заинтересоваться таким хламом. Типичная для них мания ко всему обыденному, канцелярски бюрократическому — документам, воззваниям, объявлениям. Чилдан вспомнил одного, который весь свой досуг отдавал собиранию объявлений и газетных вырезок до 1919 года, посвященных американским патентованным лекарствам.

Ладно, его ждут и другие проблемы, более насущные. В высокие двери “Ниппон Тайм Билдинг” входило множество хорошо одетых мужчин и женщин. Чилдан двинулся вперед. Быстрый взгляд вверх, на возвышающееся над ним здание, самое высокое в Сан-Франциско. Стена из окон: сказочный замысел японских архитекторов. И окружающий ее сад из карликовых вечнозеленых кустарников, скал, альпийской горки, песка, имитирующего русло высохшего ручья среди корней и простых плоских камней неправильной формы…

Чилдан заметил свободного черного носильщика и тут же позвал его.

Черный на цыпочках, улыбаясь, бросился к нему.

— Двенадцатый этаж, — как можно грубее сказал Чилдан. — В контору В, да поживее.

Жестом он указал на сумки и небрежно направился к входу, естественно, не оглядываясь.

Через мгновение его вместе с толпой внесло в кабину одного из скоростных лифтов.

Вокруг были в основном японцы. Их чистые лица сияли в ослепительном свете кабины. Тут началось вызывавшее тошноту ускорение, частые щелчки проносившихся мимо дверных проемов. Чилдан закрыл глаза, стараясь как можно тверже держаться на ногах, моля бога, чтобы этот полет побыстрее кончился.

Черномазый, конечно, забрал сумки в служебный лифт. То, что он окажется в этой же кабине, было за гранью воображения. По сути — Чилдан открыл на мгновение глаза — он был одним из немногих белых в кабине.

Когда лифт выпустил его на двенадцатом этаже, Чилдан уже мысленно раскланивался, подготавливая себя к встрече в кабинете мистера Тагоми.

Глава 3

Глядя на заходящее солнце, Юлиана Фринк увидела сверкающую точку, описавшую широкую дугу и исчезнувшую на западе. “Один из ракетных кораблей наци, — сказала она себе. — Летит к побережью, полный важных шишек, а я здесь, внизу”. Она помахала рукой, хотя корабль уже исчез из виду.

Со стороны Скалистых гор надвигались тени. Голубые вершины погружались в темноту. Параллельно горам пролетала стая перелетных птиц. То тут, то там мелькали автомобильные фары — вдоль дороги вытягивались парные точки, Огни бензоколонки. Дома.

Вот уже несколько месяцев она живет в Канон-Сити, штат Колорадо, и работает здесь инструктором дзюдо.

Рабочий день закончился, и Юлиана готовилась принять душ. Она сегодня устала.

Все душевые были заняты, и поэтому ей пришлось немного постоять на улице, наслаждаясь прохладой, горным воздухом и тишиной. Единственное, что нарушало тишину — это слабый гул со стороны закусочной, которая находилась у обочины дороги, чуть поодаль.

Возле нее торчали два огромных дизельных грузовика, и в полумраке можно было различить водителей, натягивающих на себя кожаные куртки перед тем, как войти в закусочную.

“Дизел утонул во время путешествия через океан, кажется, выбросился из окна своей отдельной каюты, — подумала она. — Возможно, и мне следует поступить так же. Но здесь нет океана. Хотя всегда существуют варианты. Как у Шекспира. Воткнуть острую финку прямо через кофту, и прощай, Юлиана Френк. Девушка, которой не нужно бояться бездомных бродяг в пустыне и которая прекрасно знает все способы, как искалечить брызжущего слюной противника. Смерть, вместо того чтобы всю жизнь через соломинку вдыхать выхлопные газы в этом городишке у оживленного шоссе”.

Она переняла это у японцев. Это спокойное отношение к смерти, так же как и возможность зарабатывать на жизнь с помощью дзюдо. Как убивать и как умирать.

Свет и мрак восточной этики.

Но все это в прошлом. Здесь страна протестантская.

Хорошо, что эти ракеты наци проносятся над головой, а не садятся рядом, не находя ни малейшего интереса в Канон-Сити, Колорадо, а также в штатах Юта и Вайоминг и в восточной части Невады. Ни в одном из этих необжитых штатов, кажущихся огромными пустынными пастбищами. Мы не представляем из себя ценности, — сказала она себе. — У нас есть возможность тихо жить самим по себе, если нам захочется, если это имеет для нас какой-то смысл”.

Послышался звук открываемой двери одной из душевых, из которой вышла хрупкая, хорошо сложенная девушка, мисс Дэвис, уже одетая, с сумочкой под мышкой.

— О, вы ждали, миссис Фринк? Извините меня.

— Ничего, не беспокойтесь, — ответила Юлиана.

— Вы знаете, миссис Фринк, я стольким обязана дзюдо. Мне думается, даже большим, чем дзен.

— Поджимайте губы способом дзен, — сказала Юлиана. — Теряйте в весе посредством безболезненных упражнений. Извините меня, мисс Дэвис. Я такая рассеянная. Я не хотела обидеть вас.

— Они очень навредили вам? — спросила мисс Дэвис.

— Кто?

— Япошки. Прежде, чем вы научились защищаться?

— Это было ужасно, — подтвердила Юлиана. — Вы ведь никогда не бывали на побережье, там, у них?

— Нет, я никогда не выезжала из Колорадо.

Юлиана задумалась.

— Это могло произойти и здесь. Этот район они ведь тоже могли оккупировать!

— Но теперь-то уж поздно!

— Никогда не известно, что они готовят, — прервала ее Юлиана. — Они так умело скрывают свои замыслы.

— Что они заставляли вас делать?

Мисс Дэвис, прижав сумку обеими руками к телу, придвинулась поближе, чтобы не упустить ни слова.

— Все, — ответила Юлиана.

— О боже! Я бы сопротивлялась, — выдохнула мисс Дэвис.

Юлиана извинилась и вошла в освободившуюся кабину — приближался кто-то еще с полотенцем в руке.

Потом она сидела в закусочной “Вкусные жареные бифштексы Чарли”, перечитывая в который раз меню. Автомат в углу играл мелодию в стиле кантри: банджо и чувствительно-сдавленные стоны. В воздухе стоял тяжелый запах жареного сала. И все же, несмотря ни на что, в закусочной было тепло и уютно, у Юлианы поднялось настроение. Юлиана осмотрелась: водители грузовиков сидели у стойки, сновала официантка, массивный повар-итальянец в белом пиджаке отсчитывал мелочь в кассе.

Завидев ее, Чарли подошел, чтобы лично принять заказ. Улыбаясь, он проговорил, растягивая слова:

— Миссис, хо-о-оти-и-ите чаю?

— Кофе, — сдержанно ответила Юлиана.

— Да, да, — сказал Чарли, склоняясь перед ее столиком.

— И сандвич с горячим бифштексом и соусом.

— Может, козьи мозги, поджаренные на оливковом масле, и черепаховый суп?

Двое водителей, повернувшись на высоких стульях, ухмыльнулись шутке и вдобавок успели заметить, какая Юлиана привлекательная. И хотя она не подняла глаз на шутника-повара, она чувствовала, что шоферы внимательно ее рассматривают.

Ома знала, что многие месяцы занятий дзюдо пошли на пользу ее фигуре, она находится в хорошей форме и может нравиться мужчинам.

“И все это благодаря мышцам плечевого пояса, — подумала она, перехватив их взгляды. — Такое же сложение у танцовщиц. И дело здесь не в размере бюста. Посылайте своих жен в гимнастический зал, и мы их переделаем. И у вас будет гораздо больше удовольствий в жизни”.

— Держитесь от нее подальше.

Повар подмигнул шоферам.

— А не то она зашвырнет вас в ваши жестянки.

— Откуда вы? — спросила она у более молодого водителя.

— Из Миссури, — ответили оба.

— Из Соединенных Штатов? — удивилась Юлиана.

— Да, — подтвердил шофер постарше. — Я вот из Филадельфии. Там у меня трое ребятишек, старшему одиннадцать.

— Послушайте, — перебила Юлиана. — Там действительно легко найти хорошую работу?

Водитель помоложе ответил:

— Конечно. Если у вас подходящий цвет кожи.

У него самого было смуглое вытянутое лицо и курчавые жесткие волосы. Глаза его застыли и стали жесткими.

— Он “воп”, — пояснил старший. Так называли итальянцев презиравшие их коренные жители восточных штатов.

“Итальяшка?” — удивилась Юлиана.

— А разве Италия не победила в войне?

Она улыбнулась молодому водителю, но ответной улыбки не последовало. Вместо этого он еще яростнее сверкнул глазами и неожиданно отвернулся.

“Извини меня, — подумала она, по вслух ничего не сказала. Я не могу спасти ни тебя, ни кого-нибудь другого, от того, что вы смуглые”. Она вспомнила о Френке. — “Интересно, жив ли он еще? Может, сказал что-то невпопад, что-нибудь не так сделал… Нет, — подумала она. — В какой-то мере ему же нравятся японцы. Возможно, он чувствует себя похожим на них. Они ведь такие же некрасивые, как и он”.

Она всегда говорила Френку, что он противный. Крупные поры на лице, большой нос. У нее самой была очень гладкая и красивая кожа, даже чересчур. “Неужели он там погиб без меня? Финк — это зяблик, мелкая пташечка. Говорят, что мелкие птицы живут не долго”.

— Вы отправляетесь нынче же вечером? — поинтересовалась она у итальянца.

— Завтра.

— Если вы так несчастны в Соединенных Штатах, почему бы вам не переехать сюда навсегда? — предложила она. — Я уже давно живу на Среднем Западе, и здесь не так уж плохо. Раньше я жила на побережье, в Сан-Франциско. Вот там цвет кожи значил гораздо больше.

Сгорбившись у стойки, водитель бросил на нее сердитый взгляд.

— Леди, провести хотя бы один день или одну ночь в такой дыре, как эта, — уже само по себе несчастье. А жить здесь? Господи, если бы мне удалось найти какую-нибудь другую работу, а не торчать все время на дорогах и не обедать в таких забегаловках!

Заметив, что повар побагровел, он замолчал и принялся цедить кофе.

Водитель постарше заметил ему:

— Джо, ты — сноб.

— Вы могли бы жить в Денвере, — продолжала Юлиана. — Там гораздо лучше.

“Знаю я вас, американцев с Востока, — подумала она. — Вам по душе великие перемены и грандиозные начинания. Эта скалы для вас, как палки в колеса. Здесь ничего не изменилось с довоенных лет. Удалившиеся на покой старики, фермеры, а все ребята попроворнее, как перелетные птицы, устремляются на восток — в Нью-Йорк, всеми правдами и неправдами пересекая границу. Потому что именно там настоящие деньги, постоянный рост капитала. Немецкие капиталовложения пошли на пользу им не понадобилось много лет на восстановление Соединенных Штатов”.

— Приятель, — грубовато прохрипел повар, — я отношусь к тем, кто любит евреев. Я видел некоторых евреев-беженцев. Они спасались из ваших Соединенных Штатов. И если там снова строительный бум и кучи свободных денег, то только потому, что их украли у этих евреев, когда им дали пинка под зад в Нью-Йорке, согласно тому чертовому Нюрнбергскому декрету наци. Я мальчишкой жил в Бостоне, и евреи мне были до лампочки, но я никогда не думал, что доживу до того Дня, когда в Штатах будут введены расистские законы наци, пусть мы и проиграли войну. Удивляюсь, что ты еще не в армии этих Соединенных Штатов и не готовишься напасть на какую-нибудь маленькую южноамериканскую республику, давая Германии предлог немного потеснить японцев назад к…

Оба водителя вскочили со своих мест, лица их побелели. Старший схватил со стойки бутылку с томатным соусом и выставил ее перед собой.

Повар, пятясь нащупал одну из вилок, которыми он переворачивал мясо на сковородке, и приготовился к обороне.

— Сейчас в Денвере строят огнестойкую взлетно-посадочную полосу, — как ни в чем не бывало произнесла Юлиана, — так что скоро ракеты Люфтганзы смогут садиться и там.

Все трое молчали и не двигались Остальные посетители закусочной замерли в тишине.

Наконец повар произнес:

— Как раз перед закатом над нами пролетела одна такая ракета.

— Это не в Денвер, — уточнила Юлиана. — Она шла на запад, куда-то на побережье.

Постепенно обстановка разрядилась, и оба водителя снова уселись.

— Я всегда забываю о том, — пробормотал старший, — что все они здесь немного пожелтели.

— Ни один япошка не убивал евреев ни во время войны, ни после, — сказал повар. — Да и печей японцы не строили.

— Ну и очень плохо, что не строили, — ответил старший. Он принялся за свою еду.

“Пожелтели… — повторила мысленно Юлиана. — Да, по-моему, это верно. Поэтому нам нравятся японцы”.

— Где вы собираетесь остановиться на ночь? — обратилась она к итальянцу Джо.

— Не знаю, — ответил тот. — Я только что вылез из кабины и зашел сюда. Мне что-то не нравится весь этот штат. Наверное, лягу в грузовике.

— Мотель “Пчелка” не так уж плох, — подсказал повар.

— О’кей, — отозвался молодой человек. — Возможно, я там и остановлюсь, если не будут возражать против итальянца.

Он говорил с явным акцентом, хотя и старался скрыть это.

Наблюдая за ним, Юлиана пыталась понять причину его ожесточения.

“Он слишком многого требует от жизни, все время в движении, нетерпеливый и всегда чем-то угнетенный, — решила она. — И я такая же. Я не смогла жить на Западном побережье и, может статься, не удержусь и здесь. А разве не такими были люди раньше? Хотя с тех пор, — подумала она, — границы переместились на другие планеты”.

И тут ее озарило: “А ведь и он, и я могли бы записаться на один из этих воздушных кораблей для колонистов. Но немцы не пустят его из-за цвета кожи, а меня — из-за цвета волос. Ясно, что они предпочтут этих бледных, тощих нордических дам — эсэсовские ведьмы, которых воспитывают в замках Баварии… А этот парень, Джо, даже не может придать своему лицу надлежащее выражение. Ему следовало бы принять холодный, невозмутимый вид, будто он ни во что не верит и все же каким-то образом обладает абсолютной верой. Да, они именно такие. Они не идеалисты, подобно Джо или мне, они циники с абсолютной верой. Это какой-то дефект мозга, вроде лоботомии, увечия, которое используют немецкие психиатры взамен психотерапии.

Она решила, что все затруднения начинаются с проблемы секса. Человечество запуталось в нем еще в тридцатые годы, и с тех пор все пошло наперекосяк. Гитлер вступил в связь со своей — кем она ему приходилась — сестрой, теткой, племянницей? А в его семье и до этого уже были родственные связи: его мать и отец были двоюродными. Они все совершили кровосмешения, возвращаясь к первородному греху возжелания своих собственных матерей. Именно поэтому у них, у этих отборных эсэсовских бестий, такие ангельские глупо-жеманные улыбки, такая белокуро-детская невинность. Они берегут себя для мамули или друг для друга”.

А кто же для них эта мамуля? Интересно.

Лидер, repp Борман, который, как предполагают, вот-вот умрет? Или тот, что…

Старый Адольф, который, должно быть, в каком-то санатории доживает свой век, пораженный сифилисом мозга, и который вспоминает свое детство, дни бедности, когда он бездельничал в Вене: длинное черное пальто, грязное белье, ночлежка.

Очевидно, это злобно-язвительная месть самого Господа. Ну прямо как в стародавнем немом кино. Этот жуткий человек поражен внутренней грязью, задохнулся в собственных нечистотах. История наказывает людской порок.

Самым жутким из всего этого является то, что нынешняя Германская империя есть продукт этого неизлечимо больного — мозга: сначала одна партия, потом одна нация, и наконец полмира. И сами наци поставили диагноз: всему миру известно, что этот шарлатан-гомеопат, который лечит Гитлера, раньше был специалистом-венерологом Тем не менее бессвязная болтовня лидера является для всех святой, служит священным Писанием.

Убеждения, которые заразили всю земную цивилизацию, блондинки-наци слепо спешат занести и на другие планеты. Эти семена зла сеют повсюду скверну и заразу.

Вот вам награда за кровосмешение: безумие, слепота, смерть.

Бррр! Юлиана встрепенулась.

— Чарли, — позвала она повара. — Вы уже справились с моим заказом?

Она почувствовала себя совершенно одинокой. Встав из-за стола, подошла к стойке и уселась возле кассы.

Никто не обратил на это внимание, кроме водителя-итальянца. Он не сводил с нее своих черных глаз. “Джо, так его, кажется, зовут. Кто он?” — ей стало интересно.

Сейчас, вблизи, он не казался ей таким уж молодым. Его возраст было трудно определить: мешала та напряженность, которая исходила от него.

Он то и дело проводил рукой по волосам, как бы зачесывая их назад огрубелыми кривыми пальцами. “В этом человеке что-то есть, — подумала она. — От него веет дыханием смерти”. Это огорчало Юлиану, но вместе с тем и влекло к нему. Водитель постарше наклонился к Джо и что-то прошептал ему на ухе. Затем они оба внимательно посмотрели на нее, на этот раз таким взглядом, в котором был не только обычный интерес к красивой женщине.

— Миссис, — обратился старший. — Вы знаете, что это такое?

В руках у него появилась не слишком большая плоская белая коробка.

— Да, — сказала Юлиана, — чулки из синтетической ткани, которую делает только один огромный картель в Нью-Йорке, “ИГ Фрабен”. Очень дорогие и редкие.

— Вы угадали, все-таки сама идея монополии не так уж плоха.

Старший из шоферов передал коробку своему компаньону, который подтолкнул ее локтем по прилавку к женщине.

— У вас есть автомобиль? — спросил итальянец.

Он допил кофе.

Из кухни появился Чарли. В руках у него дымилась тарелка с ужином для Юлианы.

— Вы могли бы отвезти меня куда-нибудь?

Острые, жгучие глаза продолжали изучать ее, и она забеспокоилась, хотя и чувствовала себя словно прикованной к своему месту.

— В этот мотель или куда-нибудь, где я смог бы переночевать. Ну как?

— Ладно, — согласилась Юлиана. — У меня есть автомобиль, старый “студебеккер”.

Повар взглянул на нее, затем на молодого водителя грузовика и поставил тарелку перед ней на стойку.

* * *

Громкоговоритель в конце прохода объявил:

— Ахтунг, майне дамен унд хэррен!

Мистер Бейнес приподнялся в кресле и открыл глаза. Через иллюминатор справа он различил далеко внизу коричневый и зеленый цвет суши, а за ней голубой — Тихого океана. Он понял, что ракета начала спуск.

Сначала по-немецки, затем по-японски и только после этого по-английски из громкоговорителя последовало разъяснение, что курить или вставать со своего сиденья запрещается.

Спуск займет всего восемь минут.

Включились тормозные двигатели, так внезапно и с таким шумом неистово тряся корабль, что у большинства пассажиров перехватило дух. Мистер Бейнес улыбнулся пассажиру, сидевшему через проход рядом. Молодой человек с коротко подстриженными волосами улыбнулся в ответ.

— Зи фюрхтен дас… — начал он.

Мистер Бейнес тотчас же сказал по-английски:

— Простите меня, я не говорю по-немецки.

Молодой человек вопросительно взглянул на него и то же самое повторил по-английски.

— Вы не знаете немецкого? — удивился молодой человек, говоря по-английски с сильным акцентом.

— Я — швед, — сказал Бейнес.

— Вы сели в Темиельхофе.

— Да, я был в Германии по делу. Мой бизнес заставляет меня бывать во многих странах.

Было совершенно очевидно, что этот молодой немец никак не мог поверить тому, что кто-то в современном мире, тем более тот, кто занимается международными сделками и позволяет себе летать на новейших ракетах Люфтгапзы, не может или не хочет говорить по-немецки. Он спросил Бейнеса:

— В какой отрасли вы работаете, майи херр?

— Пластмассы, полиэстеры, резина, полуфабрикаты для промышленного использования. Понимаете? Не для товаров широкого потребления.

— Швеция производит пластмассы?

В голосе немца звучало недоверие.

— Да, и очень хорошие. Если вы соблаговолите назвать свое имя, я отправлю вам по почте рекламные проспекты фирмы.

Мистер Бейнес вынул авторучку и записную книжку.

— Не беспокойтесь, это будет пустой тратой времени. Я художник, а не коммерсант. Возможно, вы видели мои работы. На континенте. Алекс Лотце.

— К сожалению, я почти незнаком с современным искусством. Мне нравятся старые довоенные абстракционисты. Я люблю картины, в которых есть какой-то смысл, а не просто изображения чужих идеалов.

Мистер Бейнес отвернулся.

— Но ведь задача искусства — возвышать духовное начало в человеке над чувственным! — воскликнул Лотце. — Ваше абстрактное искусство представляло период духовного декадентства или духовного хаоса, обусловленного распадом общества, старой плутократии. Еврейские и европейские миллионеры, этот международный союз поддерживал декадентское искусство. Те времена прошли, искусство же должно развиваться, оно не может стоять на месте.

Бейнес вежливо кивнул, глядя в иллюминатор.

— Вы бывали в Тихоокеании прежде? — поинтересовался Лотце.

— Неоднократно.

— А я нет. В Сан-Франциско выставка моих работ, устроенная ведомством доктора Геббельса при содействии японских властей. Культурный обмен на основе взаимопонимания и доброжелательства. Мы должны смягчить напряженность между Востоком и Западом. Не так ли? У нас должно быть больше общения, и искусство может помочь в этом.

Бейнес кивнул.

Далеко внизу сверкнуло огненное кольцо: город Сан-Франциско и залив.

— А где можно хорошо поесть в Сан-Франциско? — снова заговорил Лотце. — На мое имя заказан номер в “Палас-отеле”, но, насколько я понимаю, хорошую еду можно найти и в таком международном районе, как Чайнтаун.

— Да, верно, — подтвердил Бейнес.

— А цены в Сан-Франциско высокие? На этот раз у меня совсем немного денег. Министерство очень бережливо. — Лотце рассмеялся.

— Все зависит от того, по какому курсу вам удастся обменять деньги. Я полагаю, у вас чеки Рейхсбанка. В таком случае я предлагаю вам поменять их в Банке Токио на Самсон-стрит.

— Данке шен, — поблагодарил Лотце — Но я бы скорее всего поменял их прямо в гостинице.

Ракета стремительно приближалась к земле Уже стали видны взлетное поле, ангары, автострада, ведущая в город, дома.

Сверху открывался красивый вид: горы, и вода, и клочья тумана, проплывавшие над “Золотыми Воротами”.

— А что это за огромное сооружение? — поинтересовался Лотце. — Оно только наполовину закончено, одна сторона совершенно открыта. Космопорт? Я думал, что у японцев нет космических кораблей.

— Это бейсбольный стадион “Золотой мак”, — ответил Бейнес с улыбкой.

Лотце рассмеялся.

— Действительно, ведь они обожают бейсбол! Невероятно. Затеять строительство какого гигантского сооружения для совершенно пустого занятия, ради праздной и бессмысленной траты времени на спорт.

Бейнес прервал его.

— Строительство уже закончено. Стадион открыт с одной стороны. Новый стиль. Они очень гордятся им.

— У него такой вид, — произнес Лотце, — будто его проектировал еврей.

Бейнес пристально посмотрел на него. На мгновение ему показалось, что в этой немецкой голове произошел явный психический сдвиг.

Неужели Лотце и вправду придавал значение сказанному, или это просто ничего не значащая фраза?

Ракета приземлилась.

— Надеюсь, мы еще встретимся в Сан-Франциско? — улыбнулся Лотце — Мне будет очень не хватать соотечественника, с которым можно было бы поговорить по душам.

— Я вам совсем не соотечественник, — возразил Бейнес.

— О да, конечно. Но в расовом отношении мы очень близки. Да и во всех других отношениях.

Лотце заерзал в кресле, готовясь к тому, чтобы отстегнуться.

“Неужели меня что-то роднит с этим человеком? — недоумевал Бейнес. — Что нас сближает? Может, и у меня психический сдвиг?

Мы живем в умственно неполноценном мире, у власти — безумцы. Как давно мы столкнулись с этим, осознали это? Сколько среди нас это понимают? Разумеется, Лотце не входит в это число. Но, пожалуй, если понимаешь, что ты сумасшедший, значит, ты еще не до конца сошел с ума. Наконец-то в нас просыпается рассудок. К сожалению, пока еще совсем немногие осознают горькую истину. А массы? Что думают они? Кажется, что они живут в психически здоровом обществе? Или у них все-таки бывают проблески сознания, смутные догадки?

А в чем, собственно, заключается безумие властей предержащих? Что я имею в виду? Это их духовная слепота, преступное отсутствие ответственности за судьбы других, непонимание силы разрушения, причиной которого они стали и являются сейчас. Они игнорируют реальность! И не только это. Посмотрим на их планы. Завоевание космоса и планет. Завоевание, подобное захвату Африки, Европы — в космических масштабах. Их не волнует ни какой-нибудь отдельный человек, ни даже ребенок. Их будоражат только абстрактные понятия: Фольк, Ланд, Блют, Эрде. Абстрактное для них реально, реальность невидима. Они вне времени и пространства. Глядя сквозь настоящее, сквозь окружающую их действительность, они видят только черную бездну неизменного. И это имеет самые роковые последствия для всего живого.

Изначально в космосе летали лишь частички пыли, горячие пары водорода и ничего более. Так было, и скоро так будет. Мы — это только промежуток между двумя этими состояниями вселенной. Космический процесс убыстряется, сокращая жизнь, превращая живую материю либо в гранит, либо в метан. А эти безумцы активно способствуют этому. Они хотят быть движущей силой, а не жертвами истории. Они отождествляют себя с богом и верят в собственное могущество. И это главное их безумие. Они одержимы одной идеей, сверхидеей. Чего они не могут уразуметь — это беспомощности человека. Я слаб, и мал. Вселенной до меня нет никакого дела. Она не замечает меня. Я продолжаю вести незаметную жизнь. Но почему это плохо? Разве это не лучше? Кого боги замечают, того они уничтожают. Будь невелик, и ты избежишь ревности сильных”.

Отстегнув ремень, Бейнес проговорил:

— Мистер Лотце, я никогда никому еще не говорил: я — еврей. Понимаете?

Лотце взглянул на него с недоверием.

— Вы об этом никогда бы не догадались, потому что внешне я нисколько не похож на еврея. Я изменил форму носа, уменьшил свои сальные железы, кожа моя осветлена химически, изменена форма черепа. Короче, по внешним признакам я не могу быть разоблачен. Я вхож в самые высшие сферы нацистского общества и часто бываю там. Никто до сих пор меня не разоблачил.

Бейнес помолчал, потом как можно ближе придвинулся к Лотце и сказал так тихо, чтобы услышал только он:

— И там есть еще такие же, как я. Вы слышите? Мы не умерли. Мы все еще существуем и незаметно продолжаем жить.

Лотце был ошарашен.

— Служба безопасности…

— Эс Де может проверить мое досье, — перебил Бейнес. — Если вы захотите донести на меня, предупреждаю — у меня очень сильные связи. Некоторые мои друзья — арийцы, другие — такие же евреи — занимают высокие посты в Берлине. На ваш донос не обратят внимания, а я через некоторое время сам донесу на вас, и благодаря этим же моим связям вы окажетесь под Защитной опекой.

Он поклонился и твердой походкой двинулся по проходу вслед за другими пассажирами. Спустившись по трапу на продуваемое ветром взлетное поле, Бейнес неожиданно снова очутился рядом с Лотце.

— В сущности, — усмехнулся Бейнес, пристально глядя в глаза художника, — мне что-то очень не нравится ваша внешность, мистер Лотце, поэтому я не буду откладывать и напишу донос немедленно.

Он быстро зашагал вперед, оставив Лотце далеко позади.

У входа в вестибюль пассажиров ожидала толпа встречающих. Родственники, друзья. Многие из них приветственно махали руками, выглядывали из-за стоящих впереди, улыбались, внимательно вглядывались в лица, суетились. Несколько впереди стоял коренастый японец средних лет, одетый в изысканное английское пальто. А рядом с ним — японец помоложе, на лацкане пальто которого поблескивал значок Главного торгового представительства Империи.

“Это он, — догадался Бейнес. — Мистер Нобусуке Тагами явился, чтобы лично встретить меня”.

Слегка подавшись вперед, японец протянул руку.

— Герр Бейнес, добрый вечер.

— Добрый вечер, мистер Тагоми, — ответил Бейнес. Обменявшись рукопожатиями, они поклонились друг другу. Молодой японец тоже поклонился, глядя на них с сияющей улыбкой.

— Немного прохладно, сэр, на этом открытом поле, — проговорил мистер Тагоми. — В город мы полетим на вертолете представительства. Не возражаете? Или, может, вам нужно еще уладить какие-нибудь дела здесь? — заволновался японец.

— Мы можем отправиться прямо сейчас, — успокоил его Бейнес. — Я хоту только оформить номер в гостинице. Мой багаж…

— Об этом позаботится мистер Котомики, — прервал его мистер Тагоми. — Он поедет вслед за нами. Видите ли, сэр, в этом аэропорту всегда приходится дожидаться багажа целый час. Дольше, чем вы летели.

Мистер Котомики вежливо улыбался.

— Хорошо, — согласился Бейнес.

— Сэр, у меня для вас скромный сюрприз.

— Простите?

— Чтобы у вас сложилось приятное впечатление.

Мистер Тагами сунул руку в карман пальто и вынул оттуда небольшую коробку.

— Благодарю вас, — удивился Бейнес, принимая подарок.

— Почти полдня специальные эксперты проверяли верность выбора, — продолжал мистер Тагоми. — Это настоящий раритет умирающей культуры бывших Соединенных Штатов, редчайшая и прекрасно сохранившаяся реликвия, несущая на себе отпечаток давно минувших безоблачных дней.

Бейнес открыл коробку. В ней на черной бархатной подушечке лежали детские часы в виде головы Микки-Мауса.

“Что это — розыгрыш?” Он поднял глаза и увидел взволнованное и серьезное лицо мистера Тагоми. Нет, это никак не могло быть шуткой.

— Большое спасибо, — проговорил Бейнес. — Это действительно совершенно невероятно.

— Во всем мире сейчас найдется не более десятка настоящих часов Микки-Мауса выпуска тысяча девятьсот тридцать восьмого года, — самодовольно расхваливал мистер Тагоми, упиваясь произведенным впечатлением. — Ни один из известных коллекционеров не имеет подобного экземпляра, сэр.

Они вошли в здание аэропорта и по лестнице поднялись к вертолетной площадке.

Следовавший за ними мистер Котомики произнес:

— Харусаме ни нуроцуцу яне но томари кана…

— Что такое? — поинтересовался мистер Бейнес у мистера Тагоми.

— Старинная поэма, — объяснил мистер Тагоми, — периода Токугавы.

— Идет весенний дождь, и на крыше мокнет маленький детский мячик, — перевел Котомики.

Глава 4

Наблюдая за тем, как его бывший хозяин вперевалку проковылял по коридору в основное производственное помещение “Уиндем-Матсон Корпорейшн”, Френк Фринк подумал, что самым странным в Уиндем-Матсоне является то, что он совсем не похож на человека, владеющего фабрикой.

Он больше напоминал бездельника — завсегдатая злачных мест, пропойцу, которого отмыли в бане, дали новую одежду, побрили, постригли, напичкали витаминами и послали в мир с пятью долларами, чтобы он начал новую жизнь. У старика была болезненно настороженная, заискивающая, нервная, вызывающая сочувствие, манера держаться, как если бы он в каждом видел своего скрытого врага, ждал подвоха. Казалось, что он вынужден перед всеми вилять хвостом и всех ублажать. Эта его манера как бы говорила, все собираются меня облапошить.

В действительности же Уиндем-Матсон был чрезвычайно могущественен. Ему принадлежал контрольный пакет акций целого ряда предприятий, торговые фирмы, недвижимость, да еще и “Уиндем-Матсон Корпорейшн”.

Последовав за стариком, Френк распахнул дверь в цех. Там грохотали станки, которые он ежедневно видел в течение многих лет. Френк вдохнул воздух наполненный пылью; при тусклом освещении суетливо двигались люди — Фринк ускорил шаги.

— Эй, мистер Уиндем-Матсон! — позвал он.

Старик остановился возле человека с волосатыми руками — начальника цеха, по имени Эд Мак-Карти. Оба одновременно повернулись к Фринку.

— Очень жалко, Френк, но я уже ничего не могу сделать, не могу взять вас назад. Я уже нанял на ваше место человека, полагая, что вы не вернетесь. После всего того, что вы наговорили. — Маленькие черные глазки Уиндема-Матсона забегали.

Уклончивость была в крови у старика.

— Я пришел за своим инструментом и ни за чем более, — объяснил Фринк.

Его голос — он порадовался ему — был твердым и даже резковатым.

— Ну, посмотрим, — промямлил Уиндем-Матсон.

Хозяин не знал ничего определенного об инструменте Фринка и обратился к Эду Мак-Карти:

— Думаю, что это по вашему ведомству, Эд. Наверное, вы сможете уладить все, что касается Френка. У меня другие заботы.

Он взглянул на карманные часы.

— Знаете, Эд, Я побеседую с вами об этой накладной позже. Мне еще нужно кое-куда сбегать.

Он похлопал Эда Мак-Карти по руке и поспешил прочь, не оглядываясь.

— Ты снова собираешься работать? — спросил, помолчав, Мак-Карти.

— Да.

— Я горжусь тобой. Ты здорово вчера высказался.

— Я тоже страшно горд, — согласился Френк. — Но бог мой, я не смогу так же хорошо работать где-то в другом месте. — Он почувствовал себя беспомощным и будто побитым. — Ты ведь знаешь это.

Раньше они частенько обсуждали свои проблемы.

— Нет! — воскликнул Мак-Карти. — Ты справишься с проблемой не хуже любого другого на побережье. Я видел, как ты выдал деталь всего за пять минут, включая и чистовую полировку. Вот только сварка…

— А я никогда не утверждал, что могу варить, — отозвался Френк.

— А ты никогда не думал завести собственное дело?

Фринк, захваченный врасплох, застыл.

— Какое дело?

— Ювелирное.

— Да ну тебя, ради Христа!

— Заказы, оригинальные изделия, а продавать будут другие.

Мак-Карти отвел его в угол цеха подальше от шума.

— Тысячи за две ты смог бы снять небольшой подвал или гараж. Когда-то я рисовал эскизы женских сережек и кулонов. Помнишь ведь — настоящий модерн.

Взяв кусок наждачной бумаги, он стал рисовать, медленно и упрямо.

Заглянув ему через плечо, Фринк увидел эскиз браслета с орнаментом из расходившихся и переплетавшихся линий.

— А разве еще существует рынок ювелирных изделий? — поинтересовался Фринк.

Все, что он когда-либо видел, было традиционными изделиями из прошлого.

— Кому нужны современные американские украшения? Их не существует вовсе, во всяком случае теперь, после войны.

— Сам создай рынок, — сердито посоветовал Мак-Карти.

— Ты хочешь сказать, что и продавать я стану сам?

— Пусти их в розничную продажу через магазин, вроде… как он называется? На Монтгомери-стрит — большой шикарный магазин произведений искусства.

— Американские художественные промыслы, — уточнил Фринк.

Он никогда не заходил в магазины столь дорогие и фешенебельные, как этот, так же, как и подавляющее большинство американцев. Только у японцев было достаточно денег, чтобы покупать в подобных магазинах.

— Ты знаешь, что там продают? — спросил Мак-Карти. — И на чем наживают состояния? На тех чертовых серебряных пряжках для поясов из Нью-Мексико, которые делают индейцы. Всякий хлам, который производят для туристов. Это считается модным искусством.

Некоторое время Фринк разглядывал Мак-Карти, не решаясь открыть рот, а потом сказал:

— Я знаю, что они там продают. И ты тоже знаешь.

— Да, — согласился Мак-Карти.

Они оба знали, потому что оба имели к этому делу самое прямое отношение, и довольно давно.

Официально “Уиндем-Матсон Корпорейшн” занимался выпуском решеток из кованого железа для лестниц, балконов, каминов и в качестве декоративных украшений жилых зданий. Все изготовлялось по стандартным чертежам. Для каждого сорококвартирного дома штамповалось одно и то же изделие сорок раз подряд. С виду “Уиндем-Матсон Корпорейшн” была металлургическим предприятием. Но кроме этого, она занималась еще и другим делом, что и приносило настоящие прибыли.

Используя большое количество тщательно подобранных инструментов, материалов и оборудования, “Уиндем-Матсон Корпорейшн” непрерывным потоком выпускала подделки под американские изделия довоенного производства. Эти подделки осторожно, со знанием дела подбрасывались на оптовый рынок произведений искусства, наполняя реку подлинных вещей, собираемых по всему континенту. И так же, как при коллекционировании почтовых марок и монет, никто не мог определить фактический процент подделок, находящихся в обращении. И никто — в особенности торговцы, да и сами коллекционеры — не хотели этим заниматься.

Когда Фринк так неожиданно покинул место работы, на его верстаке остался наполовину законченный револьвер фирмы “Кольт” времен фронтира (освоения западных территорий). Он сам сделал отливку в собственного же изготовлениях формах и был занят ручной шлифовкой деталей. Рынок огнестрельного оружия времен Гражданской войны и фронтира благодаря Фринку, был неограниченным. “Уиндем-Матсон Корпорейшн” могла продать все, что производил Фринк.

Остановившись у своего верстака, Фринк взял еще необработанный, покрытый заусенцами шомпол револьвера.

“Еще дня три, и револьвер был бы закончен, — с сожалением подумал ок. — Приличная работа”. Эксперт, конечно, мог бы обнаружить подделку, но коллекционеры японцы не знали методов проверки подлинности изделия.

Насколько Фринку было известно, японцам и в голову не приходило хоть сколько-нибудь сомневаться в исторической подлинности вещей, продаваемых на Западном побережье как произведения искусств или народного творчества. Возможно, когда-нибудь такая мысль все-таки придет им в голову, и тогда пузырь лопнет, а вместе с ним лопнет и рынок подлинных изделий. Согласно закону Грешэма, подделки подрывают ценность подлинников. В этом, без сомнения, была причина отсутствия проверок: ведь, в конце концов, все оставались вполне довольны.

Фабрики и заводы, разбросанные по разным городам, выпускали продукцию и получали свою прибыль. Оптовики передавали вещи торговле, а хозяева магазинов выставляли их и рекламировали. Коллекционеры раскошеливались и, удовлетворенные, везли свои приобретения домой, чтобы произвести впечатление на любовниц, жен, коллег и друзей.

— Давно ты не пробовал сделать что-нибудь оригинальное? — спросил Мак-Карти.

Фринк пожал плечами.

— Много лет. Я могу скопировать все, что угодно, довольно аккуратно, но…

— Ты знаешь, о чем я думаю? Я думаю, что ты поддался внушению нацистов о том, что евреи не способны творить, что они могут заниматься лишь имитацией и торговлей, посредничеством.

Он безжалостно уставился на Френка.

— Может, так оно и есть, — согласился Френк.

— А ты попробуй. Сначала сделай эскизы. Или сразу поработай с металлом. Поиграй, как дети играют.

— Нет, — отрезал Фринк.

— Веры у тебя нет, — сказал Мак-Карти. — Ты ведь окончательно ее похоронил, верно? Веру в себя. Очень плохо. Потому что я убежден, ты в состоянии сделать это.

Он отошел от верстака.

“Да, очень плохо, — думал Фринк. — И тем не менее это правда. Я не могу по принуждению обрести веру или оптимизм. Хотя этот Мак-Карти — чертовски хороший начальник цеха. Он обладает способностью пришпорить человека, заставить его показать все свое умение, превзойти себя наперекор всему. Прирожденный руководитель. Почти ведь вдохновил меня, пусть хоть на мгновение, но стоило ему уйти, и энергия ушла в песок. Жаль, что я не захватил своего оракула. Можно было бы спросить у него совета, воспользоваться плодами его тысячелетней мудрости”. И тут Френк вспомнил, что экземпляр “Книги перемен” есть в комнате отдыха. Он прошел через цех в контору, а оттуда в комнату отдыха.

Усевшись на стул с пластиковым сиденьем и ножками из хромированных трубок, он записал свой вопрос на обратной стороне конверта: “Следует ли мне заняться частным бизнесом в области прикладного творчества, как мне только что советовали?” После этого он стал бросать монеты.

В последней строке выпала семерка, затем он определил вторую и третью. Нижнее трехстишье, как он определил, было Чиен. Все выглядело неплохо, потому что Чиен означало творчество. Затем строка четвертая с переходом на восьмерку: Джин. Строка пятая также дала переход на восьмерку, тоже Джин.

“Боже, — заволновался он, — еще одна строчка с указанием на Джин, и выйдет гексаграмма одиннадцать”.

Так, спокойно. Очень благоприятный исход. Или…

Руки его задрожали, звякнули монеты.

Строка Янг, и, следовательно, гексаграмма двадцать шесть. Та Чу — “Усмиренная сила величия”. И та, и другая строки были благоприятными, третьего не было. Он бросил три монеты.

Джин — значит, покой.

Открыв книгу, он прочел соответствующее разъяснение:

“Покой. Малое уходит.

Приближается нечто великое.

Большая удача. Успех”.

“Значит, я должен поступить так, как советует Мак-Карти. Завести свое маленькое дело”.

Осталось только определить скользящую строку. Он перевернул страницу. Какой там текст?

Он не мог вспомнить, но скорее всего благоприятный, потому что сама гексаграмма была очень удачной: союз небес и земли. Однако первая и последняя строки были за пределами шестиугольника.

Глаза его нашарили нужное место:

“Стена рушится назад в ров. Сейчас не нужна армия. Пусть твои повеления будут известны в твоем городе. Упрямство ведет к унижению”.

Полное банкротство! Он вскричал от ужаса. Дальше следовал комментарий:

“Перемена, о которой упоминалось в центре гексаграммы, уже начала осуществляться. Стена города погружается назад в ров, из которого она была воздвигнута, близится час гибели”.

Это было, без всякого сомнения, одно из самых страшных разъяснений в книге, содержащей более трех тысяч строк. А вот суждение гексаграммы тем не менее было хорошим.

Так чему же следовать? Почему такое огромное противоречие? Такого с ним еще не случалось. В одном пророчестве смешались и большая удача, и гибель. Это что-то сверхъестественное! “Я, должно быть, нажал одновременно на две кнопки”, — решил Френк.

Черт, но ведь случиться должно или то, или другое. А вместе? Разве может одновременно выпасть и большая удача, и гибель?

Или… может быть, ты…

Ювелирный бизнес завершится полным успехом — суждение относится именно к нему. А вот чертова скользящая строка. Она относится к чему-то более глубокому, она указывает на какую-то катастрофу в будущем, возможно, и не связанную с ювелирным делом.

“Но тем не менее мне уготована зловещая судьба. Война! — решил он. — Третья мировая! Два миллиарда будут убиты, нашу цивилизацию сотрут с лица Земли. Водородные бомбы градом падут на нас. Ну и ну! — выдохнул Фринк. — Что же происходит? Неужели я буду как-то причастен к ее возникновению? Или другой какой-нибудь бедолага, которого я даже не знаю? Или мы все будем виноваты в этом? Во всем виноваты физики с их теорией синхронности, по которой каждая частица неразрывно связана со всеми остальными: любая случайность может нарушить равновесие во Вселенной. И жизнь превратится в забавную шутку, над которой некому будет посмеяться. Я открываю книгу и читаю отчет о будущих событиях, которые сам бог затеял по рассеянности и о которых хотел бы забыть. А кто я есть? Стоит ли меня принимать во внимание? Мне нужно забрать свои инструменты и электрооборудование у Мак-Карти, открыть мастерскую и заняться своим пустячным бизнесом, не обращая никакого внимания на это последнее жуткое предсказание, работать, творить по своему собственному разумению до самого конца, стараться изо всех сил, пока не рухнут стены вокруг нас во всем мире. Вот о чем поведал мне оракул. Злой рок скоро уничтожит нас всех, так или иначе, но пока у меня есть чем заняться. Я должен воспользоваться своей головой, своими руками. Суждение относилось только лично ко мне, а последняя строка — ко всем. Слишком уж ничтожен я сам по себе, могу только прочесть то, что написано, поднять взор к небу и склонить голову, а затем упорно трудиться, как если бы я ничего не знал из того, что ждет меня впереди. Оракул не ожидает от меня ничего иного, не предполагает, что я начну бегать туда-сюда по улицам и вопить что есть мочи, привлекая внимание прохожих. А может ли кто-нибудь из нас изменить ситуацию? Все мы вместе, или кто-то по-настоящему великий, или кто-то по-настоящему счастливый сможет оказаться в нужном месте. Совершенно случайно, в результате слепой удачи. И вся наша жизнь, вся наша планета висят на волоске”.

Закрыв книгу, Фринк вышел из комнаты отдыха в цех. Увидя Мак-Карти, он махнул ему рукой, дав понять, что им нужно продолжить разговор.

— Чем больше я думаю об этом, — произнес Фринк, тем больше мне нравится твоя затея.

— Прекрасно, — обрадовался Мак-Карти. — Теперь слушай. Тебе нужно сделать вот что. Ты должен достать деньги у Уиндема-Матсона. — Он подмигнул Фринку. — Я придумал, каким образом. Я тоже собираюсь бросить эту работу и присоединиться к тебе. Ты видел мои эскизы? Разве они плохи? Ведь хорошие же, я знаю.

— Конечно, — подтвердил Фринк, несколько смутившись.

— Давай встретимся вечером после работы, — предложил Мак-Карти, — у меня дома. Приходи часов в семь, пообедаешь со мной и с Джоанной, если только вытерпишь мою ребятню.

— О’кей, — согласился Фринк. Мак-Карти хлопнул его по плечу и отошел.

“За эти десять минут я проделал большой путь”, — проговорил Фринк самому себе.

Страха и тревоги уже не было, оставался только азарт.

“Все произошло так быстро, — размышлял он, подойдя к своему верстаку и собирая инструменты. — Наверное, важные перемены так и происходят. Появляется благоприятная возможность… Всю жизнь я ждал этого. Когда оракул говорил: “Что-то должно быть достигнуто”, он именно это и имел в виду. Время поистине великое. Какое сейчас время? Именно в этот момент? Оракул предсказывает, что надвигается “Усмиренная Сила Величия”. Джин становится Янгом. Все движется. Строка скользит, и появляется новое мгновение. Я так спешил, что не заметил этого, возможно, ошибся, выхватив взглядом не то место. Держу пари, что именно поэтому я и наткнулся на эту жуткую строку, и благоприятная гексаграмма стала зловещей. Какой же я осел!”

Однако, несмотря на свое возбуждение и оптимизм, он не мог просто взять и выбросить из головы эту строку.

“И все же, — усмехнулся Фринк, — придется постараться. Вдруг до вечера удастся забыть о ней, будто и ничего не случилось. Да, я почти уверен, потому что это совместное с Эдом предприятие действительно может вылиться в нечто крупное. Я уверен, что у него безошибочный нюх. Да и я еще не сказал последнего слова. Сейчас я ничего из себя не представляю, но если я смогу провернуть всю эту затею, то, может быть, мне удастся вернуть Юлиану. Я знаю, что ей нужно, она заслуживает человека, имеющего вес в обществе, а не какого-то там чокнутого. Когда-то, в прежние времена, мужчины были мужчинами. Тогда, до войны, а сейчас… Неудивительно, что она скитается, уходит от одного мужчины к другому, ищет что-то и совсем забыла, что она женщина и каково ее предназначение. Но я — то знаю, и эта затея Мак-Карти — что бы там ни было — поможет мне ради нее добиться успеха”.

* * *

Роберт Чилдан закрыл свой магазин на обед. Обычно он обедал в кафе напротив и покидал магазин не более чем на полчаса, а сегодня хватило и двадцати минут. Неприятные и тяжелые воспоминания о встрече с мистером Тагоми и персоналом торгового представительства совершенно испортили ему аппетит.

Возвратившись в магазин, он твердо сказал себе: пора менять тактику и, не отвлекаясь на телефонные вызовы, все дела устраивать в магазине.

На визит к Тагоми сегодня ушло около двух часов, это очень много. И прошло полдня, а он продал всего одну вещь — эти часы с Микки-Маусом — довольно дорогой предмет, но…

Чилдан открыл дверь магазина, поставил на цепочку, чтобы она не хлопала, и вошел в подсобку повесить пальто.

Когда он вновь появился, то обнаружил в магазине покупателя. Белого. “Ну и ну, — удивился он. — Сюрприз”.

— Добрый день, сэр, — сказал Чилдан. Он слегка поклонился. Вероятно, какой-нибудь пинки. Худой, довольно смуглый, хорошо, по моде одетый, а держится скованно, и лицо поблескивает от пота.

— Добрый день, — пробормотал посетитель, осматривая витрины.

Затем он неожиданно подошел к прилавку, из внутреннего кармана пальто достал небольшой кожаный футляр для визитных карточек и выложил разноцветную, изысканно отпечатанную карточку.

На карточке была эмблема Империи и воинские знаки отличия. Военно-морской флот. Адмирал Харуша. Роберт Чилдан с волнением рассматривал ее.

— Корабль адмирала, — объяснил незнакомец, — в настоящее время находится в заливе Сан-Франциско. Авианосец “Сискаку”.

— О, — отозвался Чилдан.

— Адмирал Харуша впервые на Западном побережье. У него масса пожеланий, и среди них — посетить ваш знаменитый магазин. На родных островах много говорят об “Американских художественных промыслах”.

Чилдан поклонился, еле сдерживая свой восторг.

— Однако, — продолжал мужчина, — из-за большого количества наученных встреч адмирал не сможет нанести персональный визит в ваш уважаемый магазин. Поэтому он послал меня. Я — его поверенный.

— Адмирал — коллекционер? — поинтересовался Чилдан.

Мысли его лихорадочно работали.

— Он — любитель искусств. Он истинный знаток, но не коллекционер. То что он хочет, предназначено для подарков, а именно: он желает преподнести каждому офицеру своего корабля какой-нибудь ценный исторический предмет, что-либо из легкого стрелкового оружия времен легендарной американской Гражданской войны. — Немного помолчав, мужчина добавил: — Всего на корабле двенадцать офицеров.

“Двенадцать пистолетов времен Гражданской войны! Это стоит почти десять тысяч долларов”, — прикинул про себя Чилдан.

Он затрепетал.

— Насколько известно, — продолжал поверенный адмирала, — в вашем магазине продаются такие бесценные старинные предметы, буквально сошедшие со страниц американской истории и, увы, слишком быстро исчезающие в бездне времени.

Подбирая слова самым тщательным образом — позволить себе упустить такой случай, совершить хотя бы одну малейшую оплошность было непростительно, — Чилдан начал:

— Да, правда. Я располагаю наилучшим в Тихоокеанских Соединенных Штатах ассортиментом оружия времен Гражданской войны. Я буду счастлив оказаться полезным адмиралу Харуша. Должен ли я собрать эту прекрасную коллекцию и привезти на борт “Сискаку”? Может, к вечеру?

— Нет. Я произведу осмотр здесь.

Двенадцать. Чилдан стал подсчитывать в уме. У него сейчас не было двенадцати, у него хранилось только три. Но он смог бы приобрести необходимое количество, если повезет, в течение недели, используя различные каналы, в том числе и авиапочту с Востока, и связи среди местных оптовиков.

— Вы, сэр, — задал вопрос Чилдан, — хорошо разбираетесь в таком оружии?

— Сносно, — признался мужчина. — У меня есть небольшая коллекция ручного оружия, включая крохотный потайной пистолет в виде костяшки домино. Приблизительно тысяча девятьсот сорокового года.

— Прелестная вещица, — согласился Чилдан и направился к сейфу, где хранились пистолеты. Нужно было показать их поверенному адмирала Харуша.

Когда он вернулся, покупатель выписывал чек. Увидев Чилдана, он оторвался от своего занятия и проговорил:

— Адмирал желает уплатить вперед. Задаток в размере пятнадцати тысяч долларов Тихоокеанских Штатов Америки.

Комната поплыла перед глазами Чилдана.

Однако ему удалось сохранить спокойствие, даже придать себе несколько безразличный вид.

— Как пожелаете. В этом нет необходимости — простая формальность. — Поставив кожаную, с фетровыми накладками, коробку на прилавок, он пояснил: — Вот исключительно интересный экземпляр — кольт сорок четвертого калибра, выпуска тысяча восемьсот шестидесятого года, — он открыл коробку, — черный порох и пули. Такие поставлялись в армию США. Парни в голубых мундирах носили это оружие при себе, например, во время второго похода на Юг.

Поверенный весьма продолжительное время изучал оружие. Наконец, подняв глаза, холодно произнес:

— Сэр, это подделка.

— А? — ничего не понял Чилдан.

— Возраст этого образца не более шести месяцев. Сэр, представленный вами предмет — подделка. Я глубоко сожалею. Но смотрите. Вот это дерево рукоятки подвергнуто искусственному старению с помощью химикатов. Стыдно. Он отложил револьвер.

Чилдан поднял его и безмолвно повертел в руках. Он не мог ничего сообразить, ничего сказать. Наконец он вымолвил:

— Этого не может быть.

— Имитация подлинного исторического оружия. Ничего более. Я боюсь, сэр, что вас обманули. Наверное, какой-нибудь недобросовестный агент. Вы должны заявить об этом в полицию Сан-Франциско.

Мужчина поклонился.

— Я весьма сожалею. Возможно, у вас есть и другие подделки. Может быть, вы, сэр, владелец и продавец таких изделий, не в состоянии отличить фальшивки от подлинника?

Наступила пауза.

Протянув руку, посетитель взял наполовину заполненный чек, положил его в карман и спрятал авторучку.

— Очень жаль, сэр, но я определенно не могу вести дела с “Американскими художественными промыслами”. Адмирал Харуша будет разочарован. Но войдите и вы в мое положение.

Чилдан не отрывал взгляда от револьвера.

— До свидания, сэр, — попрощался мужчина. — Последуйте, пожалуйста, моему скромному совету, наймите какого-нибудь эксперта, чтобы он мог осматривать ваши приобретения. Ваша репутация… Я уверен, что вы понимаете.

— Сэр, если бы вы могли, пожалуйста… — промямлил Чилдан.

— Не волнуйтесь, сэр. Я никому не расскажу об этом. Я сообщу адмиралу, что, к сожалению, ваш магазин был сегодня закрыт. — Мужчина остановился у двери. — Ведь мы оба все-таки белые.

Еще раз поклонившись, он удалился.

Оставшись один, Чилдан продолжал держать револьвер в руках.

“Этого не может быть, — думал он. — Но это произошло. Господь всемогущий на небесах! Я уничтожен! Я потерял пятнадцать тысяч долларов! И мою репутацию, если это выплывет наружу. Если бы только этот человек, поверенный адмирала Харуша, оказался не болтлив! Я покончу с собой! Я потеряю этот магазин. Я не смогу продолжать, это факт. С другой стороны, может быть, этот человек заблуждается, может, он лжет. Он подослан “Историческими предметами Соединенных Штатов Америки”, чтобы меня убрать. Или “Первоклассными произведениями искусства”. В любом случае, кем-нибудь из конкурентов. Револьвер, без сомнения, подлинный. Как мне подтвердить это?” — Чилдан напряг память. — Ага. Я отдам его на проверку в Калифорнийский университет, в отдел экспертизы. Там должны быть знакомые. Один раз уже такой вопрос всплывал. Подозрение на подделку старинного мушкета”.

Торопясь, он дозвонился до одного из городских агентов по доставке и потребовал, чтобы ему немедленно прислали рассыльного.

Затем он завернул револьвер и написал записку в университетскую лабораторию с просьбой установить дату изготовления оружия и как можно скорее позвонить ему по телефону.

Прибыл рассыльный. Чилдан передал ему записку и пакет с адресом велел нанять вертолет. Рассыльный ушел, а Чилдан принялся нервно расхаживать взад и вперед по магазину. Из университета позвонили в три часа.

— Мистер Чилдан, вы хотели проверить подлинность револьвера: состоял ли на вооружении этот кольт сорок четвертого калибра образца тысяча восемьсот шестидесятого года?

Наступила пауза, во время которой Чилдан в страхе сжимал в руке телефонную трубку.

— Вот протокол лаборатории. Это копия, выполненная посредством литья в пластмассовую форму, кроме рукоятки, вытесанной из ореха. Серийные номера деталей подделаны. Как бурая, так и синяя поверхности деталей затвора получены посредством современной быстродействующей технологии. Весь револьвер подвергнут искусственному старению, с тем чтобы он производил впечатление долго бывшего в употреблении оружия.

— Человек, принесший его мне для оценки… — перебил Чилдан.

— Скажите ему, что его надули, — посоветовал сотрудник лаборатории. — Хотя и весьма искусно. Работа очень хорошая, выполнена истинным умельцем. Только взгляните, у настоящего оружия детали со временем приобретают синеватый оттенок. Здесь же добились того же результата с помощью заворачивания в кусок кожи и последующего нагрева в атмосфере цианистых паров. Это очень сложный технологический процесс с точки зрения современной техники, но он выполнен очень добротно и в прекрасно оборудованной мастерской. Мы обнаружили частицы порошков, применявшихся при шлифовке и полировке, причем весьма необычных. Мы сейчас не можем еще доказать, но есть уверенность, что существует целая отрасль промышленности, выпускающая такие подделки. Она безусловно реально существует. Мы довольно часто сталкиваемся с подобными изделиями.

— Да нет, вряд ли, — медленно проговорил Чилдан. — Это только слухи. Я могу с полной уверенностью сказать, что здесь вы заблуждаетесь. — И вдруг закричал в трубку, преисполненный благородного негодования: — Мне-то уж с моей работой это было бы доподлинно известно! Как вы думаете, зачем я послал вам сегодня этот револьвер? Потому что мне сразу же показалось, что это подделка. У меня многолетний опыт! А такие подделки очень редки, их можно расценивать просто как шутку, как чью-то неосторожную шалость. — Переведя дух, он закончил: — Благодарю вас за то, что вы подтвердили мои собственные опасения. Пришлите счет на мое имя. Спасибо.

Положив трубку, он тут же разыскал накладные. Как револьвер попал к нему? От кого?

Как выяснилось, револьвер прислала одна из крупнейших компаний оптовых поставщиков Сан-Франциско — компания Рея Келвина, на улице Ван-Несс. Чилдан набрал номер.

— Мне нужно поговорить с мистером Келвином, — потребовал он. Голос его окреп.

Вскоре послышалось сердитое, очень недовольное: “Да?”

— Это Боб Чилдан. “Американские художественные промыслы”. Монтгомери-стрит. Рэй, у меня к вам одно очень тонкое, деликатное дело. Я хотел бы встретиться сегодня лично, в любое время и в любом месте Прошу вас серьезно отнестись к моей просьбе!

К своему удивлению, он обнаружил, что снова повысил голос.

— О’кей, — спокойно согласился Рэй Келвин. — В четыре, в моей конторе.

— Никому не говорите, это строго между нами.

Чилдан с такой яростью бросил трубку, что аппарат чуть не свалился на пол.

До выхода оставалось еще полчаса. Он отчаянно метался по магазину, все более осознавая свою беспомощность. Что делать?

Идея! Чилдан кинулся к телефону и быстро связался с редакцией газеты “Геральд” на Маркет-стрит.

Ответил приятный женский голос.

— Скажите, пожалуйста, — любезно обратился Чилдан, — стоит ли на рейде в гавани авианосец “Сискаку”, и если да, то давно ли? Я был бы признателен вашей уважаемой газете за эту информацию.

Мучительное ожидание, затем снова голос девушки.

— Согласно нашей справочной службе, “Сискаку” лежит на дне Филиппинского моря, — сообщила она, еле сдерживая смех. — Он был потоплен американской подводной лодкой в тысяча девятьсот сорок пятом году. У вас еще будут к нам вопросы, сэр?

Очевидно, в редакции высоко оценили эту сумасбродную выходку.

Чилдан положил трубку. Авианосца “Сискаку” не существует вот уже семнадцать лет, вероятно, так же, как и адмирала Харуши. Его “поверенный” — мошенник, но тем не менее… он прав: кольт сорок четвертого калибра оказался подделкой.

Чилдан никак не мог уловить смысла этой игры.

Возможно, этот человек — какой-нибудь делец, которому захотелось завладеть рынком стрелкового оружия времен Гражданской войны. Будучи компетентным собирателем в этой области, он распознал подделку. Он — профессионал из профессионалов. Простой коллекционер ничего бы не заметил.

У Чилдана отлегло от сердца. Значит, немногие смогли бы обнаружить обман, скорее всего, вообще никто не в состоянии этого сделать. И вряд ли посетитель поделится с кем-то еще своим открытием.

Плюнуть на это дело?

Поразмыслив, Чилдан решил, что не стоит спешить с выводом.

Нужно тщательно все проверить, и прежде всего вернуть деньги, потребовать от Рэя Келвина возмещения. Нужно также договориться с лабораторией насчет экспертизы всего остального. Страшно предположить, что многие из его товаров — не подлинники!

Чилдан помрачнел. Выход один. Нужно идти к Рзю Келвину, припереть его к стенке, докопаться до истины. Возможно, он виновен, а может быть, и нет. В любом случае необходимо отказать ему в дальнейших торговых сделках.

“Он будет вынужден смириться с потерей денег, — решил Чилдан. — Он, а не я. Если же он не захочет, то я свяжусь с другими владельцами антикварных магазинов, расскажу им обо всем и погублю его репутацию. С какой стати я должен один за все отдуваться? Пусть отвечают те, кто повинен в этом, пусть сами расхлебывают кашу, которую заварили. Но проделать это надо с особой секретностью, все должно быть чисто конфиденциально”.

Глава 5

Телефонный звонок Рэя Келвина озадачил Уиндема-Матсона. Он долго не мог понять, что произошло. Келвим позвонил в половине двенадцатого вечера, когда Уиндем-Матсон развлекался с девицей, давней своей подругой в номере отеля “Муромачи”.

— Поймите, мой друг, — торопливо объяснял Келвин, — мы отсылаем обратно последнюю партию товара, полученную от ваших людей. Я отослал бы и всю ту дрянь, которую вы подсунули мне раньше, но мы уже оплатили ее полностью. Кроме этой последней партии. Присланный вами счет датируется восемнадцатым мая.

Разумеется, Уиндем-Матсон хотел знать причину.

— Вся партия состоит из паршивых подделок.

— Но вы же знали об этом. Я имею в виду то, Рэй, что вы всегда были осведомлены об истинном положении дел.

Уиндем-Матсон окинул взглядом комнату: его девица куда-то исчезла, наверное, пошла в ванную комнату.

— Я знал, что это подделки, — согласился Келвин. — Я говорю не об этом. Я имею в виду их вшивое качество. Меня на самом деле совсем не интересует, действительно ли каждый из присылаемых вами револьверов времен Гражданской войны. Все, что меня заботит, так это то, чтобы каждый предмет в вашем наборе, будь то кольт сорок четвертого калибра или что-то подобное, соответствовал определенным стандартам. Вам известно, кто такой Роберт Чилдан?

— Да, — сказал Уиндем-Матсон, что-то смутно припоминая, хотя в это мгновение и не знал точно, кому принадлежит эта фамилия. Наверное, какой-то шишке.

— Он был сегодня у меня в конторе. Я звоню не из дома, а из конторы; после его визита мы еще до сих пор разбираемся. Так вот, он пришел и долго бушевал по этому поводу. Он прямо-таки взбесился, его трясло. Будто бы какой-то его солидный клиент, японский адмирал, зашел сам или велел зайти своему поверенному. Чилдан говорил о заказе на двадцать тысяч, но это скорее всего преувеличение. Во всяком случае, точно известно, и тут у меня нет причин сомневаться, что пришел японец, захотел совершить покупку, один лишь раз взглянул на образец, состряпанный вашими людьми, увидел, что это подделка, положил свои деньги в карман и удалился. Что вы скажете на это?

Уиндем-Матсон сразу не нашелся, что ответить, но про себя отметил, что это, вероятно был Фринк или Мак-Карти. Они ему угрожали, и вот результат.

Его охватил суеверный ужас.

Эти двое, как они сумели откопать экземпляр, сделанный еще в феврале прошлого года? Он допускал, что они могут пойти в полицию, или в редакцию газеты, или даже обратиться к марионеточному правительству этих пинки в Сакраменто. Конечно, он сам породил все это. Жуть. Он что-то лепетал Келвину, одно и то же, бессчетное число раз, и в конце концов бессмысленный разговор иссяк.

Тут только он заметил Риту и приял, что она слышала почти весь их разговор. Она нетерпеливо ходила по комнате в черной шелковой комбинации с распущенными длинными волосами, свободно падавшими на обнаженные, слегка тронутые веснушками плечи.

— Позвони в полицию, — предложила она.

“Что ж, — подумал он, — вероятно, дешевле будет предложить им тысячи две, может, чуть больше. Они возьмут. Мелкие людишки, вроде них, столь же мелко и мыслят. Для них это будет целым богатством. Они вложат деньги в свой новый бизнес, потратят и через месяц полностью прогорят”.

— Нет, — ответил он.

— Почему нет? Вымогательство — это преступление.

Ей трудно было объяснить. Он привык платить людям, это было частью накладных расходов, вроде платы за услуги, оказываемые фирме. Если сумма была не очень велика. Но в чем-то девушка была права. Он погрузился в мысли.

“Я дам им эти две тысячи. Но это не все. Я свяжусь с одним знакомым в отделе гражданства, инспектором полиции. Пусть там внимательно посмотрят досье на Фринка и Мак-Карти, может удастся обнаружить что-нибудь полезное. Так что если они снова попытаются меня шантажировать, я приберу их к рукам. Кто-то говорил мне, что Фринк изменил фамилию, сделал пластическую операцию. Достаточно об этом уведомить германское консульство в Сан-Франциско. Обычное дело. Консул потребует у японских властей его выдачи.

Как только этого извращенца переведут через демаркационную линию, его тут же отправят в душегубку или в один из тех лагерей в штате Нью-Йорк, которые, я думаю, еще сохранились. А там есть печи”.

— Меня удивляет, — проронила девушка, — что кто-то смеет шантажировать такого человека, как вы.

Она взглянула на него.

— Что ж, вот что я тебе скажу, — произнес он. — Весь этот проклятый бизнес, связанный с историей, — абсолютная чушь. Эти японцы — дубины. И я это докажу.

Он встал, прошел в свой кабинет и сейчас же появился оттуда с двумя зажигалками, положив их на кофейный столик.

— Взгляни. Они кажутся совершенно одинаковыми, правда? Так вот, одна из них — настоящая реликвия. — Он улыбнулся. — Возьми их. Пойдем дальше. На рынке коллекционеров стоимость одной из них, возможно, тысяч сорок или пятьдесят.

Девушка осторожно взяла в руки обе зажигалки и принялась их рассматривать.

— Неужели ты не видишь разницы? — он шутливо ее подзадоривал. — Одна из них отмечена печатью времени. Она находилась в кармане Франклина Делано Рузвельта, когда на него было совершено покушение, а другая… Одна имеет историческое значение, и еще черт знает какое. Так же, как и другие вещи, бывшие при нем. Другая не имеет никакого исторического веса. — Он продолжал подзадоривать: — Ты не можешь сказать, какая из них представляет ценность? Вокруг нее нет никакого ореола или некоей ауры.

— Вот здорово! — воскликнула девушка. Ома широко раскрыла глаза.

— Это и в самом деле правда, что одна из них была у него в тот день?

— Конечно. И я знаю, какая именно. Теперь понимаешь суть того, что я тебе говорю? Все это жуткое жульничество, они надувают сами себя. Не имеет значения, что какой-то револьвер был в известной битве, ну скажем, при Геттисберге, внешне он совсем не изменился, остался точно таким же, будто его там и не было. И только знание об этом — здесь! — Он постучал себя по лбу. — Это в мозгу, а не в железке. Когда-то я сам был коллекционером. Фактически из-за этого я и занялся бизнесом. Я собирал почтовые марки. Английских колоний.

Рита стояла у окна, сложив на груди руки, и смотрела на огни центрального района Сан-Франциско.

— Мать и отец часто утверждали, что мы бы не проиграли войну, если бы он был жив, — проронила она.

— О’кей, — продолжал Уиндем-Матсон. — Теперь предположим, что в прошлом году канадское правительство или кто-то там еще, неважно, находит матрицы, с которых печатали старые марки, и хороший запас типографской краски…

— Я не верю, что какая-то из этих зажигалок принадлежала Франклину Рузвельту, — прервала его девушка.

Уиндем-Матсон расхохотался.

— Так в этом-то как раз и весь смысл моих рассуждений! Я должен тебе доказать подлинность вещи с помощью каких-то бумаг. Поэтому-то все это и является надувательством, массовым самообманом: ценность вещи доказывает бумага, а не сам предмет!

— Покажите мне эту бумагу.

— Пожалуйста.

Уиндем-Матсон вскочил и снова ушел в кабинет, где снял со стены вставленный в рамку сертификат Смитсоновского института. Документ и зажигалка обошлись ему в целое состояние, но они стоили того, так как это давало ему возможность доказывать свою правоту, утверждая, что слово “подделка”, по сути, ничего не значит.

— Кольт сорок четвертого калибра есть кольт сорок четвертого калибра, — обратился он к девушке, выходя из кабинета. — Речь здесь идет о размере отверстия дула, о форме, о дальности и меткости стрельбы, а не о том, когда он сделан. Речь идет о…

Рита протянула руку. Он передал ей документ.

— Значит, вот эта подлинная, — сказала она наконец.

— Да, именно эта.

— Мне, пожалуй, пора уходить, — прошептала девушка. — Мы еще встретимся с вами в другой раз.

Она положила на столик документ и зажигалку и прошла в спальню, где оставила одежду.

— Зачем?! — вскричал он взволнованно, последовав за ней. — Ты же знаешь, что сейчас мы в полной безопасности: жена вернется через несколько недель. Я же объяснил тебе ситуацию. У нее отслоение сетчатки.

— Не в этом дело.

— Тогда в чем же?

— Пожалуйста, вызови мне педикеб, — попросила Рита, — пока я оденусь.

— Я сам отвезу тебя, — сердито предложил он.

Рита одевалась, Уиндем-Матсон молча бродил по номеру. Он понял, что прошлое вызывает у людей печаль, видя задумчивый, погруженный в себя, даже несколько угнетенный вид девушки. “Черт! Зачем это я решил привести именно этот пример? Но ведь она такая молоденькая — я думал, что ей вряд ли известно это имя”.

Возле книжного шкафа она остановилась.

— Вы читали это? — спросила, вытаскивая книгу.

Прищурившись, Уиндем-Матсон взглянул.

Мрачная обложка. Роман.

— Нет, — ответил он. — Это купила жена. Она много читает.

— Вам бы следовало прочесть эту книгу.

Все еще чувствуя разочарование, он посмотрел на название. “Саранча садится тучей”.

— Это одна из тех, запрещенных в Бостоне, книг? — спросил он.

— Она запрещена всюду в Соединенных Штатах и, конечно, в Европе.

Рита подошла к двери и повернулась, ожидая его.

— Я слышал об этом Готорне Абендсене.

На самом деле он впервые столкнулся с этой фамилией. Единственное, что он знал об этой книге, это то, что сейчас она очень популярна. Еще одна причуда, еще один пункт массового помешательства. Он поставил книгу на место.

— На беллетристику у меня нет времени. Я слишком занят работой.

“Секретарши читают эту дрянь, лежа дома в постели, перед тем как уснуть, — подумал он язвительно. — Это их возбуждает. Вместо того, чтобы заняться чем-нибудь настоящим, чего они боятся, а на самом деле страстно желают”.

— Одна из этих любовных историй? — спросил он сердито, открывая дверь в коридор.

— Нет, — пояснила она. — О войне.

Пока они шли к лифту, девушка объяснила:

— Он пишет то же самое, что говорили мои родители.

— Кто? Этот Абендсен?

— Его теория вот в чем: если бы не этот убийца Джо Зангара, то Рузвельт вытянул бы Америку из депрессии и вооружил бы ее так, что…

Она замолчала, так как у лифта стояли люди.

Когда они ехали по ночному городу в “Мерседес-бенце” Уиндема-Матсона, девушка продолжала рассказ.

— Согласно теории Абендсена, Рузвельт должен был быть ужасно сильным президентом, таким же сильным, как Линкольн. Он показал себя за тот год, пока находился у власти. Об этом свидетельствуют все его начинания и планы. Книга, конечно, не документ. Я имею в виду то, что она написана как роман. Действие развивается так: Майами, он продолжает править страной, и в тысяча девятьсот тридцатом году его переизбирают, так что он президент до тысяча девятьсот сорокового года, когда война уже началась. Не понимаете? Он все еще президент, когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу. И он все это видит. Он заставляет Америку стать сильной. Гарнер был на самом деле дрянным президентом. Во многом из того, что произошло, повинен именно он. А затем, в тысяча девятьсот сороковом году, вместо избранного демократами Бриккера…

— Это согласно Абендсену, — прервал ее Уиндем-Матсон.

“Боже, — подумал он, взглянув на сидевшую рядом девушку, — прочтут какую-то книжонку и вот разглагольствуют!”

— Его гипотеза состоит в том, что в тысяча девятьсот сороковом году вместо сторонников политики невмешательства Бриккера президентом стал Рексфорд Тагвелл.

Чистое хорошенькое лицо Риты, освещенное уличными огнями, раскраснелось от волнения, глаза расширились, она говорила, размахивая руками.

— Он стал активно продолжать антифашистскую линию Рузвельта, поэтому Германия побоялась прийти на помощь Японии в тысяча девятьсот сорок первом году. Она не выполнила условия договора. Понимаешь?

Повернувшись к нему, крепко вцепившись в плечо, она почти что крикнула ему в ухо:

— Поэтому Германия и Япония проиграли войну!

Он рассмеялся.

Глядя на него, пытаясь отыскать что-то в его глазах — он не мог понять, что именно, да к тому же ему еще приходилось следить за дорогой, — Рита произнесла:

— Это совсем не смешно. Могло же получиться так, что Соединенные Штаты расколотили бы японцев и…

— Как? — поинтересовался он.

— Он как раз все это и изложил.

Она на мгновение замолчала.

— В форме романа. Естественно, там масса увлекательного, иначе люди бы не читали эту книгу. Там есть и герои — очень интересный поворот; существуют двое молодых людей, парень служит в американской армии, девушка… Президент Тагвелл оказывается очень ловким политиком. Он прекрасно понимает, что замышляют японцы, — продолжала она взволнованно. — Об этом авторе можно спокойно говорить: японцы не препятствуют распространению его книги в стране. Я где-то прочла, что многие из них ее читали. Она популярна на Родных Островах и вызвала кучу толков и пересудов.

— Послушай, а что он говорит о Пирл-Харборе?

— Президент Тагвелл был настолько предусмотрителен, что велел всем кораблям выйти в море. Поэтому флот Соединенных Штатов не был уничтожен.

— Понятно.

— Поэтому никакого Пирл-Харбора и не было. Они напали, но всего, что им удалось, — это утопить несколько мелких суденышек.

— Она называется? “Саранча…” — как там?

— “Саранча садится тучей”. Это цитата из Библии.

— Значит, Япония потерпела поражение, потому что не было Пирл-Харбора? Но послушай! — крикнул Уиндем-Матсон. — Никакие события, подобные тем, которые пригрезились этому парню, вроде города на Волге, смело названному Сталинградом, никакая оборона не смогла бы добиться большего, чем некоторая отсрочка окончательной развязки. Ничто не могло повлиять на нее. Слушай. Я встречался с Роммелем в Нью-Йорке, когда был там по делам, в тысяча девятьсот сорок третьем году.

Фактически Уиндем-Матсон всего лишь раз, да и то издали, видел военного губернатора США на приеме в Белом доме.

— Какой человек! Какое достоинство и выправка! Я знаю, что говорю, — закончил он.

— Да, было ужасно, — сказала Рита, — когда на место Роммеля пришел этот мерзавец Ламмерс. Вот тогда-то и начались эти повальные убийства и эти концентрационные лагеря.

— Они существовали и тогда, когда губернатором был Роммель.

Рита махнула рукой.

— Но это скрывалось. Может, эти бандиты из СС и тогда творили всякие беззакония, но он не походил на остальных, он напоминал прежних прусских военных. Суровый…

— Я скажу тебе, кто на самом деле хорошо поработал в Штатах, — остановил ее Уиндем-Матсон. — Кто больше всех сделал для возрождения экономики. Альберт Шпеер, а не Роммель и не организация Тодта. Шпеер был лучшим из тех, которых партия направила в Северную Америку. Это он добился, чтобы все эти заводы, тресты и корпорации — все-все — снова заработали, и притом эффективно. Мне хотелось бы, чтобы и у нас здесь было что-нибудь подобное — ведь сейчас в каждой отрасли экономики конкурируют не менее пяти фирм, и при этом несут ужасные убытки. Нет ничего более глупого, чем конкуренция в экономике.

— Не знаю, я не смогла бы жить в этих жутких трудовых лагерях, этих поселениях, которые возникли на востоке. Одна моя подруга там жила. Ее письма проверяла цензура, и поэтому она не могла рассказать обо всем, пока не переехала снова сюда. Она должна была подниматься в шесть тридцать утра под звуки духового оркестра.

— Ты бы к этому привыкла. У тебя было бы чистое белье, одежда, жилье, хорошая еда, отдых, медицинское обслуживание. Что еще нужно? Молочные реки?

Его большой автомобиль бесшумно прорезал холодный туман ночного Сан-Франциско.

* * *

Мистер Тагоми сидел на полу, поджав под себя ноги. В руках он держал пиалу с черным чаем. Он сначала подул на чай, а потом улыбнулся мистеру Бейнесу.

— У вас здесь прелестное место, — похвалил Бейнес. — Здесь как-то спокойно, на Тихоокеанском побережье. Там у нас совсем не так.

Уточнять ему не захотелось.

— Бог говорит с человеком под знаком Пробуждения.

— Простите?

— Это цитата из Оракула. Реакция сознания на поспешные выводы. “Вот он о чем”, — подумал Бейнес рассеянно и улыбнулся про себя.

— Мы абсурдны, — проговорил мистер Тагоми, — потому что живем по книге пятитысячелетней давности Мы задаем ей вопросы, словно она живая. Мы в нее верим, как христиане в Библию. Многие книги, по существу, живые. И это совсем не метафора. Дух оживляет их. Правда?

Он заглянул в лицо мистера Бейнеса, ожидая реакции.

Тщательно подбирая слова, Бейнес ответил:

— Я слабо разбираюсь в вопросах религии. Она вне поля моей деятельности. Я предпочитаю обсуждать такие вопросы, в которых хоть немного разбираюсь.

На самом деле у него не было полной уверенности, что ему понятно, о чем говорит мистер Тагоми. “Должно быть, я устал, — подумал мистер Бейнес. — Все, с чем я столкнулся, приобретает какой-то нереальный оттенок. Все словно валяют дурака. Что это за книга пятитысячелетней давности? Эти часы Микки-Мауса, сам мистер Тагоми, хрупкая чашка в его руках…” Со стены на мистера Бейнеса уставилась огромная голова буйвола, грозная и уродливая.

— Что это за голова? — неожиданно задал он вопрос.

— Это, — объяснил мистер Тагоми, — не что иное, как создание, которое поддерживало жизнь туземного населения в былые дни.

— Понятно.

— Может, показать вам искусство забивания буйволов?

Мистер Тагоми поставил чашку на столик и поднялся. Здесь, дома, вечером, он был одет в шелковый халат, на ногах комнатные туфли и белый шарф на шее.

— Вот я и на железной лошадке.

Он слегка присел.

— На коленях у меня верный винчестер образца тысяча восемьсот шестьдесят шестого года из моей коллекции.

Он вопросительно глянул на мистера Бейнеса.

— Вас, видимо, утомило путешествие, сэр?

— Боюсь, что да, — ответил Бейнес. — Все это как-то ошеломляет. Заботы о делах…

“И другие”, — добавил он про себя. У него болела голова. Узнать бы, можно здесь, на Тихоокеанском побережье, достать хорошие анальгетики, выпускаемые ИГ Фарбен? Он привык глотать их, когда болел затылок.

— Все мы должны во что-нибудь верить, — продолжал мистер Тагоми. — Нам не дано знать все ответы. И вперед мы тоже заглянуть не в силах. Остается только полагаться на себя.

Мистер Бейнес кивнул.

— У моей жены, возможно, что-нибудь найдется от головной боли, — предложил мистер Тагоми. Он заметил, что Бейнес поднял очки и трет лоб.

— Боль причиняют глазные мышцы. Извините меня.

Поклонившись, Тагоми вышел из комнаты.

“Что мне сейчас необходимо, так это сон, — подумал Бейнес. — Одна спокойная ночь. Или дело в том, что я не в состоянии смело смотреть в лицо возникшей ситуации, уклоняюсь от острых углов?”

Когда мистер Тагоми вернулся, неся стакан воды и нечто вроде пилюли, Бейнес проговорил:

— Мне действительно следует попрощаться и отправиться к себе в гостиницу, но вначале я хотел бы кое-что выяснить Мы, конечно, можем поговорить о делах и завтра, если это вас устроит. Вам сообщили о третьей стороне, которая должна присоединиться к нашим переговорам?

Лицо мистера Тагоми на мгновение выразило удивление. Затем удивление исчезло, и лицо его вновь стало спокойным.

— Мне ничего об этом не сказали. Однако это, конечно, интересно.

— С родных Островов.

— О, — вымолвил мистер Тагоми.

На сей раз его лицо не выдало никаких эмоций, самообладание его было на высоте.

— Пожилой бизнесмен, удалившийся от дел, — объяснил мистер Бейнес. — Он плывет морем. На сегодняшний день он, вероятно, уже недели две в пути. У него предубеждение против воздушных путешествий.

— Человек с причудами? — заметил мистер Тагоми.

— Круг его интересов позволяет ему быть хорошо осведомленным о состоянии рынков на Родных Островах. Он сможет дать вам ценную информацию, а в Сан-Франциско он едет все равно для лечения. Все это не так уж важно, но гарантирует больший успех нашим переговорам.

— Да, — согласился мистер Тагоми. — Это поможет нам избежать ошибки, связанной с рынком родины. Я не был там больше двух лет.

— Вы хотели дать мне эту пилюлю?

Мистер Тагоми удивленно опустил глаза и удивился, что до сих пор держит в руках лекарство и стакан воды.

— Простите меня. Это очень сильное средство, называется заракаин и производится фармацевтической фирмой в провинции Китая.

Разжимая ладонь, он добавил:

— К нему не привыкаешь.

— Солидная реклама, — подтвердил мистер Бейнес.

Он приготовился принять пилюлю.

— Он появится, вероятно, непосредственно в вашем торговом представительстве. Я запишу его фамилию, чтобы ваши люди его не отпугнули. Я с ним никогда не встречался, но слышал, что он слегка глуховат и чудаковат. Хотелось бы быть уверенным, что он не разозлится.

Казалось, что мистер Тагоми понимает, о чем идет речь.

— Его слабость — рододендроны. Вы осчастливите его, если сможете подсунуть кого-нибудь, кто смог бы поговорить с ним на эту тему хотя бы полчаса, перед тем как мы станем договариваться о встрече. Да, фамилия. Сейчас я запишу.

Запив пилюлю, он достал ручку и записал.

— Мистер Синиро Ятабе, — прочел мистер Тагоми на листке бумаги.

Он аккуратно вложил его в записную книжку.

— Еще один момент.

Мистер Тагоми изобразил на своем лице внимание.

— Несколько деликатный. Этот джентльмен в стесненном положении. У него почти ничего нет. Некоторые рискованные предприятия в конце его карьеры не привели к успеху. Понимаете?

— И теперь у него нет состояния, — продолжал мистер Тагоми, — а возможно, он вообще живет на пенсию.

— Вот именно. А пенсия чрезвычайно небогатая. Поэтому ему приходится время от времени ее чем-то подкреплять.

— В нарушение некоторых постановлений правительства Метрополии и его раздутого бюрократического аппарата, — добавил мистер Тогами. — Я понял ситуацию. Пожилой джентльмен получает вознаграждение за консультацию, проведенную у нас, не сообщая об этом в свой пенсионный отдел. Следовательно, мы должны держать его визит в тайне. Им известно только то, что он проходит курс лечения.

— Вы искушены в делах житейских, — пробормотал Бейнес.

Он потер лоб. Пилюля подействовала, что ли? Его стало клонить ко сну.

— Будучи родом из Скандинавии, вы, несомненно, имеете тесный контакт с процветающей Европой. К слову, вы вылетели из Темпельхофа. Там тоже такое отношение? Вот вы нейтрал. Что вы об этом думаете?

— Я не понимаю, о каком отношении идет речь. — признался мистер Бейнес.

— К старикам, больным, ущербным, умалишенным, лишним людям разного рода. “Какая польза от новорожденного ребенка?” — спросил один из известных англосаксонских философов. Я запомнил это высказывание и много раз задумывался над ним. Сэр, от него нет никакой пользы. В общем смысле.

Мистер Бейнес что-то промямлил, что можно было бы расценить как проявление уклончивой вежливости.

— Разве не правда, — сказал мистер Тагами, — что ни один человек не должен быть орудием в руках другого? — Он подался вперед. — Пожалуйста, выскажите свое мнение уроженца нейтральной Скандинавии.

— Не знаю, — произнес мистер Бейнес.

— Во время войны, — сказал мистер Тагами, — я занимал небольшую должность в провинции Китая, в Шанхае. Там, в районе Гонкью, было поселение евреев, интернированных императором и его правительством на неопределенный срок. Их жизнь поддерживалась Международным Красным Крестом. Советник консульства нацистов в Шанхае требовал, чтобы мы вырезали евреев. Я запомнил ответ моего начальника. Вот он: “Это не соответствует арийским представлениям о человечности”. Требование было отвергнуто как варварское. Это произвело на меня большой впечатление.

— Понимаю, — пробормотал мистер Бейнес. Он спрашивал себя, куда этот человек клонит. Он насторожился, все его чувства обострились.

— Евреи, — объяснил мистер Тагами, — всегда трактовались нацистами как азиаты, не принадлежащие к белой расе. Сэр, смысл этих утверждений никогда не терялся из виду высокопоставленными лицами в Японии, даже членами военного кабинета. Я никогда не обсуждал этого вопроса с гражданами Рейха, с которыми встречался.

Мистер Бейнес прервал его:

— Что ж, я не немец и поэтому вряд ли могу ответить от имени Германии. Он встал и направился к двери.

— Завтра мы возобновим этот разговор. Извините меня, пожалуйста. Мне сейчас трудно соображать.

На самом деле его мысли стали сейчас совершенно ясными. “Нужно убираться отсюда, — решил он. — Этот человек слишком далеко меня затягивает”.

— Простите глупость фанатика, — извинился мистер Тагами.

Он тоже направился к двери.

— Философские затруднения ослепили меня так, что я перестал замечать, что происходит с ближним. Сюда.

Он позвал кого-то по-японски, и дверь отворилась. Появился молодой японец, слегка поклонился и уставился на мистера Бейнеса.

“Мой водитель, — догадался мистер Бейнес. — Вероятно, мои донкихотские выходки в полете с этим… как его… Лотце… каким-то образом дошли до японцев через неизвестные мне связи. Жаль, что я разболтался с этим Лотце. Да. Не запоздало ли мое раскаяние? Я вовсе не подхожу для этого, совсем напротив. Ничего общего”.

Но потом он подумал, что швед скорее всего так бы и разговаривал с Лотце.

“Значит, все правильно, ничего не случилось. Я что-то стал слишком осторожен, проецирую свою жизнь на другую обстановку. Фактически здесь я могу очень вольно высказываться о многом. И я должен к этому привыкнуть”.

И все же его воспитание и привычки восставали против этого. Вся его внутренняя суть противилась этому.

“Раскрой рот, — убеждал он себя, — мели что-нибудь, что угодно, высказывай любое мнение. Ты должен, иначе нечего ждать от операции успеха”.

И он выдавил:

— Возможно, ими движут какие-то подсознательные внутренние побуждения, вроде тех, о которых говорит Юнг.

Мистер Тагоми кивнул.

— Да, я читал Юнга. И я понимаю вас.

Они пожали друг другу руки.

— Завтра утром я позвоню, — проговорил мистер Бейнес. — Спокойной ночи, сэр.

Он поклонился, мистер Тагоми тоже поклонился в ответ. Молодой улыбающийся японец вышел первым и что-то сказал мистеру Бейнесу, но он не разобрал, что именно.

— Да? — переспросил Бейнес.

Он снял с вешалки пальто и вышел на крыльцо.

— Он обратился к вам по-шведски, сэр, — объяснил мистер Тагоми. — Он прослушал курс истории Тридцатилетней войны в Токийском университете и был очарован вашим великим героем Густавом Адольфом.

Мистер Тагоми снисходительно улыбнулся.

— Однако совершенно ясно, что его попытки овладеть столь чуждым лингвистическим языком безнадежны. Без сомнения, он пользовался одним из курсов, записанных на пластинки. Он студент, а такие курсы обучения очень популярны среди студентов, вследствие своей дешевизны.

Молодой японец, очевидно, не понял ничего по-английски, поклонился и улыбнулся.

— Ясно, — пробормотал Бейнес. — Что ж, я желаю ему удачи.

“У меня собственные лингвистические проблемы, — подумал он. — Совершенно очевидно”.

Боже, студент-японец по пути в гостиницу конечно же попытается заговорить с ним по-шведски. Мистер же Бейнес едва понимал этот язык, и то только, когда на нем говорили совершенно правильно.

“Он все время будет пытаться использовать свой единственный шанс: вероятно, ему никогда больше не поговорить со шведом”.

Мистер Бейнес тяжело вздохнул. Какие же муки предстоят для них обоих!

Глава 6

Ранним утром Юлиана отправилась за провизией. Наслаждаясь прохладой и ярким солнечным светом, она не спеша прогуливалась по тротуару с двумя бумажными коричневыми пакетами, останавливаясь возле каждой витрины и изучая ее содержимое. Торопиться ей было некуда.

Ее смена в зале дзюдо начнется после полудня, утром у нее масса свободного времени. Устроившись на высоком стуле перед прилавком, она поставила сумку и принялась листать журналы.

В свежем номере журнала “Лайф” была статья, называвшаяся “Телевидение в Европе: взгляд в будущее”. Она с интересом пробежала ее и увидела фотографию немецкой семьи, смотревшей прямо у себя дома телепередачу. В статье сообщалось, что теперь изображение из Берлина передается уже в течение четырех часов ежедневно, а когда-нибудь телевизионные станции появятся во всех крупных городах Европы. К тысяча девятьсот семидесятому году одна такая станция будет построена и в Нью-Йорке.

Один из снимков запечатлел инженеров по электронной технике из Рейха в лаборатории Нью-Йорка, помогающих местному персоналу. Было очень легко отличить немцев от остальных. Только у них всегда такой здоровый, чистый, уверенный и энергичный вид.

Американцы же выглядели как обыкновенные люди. Эти могли быть кем угодно.

На фотографии один из немецких специалистов на что-то указывал, а американцы сосредоточенно пытались вникнуть. “Похоже, что и зрение у них острее, чем у нас, — решила Юлиана, — да и питание последние двадцать лет лучше, чем у нас. Нам когда-то говорили, что они могут видеть такие вещи, которые никто другой видеть не может. Вероятно, это витамин “А” им помогает? Интересно все же: сидеть дома и видеть весь мир на экране маленькой серой трубки. Если эти наци могут летать туда-сюда между Землей и Марсом, почему бы им не завести у себя телевидение? Думаю, что мне бы по душе пришлись эти смешные представления. Великолепно было бы увидеть Боба Хоупа и Дюрана, а лучше смотреть на них, чем бродить по безжизненному Марсу. Может, в этом и весь смысл?” — предположила она.

Юлиана поставила журнал обратно на стеллаж.

У наци совершенно отсутствует чувство юмора, так зачем же им обзаводиться телевидением? Как-никак, а они поубивали почти всех знаменитых комиков. Правда, все они были евреями. По сути, они уничтожили почти всю индустрию развлечений. Интересно, как это еще Хоупу сходят с рук его шутки. Разумеется, он работает в Канаде, а там чуть посвободнее. Но ведь Хоуп действительно говорит слишком смело о некоторых вещах. Вроде этого анекдота о Геринге, где Геринг покупает Рим и велит перевезти его в свою берлогу в горах и выстроить там заново, или же где он возрождает христианство, чтобы его любимцы львы имели что-нибудь на…

— Вы хотите купить этот журнал, миссис?

Маленький высохший старичок, хозяин аптеки, подозрительно оглядел Юлиану.

Она виновато положила на место номер “Ридерс Дайджест”, который только начала перелистывать.

Возвращаясь домой, Юлиана размышляла о том, что, возможно, Геринг станет новым фюрером, когда умрет Борман. Он чем-то отличался от остальных. Бормана выдвинуло на первый план его раболепие, перед которым не устоял Гитлер, доживая свои последние дни. Старый Геринг в это время был, как всегда, в своем дворце в горах.

Геринг должен был занять место Гитлера, потому что именно его Люфтваффе уничтожила сначала английские локационные станции, а затем покончила с королевскими военно-воздушными силами. Гитлер вместо этого, скорее всего, приказал бы разбомбить Лондон, так же как он разбомбил Роттердам.

“Но, вероятно, место все же достанется Геббельсу. Об этом говорят все. Так же, как и о том, что оно не должно достаться этому жуткому Гейдриху. Он бы перебил всех пас. Это же настоящий мясник. Бальдур фон Ширах, по-моему, единственный, кто выглядит в какой-то степени нормальным. Но у него нет ни малейшего шанса”, — подумала Юлиана.

Свернув в переулок, она поднялась по ступенькам на крыльцо старого деревянного дома, где жила.

Когда она отперла дверь квартиры, то увидела Джо Чинаделла там, где его оставила — лежащим на животе посередине кровати, свесив руки. Он все еще спал.

“Нет, — задумалась она. — Он же не может оставаться здесь вечно. Его грузовик ушел. Его отпустили? Очевидно”.

Войдя в кухню, она свалила пакеты с едой на стол, рядом с тарелками.

“Но хотел ли он отпустить его?” — Вот что ее интересовало.

Что за странный человек. Он тратил на нее столько энергии, не отпуская ее всю ночь, и все же это происходило так, будто его здесь и не было, будто он не осознавал, что делает. Мысли его были заняты чем-то другим.

Она принялась привычно перекладывать продукты в старый холодильник фирмы “Дженерал Электрик”, с дверцей наверху, потом взялась за стряпню.

“Может быть, он так часто этим занимается, что уже привык, — предположила она, — это стало его второй натурой. Тело совершает движения так же автоматически, как мои руки, вот как сейчас я кладу тарелки в раковину. Он мог бы делать это, даже если удалить три пятых его мозга, один голый рефлекс, как у лягушки”.

— Эй, — позвала она, — просыпайся. Джо пошевелился в кровати и засопел.

— Ты слышал, что отмочил Боб Хоуп по радио позапрошлым вечером? Он рассказал смешную историю о том, как немецкий майор допрашивал марсиан. Марсиане не могли предъявить документы, удостоверяющие, что их предки были арийцами. Слышал? Поэтому немецкий майор послал донесение в Берлин, что Марс населен евреями. — Войдя в комнату, где лежал на кровати Джо, она добавила: — И что они ростом в полметра и имеют две головы. Ты знаешь, как это может подать Боб Хоуп.

Джо открыл глаза и молча, не мигая, смотрел на нее. Подбородок его почернел от щетины, в темных глазах — нескрываемая боль. Она тоже притихла.

— Что с тобой? — наконец вымолвила Юлиана. — Ты боишься?

“Нет, — возразила она сама себе — это Френк может испугаться, а на Джо это непохоже”.

— Старый плут уехал, — сказал Джо, приподнявшись.

— Что же ты собираешься делать?

Она присела на край кровати, вытирая руки посудным полотенцем.

— Я перехвачу его на обратном пути. Он не проболтается. Он знает, что я поступил бы с ним точно так же.

— С тобой уже случалось такое раньше? — поинтересовалась она. Джо не ответил. “Значит, ты знал, что грузовик уходит, — поняла Юлиана. — Теперь я уверена в этом”.

— А если он выберет другой маршрут? — спросила она.

— Он всегда ездит по шоссе помер пятьдесят и никогда по сороковому. Там он однажды попал в аварию. Несколько лошадей вышли на дорогу, и он в них врезался. В Скалистых горах.

Сняв со стула одежду, он начал одеваться.

— Сколько тебе лет, Джо? — Юлиана наблюдала за парнем.

— Тридцать четыре.

Выходило, что он должен был участвовать в войне. Она не видела явных физических дефектов: тело было стройное, мускулистое, длинные красивые ноги. Джо, заметив, как она внимательно изучает его, нахмурился и отвернулся.

— Я что, не могу посмотреть? — спросила она.

Она на самом деле удивилась. Ну почему бы и не посмотреть? Всю ночь она была с ним, а теперь такая стеснительность.

— Мы что — тараканы? — не могла сдержаться Юлиана. — Мы прячемся от света и, скрываясь друг от друга, должны забираться в щели?

Раздраженно засопев, Джо направился в ванную, нервно потирая подбородок.

“Ведь это мой дом! — рассердилась Юлиана. — Я его сюда пустила, а он так отчужденно ведет себя. Зачем же он тогда захотел остаться?” Она заглянула в ванную. Он набирал горячую воду в чашку для бритья.

На руке его мелькнула татуировка: буква “К”.

— Что это? Твоя жена? Конни? Карина?

Умываясь, Джо выговорил:

— Каир.

“Что это за экзотическое имя?” — подумала она с завистью, а потом почувствовала, что краснеет.

— Я действительно глупая, — признала она.

Тридцатичетырехлетний итальянец из занятой нацистами части мира… он участвовал в войне, все верно, но на стороне держав Оси. И он сражался под Каиром: татуировка была связующим звеном меж немцами и итальянцами, ветеранами этой кампании. Это — знак победы над британо-австрийской армией под командой генерала Готта. Этой победы добился Роммель и его африканский корпус.

Юлиана вернулась в комнату и начала застилать постель. Руки не слушались ее.

Аккуратной стопкой в открытом небольшом плоском чемодане лежало все имущество Джо: одежда, белье, личные вещи. Среди них она заметила обитую бархатом коробочку, похожую на футляр для очков. Приоткрыв ее, она увидела Железный Крест Второй степени с надписью и датой — 10 июня 1945 года, выгравированной на планке, к которой крепился крест. “Не все получили такую награду, только самые доблестные. Интересно, что же ты совершил такого, ведь тогда тебе было всего семнадцать лет?”

Джо появился как раз в то мгновение, когда она вынула орден из коробочки. Она почувствовала его присутствие и виновато-резко положила орден на место, но Джо, казалось, не сердился на нее.

— Я только посмотрела, — объяснила Юлиана. — Прежде я никогда не видела такого ордена. Роммель лично приколол его к твоему мундиру?

— Его вручил мне генерал Вайерлейн. К тому времени Роммеля уже перевели в Англию, чтобы завершить ее разгром. — Джо вынул из чемодана свежее белье.

Голос его был спокоен, но рука непроизвольно потянулась ко лбу, и пальцы, как расческа, воткнулись в шевелюру, словно расчесывая ее. Юлиана определила это как хронический нервный шок.

— Расскажешь? — попросила Юлиана, когда он, приняв горячий душ, вышел из ванной.

Однако скупой рассказ Джо Чинаделла не оправдал ожиданий Юлианы.

Два его старших брата участвовали еще в Эфиопской кампании, в то время как он, тринадцатилетний подросток, состоял в фашистской молодежной организации в Милане, его родном городе. Позже братья служили в знаменитой артиллерийской батарее, которой командовал майор Рикардо Парди, а когда началась вторая мировая война, Джо мог уже присоединиться к ним.

Они сражались в батальоне Грациани. Техника у них была ужасной, особенно танки. Даже старших офицеров англичане подстреливали, как кроликов. Люки танков во время боя приходилось заваливать мешками с песком, чтобы они случайно не открылись.

Майор Парди подбирал расстрелянные артиллерийские снаряды, чистил их, смазывал, а потом снова заряжал ими орудия. Его батарея остановила отчаянное наступление генерала Повелла в 1943 году.

— А братья живы? — поинтересовалась Юлиана.

— Братья были убиты в сорок четвертом: задушены проволокой, которую применяли английские десантники из специальной бригады, действовавшей за линией фронта, на территории, занятой державами Оси. Их фанатизм особенно проявился на последних этапах войны, когда стало ясно, что союзники уже не смогут победить.

— А как ты теперь относишься к британцам? — запинаясь задала вопрос Юлиана.

— Мне бы хотелось посмотреть, поступают ли с ними в Англии так же, как они действовали в Африке.

В голосе его послышались металлические потки.

— Но ведь это было восемнадцать лет назад, — попыталась возразить Юлиана. — Я знаю, что англичане творили особые жестокости, но…

— Вспоминают о зверствах, которые наци чинили над евреями, — проговорил Джо. — Англичане поступили еще хуже. Во время битвы за Лондон.

Он промолчал.

— Эти огнеметы, струи горящего фосфора и нефти. Я видел потом кое-кого из немцев-десантников. Лодка за лодкой сгорали дотла, превращаясь в золу. Эти спрятанные под воду трубы — они прямо-таки поджигали море. А что англичане сделали с гражданским населением во время массированных налетов бомбардировщиков, с помощью которых Черчилль рассчитывал выиграть войну в самый последний момент! Эти ужасные налеты на Гамбург… Эссен…

— Давай не будем ворошить прошлое, — предложила Юлиана.

Она пошла на кухню и включила маленький белый радиоприемник фирмы Эмерсон в пластмассовом корпусе, подарок Френка к дню ее рождения.

— Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть.

Юлиана повертела ручку настройки, пытаясь поймать легкую, приятную музыку.

— Подойди ко мне, — попросил Джо.

Он сидел на кровати в комнате, положив свой чемоданчик рядом. Открыв его, он извлек потрепанную, обернутую в газету, зачитанную книгу.

— Вот взгляни. Ты знаешь, что говорит этот человек?

Он улыбнулся Юлиане, взял ее за руку, притянул к себе и усадил рядом.

— Я хочу тебе почитать. Предположим, что они победили бы. Что бы тогда было? Можешь не задумываться: этот человек все за нас продумал.

Раскрыв книгу, Джо начал аккуратно переворачивать страницы.

— Ну хотя бы вот это: “Британская империя контролировала бы Европу, все Средиземноморье. Италии не было бы вообще, как и Германии. Бобби и эти смешные солдатики в высоких меховых шапках с королевством до самой Волги”.

— А разве это было бы плохо? — удивилась Юлиана.

— Ты читала эту книгу?

— Нет, — призналась она, попробовав заглянуть под газетную обложку. “Саранча садится тучей”. Готори Абендсен.

Она слышала об этой книге, многие ее читали.

— Но Френк, мой бывший муж, и я — мы часто говорили о том, что было бы, если союзники выиграли войну.

Джо, казалось, не слушал ее.

— А здесь, — продолжал он, — ты можешь узнать, каким образом победила Англия, как она добила державы Оси.

Юлиана почувствовала, как внутренне напрягся сидевший рядом с ней Джо. Подбородок его подрагивал, он беспрерывно облизывал губы, запуская пальцы в шевелюру. Когда он заговорил, голос его был хриплым.

— У него Италия предала интересы Оси. Италия переметнулась к союзникам, присоединилась к англосаксам и открыла то, что называется “мягким подбрюшьем Европы”. Но для писателя естественно так думать. Мы все знаем, что трусливая итальянская армия бежит каждый раз, едва завидев британцев. Дует вино. Умеет только гулять, а не драться. Этот парень… — Джо захлопнул книгу. — Абендсен. Я не виню его. Он написал эту утопию, вообразил, каким был бы мир, если бы державы Оси потерпели поражение. А как же еще они могли бы проиграть? Только благодаря предательству Италии! — Он заскрежетал зубами. — Дуче был клоуном, мы все это знали…

— Нужно перевернуть бекон, — Юлиана ускользнула на кухню.

Последовав за ней с книжкой в руке, Джо продолжал:

— Штаты тоже выступили после того, как поколотили япошек. А после войны Штаты и Англия разделили мир между собой точно так же, как это теперь сделали Германия и Япония.

— Германия, Япония и Италия, — уточнила Юлиана.

Он взглянул на нее.

— Ты пропустил Италию, — она спокойно выдержала его взгляд. “Маленькая империя на Ближнем Востоке, опереточный Новый Рис”, — подумала она.

Джо с аппетитом принялся за поданный ему на деревянной дощечке бекон с яичницей.

— А чем тебя кормили в Северной Африке? — Юлиана присела к столу.

— Дохлой ослятиной, — ответил Джо, криво усмехнувшись.

— Но ведь это противно!

Джо перестал улыбаться:

— Азимо Морте. Консервы из говядины с напечатанными на банке инициалами A.M. Немцы называли их “Альтер Манн” — Старик.

Подав Джо поджаренные ломтики хлеба, кофе и мармелад, Юлиана бережно взяла в руки книгу.

“Как бы мне хотелось прочесть этот роман, — подумала она. — Долго ли Джо пробудет со мной? На книжке много жирных пятен, страницы порваны, всюду отпечатки пальцев. Водители грузовиков, видимо, читали ее на долгих стоянках, в закусочных. Держу пари, что Джо читает медленно: небось дотошно перечитывал ее несколько недель, если не месяцев…”

Наобум открыв книгу, она прочла:

“Теперь, в старости, он успокоенно взирал на свои владения, которых так жаждали, но не могли достичь древние: корабли из Крыма и Мадрида, и по всей империи одни и те же деньги, один язык, одно знамя. Старый великий Юнион Джек развевался от восхода до заката солнца. Наконец это свершилось: все, что касалось солнца, и все, что касалось флага”.

— Единственная книга, которую я таскаю с собой, — сказала Юлиана, — фактически даже не является книгой. Это оракул, “Книга перемен”. Меня приучил к ней Френк, и я всегда пользуюсь ею, когда нужно что-то предпринять. Я никогда не теряю ее из виду. Никогда.

Она принесла оракула.

— Хочешь взглянуть, спросить у него совета?

— Нет, — покачал головой Джо.

Сев напротив Джо и глядя ему в глаза, Юлиана поинтересовалась:

— Ты, может быть, совсем переедешь сюда, или у тебя есть еще что-то, что тебя держит?

“Начнутся пересуды, сплетни, — размышляла она. — Но он поражает себя своей ненавистью к жизни, в нем что-то есть. Он похож на небольшого, ловкого зверя. — Юлиана всмотрелась в его резко очерченное, узкое, смуглое лицо. — И как это я вообразила, что он моложе меня? Правда, он инфантилен, он все еще боготворит своих старших братьев, майора Парди, генерала Роммеля и, как мальчишка, изо всех сил бьется над тем, чтобы удрать из дому и добить этих Томми. А на самом ли деле они придушили его братьев проволочной петлей? Мы, конечно, слышали об этом, все эти россказни о зверствах, мы видели снимки, опубликованные после войны, — она содрогнулась, — но британские парашютисты давным-давно преданы суду и понесли наказание…”

По радиоприемнику прекратилась трансляция музыки: похоже на то, что будут последние известия и, судя по количеству помех, — из Европы. Голос диктора захрипел и смолк.

Последовала длительная пауза. Затем раздался голос диктора из Денвера, такой четкий, что, казалось, он находится почти рядом. Юлиана протянула руку, чтобы приглушить звук, но Джо остановил ее.

— Известие о смерти канцлера Бормана, подтвержденное недавно, ошеломило и потрясло Германию, так же, как и вчерашнее сообщение о том…

Они вскочили на ноги.

— Все радиостанции Рейха отменили назначенные прежде передачи, и слушатели внимают торжественным мелодиям, исполняемым хором дивизии “Рейх”, — звукам партийного гимна “Хорст Вессель”. Позже, в Дрездене, где работает партийный секретариат и руководство СС, а также национальной службы безопасности, сменившей гестапо…

— …реорганизация правительства по инициативе бывшего рейхсфюрера. Гиммлера, Альберта Шпеера и других. Была объявлена двухнедельная траурная национальная церемония, и уже, как сообщают, закрылись многие магазины и предприятия. До сих пор не поступало сведений об ожидаемой сессии Рейхстага, этого официального парламента Третьего Рейха, чье одобрение требуется для…

— Канцлером станет Гейдрих, — не вытерпел Джо.

— А мне бы хотелось, чтобы им стал этот высокий блондин, Ширах, — сказала Юлиана. — Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?

— Нет, — кратко ответил Джо.

— А может быть, там теперь начнется гражданская война? — предположила Юлиана. — Но эти парни, все эти старые ребята из партии — Геринг и Геббельс — они ведь уже старики.

Радиоприемник передавал.

— …достигло его приюта в Альпах бриз Бреннера…

— Это о толстяке Германе.

— …просто сказал, что он потрясен потерей не только солдата, патриота и преданного партийного вождя, но и, как он уже неоднократно заверял, своего личного друга, которого, как все помнят, он поддерживал во времена безвластия, вскоре после окончания войны, когда выяснилось, что элементы, препятствующие восхождению герра Бормана к верховной власти…

Юлиана выключила приемник.

— Они просто переливают из пустого в порожнее! Зачем им этот словесный мусор? Эти мерзкие убийцы разглагольствуют так, будто они ничем не отличаются от обычных людей.

— Они такие же, как мы, — не согласился Джо. — Мы бы совершили то же самое, окажись на их месте. Они спасли мир от коммунистов. Если бы не Германия, нами бы всеми сейчас правили красные, и всем нам было бы намного хуже.

— Ты говоришь точно как радио.

— Я жил под властью наци, и я знаю, что это такое. Это совсем не пустая болтовня, когда проживешь двенадцать — тринадцать лет, даже больше — пятнадцать лет! Я получил трудовую книжку от организации Тодта Я работал в этой организации с тысяча девятьсот сорок седьмого года сначала в Северной Африке, а затем в Штатах Послушай… — Он положил руку ей на плечо. — У меня чисто итальянский талант к различным строительным специальностям. Доктор Тодт очень высоко ценил меня. Я не разгребал лопатой асфальт и не месил бетон для автотрасс, я проектировал, выполняя работу инженера. Однажды ко мне подошел доктор Тодт и проверил, как работает наша бригада. Он сказал мне: “У тебя хорошие руки”. Это было великим моментом в моей жизни, Юлиана. Гордость за свой труд! Они не просто говорят такие слова. До них, до наци, все смотрели на физическую работу сверху вниз, и я не был исключением. Трудовой фронт положил конец этому. Я впервые совсем иначе взглянул на свои собственные руки.

Джо говорил быстро, так что акцент стал гораздо сильнее, чем обычно. Ей было трудно разобрать его речь.

— Мы жили тогда в лесистой местности, в северной части Нью-Йорка, жили, как братья, распевая песни, строем шли на работу. В нас царил воинственный созидательный дух. Это были самые лучшие дни: восстановленные после войны общественные здания. Совершенно новые кварталы Нью-Йорка и Балтимора. Теперь-то эта работа уже в прошлом. Крупные картели, такие, как “Нью-Джерси Крупп и сыновья” вышли на арену. Но это не наци, это прежние европейские воротилы. Слышишь? Нацисты, подобные Роммелю или Тодту, в миллион раз лучше, чем промышленники, такие, как Крупп, и банкиры, все эти пруссаки. Их всех следовало бы загнать в душегубки. Всех этих фрайеров в жилетках.

“Но теперь уже эти джентльмены в жилетках закрепились навечно, — не решилась произнести вслух Юлиана, — а вот твоих кумиров, Роммеля и доктора Тодта, вытянули на поверхность сразу же после прекращения военных действий для того, чтобы расчистить развалины, построить автострады, восстановить промышленность. Они даже позволили жить евреям, что было удивительно, но это была приманка, чтобы привлечь их к работе. Пока не наступил сорок девятый год… и тогда гудбай, Тодт и Роммель. На заслуженный отдых. Разве я не знаю всего этого, разве я не слышала об этом от Френка? Ты ничего не можешь рассказать мне о жизни под властью наци: мой муж был и есть еврей. Я знаю, что доктор Тодт был скромнейший и добрейший из всех когда-либо живших людей. Мне известно, что все, что он хотел сделать, это обеспечить работой, честной, достойной уважения работой миллионы отчаявшихся американцев с потускневшим взором, мужчин и женщин, копошившихся после войны в развалинах. Я знаю, что он хотел наладить приличное медицинское обслуживание, организовать курорты, где можно было бы провести свой отпуск, и построить приличное жилище для всех, независимо от расы. Он был строитель, а не мыслитель, и в большинстве случаев ему удалось создать то, что он хотел, — он фактически добился этого. Но…”

Одна мысль все время не давала ей покоя.

— Джо, эта книга, “Саранча…”, разве она не запрещена на Восточном побережье?

Он кивнул.

— Так как же ты умудрился ее прочитать?

— Они ведь до сих пор расстреливают людей за то, что они читают…

— Все зависит от твоей национальности. Кроме того, я служил в союзнической армии.

Значит, так оно и есть. Пуэрториканцев, славян, например, поляков ограничили в их духовном развитии. Положение англосаксов оказалось намного лучше. Для их детей существовала даже система народного образования, они могли посещать библиотеки, музеи, концерты.

Но даже для них… “Саранча” была не просто недоступной книгой, она была запрещена, и для всех в равной степени.

— Я читал в уборной, — объяснил Джо, — и прятал под подушкой. Да и читал ее я потому, что она запрещена.

— Ты страшно смелый! — изумилась Юлиана.

— Да? — отозвался он. — Ты, похоже, подтруниваешь надо мной.

— Нет.

Он чуть расслабился.

— Вам здесь, ребята, легко. У вас безопасная, бесцельная жизнь, вам нечего совершать, не о чем беспокоиться. Вы вдали от основного потока событий, вы — осколки былого, верно?

Он насмешливо посмотрел на нее.

— Ты сам убиваешь себя, — вздохнула она, — своим цинизмом. У тебя одного за другим забирали твоих идолов, и теперь у тебя не осталось ничего, чему бы ты мог посвятить свою любовь.

Кивнув на книгу, Джо произнес:

— Этот Абендсен живет где-то здесь, неподалеку, в Майенне. Обозревает мир из такого безобидного места, что никому и в голову не придет. Прочти-ка о нем.

Быстро пробежав глазами текст на последней обложке, Юлиана повторила вслух:

— “Демобилизованный солдат, служит сержантом в морской пехоте Соединенных Штатов. Во время второй мировой войны ранен в Англии в бою с фашистским танком “тигр”. Дом, где он писал роман, превращен им по существу в крепость”.

Она отложила книгу и добавила:

— Я слышала, кто-то рассказывал, что он почти параноик: свое жилище он окружил колючей проволокой под напряжением, а ведь это где-то в горах, к нему и так не доберешься.

— Возможно, он и прав, что предпринял меры предосторожности, — сказал Джо. — Немецкие шишки от злости прыгали до потолка, прочтя его книгу.

— Он и прежде вел такую жизнь. Это место называется… — Она взглянула на обложку. — “Высокий замок”. Вот так ласково он его называет.

— Очевидно, им до него не добраться, — размышлял Джо. — Он настороже и весьма предусмотрителен.

— Я уверена, — сказала Юлиана, — что для того, чтобы написать эту книгу, потребовалось немало смелости. Если бы державы Оси проиграли войну, то мы могли бы говорить и писать все, что заблагорассудится, как это было раньше. Мы бы снова были единой страной, и у нас была бы справедливая законная система, единая для всех нас.

К ее удивлению, Джо согласно кивнул.

— Не понимаю я тебя, — упрекнула она. — Во что ты веришь? Чего ты хочешь? То ты защищаешь этих чудовищ, этих уродов, истребляющих евреев, а потом вдруг…

Она со злости вцепилась ему в уши.

От неожиданности и боли Джо заморгал, когда она стала тащить его голову вверх, к своему лицу.

Тяжело дыша, они смотрели друг на друга, не в силах произнести хоть одно слово. Первым нарушил молчание Джо.

— Дай мне доесть то, что ты мне приготовила.

— Ты не желаешь со мной разговаривать?! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, ты это понимаешь, а продолжаешь жрать, притворяешься, что не имеешь ни малейшего понятия, о чем речь?

Юлиана отпустила его уши, выкрутив их до такой степени, что они стали пунцово-красными.

— Пустой разговор, — ответил Джо. — Он не имеет никакого смысла. Вроде того, что болтают по радио. Ты знаешь, как когда-то коричневорубашечники называли тех, кто плетет философские премудрости? Их называли яйцеголовыми из-за большого, выпуклого черепа, который так легко разбить в уличной драке.

— Если это относится и ко мне, — сказала Юлиана, — почему же ты не уходишь? Для чего ты остался вообще?

Загадочная гримаса Джо остудила ее пыл.

“А жаль, что я позволила ему пойти со мной, — подумала она. — Сейчас уже слишком поздно. Теперь мне не избавиться от него, слишком уж он сильный. Происходит нечто ужасное, и это исходит от него, а я, пожалуй, ему помогаю в этом”.

— Так в чем же дело? — Он протянул руку, ласково потрепал ее за подбородок, погладил шею, сунул пальцы под рубашку и нежно прижал ее плечи к своей груди. — Настроение? Твои проблемы меня сковывают.

— Тебя когда-нибудь назовут европейским психоаналитиком. — Юлиана кисло улыбнулась. — Тебе что — хочется закончить жизнь в печи?

— А ты боишься мужчин?

— Не знаю.

— Могла бы предупредить ночью. Только потому что я… — Он запнулся, подбирая выражение. — Потому что я специально позаботился о том, чтобы заметить твое желание.

— Потому что ты валялся в постели с очень многими девками! — выпалила Юлиана. — Вот что ты хочешь сказать.

— Но я знаю, что прав. Послушай, я никогда не причиню тебе вреда, Юлиана, даю тебе слово, клянусь памятью матери. Я буду особенно нежным к тебе, и если тебе захочется воспользоваться моим опытом, я всегда готов тебе услужить. Все твои страхи пройдут. Я смогу уничтожить твои тревоги и поднять настроение, хоть ненадолго. А раньше тебе просто везло.

Она кивнула, несколько приободрившись.

Но холод и тоска все еще не отпускали ее, и она не могла понять, откуда они взялись.

* * *

Перед началом трудового дня мистер Нобусуки Тагоми нашел время побыть в одиночестве. Он сидел в своем кабинете в “Ниппон Тайм Билдинг” и размышлял.

Когда он собирался уже отправиться в контору, к нему домой пришло сообщение Ито о мистере Бейнесе. У молодого аспиранта не было и тени сомнения, что мистер Бейнес не швед. По всей вероятности, мистер Бейнес — немец.

Но способности Ито к языкам германской группы никогда не производили впечатления ни на торговое представительство, ни на Токкоку — японскую тайную полицию.

“Скорее всего этот дурак не разнюхал ничего стоящего, — подумал мистер Тагоми. — Неуклюжий энтузиазм в соединении с романтическими доктринами. Излишняя подозрительность”.

В любом случае на пороге — совещание с мистером Бейнесом и пожилым человеком с Родных Островов, и оно начнется независимо от национальности мистера Бейнеса. К тому же мистер Бейнес пришелся по душе Тагоми. “Мое чутье не подвело меня, — радовался он. — Сразу же при встрече распознал хорошего человека”.

Интуиция — главное в оценке людей. Важно отбросить все церемонии и внешние проявления и проникнуть в самую суть. “Мне он нравится, сказал себе мистер Тагоми, — немец он или швед. Надеюсь, что заракаин избавит его от головной боли. Прежде всего нужно не забыть справиться об этом”.

На столе зажужжал интерком.

— Нет, — ответил он резко в микрофон, — никаких обсуждений. Это момент постижения истины.

Из крохотного динамика послышался голос мистера Рамсея:

— Сэр, только что сообщили из пресс-службы внизу. Рейхсканцлер мертв. Мартин Борман.

Наступила тишина.

— Отменить все дела на сегодня, — распорядился Тагоми.

Он поднялся из-за стола и начал быстро расхаживать по кабинету, сложив на груди руки.

“Надо сосредоточиться. Сразу же нужно отправить официальное послание рейхсконсулу — это мелочь: можно оставить подчиненным. Глубокая скорбь и тому подобное. Вся Япония вместе с немецким народом… Зачем? Нужно быть особенно внимательным и незамедлительно принимать сообщения из Токио”.

Нажав кнопку интеркома, он приказал:

— Мистер Рамсей, удостоверьтесь в надежности связи с Токио. Скажите девушкам-телефонисткам, чтобы были начеку. Мы не должны потерять связь.

— Есть, сэр, — ответил мистер Рамсей.

— Я буду все время у себя. Отложите все дела. Отваживайте всех, кто звонит по обычным делам.

— Сэр?

— У меня должны быть свободными руки на случай, если понадобится вдруг мое вмешательство.

— Да, сэр.

Через полчаса, в девять, пришла телефонограмма от самого высокопоставленного представителя имперского правительства на Западном побережье, посла Японии в ТША, достопочтенного барона Л.Б.Калемакуле. Министерство иностранных дел созывало чрезвычайное заседание в здании посольства на Зуттер-стрит. И каждое из торговых представительств обязано было послать на это заседание самое ответственное лицо.

Времени на переодевание не оставалось. Мистер Тагоми поспешил к экспресс-лифту, спустился на первый этаж и через мгновение уже сидел в автомобиле, принадлежащем представительству, черном “кадиллаке” выпуска 1940 года, за рулем которого был опытный шофер-китаец, одетый в специальную форму.

Возле здания посольства припарковалось не менее дюжины автомобилей других сановников. Высокопоставленные чиновники, со многими из которых мистер Тагоми был знаком, поднимались по широким ступенькам в здание посольства, заполняя его вестибюль. Шофер учтиво распахнул дверцу перед мистером Тагоми. Тот быстро выбрался из машины, сжимая в руках пустой портфель, дабы не сложилось впечатление, что мистер Тагоми просто наблюдатель. Широким, уверенным шагом он поднялся по ступеням. Весь его вид свидетельствовал о значимости происходящего и о его роли в сегодняшнем заседании, хотя, о чем будет идти речь, мистеру Тагоми сообщить не удосужились.

В вестибюле стоял гул. Тагоми присоединился к группе знакомых ему людей, то и дело кивая и стараясь при этом выглядеть, как и все остальные, очень торжественно.

Появился служащий посольства и проводил всех в большой зал, где стояли кресла с откидными сиденьями. Все молча расселись по местам, разговоры прекратились, слышалось только покашливанье и сморканье.

К столу на небольшом возвышении подошел джентльмен с бумагами в руках. Полосатые брюки — представитель министерства иностранных дел.

Пронесся легкий шумок, и все стихло.

— Господа, — произнес он зычным, командным голосом.

Все взоры устремились на него.

— Как вам известно, получено подтверждение, что рейхсканцлер умер. Официальное заявление Берлина. Эта встреча, которая не затянется — вы скоро сможете вернуться в свои учреждения, — имеет целью проинформировать вас о нашей оценке соперничающих фракций в политике Германии, которые в настоящий момент могут появиться на авансцене и вступить в ничем не сдерживаемый спор за место, освобожденное герром Борманом. Коротко о самых значительных. Прежде всего Герман Геринг, “жирный боров”, как его называют за его размеры, когда-то храбрый воздушный ас времен первой мировой войны, основатель гестапо. Он занимал важный пост и обладал обширной властью в послевоенном правительстве Пруссии. Один из первых самых безжалостных нацистов, хотя впоследствии его чувственные излишества способствовали возникновению ложного, вводящего в заблуждение, портрета этакого добродушного любителя вин и искусства. Наше правительство настоятельно рекомендует вам отбросить подобные представления. Несмотря на то что, как говорят, у этого человека нездоровые аппетиты, он больше всего похож на самопрославляющихся древнеримских императоров, чья жажда власти с возрастом не уменьшилась, а даже увеличивалась. Без сомнения, ему необходимо представляться в тоге, окруженным любимыми львами, или владельцем гигантского замка, набитого награбленными трофеями и произведениями искусства. Тяжело нагруженные поезда с ценностями направлялись в первую очередь в его личные поместья, их пропускали даже в военное время раньше поездов с военными грузами. Наша оценка: этот человек стремится к неограниченной власти и способен добиться ее. Из всех нацистов он больше всех потворствует своим слабостям и в этом отношении резко контрастирует с поздним Гиммлером, который жил в нужде на сравнительно невысокое жалованье. Герр Геринг — представитель людей с извращенным складом ума, использующий власть как средство приобретения излишних благ и богатства. У него примитивный интеллект, даже вульгарный, но тем не менее это весьма разумный человек, пожалуй, даже самый умный из всех нацистских главарей. Предмет его вожделений — самовозвеличивание в стиле древнеримских императоров.

Следующий — герр Геббельс. В детстве он перенес полиомиелит, происходит из католической семьи, блестящий оратор, писатель. Космополитические взгляды, изысканные манеры. Он очень активен с дамами, элегантен, образован, у него недюжинные способности. Очень много работает: почти бешеное увлечение администрированием. Говорят, что он никогда не отдыхает. Весьма уважаемая особа. Может быть очарователен, но, говорят, имеет неистовый характер, не имеющий равных среди других наци. Предположительная идеологическая ориентация — иезуитское средневековое мировоззрение, обостренное позднеромантическим немецким нигилизмом. Считается единственным настоящим интеллектуалом в фашистской партии. В молодости мечтал стать драматургом. Друзей немного. Пользуется любовью подчиненных, знаток европейской культуры. В основе его честолюбивых принципов лежит не самовосхваление, а власть ради самой власти. Организаторские способности — в лучших традициях прусского государства.

Герр Гейдрих. Гораздо моложе всех вышеперечисленных, принимавших участие еще в перевороте тысяча девятьсот тридцать второго года. Карьерист из эсэсовской элиты. Находился в подчинении Гиммлера и, возможно, сыграл определенную роль в еще не до конца объясненной его смерти в тысяча девятьсот сорок восьмом году. Официально устранил других соперников из полицейского аппарата, таких, как Эйхман, Шелленберг и так далее. Говорят, что многие члены национал-социалистической партии боятся этого человека. Осуществляет надзор за Вермахтом после прекращения военных действий. Как известно стычка между полицией и армией привела к реорганизации правительственного аппарата, власть которого еще больше возросла. Всегда поддерживал Мартина Бормана. Продукт исключительного воспитания, которое предшествовало так называемой замкнутой системе. Говорят, что в традиционном смысле лишен эмоциональности. Его побуждения составляют тайну. Вероятно, можно было бы сказать, что его идеал — общество, в котором борьба между людьми сводится к последовательности игр. В некоторых технократических кругах находят, что ему присуща особая квазинаучная отрешенность. В идеологических дискуссиях участия не принимает. Вывод: является типичным представителем для времени, последовавшим за веком просвещения; свободен от так называемых неизбежных иллюзий, как-то: вера в бога и тому подобное. Вместе с тем определение его как человека с реалистическим складом ума вызывает сомнение наших ученых социологов в Токио, так как необходимо учитывать некоторые его особенности, присущие патологической шизофрении, поэтому этот человек должен рассматриваться со знаком вопроса.

Бальдур фон Ширах — бывший руководитель гитлеровской молодежи. Считается идеалистом. Привлекательная внешность. Особенно опытным или компетентным его не считают. Искренне предан идеям нацистской партии. В заслугу ему вменяется осушение Средиземного моря и мелиорация огромных ллощадей с целью создания сельскохозяйственных угодий. В начале пятидесятых принял некоторые меры для смягчения расовой политики искоренения славянских народов. Апеллировал непосредственно к населению Германии, дабы остатки славян могли существовать в закрытых районах-резервациях. Призывал к прекращению определенных форм убийства “из сострадания” и медицинских экспериментов, но потерпел неудачу.

Доктор Зейсс-Инкварт, нынешний управляющий колониальными владениями Рейха, отвечающий за политику на окраинах. Наверное, его больше, чем других, ненавидят на территории Рейха. Говорят, что он был инициатором большинства, если не всех, репрессивных мер по отношению к покоренным народам. Вместе с Розенбергом разрабатывал идеологическое обоснование таких всеобъемлющих и чудовищных акций, как попытки стерилизации всего русского населения после прекращения военных действий. О реализации этого проекта нет достоверных сведений. Кроме того, доктор считается одним из лиц, особо ратовавших за уничтожение всей природы Африканского континента, что создало бы условия для массового исчезновения негритянского населения. Вероятно, по темпераменту он ближе всех к первому фюреру, Адольфу Гитлеру.

Сухая, неторопливая речь представителя министерства иностранных дел подошла к концу.

Мистер Тагоми подумал: “Похоже, я схожу с ума. Мне нужно как-то уйти отсюда, у меня начинается приступ. Я больше не в состоянии переваривать все это — я умираю”.

Он с трудом поднялся на ноги и стал протискиваться к выходу, почти ничего не видя.

Скорее в туалет. Он уже бежал по проходу между рядами.

Несколько голов повернулись в его сторону. Какое унижение — обморок во время столь важной встречи.

“Дайте пройти!” — он выбежал в дверь, которую перед ним открыл служащий посольства.

И сейчас же улеглась паника. Стены перестали плыть перед глазами, пол снова стал устойчивый.

Приступ головокружения. Функциональное расстройство среднего уха, вне всякого сомнения.

“Какое-то ограниченное, кратковременное расстройство, — решил он. — Нужно прийти в себя, восстановить связь с внешним миром, вспомнить, как он устроен. За что ухватиться? За религию? За…”

Служащий посольства подхватил его под локоть и спросил:

— Сэр, вам помочь?

— Спасибо, мне уже лучше.

Лицо служащего было спокойным и внимательным, ни тени насмешки. “Возможно, что в глубине души все они будут смеяться надо мной, — ужаснулся мистер Тагоми. — Это зло! Оно непробиваемое, как бетон. Я не могу поверить в это. Я не могу выдержать этого. Разве то, что я сделал, грешно?”

Он вспомнил о кулуарных разговорах, о министерском представителе, выступившем перед элитой Сан-Франциско.

“Вся наша религия — заблуждение. Но что же мне делать?” — спросил он себя.

Тагоми прошел к выходу. Швейцар открыл дверь, и мистер Тагоми спустился по ступенькам к стоянке автомобилей. Шофер его машины отделился от группы других шоферов и быстро занял место за рулем.

“Зло — неотъемлемая часть нашего мира, проникшая в наши души, тела, даже в камни, на которых мы стоим. Все вокруг пропитано злом. Почему? Мы, как слепые кроты, роемся в земле. Мы ничего не знаем. Я понял это теперь, когда оказался в тупике. Остается только вопить от страха, бежать без оглядки. От кого ждать сострадания? Смейтесь надо мной”, — отчаялся Тагоми.

— “Ниппон Тайм Билдинг”, — сказал он вслух шоферу, — Помедленнее.

Из окна автомобиля он смотрел на город. Высокие здания. Многие из них очень современны. Люди. Все эти мужчины и женщины спешат куда-то по своим личным делам.

Добравшись до своего кабинета, Тагоми поручил мистеру Рамсею связаться с торговым представительством, занимавшимся рудными ископаемыми. Он видел их шефа в посольстве и хотел переговорить с ним, как только тот вернется.

Звонок раздался незадолго до полудня.

— Вы, наверное, заметили мое недомогание во время встречи, — бросил мистер Тагами в трубку. — Оно было, несомненно, замечено всеми. Особенно мой поспешный уход.

— Я ничего не заметил, — ответил глава представительства по импорту руды в Японию. — Вот только после инструктажа я не нашел вас и заинтересовался, что с вами произошло.

— Я высоко ценю вашу деликатность, — недоверчиво произнес мистер Тагом и.

— Совсем нет. Я уверен, что все были настолько поглощены сообщением министерства иностранных дел, что вряд ли были в состоянии отвлечься на что-либо другое. Что же касается того, что произошло после вашего ухода… Вы присутствовали при изложении кратких характеристик претендентов на власть? Сначала говорилось об этом.

— Я дослушал до того момента, когда речь пошла о Зейсс-Инкварте.

— После этого докладчик пространно говорил об экономическом положении Рейха. Правительство Родных Островов в курсе замыслов Германии, согласно которым население Европы и Средней Азии должно быть низведено до положения рабов. Плюс истреблены все интеллектуалы, буржуазные элементы, патриотическая молодежь и многое другое. Все это обернется экономической катастрофой. До сих пор нацистов спасали только внушительные достижения германской науки и промышленности. Чудесное оружие, так сказать…

— Да, — подтвердил мистер Тагами. — Так же как и их удивительные ракеты “Фау-один” и “Фау-два” и реактивные истребители военного времени.

— Все, что они делают, это всего лишь ловкость рук, — заметил эксперт по рудам. — Главным образом их экономика держится на использовании атомной энергии, и внимание широких кругов общественности они отвлекают ну хотя бы запуском ракет на Марс или Венеру. Так сказал докладчик.

— Значение всех этих факторов сильно преувеличено нацистами, — добавил мистер Тагами.

— Прогноз докладчика был очень мрачен. Возникло ощущение, будто большинство высокопоставленных нацистов отказывается открыто смотреть в лицо фактическому застою в экономике. Напротив, они еще больше развивают тенденцию к рискованным и грандиозным авантюрам. Стабильность экономики в целом падает. Сначала фанатичный энтузиазм, затем страх, потом решения партии и жесты отчаяния, все снова идет по кругу. По словам докладчика, все это приведет к тому, что власть могут захватить крайне безответственные и безрассудные претенденты. Мы должны предполагать скорее худшее, чем благоприятное. В этой нынешней схватке и трезвые, ответственные потерпят поражение.

— А кто же, по его мнению, является наихудшим? — поинтересовался мистер Тагом и.

— Гейдрих. Доктор Зейсс-Инкварт. Герман Геринг. Однако об этом он высказался недостаточно подробно.

— Что еще?

— Он определил, что мы должны крепить веру в императора и правительство в этот час более, чем всегда… Что мы должны с доверием взирать на своих руководителей.

— Была минута скорбного молчания?

— Да.

Мистер Тагоми поблагодарил собеседника и положил трубку.

Он пил чай, когда зажужжал интерком.

— Сэр, вы хотели отправить соболезнование германскому консулу, — раздался голос мисс Эфрикян. — Вы изволите продиктовать его текст сейчас?

Тагоми совершенно выпустил это из виду и пригласил секретаршу в кабинет.

Она сейчас же вошла, озабоченно улыбаясь.

— Вам теперь лучше, сэр?

— Да. Инъекция витаминов помогла.

Мисс Эфрикян сосредоточилась.

— Напомните мне, как фамилия германского консула? — спросил Тагоми.

— Фрейер Гуго Рейсс.

— Майн repp, — начал мистер Тагоми. — До нас дошла ужасная весть о том, что ваш вождь, герр Мартин Борман, пал в борьбе с недугом. Слезы душат меня, когда я пишу эти строки. Когда я вспоминаю о героических деяниях, совершенных герром Борманом по обеспечению спасения народов Германии от врагов, как внутренних, так и внешних, а также о потрясающих душу твердых мерах, направленных против малодушных и предателей, желавших лишить человечество перспективы покорения космоса, куда устремились светловолосые, голубоглазые представители нордических рас в своей неуемной…

Он остановился, продолжать можно было до бесконечности, и он понял, что уже не сможет закончить предложение. Мисс Эфрикян выключила диктофон, вся преисполнилась ожидания.

— Сейчас великие времена, — сказал он мисс Эфрикян.

— Мне записать это, сэр? Это войдет в послание?

В нерешительности она снова включила аппарат.

— Это я вам сказал, — произнес мистер Тагоми.

Она улыбнулась.

— Прокрутите-ка то, что я уже наговорил.

Завертелись бобины, затем он услышал свой голос, тонкий, металлический, исходящий из громкоговорителя диаметром в два дюйма.

— …совершенных… спасения…

Как будто какое-то насекомое скреблось и билось внутри аппарата.

— А вот и конец фразы, — заключил Тагоми, когда лента остановилась, — …решимость бороться и принести себя в жертву, а тем самым обеспечить такое место в истории, из которого никакая форма жизни не сможет их изгнать, что бы ни случилось с миром.

Он помолчал.

— Все мы насекомые, — обратился он к мисс Эфрикян, — слепо рвемся к чему-то ужасному и божественному. Вы согласны?

Миссис Эфрикян, не отрываясь от диктофона, молча поклонилась.

— Отправьте это. Подпишите и тому подобное. Подработайте текст по своему усмотрению, так, чтобы он приобрел хоть какой-нибудь смысл, — приказал Тагами и спустя минуту добавил: — Или так, чтобы он ничего не значил вообще. Любой вариант, какой вы сами сочтете предпочтительным.

Выходя из кабинета, миссис Эфрикян с любопытством взглянула на него.

Когда она ушла, мистер Тагоми принялся было за обычные повседневные дела. Но почти тут же мистер Рамсей предупредил его по интеркому:

— Сэр, звонит мистер Бейнес.

“Хорошо, — подумал мистер Тагоми. — теперь мы сможем начать важный разговор”. Он решительно поднял трубку.

— Мистер Тагоми? — послышался голос мистера Бейнеса.

— Добрый день. Из-за смерти канцлера Бормана я был вынужден неожиданно покинуть свой кабинет утром. Тем не менее…

— Мистер Ятаба еще не связался с вами?

— Пока еще нет, — ответил Тагоми.

— Вы предупредили свой персонал? — Бейнес казался взволнованным.

— Да, — успокоил его Тагоми, — Мои люди проводят мистера Ятаба ко мне тут же, как только он прибудет.

Тагоми спешно сделал пометку на календаре. До сих пор у него не дошли до этого руки. Похоже, переговоры не начнутся, пока не прибудет пожилой джентльмен.

Это повергло его в уныние.

— Сэр, мне не терпится начать. Вы представите свои приспособления для прессования пластмасс? Хотя у нас такая неразбериха…

— Ситуация изменилась, — пояснил мистер Бейнес. — Мы подождем мистера Ятаба. Вы уверены, что он еще не прибыл? Я хочу, чтобы вы обещали мне, что немедленно известите о его прибытии, после того как он созвонится с вами. Пожалуйста, постарайтесь, мистер Тагоми.

Голос Бейнеса звучал напряженно и отрывисто.

— Я даю вам слово. — Теперь и Тагоми ощутил беспокойство.

Смерть Бормана — вот что спутало карты.

— А тем временем я бы с удовольствием отобедал в вашем обществе, ну хотя бы сегодня. Мне еще не удалось перекусить. — Тагоми не терял надежды вернуться к делам. — Хотя мы и подождем конкретных переговоров, возможно, мы могли бы побеседовать об общих условиях, в частности о…

— Нет, — категорично ответил мистер Бейнес.

— Нет? — разочарованно протянул Тагоми. — Я не совсем здоров сегодня, сэр, — пояснил он. — Со мной случилось одно прискорбное происшествие. Я так надеялся поделиться с вами своими заботами.

— Извините, — проговорил мистер Бейнес, — я позвоню вам позже.

Сработал сигнал отбоя. Тагоми быстро положил трубку.

“Я обидел его, — предположил Тагоми, — он, должно быть, догадался, что я забыл предупредить персонал об этом пожилом джентльмене. Но ведь это такая мелочь”.

Он нажал кнопку:

— Мистер Рамсей, пожалуйста, зайдите ко мне.

“Я могу немедленно это поправить. Тут дело в чем-то более важном, — решил он. — Бейнеса потрясла смерть Бормана. И, кроме того, проявление моего небрежного, даже, можно сказать, наплевательского отношения к делу. — Тагоми чувствовал себя виноватым. — Сегодня плохой день. Мне следовало бы проконсультироваться у оракула, выяснить, какой сейчас момент. Я слишком далеко отошел от Тао. Под действием какой из шестидесяти четырех гексаграмм нахожусь я сейчас?”

Он открыл ящик стола, вытащил оттуда оба тома “Книги перемен” и положил их на стол.

“С какого же вопроса начать? У меня столько вопросов, что не знаю, как же правильно построить их”.

Когда мистер Рамсей вошел в кабинет, гексаграмма была уже определена. Гексаграмма сорок семь. Подавленность, изнеможение.

— Смотрите, мистер Рамсей. — Тагоми указал на открытую книгу.

— В общем-то предзнаменование плохое, — заключил мистер Рамсей. — Какой был ваш вопрос, сэр? Если только я не обижаю вас, спрашивая об этом.

— Я справился относительно текущего момента, — уклончиво ответил мистер Тагоми. — Момента для всех нас. Переходящих строк нет. Статическая гексаграмма.

Он захлопнул книгу.

* * *

В три часа дня Фринк все еще дожидался вместе со своим деловым партнером решения Уиндема-Матсона о деньгах и поэтому решил посоветоваться с оракулом.

“Как все это обернется?” — спросил он и стал кидать монеты.

Выпала гексаграмма сорок семь с одной скользящей строкой. Девятой на пятнадцатом месте.

“У него отрезали нос и ноги. Он раздавлен человеком с красной повязкой на колене. Радость приходит легко. Она побуждает делать подношения и возлияния”.

Довольно долго — не меньше получаса — Фринк изучал эти строчки и связанные с ними комментарии, пытаясь определить, что же это могло значить. Гексаграмма и особенно скользящая строка очень беспокоили его. Наконец он с сожалением пришел к безрадостному выводу, что особых денег ждать не приходится.

— Ты слишком полагаешься на эту штуковину, — заметил Мак-Карти.

В четыре часа появился рассыльный от Уиндема-Матсона и вручил Фринку и Мак-Карти конверт. Вскрыв его, они обнаружили подписанный чек на две тысячи долларов.

— Вот ты и оказался неправ, — заключил Мак-Карти.

“Должно быть, оракул имеет в виду какие-то дальнейшие последствия, — подумал Фрипк. — В этом все дело. Позже, когда это случится, можно будет оглянуться назад, точно сказать, что имел в виде оракул. А сейчас…”

— Мы можем открыть мастерскую, — заявил Мак-Карти.

— Сегодня? Прямо сейчас?

Френк чувствовал, что теряет терпение.

— А почему бы и нет? Мы уже подготовили все необходимые письма с заказами. Все, что мы должны сделать, — это отправить их по почте. И чем скорее, тем лучше. А оборудование, которое можно достать здесь, в Сан-Франциско, мы выберем сами.

Они уговорили домовладельца сдать им подвал. Раньше он использовался как склад. Освободив помещение от хлама они смогут соорудить верстаки, подвести к ним электричество, установить светильники, начать монтаж электродвигателей и приводных ремней. У них уже были готовы эскизы, заполнены спецификации с перечнем деталей. Так что фактически они уже начали свое дело.

“Наше предприятие уже заработало”, — понял Френк Фринк.

Затем они придумали название.

“Ювелирные изделия фирмы Эд-Френк”.

— Самое большое, на что я сегодня еще способен, — объявил Френк, — это купить доски для верстаков и, возможно, электрооборудование.

Компаньоны отправились на склад на южной окраине Сан-Франциско и через час уже запаслись нужным пиломатериалом.

— Что тебя тревожит? — поинтересовался Мак-Карти, когда они вошли в магазин электрооборудования.

— Деньги. У меня падает настроение. Когда мы оплатим все?

— Старый Уиндем-Матсон у нас в руках, — заметил Мак-Карти.

“Мне это известно, — подумал Фринк. — Именно поэтому я и места себе не нахожу. Мы влезли в его владения. Мы уподобились ему. И что же? Приятна ли нам эта мысль?”

— Не оглядывайся назад, — посоветовал Мак-Карти. — Смотри вперед. Думай о будущем деле.

“Я смотрю вперед, — мысленно ответил Фринк. — Об этом говорит и гексаграмма. Какие же подношения и возлияния я могу сделать? И кому? С кем?”

Глава 7

Красивая молодая японская чета, посетившая магазин Роберта Чилдана, носила фамилию Казоура. Они связались с антикваром по телефону и к концу недели пригласили его на обед.

Чилдан очень ждал этого звонка, и поэтому приглашение посетить их квартиру вызвало у него восторг.

Он закрыл свой магазин чуть раньше обычного и нанял педикеб, чтобы поехать в привилегированный район, где жили Казоура. Он хорошо знал этот район, белых там не встретишь.

Педикеб катился по извилистым улицам с разбитыми там и сям газонами и декоративными ивами. Чилдан восхищался изяществом архитектуры современных многоквартирных домов. Чугунные литые решетки балконов, высокие колонны, дома покрашены в мягкие пастельные тона, всевозможные орнаментальные украшения — все это представляло собой шедевры архитектурного искусства. Чилдан помнил те послевоенные годы, когда здесь не было ничего, кроме руин.

Игравшие на улицах японские дети бросали на него мимолетные взгляды и, не испытывая никакого интереса, сразу же возвращались к своему футболу или бейсболу. Но реакция взрослых была иная.

Хорошо одетые молодые японцы, выходя из своих автомобилей и направляясь к парадным жилых домов, не без удивления следили за ним. Он живет здесь? Интересно. Это были молодые японцы-бизнесмены, возвращавшиеся домой из своих контор. Главы торговых представительств тоже обитали тут. Чилдан заметил на стоянке “кадиллаки”. По мере того как педикеб все ближе продвигался к месту назначения, антиквар нервничал все больше и больше.

Поднимаясь по лестнице к квартире Казоура, он подумал не без тщеславия: “Вот он я. Приглашен, и не просто по делу, а гостем к обеду”.

Конечно, ему пришлось немало позаботиться о костюме, но теперь, по крайней мере, он мог быть уверен, что его внешность соответствует обстановке. “Да, все в норме, — решил он. — Как я выгляжу? Это никого не введет в заблуждение. Я не принадлежу к ним, я здесь чужеродное тело, на этой самой земле, которую расчистили белые и на которой построили один из самых прекрасных городов. А теперь я чужой в своей собственной стране”.

По устланному ковром коридору он подошел к нужной двери и нажал кнопку звонка.

Дверь открылась. Перед ним стояла молодая миссис Казоура в шелковом кимоно, завязанном оби — ярким широким шелковым поясом. Ее длинные черные волосы были заколоты в сверкающий узел ниже затылка. Она приветливо улыбнулась. Позади нее, в гостиной, стоял муж, держа в руке бокал и кивая головой.

— Мистер Чилдан, заходите.

Чилдан поклонился и вошел.

Интерьер отличался вкусом, в высшей степени утонченным вкусом, и одновременно нес на себе отпечаток аскетизма.

В обстановке ничего лишнего: торшер, стол, книжный шкаф, литография на стене. Невероятное, непревзойденное, присущее только японцам, чувство “ваби”. Такого не могло быть в европейских жилищах. Способность найти в самых обыденных предметах красоту не меньшую, чем в изысканных и замысловатых вещах. И все благодаря определенному их расположению в пространстве.

— Выпьете? — спросил мистер Казоура. — Виски с содовой?

— Мистер Казоура… — начал Чилдан.

— Просто Пол, — прервал молодой японец, затем указал на жену: — Бетти. А вы?..

— Роберт, — пробормотал Чилдан.

Усевшись на мягком ковре с бокалами в руках, они слушали запись кото — японской тридцатиструнной арфы. Пластинка была совсем недавно выпущена фирмой “Хиз мистерс войс” по японской лицензии и пользовалась огромной популярностью. Чилдан обратил внимание на то, что вся музыкальная установка была куда-то спрятана, даже динамики. Он не мог определить, откуда льются звуки.

— Не зная ваших вкусов, мы не стали искушать судьбу. — Бетти улыбнулась. — На кухне в электропечи жарятся бифштексы. Гарниром будет печеный картофель с луком в кисло-сладком соусе. По принципу: никогда не прогадаешь, подавая гостю бифштекс в первую же встречу.

— Весьма польщен, — сказал Чилдан. — Я обожаю бифштексы.

Это и правда было так. Ему редко приходилось пробовать бифштексы. Громадные скотоводческие фермы Среднего Запада давно уже не поставляют на Западное побережье больших партий мяса, и он не мог вспомнить, когда в последний раз ел хороший бифштекс.

Теперь пришла его очередь отблагодарить хозяев.

Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую вещицу, завернутую в китайскую шелковую бумагу. Он осторожно положил ее на столик. Хозяева сразу же заметили это, и тогда он объяснил:

— Подарок. Безделушка. В знак благодарности за радушный прием.

Он развернул бумагу и показал им кусочек слоновой кости, выточенный китобоями Новой Англии более столетия назад. Резьба по слоновой кости. Хозяева знали толк в резьбе, которой моряки занимались в свободное время. Ни один предмет не был столь законченным образцом культуры старых Соединенных Штатов.

Наступила торжественная тишина.

— Спасибо, — поблагодарил Пол.

Роберт Чилдан поклонился.

В душе его на мгновение разлился покой. Это подношение есть — по определению “Книги перемен” — своего рода возлияние.

Чувство тревоги и подавленности, терзавшее его до сих пор, постепенно слабело.

Рэй Келвин возместил ему убытки за липовый кольт и вдобавок письменно заверил, что подобное не повторится. Однако это не облегчило сердца.

Только сейчас, в атмосфере покоя, ощущение, что все в мире летит к черту, стало исчезать.

“Ваби”, окружавшее его, излучавшее гармонию, — вот это утешало. Соразмерность, равновесие. “Они так близки к Тао, эти двое. Вот почему на меня так подействовало их появление”.

Ему вдруг стало казаться очень интересно: что значит — по-настоящему постичь Тао? Тао — это то, что сначала излучает свет, а потом поглощается тьмой. Оно — причина взаимодействия двух основных сил и таким образом обусловливает обновление. Благодаря ему сдерживается распад мира. Вселенная никогда не исчезает, потому что, как только мир окутывается мраком и берет верх над светом, тут же в самых глубинах тьмы зарождаются ростки света. Таков путь развития. Зерно падает в почву. И там, глубоко внизу, невидимое взору, оно прорастает и дает начало новой жизни.

— Настоящий шедевр, — восхитилась Бетти.

Она присела и предложила Чилдану тарелку с маленькими ломтиками сыра.

— Сегодняшний день весь заполнен известиями из-за рубежа, — Пол прихлебнул из бокала. — Когда я ехал после работы домой, передавали прямую трансляцию из Мюнхена грандиозной церемонии национальных похорон. Там было пятидесятитысячное шествие с флагами и тому подобнее. Все время пели “Был у меня товарищ”. Сейчас тело усопшего доступно для всех преданных членов партии.

— У доктора Геббельса такие прелестные дети, — вставил Чилдан. — И все очень способные.

— Да, это верно, — согласились японцы. — Он, в отличие от других высокопоставленных особ Германии, примерный семьянин, — поддержал Пол. — А нравы наци весьма сомнительны.

— Я бы не очень доверял слухам, — возразил Чилдан. — Вы, вероятно, имеете в виду Рема? Это древняя, давно позабытая история.

— Я, скорее, имел в виду Германа Геринга, — уточнил Пол, медленно потягивая виски. — Говорят, он, подобно Рему, устраивает оргии, отличающиеся фантастической изощренностью. От одного упоминания о них мороз пробирает по коже.

— Это все ложь, — отозвался Чилдан.

— Да ну его. Этот субъект не заслуживает того, чтобы о нем говорили, — тактично вмешалась Бетти.

Она вновь налила виски в опустевшие бокалы.

— Политические дискуссии всем горячат головы, — заметил Пол. — А самое главное — ее не терять.

— Да, — согласился Чилдан. — Спокойствие и порядок. Только при таких условиях все вернется на свои места.

— Период после смерти вождя — период критический в тоталитарном обществе, — продолжил Пол. — Отсутствие традиций и влияние среднего класса на общественную жизнь в сочетании с… — Он запнулся. — А не лучше ли бросить разговоры о политике? — улыбнулся Пол.

Роберт Чилдан почувствовал, как краска заливает лицо, и наклонил голову, чтобы укрыться от глаз своих хозяев.

Такой ужасный разговор получился. Во все горло по-идиотски спорить о политике. Бестактность его не имела границ. И только врожденный такт хозяина дома спасли вечер. “Мне еще нужно многому научиться, — понял Чилдан. — Они такие воспитанные и вежливые, а я кто? Белый варвар. Ведь правда?”

Некоторое время он смаковал виски, стараясь придать лицу выражение удовлетворенности. “Нужно всегда следовать их примеру, — сказал он себе, — всегда соглашаться”.

Тут он с ужасом осознал, что его мысли буквально продираются теперь сквозь рогатки, поставленные алкоголем. Да еще усталость и волнение. “Нужно держаться, иначе меня больше никогда не пригласят, может, и теперь уже поздно”. Его охватило отчаяние.

Бетти, вернувшись из кухни, снова уселась на ковер. “Какая привлекательная, — снова подумалось Чилдану. — Такое нежное тело. У них прекрасные фигуры: никакого жира, никаких выпуклостей. Им не нужны ни грации, ни пояса. Свои чувства нужно скрывать любой ценой…”

Чилдан не мог сдержаться и то и дело украдкой поглядывал на нее. — “Прелестный темный цвет кожи, волос, глаза… В сравнении с ними мы выпечены только наполовину. Нас вышвырнули из печи прежде, чем мы допеклись. Точно как в древней легенде аборигенов о белых пришельцах. Как это близко к истине… Нужно думать о чем-нибудь другом, найти какую-нибудь расхожую тему, все что угодно”.

Повисла неловкая пауза.

“О чем же, черт побери, говорить? О чем-нибудь безопасном”.

Чилдан скользнул взглядом по невысокому черному шкафу.

— У вас, я смотрю, там “Саранча садится тучей”? — заметил он. — Много слышал об этой книге, но большая занятость не позволила мне ее прочесть.

Он поднялся и направился к шкафу, где стояла книга, внутренне контролируя каждый свой шаг. Хозяева, казалось, допускали такой поворот событий, и поэтому Чилдан продолжил:

— Детектив? Вы уж простите мне мое крайнее невежество.

Теперь он листал книгу.

— Вовсе даже не детектив, — отозвался Пол. — Просто весьма интересная форма утопии, возможная только в жанре фантастики.

— О нет, — не согласилась Бетти. — Фантастика здесь ни при чем. В фантастике обычно действие происходит в будущем, где наука ушла далеко вперед по сравнению с нашим временем. А эта книга не укладывается в подобные рамки.

— Но в ней речь идет об альтернативном настоящем, — возразил Пол. — Есть множество широко известных фантастических романов подобного рода.

Повернувшись к Роберту, он пояснил:

— Простите мне мою дотошность, но жена моя знает, что я долгие годы был страшным любителем научной фантастики, а увлекся ею еще в детстве, когда мне было лет двенадцать. Это было в самом начале войны.

— Понимаю, — вежливо кивнул Чилдан.

— Хотите взять “Саранчу”? — Пол улыбнулся. Мы скоро ее дочитаем, самое большее — через день или два. Так как моя контора в центре города, недалеко от вашего знаменитого магазина, я мог бы с радостью занести ее вам в обеденный перерыв.

Пол помолчал, а потом добавил, как показалось Чилдану, повинуясь какому-то знаку Бетти:

— И мы могли бы тогда вместе пообедать.

— Благодарю вас, — удалось выговорить Чилдану.

Обед в одном из центральных модных ресторанов для бизнесменов. Он и этот изысканный современный высокопоставленный японец! Об этом и мечтать не возможно. Все поплыло у него перед глазами.

— Да, — отозвался он наконец, — эта книга, вероятно, очень интересная. Мне бы очень хотелось прочесть ее. Я всегда стараюсь быть в курсе того, о чем так много спорят.

Но тут же новые сомнения стали одолевать его. Стоило ли ему признаваться, что его интерес к книге обусловлен модой на нее? Может, это дурной тон? Он не знал, так ли это, но тем не менее почувствовал, что так.

— Нельзя судить о книге только на том основании, что она бестселлер, — сказал Роберт. — Это всем известно. Многие из бестселлеров — ужасный хлам. Но, однако, эта книга…

Он в нерешительности замолчал.

— Вы правы, — вымолвила Бетти, — у большинства на самом деле скверный вкус.

— То же самое относится и к музыке, — поддержал Пол. — Сейчас мало кто интересуется, например, подлинным американским народным джазом. Вот вам, скажем, Роберт, правятся Ванк Джонсон или Кид Ори и им подобные? У меня целая дискотека такой музыки: оригиналы пластинок фирмы “Дженет”.

— К сожалению, я плохо знаком с негритянской музыкой.

По их виду Чилдан понял, что это признание не доставило им большого удовольствия.

— Я предпочитаю классику, Баха и Бетховена.

Конечно же это произвело желанное впечатление. Но все же он ощутил некоторую натянутость. Неужели они предполагали, что он будет отрицать музыку великих европейских мастеров, неподвластную времени классику, ради ньюорлеанского джаза, родившегося в притонах и кабачках негритянских кварталов?

— Пожалуй, я поставлю вам что-нибудь из избранного этих ньюорлеанских королей ритма… — начал Пол, собираясь выйти из комнаты, но Бетти бросила на него многозначительный взгляд, и он нерешительно пожал плечами.

— Обед уже почти готов, — пояснила она.

Пол вернулся на свое место и сел, пробормотав, как показалось Роберту, несколько раздраженно:

— Джаз из Нью-Орлеана — это подлинная народная музыка. Ее корни на этом континенте. Все остальное пришло из Европы, например, эти старомодные струнные баллады на английский манер.

— Мы не переставая спорим друг с другом, — Бетти улыбнулась Роберту. — Я не разделяю его любви к старому джазу.

Все еще держа в руках книгу, Чилдан спросил:

— Какого рода альтернативное настоящее описывается в этом романе?

Бетти ответила не сразу.

— По книге Германия и Япония проиграли войну.

Выдержав паузу, Бетти грациозно поднялась и сказала:

— Пора обедать. Пожалуйста, к столу, двое изголодавшихся джентльменов, утомленных делами и заботами.

На обеденном столе, покрытом большой белой скатертью, лежало столовое серебро, рядом с фарфором пирамидками возвышались накрахмаленные салфетки, в которых Роберт узнал старинные американские.

Приборы были также из безукоризненного американского серебра высшей пробы.

Чашки и блюдца темно-голубого и желтого цвета фирмы “Ройял Альберт”, определил Чилдан. Это была очень редкая посуда, и Роберт не мог не залюбоваться ею, испытывая при этом профессиональное восхищение.

А вот тарелки… На вид они походили на японские, но Роберт не стал бы этого утверждать. Это было выше его возможностей.

— Это фарфор Имари, — пояснил Пол, угадав мысли Роберта. — Из Ариты. Он считается одним из лучших. Япония.

Они сели за стол.

Угощение показалось Чилдану восхитительным.

Бетти великолепно готовила. Особенно ему понравился салат. Авокадо, сердцевина артишоков, цветная капуста… Слава богу, что его не потчуют традиционной японской пищей, смесью зелени и кусочков мяса: ею он был сыт по горло с времен окончания войны. И морскими продуктами. Слава богу, его положение позволяло обходиться без креветок и всяких других моллюсков.

— Хотелось бы узнать, — произнес Роберт, — каким, по мнению автора, был бы мир, если бы Германия и Япония проиграли бы войну.

— Разница была бы существенной, — спустя некоторое время отозвался Пол. — Лучше об этом прочесть самому. Если вы заранее все узнаете, испортите впечатление.

— У меня по данному вопросу есть очень твердое убеждение, — заметил Роберт. — Я не раз обдумывал этот вариант и пришел к выводу, что в мире все было бы намного хуже. — Он слышал свой твердый, резкий голос. — Намного хуже.

Эти слова, казалось, удивили хозяев, а может быть, тон, которым они были произнесены.

— Повсюду господствовал бы коммунизм, — продолжал Роберт.

Пол согласно кивнул.

— Автор, мистер Готорн Абендсен, со всех сторон рассмотрел этот вариант — беспрепятственное распространение Советской России. Но так же, как и в первую мировую войну, даже будучи на стороне победителей, отсталая, в основном крестьянская, Россия, естественно, получает кукиш. Становится посмешищем Вспомните ее войну с Японией, когда…

— Теперь же пришлось пострадать нам, расплачиваясь за нынешнюю ситуацию, — вставил Роберт. — Но мы сделали это по доброй воле, чтобы остановить нашествие славянского мира.

— Лично я не верю ни в какие исторические бредни о нашествии со стороны любых народов. Славян ли, китайцев или японцев, — Бетти безмятежно посмотрела на Роберта.

Она заметно владела собой, хотя на щеках ее появился яркий румянец — признак возбуждения.

Какое-то время все молча ели.

“Снова я осрамился, — разозлился на себя Чилдан. — Невозможно избежать этой темы, потому что она повсюду: в книге, которая случайно попадает в руки, в этих салфетках — добыче завоевателей. Мародерство, учиненное по отношению к моему народу. Надо посмотреть правде в глаза. Пытаешься убедить себя в том, что эти японцы и ты похожи? Однако, даже прославляя их победу, ты опускаешься до того, что радуешься поражению своего народа, — все равно мы стоим на разной земле. То, что определенные слова означают для меня, имеет совершенно противоположное значение для них. У них другие мозги и другие души. Смотри, они пьют из английских фарфоровых чашек, пользуются американскими столовыми приборами, слушают негритянскую музыку. Это все на поверхности. Преимущества богатства и власти делают все это доступным для них, но это все как пить дать суррогат, наносное. Даже эта “Книга перемен”, которой они почти что придушили нас, — она заимствована у китайцев, ранее покоренного ими народа. Кого они думают одурачить? Самих себя? Воруют обычаи направо-налево: костюм, кухню, язык, манеры. Ты только взгляни, с каким смаком они пожирают печеный картофель со сметаной и сыром, это старинное американское блюдо, также ставшее их трофеем. Никого они не одурачат, вот что я вам скажу, а меня — меньше всего. Только представители белой расы наделены даром творчества!.. И тем не менее я — чистокровный белый — должен разбить лоб перед этими двумя. Только подумай, что было бы, если бы мы победили! Да мы бы стерли их с лица земли. Сегодня не было бы Японии, а Штаты стали бы единственной могучей процветающей державой во всем необъятном мире. Я должен обязательно прочесть эту книгу… — решил Чилдан. — Это мой патриотический долг”.

— Роберт, вы совсем не едите, — мягко заметила Бетти. — Может быть, плохо приготовлено?

Он сразу же зацепил полную вилку салата.

— Нет, — возразил он. — Это поистине самая превосходная еда, которую мне только приходилось есть за последние годы.

Хозяйка была явно польщена его словами.

— Я изо всех сил старалась приготовить настоящую… Например, я делала покупки только на крохотных американских базарчиках, удаленных от центральных улиц, где нам пытаются выдать итальянские или мексиканские продукты за американские.

“Да, вы довели нашу кухню до совершенства, — подумал Роберт Чилдан. — Общее мнение справедливо, у вас безграничные способности к подражанию. Яблочный пирог, кока-кола, увлечение кино и кинозвездами, Гленом Миллером, например… Вы могли бы склеить искусственную Америку из жести и рисовой бумаги, бумажную мамулю на кухню, бумажного на, читающего газету, бумажного беби у его ног. Все, что угодно”.

Пол молча наблюдал за Чилданом. Роберт, внезапно поймав его взгляд, сосредоточился на еде.

“Он что, и мысли умеет читать, угадывает то, что я думаю на самом деле? Пожалуй, внешне я ничем себя не выдал. Нет, все в порядке”.

— Роберт, — обратился Пол, — поскольку вы здесь родились и выросли, знаете местные выражения, хорошо знакомы с культурой и обычаями своего народа, вы, возможно, поможете мне понять одно явление, с которым я недавно столкнулся. Разъясните мне смысл некоторых фильмов двадцатых годов, которые мне удалось увидеть.

Роберт слегка поклонился.

— В этих фильмах главную роль играет ныне уже давно забытый актер, некто Чаплин. Это неловкий, жалкий человек, над которым издеваются все окружающие, и тем не менее его злоключения, его нескончаемые несчастья вызывают у белой части публики какой-то совершенно неконтролируемый смех. Я несколько раз пытался докопаться, что же может быть смешного в страданиях хорошего, порядочного человека? В каких аспектах вашей культуры или религии таятся корни такого отношения? Может, все дело в том, что актер по национальности — еврей?

— Если бы Германия и Япония проиграли войну, — немедленно отозвался Роберт, — то сегодня миром правили бы евреи. С помощью Москвы и Уолл-стрит.

Оба японца, и мужчина и женщина, отпрянули. Они поникли, стали холоднее, казалось, ушли в себя. Даже в комнате стало прохладнее. Роберт Чилдан почувствовал одиночество.

Что он натворил?

Они его не поняли, что-то неправильно истолковали. Во всем виновата их глупая неспособность улавливать нюансы чужой речи, их невосприимчивость западного образа мышления. Ускользнувшим от них значением сказанного и вызвана обида.

“Какая трагедия”, — подумал Чилдан. Прежняя ясность, то, что существовала несколько минут назад, должна быть восстановлена во что бы то ни стало.

Никогда прежде не чувствовал Чилдан себя так напряженно, потому что нелепая мечта оказалась неосуществимой. “А ведь я столького ждал от этой встречи, — сокрушался он. — Когда я поднимался по лестнице, мне кружил голову юношеский романтический дурман. Но нельзя игнорировать реальность: мы уже давно повзрослели. А здесь все наполнено этим дурманом, Эти люди и людьми-то в полном смысле этого слова не являются. Носят одежду, как обезьяны, которые кривляются в цирке. Они умны, их можно выдрессировать, но и все. Зачем же я стараюсь угодить им, если это так?

У меня, оказывается, патологическая наклонность к… ну, скажем, к безошибочному выбору наименьшего из зол.

Чем я занимался всегда? Следил за своими эмоциями в целях самосохранения, ведь в конце концов — они победители, они командуют. И дальше я буду поступать точно так же, судя по всему. Потому что, зачем мне эти неприятности? Он смотрит американские фильмы и хочет, чтобы я их комментировал. Они надеются, что я, белый, могу дать им ответ. Я попробую! Но не сейчас, хотя, если бы я видел эти фильмы, то несомненно смог бы”.

— Когда-нибудь мне удастся посмотреть какой-нибудь из этих фильмов, с этим Чаплином, — Чилдан обратился к Полу, — и тогда я смогу довести до вас смысл происходящего как на экране, так и в зале.

Пол слегка поклонился.

— Сейчас же работы так много, — продолжал Роберт. — Позже, наверное… Я уверен, что вам не придется долго ждать.

“И все же эта парочка не сумела скрыть разочарование, — подумал Чилдан. — Интересно, а ощущают ли они непроходимую пропасть, пролегшую между нами? Будем на это надеяться. Они заслужили своего. Смотреть американские фильмы и ждать от него разъяснений — стыдно”.

Чилдан с большим аппетитом принялся за еду.

Ничто больше не портило вечер. В десять часов он покинул квартиру Казоура с чувством удовлетворения.

Чилдан вышел на темный тротуар и остановил проезжавший мимо педикеб.

“Мне всегда хотелось встретиться с некоторыми своими покупателями в неофициальной обстановке, — размышлял он по дороге домой. — И ведь не так уж и плохо. Этот опыт, возможно, будет мне хорошим подспорьем в бизнесе. Встреча с людьми, которых боишься, имеет терапевтический эффект. Раскусить их. Тогда исчезнет страх”.

Он не заметил, как оказался перед собственными дверьми. Расплатившись с возницей-китайцем, поднялся по знакомой лестнице.

В его передней на диване сидел мужчина в пальто совершенно ему незнакомый. Белый. Он читал газету.

От удивления Чилдан будто застыл на пороге. Увидев его, белый отложил газету, неторопливо поднялся и, сунув руку во внутренний карман пальто, вытащил оттуда удостоверение.

— Кемпейтай.

Это был один из пинки, служащих Сакраменто и его государственной полиции, учрежденной японскими оккупационными властями.

Чилдан похолодел.

— Вы — Роберт Чилдан?

— Да, сэр.

Сердце его бешено колотилось.

— Недавно вас посетил один человек, белый, назвавшийся представителем одного из адмиралов имперского флота.

Полицейский сверился с бумагой, извлеченной из лежавшей на диване папки.

— Вы навели справки и убедились, что это совсем не так. Названного адмирала не существует, как и его корабля.

Мужчина внимательно посмотрел на Чилдана.

— Да, это так, — отозвался Чилдан.

— Нам сообщили, — продолжал полицейский, — о попытке шантажа, имевшей место в районе Залива. Этот парень, очевидно, приложил и там руку. Не можете ли вы обрисовать его.

— Невысокий, довольно смуглый, — начал Чилдан.

— Похож на еврея?

— Да, — подтвердил Чилдан, — только теперь ото пришло мне в голову, а тогда я как-то просмотрел это.

— Вот фото.

Человек из Кемпейтай протянул снимок.

— Это он. — Чилдан не испытывал никаких сомнений. Его несколько ужаснули способности Кемпейтай. — Как же вы нашли его? Я ведь не сообщил никому о его визите, а позвонил своему оптовому торговцу, Рэю Келвину, и сказал о…

Полицейский жестом приказал ему молчать.

— У меня тут есть для вас одна бумага, которую вы должны подписать. И это все. Вам не нужно будет присутствовать на суде, ваше участие в этом деле заканчивается этой предписываемой законом формальностью.

Он протянул Чилдану лист бумаги и ручку.

— Здесь говорится о том, что этот человек посетил вас и попытался обмануть, выдавая себя за другого, и так далее. Все это вы можете прочесть здесь.

Полицейский отвернул рукав пальто и посмотрел на часы, пока Чилдан читал бумагу.

— По существу здесь все верно?

— По существу — да.

У Чилдана не было времени уделять этой бумаге должного внимания, да к тому же он был несколько сбит с толку всем, что произошло в течение дня.

Но он знал, что этот человек выдавал себя за другого и что тут был какой-то шантаж. Как сказал полицейский, парень этот — еврей. Чилдан взглянул на имя под фотографией. Френк Фринк, урожденный Френк Финк. Да, конечно, еврей, любому ясно — да еще с такой фамилией.

Чилдан подписал бумагу.

— Спасибо, — поблагодарил полицейский, собрал свои вещи, нахлобучил шляпу, пожелал Чилдану спокойной ночи и вышел.

Все дело заняло каких-нибудь несколько мгновений.

“Они найдут его, где бы он ни скрывался, — Чилдан испытывал большое облегчение. — Замечательно, что они так быстро работают. Мы живем в обществе законности и порядка, где евреям не позволено плести свои коварные интриги вокруг невинных людей, мы от этого защищены. И как это я сразу не распознал в нем еврея? Простак я, что ли? Очевидно, на хитрость я и не способен, а это делает человека беспомощным. Не будь закона, я был бы всецело в их власти, этот еврей мог бы убедить меня в чем угодно. Это какая-то форма гипноза. Они могут все общество подчинить себе. Завтра я пойду и куплю эту книгу. Интересно будет узнать, как автор представляет себе мир, в котором правят евреи и коммунисты, где Рейх лежит в развалинах, а Япония — просто провинция России. Россия там, кажется, простирается от Атлантического океана до Тихого. А описывает ли автор — как там его? — войну между Россией и Штатами? Занятная книга Странно, что никому не пришло в голову написать подобное раньше. Такие книги позволяют лучше понять, насколько нам сопутствует удача, даже несмотря на все тяготы… нам было бы гораздо хуже. В этой книге — огромный моральный урок. Да, здесь у власти японцы, а мы побежденная нация, но мы обязаны смотреть вперед, должны строить. И из этого произрастают такие великие свершения, как колонизация планет”.

“Последние известия!” — спохватился Чилдан и, поудобнее устроившись в кресле, включил радио.

“Может быть, уже избрали нового рейхсканцлера? — подумал он. — Мне лично этот Зейсс-Инкварт кажется более динамичным. Он лучше всех подходит для того, чтобы осуществлять смелые проекты. Я хотел бы быть там. Возможно, когда-нибудь у меня окажется достаточно денег, чтобы совершить путешествие в Европу и своими глазами увидеть все, что там происходит. Обидно пропустить такое, торчать здесь, на Западном побережье, где ничего не случается. История проходит мимо”.

Глава 8

В восемь часов утра Фрейер Гуго Рейсс, рейхсконсул в Сан-Франциско, остановил свой “Мерседес-220-Е” у консульства. За ним вышли двое молодых служащих МИДа. Дверь была предусмотрительно отперта, и он вошел внутрь, поднятой рукой приветствуя девушек-телефонисток, вице-консула герра Франка, а затем, в приемной кабинета, секретаря консула, герра Пфердхофа.

— Фрейер, — обратился к нему Пфердхоф, — вот радиограмма, только что полученная из Берлина, с грифом номер один.

Это означало, что послание было срочным.

— Спасибо, — сказал Рейсс, снял пальто и передал его Пфердхофу.

— Десять минут назад звонил Краус фон Меер. Он просил, чтобы вы ему перезвонили.

— Спасибо, — повторил Рейсс.

Он сел за небольшой столик у окна кабинета, снял салфетку со своего завтрака, обнаружил на тарелке булочку, яичницу с колбасой, налил себе черного кофе из серебряного кофейника, затем развернул утреннюю газету.

Звонивший ему Краус фон Меер был шефом СД на территории ТША. Его штаб-квартира конечно же располагалась под какой-то фальшивой вывеской в здании аэровокзала. Взаимоотношения между Рейссом и Краусом фон Меером установились довольно напряженные. Их интересы пересекались в бесчисленных вопросах. Это было следствием преднамеренной политики тузов из Берлина. У Рейсса была почетная должность в СС, чин майора, и это ставило его формально в подчиненное положение перед Краусом фон Меером. Это звание было даровано Фрейеру несколько лет назад, и теперь он понял цель этого назначения.

И хотя тут он ничего не мог поделать, все же это до сих пор его раздражало.

Газета, доставляемая Люфтганзой к семи утра, оказалась “Франкфуртер Цайтунг”.

Рейсс внимательно просмотрел первую полосу. Бальдур фон Ширах под домашним арестом, возможно, в данный момент уже мертв. Очень нехорошо. Геринг на учебной базе Люфтганзы, окруженный ветеранами войны, всецело преданный Борману. К нему не подступиться никаким боевикам СС и СД. А что там с доктором Геббельсом? Вероятнее всего, он в самом центре Берлина, как всегда, полагается на свой ум, свою способность проложить себе путь куда угодно с помощью уговоров. Если Гейдрих пошлет взвод солдат разделаться с ним, маленький доктор не только отговорит их, а, пожалуй, и убедит их перейти на свою сторону, сделает их служащими министерства Пропаганды и Общественного Просвещения.

Он представил себе доктора Геббельса в этот момент в квартире какой-нибудь потрясенной киноактрисы, свысока взирающего на марширующие по улицам подразделения вермахта. Ничто не может устрашить этого карлика.

Геббельс будет улыбаться своей презрительной улыбкой, продолжая ласкать прелестную женскую грудь левой рукой, в то время как правой будет писать статью для…

Стук в дверь прервал ход мыслей Фрейера.

— Извините меня, Краус фон Меер снова на проводе.

Рейсс встал, подошел к письменному столу и снял трубку.

— Здесь Рейсс.

— Что-нибудь слышно об этом типе из Абвера? — с явным баварским акцентом спрашивал местный СД.

— Гм… — в недоумении пытался сообразить, к кому относятся слова Крауса фон Меера.

— Насколько мне известно, в данный момент на Тихоокеанском побережье находятся три или четыре типа из Абвера.

— Я имею в виду того, который прибыл сюда на ракете Люфтганзы на прошлой неделе.

— А?.. — протянул Рейсс.

Прижав трубку к уху плечом, он вынул из кармана портсигар.

— Он сюда не заходил.

— Что он делает?

— Боже, откуда мне знать? Спросите у Канариса.

— Мне хочется, чтобы вы позвонили в министерство иностранных дел и попросили их, чтобы они связались с рейхсканцлером и его канцелярией. Пусть прижмут адмиралтейство, требуя от Абвера либо отозвать своих людей отсюда, либо дать им возможность вразумительно объяснить причины их пребывания здесь.

— А вы сами не можете этого сделать?

— В нашем ведомстве сплошная неразбериха.

“Они совершенно потеряли из виду этого агента Абвера, — решил Рейсс. — Им, местной организации СД, было кем-то из персонала Гейдриха поручено следить за агентом, а они его упустили и теперь хотят, чтобы я таскал для них из огня каштаны”.

— Если он сюда заявится, — заверил консул, — я велю кому-нибудь задержать его. Вы можете на меня положиться.

Конечно, шансов на то, что этот тип посетит консульство, было мало. И оба это знали.

— Он, несомненно, скрывается под чужой фамилией, — упрямо продолжал Краус фон Меер. — Мы, естественно, не знаем ее. У него внешность аристократа. Около сорока лет. Капитан. Настоящая фамилия Рудольф Вегенер. Происходит из старой монархической семьи Восточной Пруссии. Вероятно, является сторонником фон Папена.

Рейсс поудобнее расположился в кресле, продолжая вполуха слушать монотонный голос фон Меера.

— По-моему, единственное средство, с помощью которого можно придержать этих монархистов с кортиками, — это урезать бюджет флота, чтобы они были не в состоянии позволить себе…

Наконец Рейссу удалось отвязаться от собеседника. Когда он вернулся к завтраку, яичница уже совсем остыла. Кофе, однако, был еще горячим. Он выпил его и принялся за прерванное чтение газеты.

“Этому нет конца, — подумал он. — Люди из СД продолжают свою вахту и днем, и ночью, им ничего не стоит позвонить и в три часа ночи”.

Секретарь Рейсса Пфердхоф просунул голову в дверь кабинета и, увидев, что телефон свободен, проговорил:

— Только что был очень тревожный звонок из Сакраменто. Они сообщили о том, что на улицах Сан-Франциско свободно разгуливает какой-то еврей.

Рейсс рассмеялся.

— Хорошо, — сказал он. — Скажите им, чтобы они успокоились и прислали нам соответствующие документы. Что-нибудь еще?

— Прочтите соболезнования.

— Много?

— Несколько. Я их оставлю на своем столике, если они вам понадобятся. Я уже разослал ответы.

— Мне нужно приветствие для сегодняшней встречи, — предупредил Рейсс. — В час дня. С теми бизнесменами.

— Я вам напомню, — пообещал Пфердхоф.

Рейсс откинулся в кресле.

— Хотите пари?

— Только не по поводу медлительности партии. Если вы имеете в виду это…

— Выберут оратора.

Немного помешкав, Пфердхоф произнес:

— Гейдрих уже достиг своего потолка. Таких людей не допустят к непосредственному контролю над партией, потому что все их боятся. Даже от одной этой мысли партийные бонзы падают в обморок. Коалиция будет создана за те двадцать минут, которые понадобятся первому же автомобилю СС, чтобы проехать по Принц Альбертштрассе. В нее войдут все эти воротилы вроде Круппа и Тиссена…

Он умолк, так как к нему подошел с конвертом в руке один из шифровальщиков.

Секретарь передал конверт Рейссу.

Это была срочная радиограмма из Берлина, теперь уже расшифрованная и отпечатанная.

Прочитав, Рейсс скомкал радиограмму, положил ее в большую керамическую пепельницу и поджег зажигалкой. Пфердхоф застыл в ожидании.

— Здесь говорится, что к нам прибывает инкогнито какой-то японский генерал, некто Тедеки. Пожалуйста, отправляйтесь в публичную библиотеку и возьмите один из официальных японских военных журналов, где есть его фотография. Постарайтесь, конечно, сделать это скрытно. Я не думаю, что у нас есть какие-нибудь сведения о нем тут, в консульстве.

Рейсс подошел к запертому сейфу, но затем, видимо, передумал.

— Добудьте любую информацию, какую только сумеете. Статистические данные. Они должны быть в библиотеке. Этот генерал Тедеки был начальником штаба несколько лет назад. Вы что-нибудь о нем помните?

— Весьма смутно, — сознался Пфердхоф. — В молодости — дуэлянт. Сейчас ему должно было бы быть около восьмидесяти. Мне кажется, он был сторонником какой-то отвергнутой программы по выводу Японии в космос.

— Здесь он потерпел неудачу, — вставил Рейсс.

— Не удивлюсь, если он едет сюда лечиться, — сообщил Пфердхоф. — Здесь всегда полно старых японских вояк, пользующихся услугами госпиталя университета, где процветает германская хирургия, совершенно недоступная в Японии. Естественно, что это делается втихую. По причинам патриотизма. Так что, если Берлину нужно, чтобы мы не спускали с него глаз, нам понадобится кто-нибудь в госпитале Калифорнийского университета.

Рейсс кивнул. А может быть, старый генерал замешан в торговых спекуляциях, основная часть которых прокручивается в Сан-Франциско? Связи, оставшиеся у него с тех времен, когда он был в строю, окажутся особенно полезны для пего теперь, когда он вышел в тираж. А вышел ли? Ведь в послании его называют “генерал”, а не “генерал в отставке”.

— Как только достанете фотографию, — приказал Рейсс, — раздайте копии вашим людям в аэропорту и в гавани. Он, возможно, уже прибыл. Вы же знаете, сколько проходит времени, пока до нас что-нибудь дойдет.

Конечно же, если генерал уже здесь, Берлин останется недоволен консульством в ТША. Консул должен был сам догадаться взять его на прицел — до того как прислали приказ из Берлина.

— Я проштампую дату на шифровке из Берлина, — угадал Пфердхоф, — так что если даже возникнет какой-нибудь вопрос, мы сможем точно указать, когда мы ее приняли, вплоть до минуты.

— Спасибо, — ответил Рейсс.

Начальники в Берлине были непревзойденными мастерами перекладывать ответственность, а ему уже надоело быть козлом отпущения. Слишком часто это случалось.

— Только для того, чтобы подстраховаться, думаю, вам следовало бы ответить на это послание, — решил Рейсс. — Ну, скажем, так: “Ваши инструкции чрезвычайно запоздали. Это лицо уже объявилось на территории ТША. Возможность успешного перехвата на данной стадии маловероятна”. Велите кому-нибудь подредактировать это послание и направьте в Берлин. Побольше там всякого тумана и благих намерений. Ну, не мне вас учить.

Пфердхоф кивнул.

— Я сейчас же отошлю это донесение и зарегистрирую точную дату и время отправления.

Он закрыл за собой дверь.

“Да, тут гляди в оба, — размышлял Рейсс, — а не то сразу же очутишься консулом в компании ниггеров на острове у берегов Южной Африки, а потом у тебя будет черная нянька в качестве любовницы, десять или одиннадцать крохотных негритят станут называть тебя папулей”.

Вновь усевшись за столик для завтрака, он закурил египетскую сигарету “Саймен-Ариномер семьдесят”, тщательно закрыв металлическую банку.

Похоже, что некоторое время его перестанут беспокоить, и поэтому он вынул из портфеля книгу, открыл ее на заложенной странице, устроился поудобнее и начал читать.

“И были ли в действительности эти прогулки по улицам с тихими автомобилями, воскресная утренняя тишина Тиргартена там, в далеком прошлом? Совершенно иная жизнь. Мороженное, вкус которого он никак не мог вспомнить. Теперь им приходится рвать крапиву и радоваться, найдя ее.

— Боже! — закричал он. — Когда же все это прекратится?

Огромные английские танки все шли и шли. Рухнуло еще одно здание, возможно, жилой дом, или фабрика, или школа — сейчас уже нельзя было разобрать: руины распадались на отдельные камни.

Ниже, под обломками, — еще одна горстка погребенных людей, которых ожидает немая кончина. Смерть равно простерлась повсюду, над еще живыми, ранеными, мертвыми, лежащими слоями и начинающими разлагаться. Смердящий, конвульсирующий труп Берлина, поднятые орудийные башни с выбитыми глазницами, которым суждено исчезнуть без всякого протеста, так же как и этим безымянным зданиям, некогда гордо воздвигнутым людьми.

Мальчик вдруг обнаружил, что руки его покрыты слоем чего-то серого: пеплом частично неорганического происхождения, а частично — от сожженного и просеянного венца творения. “Теперь все перемешалось”, — понял мальчик и стер с руки налет. Больше он об этом не думал, другие мысли овладели им, если только можно было мыслить среди грохота снарядов и всех этих криков. Голод. Уже шесть дней он ничего не ел, кроме крапивы, и даже ее больше не осталось. Весь пустырь превратился в одну огромную воронку. На другом конце воронки показались изможденные фигуры, постояли, как и он, и так же молча исчезли. Старушка, из-под платка выбиваются седые пряди, в руке пустая корзинка. Однорукий мужчина с таким же пустым взглядом, как и его корзина. Девушка. Растаяли среди обрубков поваленных деревьев, где прятался Эрик.

А змея из танков все ползла и ползла.

— Она когда-нибудь кончится? — спросил мальчик, ни к кому не обращаясь. — И если да, то что же наступит после? Будут ли они набивать свои животы, эти…”

— Фрейер! Извините, что я оторвал вас. Только одно слово. — Пфердхоф заглянул в кабинет.

Рейсс вздрогнул и закрыл книгу.

— Да, пожалуйста.

“Как этот человек умеет писать, — Рейсс все еще находился во власти прочитанного. — Как он увлек меня! Падение Берлина перед англичанами так описано, как будто так оно и было на самом деле. Бррр… — Он содрогнулся. — Поразительную силу имеет литература, даже такая дешевая беллетристика, и не удивительно, что эта книга запрещена на территории Рейха. Я бы сам запретил ее. Напрасно я принялся за нее. Но теперь уже поздно жалеть, нужно докончить”.

— Несколько моряков с немецкого судна просят встречи с вами… — услышал Рейсс голос секретаря.

— Да, да, — консул вприпрыжку подбежал к двери и вышел в приемную.

Там его ждали трое моряков в толстых серых свитерах, все с густыми светлыми волосами, волевыми лицами. Они немножко нервничали.

Рейсс поднял правую руку:

— Хайль Гитлер, — и дружески улыбнулся.

— Хайль Гитлер, — нестройно ответили моряки.

Они торопились показать документы.

После того как консул зарегистрировал их в книге посещений, он сразу поспешил обратно в кабинет.

Здесь, в одиночестве, он снова открыл свой экземпляр “Саранчи”.

Глаза его случайно наткнулись на эпизод с Гитлером. Теперь Рейсс уже не мог оторваться; начав читать прямо с середины, чувствовал, как пылает затылок.

Как он понял, описывался суд над Гитлером после войны. О боже, Гитлер в руках союзников. Так же как и Геббельс, Геринг и все остальные. В Мюнхене. Очевидно, Гитлер отвечал американскому обвинителю.

“Казалось, дрожащее тело дернулось, голова поднялась. С губ сорвалась непрестанно сочащаяся слюна, раздался полулай, полушепот:

— Германия, я здесь…

Те, кто смотрел и слышал, вздрогнули и плотнее прижали наушники. Лица напряжены у всех: русских, англичан, американцев, немцев. “Да, — подумал Карл. — Вот от снова стоит здесь. Они победили нас и даже больше, чем победили. Они раздели догола этого “сверхчеловека”, показав, кто он на самом деле. Только одно…”

— Фрейер!

Рейсс опять увидел в своем кабинете секретаря.

— Я занят, — бросил он сердито и захлопнул книгу. — Я в который раз пытаюсь прочесть эту книгу, ради бога!

Но все было тщетно. Он знал это.

— Еще одна шифровка из Берлина, — пояснил Пфердхоф. — Я заглянул в нее краем глаза, когда начали расшифровывать. Она имеет отношение к политической ситуации.

— Что же в ней говорится? — пробормотал Рейсс, досадливо потирая лоб.

— Доктор Геббельс неожиданно выступил по радио.

Секретарь еле сдерживал волнение.

— Предполагается, что мы должны обязательно добиться, чтобы текст его сообщения появился здесь в печати…

— Да, да, — согласился Рейсс, еле сдерживая нетерпение.

Как только секретарь вышел, Рейсс снова открыл книгу, он перевернул следующую страницу.

“В тишине Карл размышлял у покрытого знаменем гроба: “Он здесь лежит, а на самом деле его уже больше нет, нет вообще. И никакая демоническая сила уже не сможет его воскресить”. Это — человек? Или же все-таки “сверхчеловек” — за которым Карл шел так слепо, которого он боготворил даже на краю могилы? Адольф Гитлер ушел в мир иной, но Карл цеплялся за жизнь.

“Я не пойду вслед за ним, — шептал разум Карла. — Я буду существовать дальше, живой и возрожденный. И мы все возродим заново. Мы должны”.

Ох как далеко завела его слепая вера в вождя!

В чем же заключался магнетизм фюрера? Теперь поставлена последняя точка в этой невероятной летописи, в этом восхождении из полузаброшенного деревенского городка в Австрии, через гнойную нищету Вены, через кошмары в траншеях первой мировой войны, сквозь политические интриги — к созданию партии, канцлерству, к кажущейся близости мирового господства.

Карл знал, на чем споткнулась его вера. Адольф Гитлер лгал им, Он вел их за собой пустословием.

“Но еще не поздно. Мы раскусили тебя, Адольф Гитлер. Мы теперь знаем, кем ты являешься на самом деле и чем является партия нацистов. Ужасная эра убийств и маниакальных фантазий. Вот что было”.

Повернувшись, Карл побрел прочь от гроба.

Рейсс закрыл книгу и некоторое время сидел потрясенный.

Несмотря на свое сопротивление, он был расстроен. “Следовало посильнее нажать на япошек, — сказал он себе, — чтобы они запретили эту проклятую книгу. По существу, с их стороны это акт преднамеренный, ведь они могли бы арестовать этого — как его — Абендсена. У них достаточно власти на Среднем Западе”.

Его поразила эта смерть Адольфа Гитлера, его конец, гибель нацистской партии и самой Германии, вернее, то, как это описывается в книге Абендсена.

Все описываемые события воспринимались реальными, хотя и не соответствовали духу времени, сегодняшнего времени, в котором господствовала Германия.

Каким образом был достигнут подобный эффект? — задал себе вопрос Рейсс. Только ли вследствие писательского дара этого автора?

Они знают миллион всяких фокусов, эти романисты. Возьмем доктора Геббельса: то, с чего он начинал, — это литературная деятельность. Он обращался к глубинным мечтам, которые таятся в любом, какой бы респектабельной наружностью он ни обладал. Да, романисты знают людей, знают, что они ничтожны, что ими правят алчность и трусость, что из жадности они готовы продать всех и каждого, — и он бьет изо всех сил в барабан и находит отклик. А затем писатель, конечно, исподтишка, смеется над тем, какое впечатление он производит на людей.

“Только подумать, как он играет на моих чувствах, — размышлял герр Рейсс. — И за это он собирается получить плату, прежде всего деньгами. Очевидно, кто-то его надоумил. Они напишут, что угодно, стоит им узнать, что им заплатят. Все они готовы наговорить ворох лжи, а затем общественность абсолютно серьезно воспримет их вонючее варево, когда оно будет продано. Где напечатана эта книга?”

Герр Рейсс внимательно просмотрел книгу. Омаха, штат Небраска, последний аванпост американской плутократической типографской индустрии, некогда расположенной в центре Нью-Йорка и поддерживаемой золотом евреев и коммунистов.

“Может быть, этот Абендсен — еврей? Они все еще существуют, стараясь нас отравить. Это еврейская книга! — Он с яростью хлопнул по переплету “Саранчи”. — Настоящая фамилия, вероятно, Абендштейн?”

Несомненно, этот аспект не ускользнул и от СД.

“Мы обязательно должны послать кого-нибудь в эти Средне-Западные Штаты с визитом к герру Абендштейну. Интересно, получил ли Краус фон Меер инструкции на этот счет? Скорее всего нет, из-за всей этой неразберихи в Берлине. Все сейчас слишком заняты домашними делами. Но эта книга, — подвел итог Рейсс, — очень опасна. Если бы Абендштейна нашли в одно прекрасное утро висящим под потолком, это было бы отрезвляющим предупреждением любому, кто находится под влиянием этой книги. Последнее слово должно быть за ним. Написанный кровью постскриптум. Для этого нужен, разумеется, кто-нибудь из белых. Интересно, чем сейчас занят Отто Скорцени?”

Рейсс еще раз перечитал текст на суперобложке книги. “Этот оборотень забаррикадировался высоко в замке. Дураков нет. Попав туда, можно и не вернуться назад.

Может, все это ребячество? Ведь книга уже напечатана, сейчас уже поздно. И эта контролируемая японцами территория, эти желтые малютки поднимут ужасный шум.

И все следовало бы провернуть половчее, только бы как следует взяться”.

И тут неожиданно, резко Рейсс почувствовал, что у него от бешенства кружится голова.

Он сделал пометку в своем еженедельнике о необходимости обсудить этот вопрос с генералом СС Отто Скорцени или еще лучше — с полковником Олендорфом, который возглавлял эйнзатцгруппу Д.

“Я думал, что все это прошло, — недоумевал консул. — Неужели это будет длиться вечно? Война закончилась много лет назад. Мы считали, что тогда все и кончилось. Но это фиаско в Африке, безумный Зейсс-Инкварт, воплощающий в жизнь проекты Розенберга!.. Герр Хоуп прав с этой своей шуткой о Марсе, населенном евреями. Мы бы наверняка увидели их там, даже если бы у них было две головы и стояли бы они на одной ноге”.

“Но мне хватает обычных неотложных дел, — опомнился консул. — У меня нет времени на эти безрассудные авантюры, на эту операцию эйнзатцгруппы с целью захвата Абендштейна. С меня достаточно приветствий немецких моряков и ответов на шифрованные телеграммы. Пусть уж кто-нибудь повыше возьмет на себя инициативу осуществления подобной операции, это их дело. В любом случае, — решил он, — если бы даже я и затеял это дело и оно привело бы к нежелательным результатам, можно только гадать, где бы я очутился: под Защитной Опекой где-нибудь в Восточном генерал-губернаторстве, или в камере, куда напустят газа “Циклон-Б”.

Потянувшись, Рейсс тщательно вычеркнул пометку из еженедельника. Этого ему показалось недостаточно, и он сжег эту бумагу в керамической пепельнице.

Раздался стук, дверь в кабинет отворилась, и вошел секретарь с ворохом бумаг.

— Речь доктора Геббельса во всей своей полноте.

Пфердхоф разложил листы на столе.

— Вы должны ее прочесть. Очень хороша. Пожалуй, одна из лучших его речей.

Закурив еще одну сигарету “Саймон Артц”, Гуго Рейсс сосредоточился на речи доктора Геббельса.

Глава 9

После двух недель непрестанной работы фирма “Эд-Френк” наконец выпустила первую партию своих товаров. Изделия лежали на двух листах фанеры, оклеенных черным бархатом. Рядом стояли квадратные плетеные корзинки японского производства. Кроме этого, Эд Мак-Карти и Френк Фринк изготовили визитные карточки.

Для этого они использовали ластик из искусственной резины, на котором вырезали свои фамилии. Затем они сделали отпечаток красного цвета на бумаге для высококачественных рождественских открыток с помощью простого типографского пресса, найденного среди разного хлама. Эффект был потрясаюшим.

Самая тщательная проверка их ювелирных изделий, этикеток и упаковок свидетельствовала об отсутствии чисто любительского подхода. Френк Фринк подумал, что иначе и быть не могло, ведь они всегда были профессиональными умельцами, если не в ювелирном деле, то в производстве разных подделок и высокосложных деталей.

На фанерных стендах покоились самые разнообразные вещи.

Здесь были браслеты из меди, бронзы, латуни, даже из искусно обработанного железа. Кулоны, подвески, в основном из меди с небольшим количеством серебра. Серебряные серый, заколки из меди и серебра. Серебро им обходилось далеко не дешево. Даже серебряный припой резко увеличивал себестоимость изделий.

Они купили несколько полудрагоценных камней для того, чтобы вставить их в булавки: причудливые жемчужины, нефриты, осколки огненного опала. А если дела пойдут в гору, они попробуют изготовить что-нибудь из золота с небольшими бриллиантами.

Только золото могло обеспечить им настоящую прибыль. Они уже начали поиски источника золотого лома — старинных предметов, украшений не имеющих художественной ценности. Их переплавка обошлась бы намного дешевле, чем покупка слитков золота.

Но даже в этом случае требовались громадные средства. Тем не менее одна золотая булавка могла принести доход больший, чем сорок латунных. Они могли бы назначить практически любую цену за оригинальную по форме и современную по исполнению золотую булавку, при условии, как подчеркнул Френк, что их изделия вообще станут покупать.

Пока они еще не делали попыток продавать свой товар. Они разделались с тем, что, как им казалось, являлось главными техническими проблемами: у них был верстак с электрическим проводом, навивочный станок, набор шлифовальных и полирующих кругов. По существу, у них был полный комплект доводочных инструментов, начиная от жестких стальных щеток и кончая полировочными ремнями из различных материалов. И, конечно, у них имелся ацетиленовый сварочный аппарат с емкостями для карбида, шлангами, кислородными баллонами, горелками, темными очками, и разумеется, они приобрели прекрасный набор ювелирных инструментов: щипцы из Германии и Франции, микрометры, алмазные сверла, ножовочные полотна, клещи, пинцеты, паяльники, тиски, фетровые круги, ножницы, небольшие молоточки, откованные вручную, всякого рода точный инструмент.

В качестве сырья они приобрели различные металлические прутья, листы, проволоку, цепочки, заколки, замочки.

Уже была истрачена добрая половина из имевшихся у них двух тысяч долларов. На банковском счету фирмы “Эд-Френк” оставалось всего двести пятьдесят долларов, но зато они устроили мастерскую на законных основаниях.

Они даже приобрели лицензию на продажу на территории ТША. Осталось только одно — реализация изделий.

Френк подумал, что ни один розничный торговец, приобретая коллекцию ювелирных изделий, не станет столь скрупулезно изучать их продукцию, как они сами. А вещи и в самом деле выглядели здорово. Их собственный контроль качества был намного жестче, чем у платных оценщиков, работавших в различных металлообрабатывающих мастерских. Было достаточно ничтожного помутнения поверхности или царапины от металлической щетки для того, чтобы изделие вновь возвращалось на верстак. “Мы не можем себе позволить показывать грубую или неоконченную работу: одна оставшаяся незамеченной черная крапинка на серебряном ожерелье — и все наши труды пойдут прахом”.

Магазин Роберта Чилдана значился первым в их списке. Но только Эд мог пойти туда: хозяин магазина, безусловно, хорошо запомнил Френка.

— Фактически продавать придется в основном тебе, — предупредил Эд.

Но он примирился с тем, что переговоры с Чилданом придется вести ему.

Он купил приличный костюм, галстук, белую рубаху — все для того, чтобы произвести хорошее впечатление. Тем не менее он испытывал неловкость.

— Я уверен, что у нас получится, — не переставал повторять Эд. — Но чем черт не шутит?

Большинство изделий были выполнены в абстрактном стиле: спирали из проволоки, петли. Форма многих предметов напоминала свободное стечение тонкой струйки расплавленного металла. Некоторые вещи получились воздушными и утонченными, подобие паутины. Другие, наоборот, казались массивными, первобытно тяжеловесными и примитивными.

Здесь было поразительное разнообразие форм, особенно если учесть, что на бархатном панно расположилось, в общем-то, не так уж много предметов.

“В принципе, — подумал Френк, — один магазин мог бы купить все, что мы здесь выложили. Если нам не удастся продать все в одном магазине, мы заглянем в другие, но если дела пойдут хорошо и наши изделия станут пользоваться спросом, то нам придется выполнять заказы всю оставшуюся жизнь”.

Вместе они загрузили бархатные дощечки в плетеную корзину.

“Мы могли бы кое-что вернуть, продав металл, — подумал Френк, — если случится худшее. За металлом пойдут инструменты и оборудование. Появятся, естественно, некоторые потери, но во всяком случае что-нибудь да получим”.

Самый подходящий момент обратиться за советом к оракулу, спросить, что получится из этой первой попытки реализации продукции, но Френк сейчас слишком нервничал. Оракул может дать плохой прогноз, а он не способен смело встретить его. В любом случае все мосты были сожжены: мастерская открыта — что бы ни болтала по этому поводу “Книга перемен”.

“Разве она может продавать за нас наши ювелирные изделия? Она не сумеет принести нам пользу в прямом смысле этого слова”.

— Я попытаюсь первым делом убедить Чилдана, — сказал Эд. — Хотя с таким же успехом мог бы начать и с кого-нибудь другого, а потом и ты попробуешь в других магазинах. Ты поедешь со мной, не так ли? В грузовичке. Я поставлю его за углом.

Когда они тащили плетеную корзину в кузов пикапа, Френк понял, что одному БОГУ ИЗВЕСТНО, является ли Эд, а в равной степени и он хорошими продавцами.

Чилдану можно что-нибудь продать, но, похоже, что было неплохо сначала поставить ему магарыч, как принято говорить среди торгового люда.

“Будь здесь Юлиана, — вообразил Френк, — она могла бы пойти туда и все сделать ie моргнув глазом. Она красивая, она может заговорить любого, и она — женщина. Ведь в конце-то концов, это женская бижутерия. Она могла бы в магазине показать эти вещи на себе”.

Закрыв глаза, Френк попытался представить, как бы Юлиана выглядела, надев тот или иной браслет, то или иное ожерелье. Как бы это все подошло к ее черным волосам и бледно-матовой коже, меланхоличному изучающему взгляду. Юлиана, в сером свитере из джерси, чуть тесноватом, с серебром на верхней части груди, которая поднималась бы и опускалась при каждом вздохе и выдохе, была бы прекрасна.

Боже, он так ярко представил себе ее как раз в эту минуту! Вот она своими сильными тонкими пальцами поднимает каждый из сделанных им предметов, осматривает, откидывает назад голову, подняв вещь повыше, чтобы взглянуть на нее получше. Она, с ее хорошим вкусом, могла бы даже подсказать, что нужно делать.

Больше всего к лицу ей были бы серьги, сверкающие, свободно висящие, особенно из красивой меди. Волосы, скрепленные сзади заколкой или коротко подстриженные, чтобы были видны шея и уши. “Мы могли бы использовать ее фотографии и для рекламы, и для показа своей продукции”. Они уже как-то раз обсуждали с Эдом, как устроить рекламу, чтобы можно было посылать проспекты по почте в магазины в других районах мира.

Юлиана выглядела бы потрясающе: у нее отличная, очень здоровая кожа, без пятнышек и морщинок, прекрасного цвета. “Согласилась бы она, если бы мне удалось ее разыскать? Неважно, что бы она обо мне подумала. Наши личные взаимоотношения не должны иметь никакого значения, это были бы чисто деловые отношения. Черт, зачем мне фотографировать ее самому? Мы бы наняли профессионала фотографа. Это бы ей весьма польстило. Она всегда была чересчур тщеславна. Ей всегда нравилось, когда люди глядели на нее, восхищаясь ею. Все, кто угодно. Я полагаю, таковы почти все женщины. Они всегда жаждут, чтобы на них обратили внимание. Тут они, как дети”.

Он хорошо помнил, что Юлиана не терпела одиночества. Она заставляла Френка постоянно быть возле нее, делать ей комплименты. Маленькие дети ведут себя точно так же. Они чувствуют, что если их родители не следят за ними, значит, то, что они делают, не важно. Несомненно, она подцепила себе какого-нибудь парня, который сейчас любуется ею, говорит ей, какая она красивая, какие у нее ноги, гладкий, ровный живот…

— Что с тобой?

Эд смотрел на него.

— Ты нервничаешь?

— Нет, — ответил Фринк.

— Я не собираюсь стоять там как чурбан, — заметил Эд. — У меня есть пара неплохих мыслишек. Меня совсем не страшит это людное место и то, что я должен был надеть этот изысканный костюм. Признаюсь, я не люблю этикета и чувствую себя не очень-то удобно, но все это не имеет никакого значения. Я все же пойду туда и наверняка продам свой товар этому простофиле.

— Дай-то бог, — пожелал Фринк.

— Черт, вот если бы ты мог пойти туда, как в тот раз, — проговорил Эд, — и представиться ему как доверенное лицо японского адмирала, который ищет произведения современных американских ремесленников, я мог бы рассказать ему, что это на самом деле оригинальное творчество, ювелирные изделия ручной работы. Да, именно ручной работы. Да, я пойду туда и не уйду от него, пока он не получит полного удовольствия за свои деньги. Ему следует купить это. Если он этого не сделает, он чокнутый. Я хорошенько все взвесил: ничего подобного нет в продаже ни в одном магазине. Боже, да стоит мне подумать о том, что он взглянет на это и не купит — это приводит меня в такое бешенство, что я не знаю, что с собой поделать.

— Обязательно объясни ему, что это не гальваническое покрытие, — предупредил Фринк, — что медные изделия сделаны из настоящей цельной меди, так же как латунные — из цельной латуни.

— Позвольте мне самому выбрать подходящую линию поведения, — прервал его Эд. — У меня есть и в самом деле несколько хороших идей.

“Что я могу сделать, — подумал Френк, — так это взять пару предметов — он возражать не станет — уложить в посылку и отослать Юлиане, чтобы она знала, чем я сейчас занимаюсь. Почтовые чиновники разыщут ее. Я вышлю по последнему адресу, известному мне. Интересно, что скажет она, открыв посылку? Нужно положить в нее записку с объяснениями, что это сделал я сам, что я один из партнеров по новому бизнесу, связанному с изготовлением оригинальных ювелирных украшений. Я распалю ее воображение, намеками заставлю ее захотеть узнать больше. Я наговорю о драгоценностях и благородных металлах, расскажу о местах, куда мы посылаем свои вещи, о роскошных магазинах”.

— Он, кажется, где-то здесь? — спросил Эд, снижая скорость.

Вокруг было оживленное уличное движение. Высокие дома загораживали небо.

— Наверное, лучше поставить машину здесь?

— Через пять кварталов, — бросил Фринк.

— Дай мне сигаретку с марихуаной, — попросил Эд. — Она мне поможет. Нужно немного успокоиться.

Фринк передал ему пачку “Небесной музыки”. К этому сорту он пристрастился во время работы в корпорации Уиндема-Матсона.

“Уверен, что она живет с каким-нибудь парнем, — размышлял он, — спит с ним, как будто она его жена. Я помню Юлиану, иначе ей не выжить. Я знаю, что творится с нею, когда приходит ночь, когда становится холодно и темно и все сидят по домам. Возможно, что этот парень и неплохой, какой-нибудь застенчивый студент, которого она заарканила: она очень подходящая женщина для какого-нибудь желторотого парня, у которого не хватает смелости в обращении с женщинами. Она не грубая и не циничная. Она может дать ему немало хорошего. Я очень надеюсь, что этот ее парень не намного ее старше. Этого я не смог бы перенести. Знать, что она с каким-то опытным подлецом, У которого вечно из угла рта торчит зубочистка и который помыкает ей как хочет…”

Он почувствовал, что дышать стало тяжело. Представив себе какого-нибудь мясистого волосатого малого, который прижал Юлиану, сделав ее жизнь жалкой и несчастной, Френк расстроился.

“Я уверен, что в конце концов она кончит тем, что убьет себя, — подумал он. — У нее это на роду написано. Если она не найдет себе какого-нибудь подходящего мужчину, то есть нежного, чувствительного, доброго студента или аспиранта, который в состоянии оценить ее по достоинству. Я был для нее слишком груб. Однако я не такой уж плохой. Есть чертовски много мужчин хуже меня. Я всегда мог представить себе, чего она хочет, о чем она думает, когда она чувствует себя одинокой, когда ей худо, когда она угнетена и подавлена. Я тратил много времени, заботясь о ней и суетясь вокруг нее. Но этого оказалось недостаточно. Она заслуживала большего, она заслуживала многого”.

— Стоп, — Эд нашел свободное место и дал задний ход, обернувшись через плечо.

— Послушай, — поинтересовался Фринк, — могу ли я послать парочку вещей своей жене?

— Я и не знал, что ты женат, — удивился Эд и, поглощенный парковкой машины, ответил, ему не задумываясь: — Конечно, если только они не из серебра.

Выключив двигатель, он заключил:

— Приехали.

Сделав несколько затяжек марихуаны, он погасил окурок о крыло автомобиля, уронив пепел на пол кабины.

— Пожелай мне удачи.

— Ни пуха ни пера, — проговорил Френк Фринк.

— К черту. О, смотри, здесь одно из этих японских “вака” — стихотворений на задней стороне пачки сигарет.

И Эд прочел стихотворение вслух, перекрывая гул уличного движения:

Услышав крик кукушки,

Я посмотрел в направлении,

Откуда пришел звук.

Что же я увидел?

Только бледную луну

На зардевшемся небе.

Затем он вернул пачку Фринку, хлопнув его по спине, улыбнулся, открыл дверцу, подхватил плетеную корзину и спрыгнул с подножки на тротуар.

— Я разрешаю тебе бросить в счетчик десятицентовик. — проронил он, отходя от машины.

Через мгновение фигура его исчезла среди прохожих.

“Юлиана…, Может быть, она так же одинока, как и я? — С этой мыслью Фринк вылез из пикапа и бросил десятицентовик в прорезь счетчика на стоянке. — Странно. Вся эта авантюра с ювелирным делом… А если ничего не получится? Если нас ждет неудача? Именно на это намекал оракул. Стенания, слезы, разбитые черепки. Человек должен смело встречать темные стороны своей жизни. На пути к могиле. Будь Юлиана здесь, все это не было бы так печально, было бы не так уж плохо. Я боюсь. А вдруг Эд ничего не продаст, вдруг нас засмеют? Что тогда?..”

* * *

На простыне, постеленной прямо на полу, повернувшись лицом к Джо Чинаделла, лежала Юлиана Фринк. В комнате было жарко от послеполуденного солнца. Их тела были покрыты испариной.

Джо не шевелился. Дыхание его стало спокойным, медленным, размеренным.

— Ну как на этот раз? — спросила она.

Он пробормотал, что все было о’кей.

“Я тоже так думаю, — решила Юлиана, — и могу об этом сказать”.

Джо приподнялся.

— Ты встаешь? — Юлиана крепко стиснула его обеими руками. — Не надо. Еще.

— Тебе не нужно идти в зал?

“Я не собираюсь идти в зал, — убедила себя Юлиана. — Разве ты не понимаешь этого? Мы поедем куда-нибудь. Здесь больше оставаться нельзя. Это будет такое место, где мы еще не были. Самое время”.

Джо отодвинулся, встал на колени, ее руки соскользнули с его спины. Потом она услышала, как он пошел, шлепая по полу босыми ногами, в ванную. Принимать душ, разумеется.

“Вот и все. Как было хорошо”. — Юлиана вздохнула.

— Я слышу, ты стонешь, — раздался голос Джо из ванной. — Чувствуешь себя брошенной, да? Беспокойство, страх и подозрения относительно меня и всего мира?

Он на секунду показался в дверях ванной. С него капала мыльная пена, лицо его сияло.

— Ты бы хотела немного прокатиться?

Ее пульс участился.

— Куда?

— В какой-нибудь большой город. Как насчет Севера, в Денвер? Я вытащу тебя отсюда, куплю билеты в театр, пойдем в хороший ресторан, наймем такси, достанем тебе вечернее платье и все, что понадобиться. О’кей?

Она вряд ли могла поверить ему, но пыталась, старалась изо всех сил.

— Твой “студебеккер” потянет? — донесся голос Джо.

— Конечно, — ответила Юлиана.

— Мы оба раздобудем хорошую одежду, — пообещал он, — и понаслаждаемся жизнью, может, в первый раз за все наше существование. Я поддержу тебя, чтобы ты не сломалась.

— Где мы возьмем деньги?

— У меня есть, — сказал Джо. — Посмотри в моем чемоданчике. Он закрыл дверь ванной. Шум воды заглушил его голос.

Открыв гардероб, Юлиана вытащила продавленный засаленный саквояж. В углу она обнаружила конверт. В нем были банкноты Рейхсбанка крупного достоинства, которые имели хождение повсюду. “Значит, — дошло до нее, — мы можем уехать. Может, он все же водит меня за нос. Как бы я хотела забраться к нему в башку и увидеть, что там”. Она пересчитала деньги.

Под конвертом она обнаружила массивную цилиндрическую авторучку. Во всяком случае, ей показалось, что это авторучка, у нее был зажим. Но она была такая тяжелая. Она проворно вынула ее и открутила колпачок. Да, с золотым пером, но…

— Что это? — спросила она, когда Джо вышел из ванной.

Он взял авторучку и положил ее на место в саквояж. С какой осторожностью он обращался с нею… Она заметила это, задумалась и растерялась.

— Опять страхи? — спросил Джо.

Он казался беззаботным. Такой беспечности она еще не видела у него, с тех пор как они повстречались. С восторженным возгласом он обхватил ее за талию и поднял высоко вверх, затем опустил и, пристально глядя ей в лицо, с такой силой стиснул ее, что она взмолилась.

— Нет, — еле отдышалась она. — Я просто тяжелая на подъем.

“И все же я побаиваюсь тебя, — подумала она. — Так напугана, что не отваживаюсь сказать об этом”.

— Вперед, через окно! — закричал Джо.

Он прошел через всю комнату, держа ее на руках.

— Вот отсюда мы и выйдем.

— Пожалуйста, — усмехнулась она.

— Шучу, — остановился Джо. — Слушай, мы совершим набег, вроде похода на Рим. Помнишь? Дуче вел их, моего дядю Карло, например. Теперь у нас будет небольшой марш-бросок, пусть не такой важный, о нем умолчат учебники истории. Верно?

Наклонив голову, он поцеловал ее в губы так сильно, что зубы их стукнулись.

— Как здорово мы будем выглядеть в новой одежде. И ты объяснишь мне, что в таких случаях принято говорить и как держать себя. Да? Поучишь меня хорошим манерам. Да?

— Ты и так очень хорошо говоришь, даже лучше, чем я, — призналась Юлиана.

— Нет, — Он сразу стал серьезным. — Я разговариваю неправильно. У меня действительно очень сильный акцент макаронника. Разве ты не заметила этого, когда впервые встретила меня в кафе?

— Вроде, — проронила она. — Но это совсем не имело значения.

— Только женщина знает все светские условности, — заявил Джо, шутливо, с грохотом уронив ее на диван. — Без женщин мы бы только обсуждали гоночные автомобили, лошадей и несли вслух всякую похабщину, как дикари.

“У тебя было какое-то странное настроение, — подумала Юлиана, — беспокойное и грустное до тех пор, пока ты не решил куда-то двинуться. После этого ты начинаешь прыгать, как ненормальный. А нужна ли я тебе? Ты можешь выбросить меня в канаву, оставить меня здесь, такое уже случалось прежде. И я могла бы вышвырнуть тебя, если бы мне не было нужно куда-то уехать”.

— Значит, это твой заработок? — спросила она, пока он одевался. — Ты долго собирал их? Здесь так много. Конечно, на Востоке денег куры не клюют. Я что-то не припоминаю, чтобы у других водителей, которых я встречала, были такие деньги.

— Ты считаешь меня водителем? — оборвал ее Джо. — Послушай, я езжу в этом рыдване не как водитель, а для охраны от бандитов, выгляжу как второй шофер, похрапывающий в кабине.

Плюхнувшись в кресло в углу комнаты, он откинулся назад, притворяясь спящим, челюсть его отвисла, тело расслабилось.

— Видишь?

Сначала она ничего не разобрала, но потом поняла, что в руке у него был нож с тонким, как жало, лезвием. Ну и ну! Откуда это он вытащил его? Из рукава, что ли? Или прямо из воздуха?

— Вот зачем меня наняли служащие фирмы “Фольксваген” благодаря моему послужному списку. Мы сумели защититься от Хазельдена с его коммандос. Он был их предводителем.

Черные глаза Джо заблестели. Он улыбнулся Юлиане.

— Догадайся, кто прихватил полковника, когда все кончилось? Когда мы поймали их на берегу Нила — его и еще четверых из его группы в пустыне, через несколько месяцев после окончания битвы за Каир. Как-то ночью они налетели на нас, чтобы добыть бензин. Я стоял на часах. Хазельден подкрался, весь вымазанный сажей — и лицо, и даже руки. В тот раз у них не было проволоки, только гранаты и автоматы, очень шумное оружие. Он пытался перебить мне гортань, но я его прикончил.

Смеясь, он одним прыжком перемахнул расстояние от кресла до дивана.

— Давай собираться. Скажи в гимнастическом зале, что ты берешь отпуск на несколько дней. Позвони туда.

Его рассказ вовсе не убедил Юлиану. Возможно, он никогда не был в Северной Африке, даже не сражался в войне на стороне Оси и вообще не воевал.

Какие бандиты? Это изумило ее. Насколько ей было известно, ни один грузовик, проезжающий Канон-Сити с восточного побережья, не охранялся вооруженными профессионалами-наемниками. Возможно, Джо даже не жил в Соединенных Штатах Америки, все врал с самого начала, плел для того, чтобы заманить ее, заинтриговав, придав себе налет романтичности.

“Может, он — сумасшедший, — предположила Юлиана. — Какая ирония… Я могла бы на самом деле сделать то, на что столько раз подталкивала других: использовать приемы дзюдо для самозащиты, чтобы уберечь свою жизнь. Но, скорее всего, он просто какой-то бедный итальянец из низов, всю жизнь месивший грязь, утешая себя им самим же выдуманной легендой. Он хочет устроить грандиозный кутеж, промотать все свои сбережения, прожить их и потом снова вернуться к своему нудному существованию. А для полноты счастья ему нужна девушка”.

— Хорошо, — ответила она. — Я позвоню на работу.

Выходя в прихожую, она подумала: “Он купит мне дорогие платья и поселит в каком-нибудь роскошном отеле. Каждый мужчина жаждет иметь по-настоящему хорошо одетую женщину… Даже если ему самому придется покупать ей наряды. Этот кутеж, возможно, цель всей жизни Джо Чинандела. Но какой он проницательный, я перед ним как на ладони. Я всегда нервничаю в присутствии мужчин. Френк знал об этом. Вот почему мы и порвали, вот почему меня охватило сейчас беспокойство и недоверие.

Когда Юлиана, позвонив, вернулась в комнату, она увидела, что Джо погрузился в чтение “Саранчи”, время от времени издавая нечленораздельные звуки и ничего вокруг не замечая.

— Ты же собирался дать мне почитать эту книгу?

— Может, пока я буду вести машину, — пообещал Джо, не отрываясь от романа.

— Ты сам собираешься вести? — удивилась Юлиана. — Но это же моя машина!

Джо ничего не ответил, продолжая чтение.

* * *

Роберт Чилдан стоял возле кассового аппарата, когда высокий, тощий мужчина вошел в магазин. На мужчине был немного вышедший из моды костюм, в руках он держал плетеную корзину. Мелкий торговец? А где же добродушная улыбка? Совсем наоборот, на его жестком лице застыло печальное, даже угрюмое выражение. Он скорее напоминал водопроводчика или электрика.

Рассчитавшись с покупателями, Чилдан обратился к вошедшему:

— Вы от кого?

— Я представляю фирму “Ювелирные изделия Эд-Френк”, — пробурчал посетитель и поставил свою корзину на один из прилавков.

— Не слышал о ней, — подойдя ближе, заметил Чилдан. Мужчина засуетился, расстегивая крышку корзины.

— Все ручной работы, каждый предмет уникален, выполнен по оригинальным эскизам. Медь, латунь, серебро. Даже вороненое железо.

Чилдан заглянул в корзину. Специфический блеск металла на черном бархате.

— Спасибо, это не по моей части.

— Эти предметы превосходно представляют американское художественное ремесло. Современное.

Отрицательно мотнув головой, Чилдан вернулся к кассовому аппарату. Некоторое время посетитель неуклюже возился у корзины. Было непонятно, го ли он вытаскивал содержимое, то ли укладывал назад. Казалось, что он потерял голову. Скрестив руки, Чилдан наблюдал за ним, размышляя о различных сиюминутных делах. В два часа у него свидание, где он должен показать несколько старинных часов. Затем в три принесут еще одну партию изделий из лаборатории Калифорнийского университета, где проверялась их подлинность. В последние две недели он не прекращал передавать различные изделия на проверку. С того самого злополучного происшествия с кольтом сорок четвертого калибра.

— Все эти ваши вещи изготовлены без напыления или гальваники, — не унимался посетитель с плетеной корзиной, извлекая из нее ручной браслет. — Цельная латунь.

Чилдан кивнул, не отвечая. Чудак еще немного поторчит здесь, перетасовывая свои образцы, но в конце концов уйдет.

Зазвонил телефон. Чилдан поднял трубку.

Один из его покупателей справлялся о старинном кресле-качалке, очень дорогом, которое Чилдан взялся отремонтировать. Работа еще не была закончена, и Чилдану пришлось на ходу выдумывать какую-то убедительную причину. Он успокаивал и заверял клиента.

Вся эта заварушка с кольтом сорок четвертого калибра основательно выбила его из колеи. Чилдан уже больше не взирал на свои товары с прежней гордостью. Инцидент теперь долго не выветрится из памяти. Здесь была замешана не только история Соединенных Штатов Америки, но и события личной жизни, — размышлял Чилдан. — Как если бы возник вопрос о подлинности свидетельства о рождении. Или воспоминания о наших делах. Может, я, например, не помню на самом деле Франклина Делано Рузвельта. Однако сложился обобщенный образ из обрывков подслушанных разговоров, так или иначе дополнявших друг друга. Это миф, внушенный сознанию, вплетенный в ткань мозга, подобно легенде о Гайавате, о Чиппендейле или событию вроде того, что вот здесь обедал Авраам Линкольн, пользовался этими стаканами, старинными ложками, вилками, ножами. Этого нельзя увидеть, но факт остается фактом.

У другого прилавка, все еще неуклюже копаясь в корзине, посетитель проговорил:

— Мы можем делать изделия по заказу, если кто-нибудь из ваших покупателей имеет свои собственные идеи.

Его голос был сдавленным от волнения. Он бросал взгляд то на Чилдана, то на какое-то изделие, которое держал в руках, явно не зная, как уйти из магазина.

Чилдан молча улыбался.

“Это меня не касается. Его дело — собраться и уйти отсюда. Пусть ковыряется сколько угодно. Такая неуклюжесть. Ему не следовало быть коммивояжером. Мы все страдаем в этой жизни. Даже если посмотреть на меня. Целый день мне достается от таких япошек, как мистер Тагоми. Просто изменив букву в моей фамилии, он может всегда щелкнуть меня по носу, дать понять, насколько ничтожна моя жизнь”.

Вдруг ему в голову пришла идея.

“Этот парень, очевидно, неопытный. Надо присмотреться к нему. Может, я смогу взять что-нибудь из его побрякушек на комиссию. Стоит попытаться”.

— Эй, — позвал Чилдан.

Торговец быстро поднял глаза.

Подойдя к нему со все еще скрещенными на груди руками, Чилдан проговорил:

— Похоже, что вы здесь уже добрых полчаса. Я ничего не обещаю, но вы могли бы выложить некоторые из своих вещей. Перестаньте мучиться с крышкой этой корзины.

Кивнув, мужчина освободил себе место на одном из прилавков. На этот раз ему удалось без всяких препятствий открыть корзину и вынуть бархатную подставку.

Чилдан представил, как он будет кропотливо расставлять свой товар в течение следующего часа, суетиться и перекладывать вещи с места на место, надеясь, тайно молясь, наблюдая краем глаза, не проявит ли хозяин магазина хоть какой-нибудь интерес.

— Когда вы все это разложите и если я не буду слишком занят, то попытаюсь взглянуть, что у вас есть, — снисходительно заметил Чилдан.

Посетитель лихорадочно задвигался, будто его ужалили.

В магазин вошли несколько покупателей, и Чилдан приветствовал их. Теперь все его внимание было приковано к ним, и он, казалось, забыл о присутствии Эда, который уже оценил создавшуюся ситуацию и немного успокоился, обрел уверенность.

Чилдан продал кружку для бритья, вязаный коврик и получил залог за афганский ковер. Время шло. Наконец магазин опустел, в нем остались только хозяин и Эд, который уже завершил раскладку своего товара. Весь набор ювелирных изделий был разложен на черном бархате.

Роберт Чилдан лениво подошел к прилавку и стал молча покачиваться на пятках, попыхивая сигареткой.

Эд не заставил себя ждать.

— Вот хороший экземпляр. Вы не найдете на нем ни малейшей царапины от металлической щетки. Все отполировано и не скоро потускнеет. Все изделия покрыты таким лаком, что их блеск будет сохраняться в течение многих лет. Это лучший из лаков, которые только можно изготовить.

Чилдан понимающе кивнул.

— Что мы сделали, — продолжал ювелир, — так это приспособили испытанные промышленные технологии для производства ювелирных изделий. Насколько мне известно, прежде это никому не удавалось. Здесь нет литья в формы, только металл к металлу, сварка и плазменная обработка.

Он остановился.

— С обратной стороны некоторых образцов применена пайка твердыми сплавами.

Чилдан взял в руки два браслета, затем булавку, затем еще одну. Он подержал их какое-то время и отложил в сторону.

В глазах продавца засветилась надежда. Проверив ярлычок на ожерелье, Чилдан спросил:

— Это цена?..

— Розничная. Вы платите только пятьдесят процентов от нее. Если вы сделаете закупку, ну, скажем, долларов на сто, то мы сделаем вам скидку еще на два процента.

Одну за другой Чилдан отложил в сторону еще несколько вещей. Продавец становился все более оживленным, говорил все быстрее и быстрее и в конце концов стал повторяться и заговариваться. “Он на самом деле думает, что ему удастся что-нибудь продать”, — догадался Чилдан, но выражение его лица осталось бесстрастным. Он продолжал игру.

— Это особенно хороший экземпляр, — не удержался от похвалы продавец, когда Чилдан извлек большую подвеску. — У вас на самом деле хороший вкус.

Глаза его быстро бегали по отобранным предметам. Он прикидывал в уме стоимость всей партии.

— Наша политика в отношении неопробованных товаров состоит в принятии их на комиссию, — заметил Чилдан.

Эд в течение нескольких секунд не мог понять, о чем идет речь. Он молчал, стараясь вникнуть в смысл сказанного. Чилдан ободряюще усмехнулся.

— На комиссию? — наконец, как эхо, отозвался торговец.

— Вы предпочитаете не оставлять? — спросил Чилдан.

Заикаясь, Эд, наконец, произнес:

— Вы имеете в виду, что я оставлю товар здесь, а вы произведете оплату позже, когда…

— Вы получите две трети от вырученной суммы, когда вещи будут проданы. Таким образом вы заработаете гораздо больше. Вам, конечно, придется подождать, но… — Чилдан развел руками. — Дело ваше. Я могу предоставить один из моих застекленных прилавков. Если товар пойдет, тогда, возможно, через месяц-другой, при следующем заказе, мы, может быть, и договоримся о непосредственной сделке.

Чилдан понял, что человек, проведший в его магазине больше часа, выставляя свой товар, сейчас выложил абсолютно все. Все его изделия в беспорядке были разбросаны по прилавку. Для того, чтобы привести все в надлежащий вид и показать еще кому-нибудь, потребуется не меньше часа работы.

— Те образцы, которые вы отложили в сторону, вы хотите оставить? — робко поинтересовался торговец.

— Да. Я разрешаю оставить их у меня.

Чилдан направился в подсобку.

— Я выпишу квитанцию, так что вы будете знать, что вы оставили у меня.

Когда он вернулся с квитанцией, то добавил:

— Предупреждаю, когда товары остаются на комиссионной основе, магазин не берет на себя ответственность в случае кражи или повреждения.

Он протянул торговцу небольшой бланк с отпечатанным на гектографе текстом: магазину не нужно полностью рассчитываться за отдельные предметы; при возвращении нераспроданной продукции, в случае недостачи, некомплектности будет считаться, что вещи украдены.

Так решил для себя Чилдан. В магазине часто случаются кражи, особенно ювелирных изделий.

Роберт Чилдан ничего не терял, принимая изделия на комиссию. Он не должен платить за побрякушки этого человека. Ему не нужно покупать какой-либо инвентарь, необходимый для их продажи. Если что-то и будет продано, то он получит прибыль, а если нет — он просто вернет им все или оставшееся нераскупленным в какой-нибудь туманный, отдаленный срок.

Чилдан оставил опись оставленных на комиссию вещей, подписал ее и копию передал торговцу.

— Вы можете позвонить мне через месяц и узнать, как идут дела. Взяв с собой те ювелирные изделия, которые ему понравились, он вышел в подсобку, дав торговцу время собрать и уложить оставшийся товар.

“Не думаю, что он заинтересовался и доволен условиями, — решил Чилдан, — но определенно сказать трудно. Вот почему всегда не грех попробовать”.

Когда хозяин появился вновь, торговец уже был готов. Плетеная корзина была у него в руках, а прилавок свободен. Но он задержался, что-то протягивая.

— Да? — отозвался Чилдан, приготовившийся посмотреть корреспонденцию.

— Я хочу оставить нашу визитную карточку, — мужчина положил на стол Чилдана какой-то странный на вид квадратик. — “Ювелирные изделия фирмы “Эд-Френк”. Здесь наш адрес и номер на случай, если вам захочется связаться с нами.

Чилдан поклонился, мягко улыбнулся и принялся за почту.

В магазине было пусто. Чилдан подошел к автомату, опустил в него монету в пять центов и через минуту уже медленно потягивал растворимый кофе, размышляя:

“Интересно, как эти изделия будут покупаться? Не похоже, что хорошо. Никто не видел ничего подобного”.

Он осмотрел одну из булавок. “Очень оригинальная штучка. Работа явно не любительская… Я поменяю ярлыки, поставлю гораздо большие цены и сделаю упор на то, что это ручная работа. Уникальность и оригинальность исполнения — вот главное. Ювелирное искусство. Дорогое произведение на вашем лацкане или запястье”.

Одна мысль все больше захватывала Роберта Чилдана. “С этими изделиями не будет проблем. Подлинные — не подлинные, а ведь этот вопрос может когда-нибудь стать основным. Вот где кроется причина краха индустрии, производящей исторические американские раритеты.

Не стоит ставить весь капитал на одну карту. Этот визит еврейского мошенника, возможно, предвестник грядущего краха рынка. Если я тихонько запасусь современными изделиями, не имеющими исторической ценности — реальной или воображаемой, то я, возможно, обойду конкурентов, и это мне обойдется дешево”.

Откинувшись, в кресле так, что оно уперлось в стену, Чилдан расслабился.

“Времена меняются. Нужно быть готовым измениться вместе с ними либо каким-то другим образом выйти сухим из воды, приспособиться”.

“Закон выживания, — подумал он. — Ищи, откуда ветер дует. Учись жить на потребу дня, изучай запросы, всегда делай нужное в нужное время”.

Неожиданно его осенило. Поймал двух зайцев. Да… В возбуждении он вскочил.

“Лучшие побрякушки заверну поизящнее, естественно, сняв ярлыки. Булавку, подвеску или браслет. Все равно, что-нибудь поприличнее. Затем — раз нужно оставить магазин, закрою его в два часа, как обычно, и прогуляюсь-ка я к дому, где живут Казоура. Мистер Казоура, Пол, конечно будет на работе, но миссис Казоура, Бетти, скорее всего дома. Сделаю ей подарок — новое оригинальное произведение американского художественного творчества. Набью цену. Вот так и возникает новая мода. Разве это не прелестная вещица? В магазине целая подборка ей подобных. Потом нечаянно уронить вещицу и так далее. Вот, пожалуйста, это для вас, Бетти”.

Он затрепетал. “Среди дня только она и я в квартире! Муж на работе, Все одно к одному — великолепный предлог. На свободу!”

Найдя небольшую коробочку, оберточную бумагу и цветные ленточки, Роберт Чилдан принялся готовить подарок для миссис Казоура. Смуглая, очаровательная женщина, такая изящная в своем шелковом восточном одеянии, на высоких каблуках. А может, сегодня голубая хлопчатобумажная пижама, вроде тех, которые носят кули, очень тонкая и удобная, такая свободная, но не скрывающая ничего под собой.

А может, все это слишком? Пол будет раздражен, разнюхает и отомстит. Может, лучше притормозить: вручить подарок ему в его конторе, с той же историей, но лично ему. Потом пусть Пол передаст подарок Бетти — подозрение может и не возникнуть. “А тогда-то, — решил Чилдан, — я и позвоню ей по телефону через день-два. Надо же выяснить ее отношение к подарку. Свободу!”

* * *

Когда Френк Фринк увидел своего компаньона, он сразу понял, что радоваться нечему.

— Что стряслось? — спросил он, забирая у Эда корзину и закидывая ее в кузов пикапа. — Где ты торчал добрых полтора часа? Господи Иисусе, ему что, нужно было так много времени, чтобы сказать “нет”?

— Он не сказал “нет”.

Эд был совершенно измочален, когда забрался в кабину и сел.

— И что же тогда он сказал?

Френк открыл корзину и увидел, что многих их вещиц в ней уже не было, причем лучших.

— Эй, он забрал порядочно. В чем тогда дело?

— Он взял на комиссию.

— И ты ему разрешил?

Френк не мог этому поверить.

— Мы же договорились…

— Сам не знаю, как это получилось.

— О, боже! — простонал Фринк.

— Извини меня. Он так смотрел, будто собирался купить их. Он набрал много вещей. Я и подумал, что он покупает…

Молча они долго сидели в кабине пикапа.

Глава 10

Две последние недели были ужасными для мистера Бейнеса. Ежедневно в полдень он звонил из своего номера в торговое представительство и справлялся, не появился ли пожилой джентльмен. В ответ было неизменное “нет”. Голос мистера Тагами становился все суше и официальнее. Готовясь уже к шестнадцатому звонку, мистер Бейнес подумал, что в конце концов ему скажут, что мистер Тагами отсутствует. Он перестанет откликаться на звонки, и на этом все кончится.

Что же произошло? Где мистер Ятабе?

У Бейнеса только одно достойное объяснение. Смерть Мартина Бормана.

Мистер Ятабе, несомненно, находился на пути в Сан-Франциско, всего в одном или двух днях пути, когда до него дошли новые инструкции вернуться на Родные Острова для дальнейших консультаций.

“Не везет, — заключил Бейнес, — возможно, даже фатально”. Но он должен был оставаться здесь, в Сан-Франциско, и готовить встречу, ради которой он проделал сорокапятиминутный перелет на ракете из Берлина, а теперь уже больше двух недель ждет в отеле. “Мы живем в удивительное время. Можно отправиться в любое место, куда пожелаешь, даже на другую планету, и ради чего? Сидеть, день за днем теряя надежду, морально разлагаясь, предаваясь бесконечной скуке и чувствуя внутреннюю опустошенность, а тем временем другие заняты по горло. Они не сидят сложа руки, теряя время”.

Бейнес развернул дневную “Ниппон Тайм” и перечитал заголовки:

“Доктор Геббельс назначен рейхсканцлером”. “Неожиданное разрешение проблемы руководства партией”. “Речи по радио звучат весьма внушительно”. “Толпы в Берлине кричат “ура!”. “Ожидается официальное заявление”. “Геринг, возможно, будет назначен шефом полиции вместо Гейдриха”.

Бейнес отложил газету и назвал номер торгового представительства.

— Это мистер Бейнес. Можно мистера Тагами?

— Одну минуточку, сэр.

Очень долгая “минуточка”.

— Мистер Тагоми слушает.

Бейнес глубоко вздохнул и заговорил:

— Прошу прощения, но ситуация в равной степени угнетает нас обоих, сэр…

— Да, мистер Бейнес.

— Я очень признателен вам, сэр, за ваше участие. Когда-нибудь, уверен, вы поймете причины, побудившие меня отложить наше совещание, пока не прибудет пожилой…

— Весьма сожалею, но он еще не прибыл.

Мистер Бейнес закрыл глаза.

— Я думал, может, со вчерашнего дня…

— Боюсь, что нет, сэр.

В трубке раздался щелчок. Мистер Тагоми положил трубку на рычаг.

“Я должен что-то предпринять. Больше ждать невозможно”.

Он получил совершенно четкие указания от своего начальства: ни при каких обстоятельствах не выходить на связь с Абвером.

Он должен просто ждать, пока ему не удастся связаться с японцами, с их военным представительством. Он обязан провести совещание с японцем, а затем вернуться в Берлин. Но никто не мог предугадать, что именно в этот момент умрет Борман. Следовательно…

План придется изменить. Указания заменить советами, выработанными им самим.

В ТША работало по крайней мере десяток агентов Абвера, и некоторые из них — а возможно, и все — были известны местной организации СД и ее полномочному старшему региональному руководителю Бруно Краусу фон Мееру. Несколько лет назад Бейнес мимоходом встретил Бруно на партийном собрании. У этого человека уже тогда была определенная дурная репутация в партийных кругах, ибо именно он в 1943 году раскрыл британско-чешский заговор, имевший целью покушение на жизнь Рейнхарда Гейдриха, и, следовательно, можно было сказать, что именно он спас Вешателя от смерти.

В общем, Бруно Краус фон Меер уже в то время был активным, преуспевающим деятелем аппарата СД, а не просто полицейским бюрократом.

Больше того, он был довольно опасным человеком.

И потому сейчас не исключалась вероятность, что, несмотря на все меры предосторожности, принятые как Абвером в Германии, так и Токкоки в Японии, СД узнала об этой намечавшейся в Сан-Франциско встрече в офисе главного торгового представительства. Однако все-таки здесь была территория, контролируемая японцами. СД не имела тут реальной возможности воспрепятствовать встрече. Во всяком случае, законно. Подданный Германии — в данном случае он сам — будет арестован, как только ступит на территорию Рейха, но очень трудно было предпринять что-либо против японского подданного и против назначенной встречи здесь, в Сан-Франциско.

По крайней мере, Бейнес надеялся, что это так.

Путь из Токио в Сан-Франциско долог, особенно для престарелого и больного человека, который не может позволить себе воздушный перелет.

Необходимо — Бейнес был в этом уверен — выяснить у тех, кто стоит выше, находится ли мистер Ятабе до сих пор в пути. Им это известно. Если бы СД перехватило мистера Ятабе, либо его отозвало правительство в Токио, они бы об этом узнали.

Бейнес подумал, что если им удалось добраться до пожилого джентльмена, то они обязательно доберутся и до него. И все же, несмотря ни на что, положение его еще не было безнадежным. Пока он день за днем в номере отеля ждал назначенной встречи, в его голове родилась интересная мысль.

Чем возвращаться в Берлин с пустыми руками, не лучше ли передать имевшиеся сведения мистеру Тагоми? По крайней мере, в этом случае оставался шанс, пусть и весьма незначительный, что в конце концов соответствующие лица будут проинформированы. В самом благоприятном случае Тагоми мог бы выслушать, все хорошо запомнить и как можно быстрее совершить поездку на Родные Острова. А мистер Ятабе принадлежит к тем верхам, где делают политику. Он может и слушать, и говорить.

Все же это было бы лучше, чем ничего.

Времени оставалось все меньше. Начать все сначала, организовывать осторожно, кропотливо, спустя несколько месяцев, еще раз эту тайную связь между некоей группировкой в Японии…

Это, конечно, очень удивит мистера Тагоми. Неожиданно обнаружить, какого рода информация обрушилась на его плечи, как далеки эти знания от производства пластмасс.

Тут даже возможен нервный срыв.

“А вдруг он проболтается какому-нибудь человеку из своего окружения, а может, просто замкнется в себе, притворится, даже перед самим собой, что он ничего не слышал, просто откажется верить мне, встанет, поклонится и, извинившись, выйдет из комнаты, как только я начну?”

Неблагоразумно, но он именно так может воспринять откровение мистера Бейнеса. Он не их тех, кому положено слушать подобные вещи.

“Так легко уйти — это самый простой, доступный для всех выход. Хотел бы я, чтобы у меня был такой способ уклониться от бремени ответственности. Но все-таки такой поступок невозможен со стороны мистера Тагоми. Мы не так уж и отличаемся друг от друга. Он может заткнуть уши и не слушать меня, но позже, когда до него дойдет глубинный смысл сказанного… Или до кого-нибудь другого, с кем я в конце концов поговорю…”

Бейнес покинул свой номер, вошел в лифт и спустился в вестибюль. Уже на тротуаре велел швейцару вызвать для него педикеб, и вскоре он ехал по Маркет-стрит, наблюдая, как энергично крутит педали водитель-китаец.

Увидев вывеску, которую искал, он приказал остановиться.

Педикеб остановился у пожарного гидранта. Бейнес расплатился с водителем и отпустил его. Затем он немного прогулялся по тротуару, опасаясь слежки, а через мгновение в толпе других покупателей зашел в магазин “Фуга”, самый большой супермаркет, расположенный в центре города.

Продавщицы в основном белые, за некоторым исключением, должности заведующих секциями занимали конечно же японцы. Ужасный шум.

После некоторого замешательства мистер Бейнес наконец нашел отдел мужской одежды.

Он остановился перед стеллажом с мужскими брюками.

К нему незамедлительно подошел приказчик, молодой белый, и приветствовал его.

— Я вернулся за шерстяными брюками темно-коричневого цвета, которые я присмотрел еще вчера, — пояснил Бейнес.

Встретившись взглядом с приказчиком, он добавил:

— Вы не тот человек, с которым я разговаривал. Тот был повыше, с рыжими усами, довольно худой. На пиджаке было имя “Дарри”.

Приказчик ответил, что Дарри недавно ушел на обед, но скоро вернется.

— Я зайду в кабинку и примерю эту пару, — мистер Бейнес взял брюки со стеллажа.

— Пожалуйста, сэр.

Приказчик указал свободную примерочную и отошел, чтобы обслужить еще одного покупателя.

Бейнес закрыл за собой дверь, сел на стул и принялся ждать.

Через несколько минут раздался стук.

Дверь примерочной отворилась, и заглянул невысокий японец средних лет.

— Вы иностранец, сэр? — обратился он к Бейнесу. — Я должен проверить вашу платежеспособность. Позвольте взглянуть на ваше удостоверение?

Он закрыл за собой дверь. Мистер Бейнес достал бумажник. Японец сел и начал проверять его содержимое. Наткнувшись на фотографию девушки, он помедлил.

— Очень хорошенькая.

— Моя дочь, Марта.

— И у меня есть дочь, которую тоже зовут Мартой, — обрадовался японец. — Теперь она в Чикаго, учится игре на фортепиано.

— Моя дочь вот-вот выйдет замуж, — сообщил мистер Бейнес.

Японец вернул бумажник и замер, выжидая.

— Я здесь уже две недели, — проговорил мистер Бейнес. — Но мистер Ятабе до сих пор не появился. Я хочу знать, находится ли он до сих пор в пути? И если нет, то что я должен делать?

— Приходите завтра во второй половине дня, — назначил японец и попрощался.

— До свидания, — ответил мистер Бейнес.

Он вышел из примерочной, положил брюки назад на стеллаж и направился к выходу из универмага “Фуга”.

Шагая по тротуару вместе с другими пешеходами, он думал, хватит ли времени, чтобы получить необходимую информацию? Ведь нужно связаться с Берлином, получить шифровку — все это отнимало время. “Жаль, что я раньше не встретился с этим агентом. Я бы избавился от многих страхов и мук. Очевидно, это не было связано с особым риском, все как будто прошло очень гладко, всего за каких-нибудь пять — шесть минут”.

Бейнес ободрился.

Вскоре он уже рассматривал витрину с фотографиями представлений в низкопробных притонах. Грязные, засиженные мухами снимки совершенно голых белых женщин, чьи груди висели, как наполовину спущенные воздушные шары. Зрелище позабавило его. Мимо по своим делам спешили прохожие, не обращая на него никакого внимания.

Наконец-то дело как-то сдвинулось с места. Какое облегчение!

* * *

Юлиана читала, удобно устроившись на сиденье в своем автомобиле. Джо вел машину легко, одной рукой, едва касаясь баранки. К его нижней губе прилипла сигарета. Он был классным водителем. И они уже покрыли большую часть маршрута от Канон-Сити до Денвера.

Из приемника доносились слащавые народные мотивы, которые исполняют ансамбли аккордеонистов в пивных на открытом воздухе: бесконечные польки и шотландки — Юлиана никогда не могла отличить их друг от друга.

— Дешевка, — заметил Джо, когда музыка закончилась. — Послушай, я ведь неплохо разбираюсь в музыке и могу сказать, кто был великим дирижером. Ты, наверное, не помнишь его, Артуро Тосканини.

— Не помню, — машинально ответила Юлиана, не отрываясь от чтения.

— Он был итальянцем. Но после войны ему бы не разрешили дирижировать из-за его политических симпатий. Теперь-то он уже умер. Этот фон Кароян — бессменный дирижер Нью-Йоркской филармонии — мне не нравится. Мы были обязаны ходить на его концерты, наш рабочий поселок. А что я люблю — догадайся!

Он посмотрел на нее.

— Как книга?

— Захватывает.

— Я люблю Верди и Пуччини. Все, что у нас было в Нью-Йорке, — это тяжеловесная, напыщенная музыка Вагнера и Орффа, и мы были обязаны каждую неделю ходить на эти пошлые драматические представления, устраиваемые нацистами в Медисон-сквер-Гарден — с флагами, трубами, барабанами, пылающими факелами. История готических племен или другая воспитательная чушь, но разве это можно назвать искусством? Ты бывала в Нью-Йорке до войны?

— Да, — безучастно отозвалась Юлиана.

— Правда, что там были шикарные театры? Я слышал, что были. Да и с кино теперь то же самое: вся кинопромышленность сосредоточена в одном берлинском квартале. За те тринадцать лет, которые я провел в Нью-Йорке, не было ни одной оперетты или пьесы, только эти…

— Не мешай мне читать, — попросила Юлиана.

— То же самое с книжными издательствами, — продолжал Джо невозмутимо. — Сейчас они все монополизированы, и центр находится в Мюнхене. В Нью-Йорке книги теперь только для того, чтобы было чем занять печатные станки. А вот до войны Нью-Йорк был центром мирового книгоиздательства. Так, во всяком случае, говорят.

Заткнув уши пальцами, Юлиана углубилась в чтение.

Ей попался тот раздел “Саранчи”, где описывалось легендарное телевидение, рассказывалось о дешевых небольших установках для отсталых народов Африки и Азии.

“Только предприимчивость янки и система массового производства; Детройт, Чикаго, Кливленд — какие волшебные названия! — могли совершить это чудо, посылку этого нескончаемого и почти до безумия бескорыстного потока дешевых однодолларовых (в китайских долларах) телевизионных приборов в каждую деревню, в любую глухомань Востока. И когда какой-нибудь изможденный юноша, умирая от голода, тем не менее хватался за этот единственный шанс, который представляли ему щедрые американцы, и собирал из набора крохотный приемник с встроен иным в него источником питания размером не больше куска туалетного мыла, то что же можно было узнать с его помощью? Сгрудившись перед экраном, молодежь деревни — а часто и люди постарше — видели слова. Инструкции. Прежде всего, как научиться читать, затем все остальное. Как выкопать более глубокий колодец, вспахать более глубокую борозду. Как очистить питьевую воду, исцелить своих больных. Над их головами витала американская искусственная волна, распространяя сигналы, разнося их повсюду, всем страждущим, всем жаждущим знания массам Востока…”

— Ты читаешь все подряд? — спросил Джо. — Или пропускаешь какие-то куски?

— Как это замечательно! Он заставил нас посылать пищу и образование всем азиатам, миллионам их, — заметила Юлиана.

— Благотворительность во всемирном масштабе.

— Да. Новый курс, провозглашенный Тагвеллом, по подъему уровня жизни масс. Только послушай.

Она прочла вслух:

— “Каким всегда был Китай? Томящимся, испытывающим нужду во всем, глядящим на Запад. Его великий президент, демократ Чан Кайши, проведя китайский народ через военные годы, теперь, в дни мира, вел его к Декаде Перестройки. Но для Китая это не было восстановлением, так как в этой, сверхъестественно обширной, плоской стране раньше ничего не возводилось, и она еще оставалась погруженной в свой древний сон. Восстающее ото сна существо, гигант, которому нужно было наконец-то обрести ясное сознание в современном мире с его реактивными самолетами и автострадами, атомной энергией и заводами. И откуда же должен раздаться тот удар грома, чтобы разбудить гиганта? Чан Кайши знал это еще во время войны с Японией. Он мог раздаться только из Соединенных Штатов. К тысяча девятьсот пятидесятому году американские инженеры, техники, агрономы, учителя, врачи роем устремились в китайскую провинцию, в каждую деревню, подобно какому-то новому виду ожившего…”

— Ты знаешь, что он сделал, а? — прервал ее чтение Джо. — Он взял у нацизма все лучшее, его социалистическую часть, организацию Тодта и экономический прогресс, достигнутый при Шпеере, и все это подарил чему? Новому курсу. А выкинул все то, что уродливо — деятельность СС, расовую политику, дискриминацию. Но это же утопия! Ты думаешь, если бы союзники победили, то Новый курс оживил бы экономику и совершил бы все эти социальные сдвиги, поднял бы благосостояние? Ничего подобного! Чан Кайши выдумал некую форму государственного синдиката, корпоративного государства, вроде того, к которому мы пришли при Дуче. Он утверждает: вы будете иметь только хорошее и ничего из…

— Дай дочитать! — огрызнулась Юлиана.

“И эти рынки на населенной миллионами земле обеспечили на много лет работой заводы Детройта и Чикаго. Этот гигантский зев никогда не наполнится, этот народ и за сто лет не обеспечить нужным количеством грузовиков, кирпичей, стальных болванок, одеждой, пишущими машинками и каплями от насморка. В тысяча девятьсот шестидесятом году наивысший уровень жизни в мире считался у американского рабочего, и все потому, что Штаты изящно назывались “наиболее благоприятствующей страной” при заключении торговых сделок со странами Востока. США больше не оккупировали Японию, а последняя никогда не оккупировала Китай, тем не менее неоспоримым фактом было то, что Кантон, Токио и Шанхай покупали не британские товары, а американские. И каждая новая сделка способствовала увеличению благосостояния рабочего в Балтиморе, Лос-Анджелесе и Атланте. Тем, кто делал долгосрочную политику, людям в Белом Доме, обладающим широким кругозором, казалось, что они почти добились цели. Исследовательские ракеты должны были вот-вот устремиться в космические бездны, покидая Мир, который наконец-то увидел окончание своих вековых болезней: голода, эпидемий, войн, невежества. Эквивалентные меры социального и экономического развития, предпринятые Британской империей, принесли подобное же облегчение участи широким массам Индии, Бирмы, Африки, Ближнего Востока. Продукция заводов Рура и Манчестера, сталь Саара, нефть Баку — все слилось, и взаимодействовало в сложной, но действенной гармонии. Народы Европы наслаждались тем, что казалось…”

— Я полагаю, что именно они должны править миром, — сказала Юлиана.

Она оторвалась от книги.

— Они во всем были лучше всех. Британцы.

Джо ничего на это не ответил, несмотря на то что она выжидающе посмотрела на него.

Юлиана вновь взялась за книгу.

“…осуществлением мечты Наполеона: разумной однородности этнически различных народов, отсутствие которой было причиной раздоров и пререканий по каждому пустяку со времен падения Рима. А также мечты Карла Великого: объединенного христианства, которое бы стало жить в мире не только внутри себя, но и с остальным миром. И все же до сих пор оставалась одна ноющая рана. На Малайях жило много китайцев, в основном предпринимателей, и эта процветающая, работающая буржуазия видела в американском способе ведения дел в Китае более справедливую власть. Бывшие под британским господством темнокожие расы не допускались даже в провинциальные клубы, отели, приличные рестораны. Как и прежде, они видели, что для них в трамваях отведены особые секции и — что хуже всего — что они ограничены в выборе места жительства. Эти “туземцы” по слухам из газет знали, что в США проблемы цветных решены еще до тысяча девятьсот пятидесятого года. Вторая мировая война покончила с дискриминацией…”

— А потом начались беспорядки? — уточнила она у Джо.

Он кивнул, продолжая следить за дорогой.

— Ну расскажи же, что было дальше.

Она закрыла книгу.

— Мне все равно не успеть дочитать ее до конца, скоро мы будем в Денвере. Наверное, Америка и Англия затеют между собой войну, и в результате одна из них будет повелевать всем миром.

— Кое в чем это произведение не так уж плохо, — отозвался Джо. — Автор продумал все до мельчайших подробностей. Штаты получили Тихий океан, создав нечто вроде общества Сопроцветания Юго-Восточной Азии. Россию Штаты и Англия поделили на сферы влияния. Так продолжалось десять лет. А затем, естественно, между ними возникли трения.

— Почему же — естественно?

— Такова человеческая натура, — пояснил Джо, — и природа государства. Подозрительность, страх, жадность. Китайцы считают, что Штаты подрывают господство Британии в Южной Азии, привлекая на свою сторону значительное китайское население, у которого под влиянием Чан Кайши, проамериканское настроение. Англия начинает организовывать то, что они называли “охраняемые районы опеки”.

Он ухмыльнулся.

— Другими словами, концентрационные лагеря для тысяч китайцев, подозреваемых в измене. Их обвиняют в саботаже и пропаганде. Черчилль до того…

— Ты хочешь сказать, что он еще у власти? Разве его еще не убрали?

— Вот тут-то британская система и превзошла американскую, — рассказывал Джо. — Каждые восемь лет Штаты дают пинка под зад своим руководителям, какими бы опытными они не были. У Штатов после Таг-велла никогда не было руководителя, подобно ему. Одни ничтожества. Но Черчилль-то все еще у власти. И чем старше, тем он властолюбивее и жестче. В тысяче девятьсот шестидесятом году он уже напоминает какого-то древнего властителя Центральной Азии. Никто не смеет ему перечить. Он у власти более двадцати лет.

— О боже! — воскликнула Юлиана.

Она открыла книгу с конца, чтобы найти подтверждение пересказу Джо.

— С чем я согласен, — продолжал Джо, — так это с тем, что Черчилль во время войны был единственным порядочным лидером Англии. Если бы его оставили у власти, дела Англии были бы гораздо лучше. Вот что я скажу: государство не может быть лучше своего руководителя. Фюрер — это принцип. Принцип фюрерства, как говорили наци. Они правы. Даже этот американец должен согласиться с ними. Конечно, у него Штаты после войны осуществили колоссальную экономическую экспансию, прибрав к рукам бездонный рынок сбыта в Азии, доставшийся им от японцев. Но этого оказалось недостаточно: таким путем трудно обрести идею. Не получили ее и британцы. В обеих странах правят богачи, плутократия. Если бы победили они, все их думы сводились бы к тому, чтобы увеличить свои доходы. Он ошибся, этот Абендсен: не было бы никаких социальных реформ, не было бы планов повышения жизненного уровня масс. Англо-саксонская плутократия не допустила бы этого.

Теперь он говорил как настоящий фашист.

Очевидно, Джо увидел лицо Юлианы. Он снизил скорость и, поглядывая то на нее, то на трассу, горячо убеждал:

— Послушай, я не из интеллектуалов. Фашизму нет в них надобности. Необходимо только дело, а теория выстраивается из действия. Единственно, что требует от нас наше корпоративное государство — это сыграть свою социальную роль в истории. Понимаешь? Это я объясню тебе. Я это точно знаю, Юлиана.

Тон его стал неистовым, даже молящим.

— Эти старые, гнилые, зависящие от золота империи — Британская, Французская, Американская — хотя последняя только незаконнорожденный ублюдок, а не империя в полном смысле, — все они в равной степени опираются на деньги. Души у них не было, а естественно не было и будущего. Да, наци — это банда головорезов, я с этим согласен, Ты тоже так думаешь? Верно же?

Юлиана через силу улыбнулась: он впал в привычную итальянцам экзальтацию, извергая из себя поток слов.

— Для Абендсена слишком важно, кто победит — Штаты или Англия. Явная нелепость. Они не достойны победы. Они ничем ее не заслужили. Ты когда-нибудь читала что-нибудь из того, что писал Дуче? Это откровение. Красивый мужчина. Красивые слова. Он объясняет подоплеку каждого явления. На самом деле основным существом конфликта во время войны была борьба старого против нового. Деньги — вот почему нацисты ошибочно и некстати притянули сюда еврейский вопрос — против коллективного духа масс, названного фашистами “хемайншафт” — народность.

“Он сейчас вылитый Муссолини”, — подумала Юлиана.

— Зверства нацистов — это трагедия. — Джо на минуту замолк, обгоняя тащившийся грузовик. — Но при всякой замене проигравшему приходится туго. Тут нет ничего нового. Вспомни прежние революции, например, французскую, вспомни тактику Кромвеля по отношению к Ирландии. В немецкой философии слишком много темперамента да и театральности с избытком. Одни шествия чего стоят. Настоящего фашиста никогда не увидишь разглагольствующим. Он всегда действует, как я. Верно?

Юлиана рассмеялась.

— Ты болтаешь со скоростью мили в минуту.

— Я тебе объясняю фашистскую теорию действия! — вне себя вскричал Джо.

Она не смогла ответить: слишком уж забавно все получилось. Но человек, сидевший рядом, вовсе не считал это забавным.

Раскрасневшись, Джо сердито смотрел на нее.

Вены на его лбу вздулись, и его снова начало трясти. Джо опять засунул пятерню во всклокоченную шевелюру. Он ничего не говорил, но глядел в глаза Юлиане.

— Не обижайся на меня, — попросила она.

На какой-то миг ей показалось, что он хочет ее ударить: Джо уже занес руку, но тут же потянулся к приемнику.

Сквозь характерный треск передавалась оркестровая музыка. Юлиана попыталась снова сосредоточиться на чтении.

— Ты права, — сказал Джо после долгой паузы.

— Насчет чего?

— Насчет дважды битой империи. С клоуном вместо вождя. Неудивительно, что мы от этой войны ничего не получили. Она гладила его по руке.

— Юлиана, все это муть, — отозвался Джо. — Ничего нет истинного и определенного. Верно?

— Может быть, и так, — произнесла она, перевернув страницу.

— Победила Британия, — подсказал Джо. — Избавлю тебя от необходимости выискивать это место. Штаты приходят в упадок. Британия все больше их теснит, продолжая экспансию, сохраняя инициативу. Так что можешь отложить книгу в сторону.

— Надеюсь, в Денвере нам будет весело? — Юлиана закрыла книгу. — Тебе нужно расслабиться. Я хочу, чтобы ты отдохнул.

“Если тебе не удастся это, — подумала она, — ты лопнешь, как пружина. А что тогда будет со мной? Как я вернусь назад? А может, лучше уже сейчас оставить тебя? Очень хочется тех удовольствий, которые ты мне обещал. Я не желаю быть обманутой. Слишком часто меня обманывали прежде”.

— Обязательно будет хорошо, — пообещал Джо. — Послушай…

Он как-то странно, оценивающе взглянул на нее.

— Ты слишком увлеклась этой книгой. Вот интересно — представь себе человека, написавшего бестселлер, ну, автора, вроде этого Абендсена. Пишут ли люди ему письма? Могу поспорить, что многие пишут и хвалят книгу, может, даже встречаются с ним.

Она тут же поняла.

— Джо, это же всего около полутора сотен километров.

Глаза ее засияли. Он улыбнулся ей, снова счастливый, не испытывая ни огорчений, ни волнений.

— Пожалуй, можно было бы, — предложила она. — Ты так хорошо водишь машину — тебе бы ничего не стоило доехать туда, правда?

— Ну, я сомневаюсь, что этот знаменитый человек так запросто пускал бы к себе посетителей. Желающих, наверно, пруд пруди.

— А почему бы не попытаться, Джо?

Она схватила его за плечо и в возбуждении сдавила его.

— Худшее, что он может сделать, — выгнать нас. Пожалуйста, Джо?

— Только когда сделаем покупки и прилично оденемся, — веско заметил Джо, — все с иголочки. Это очень важно — произвести хорошее впечатление. И может, мы даже найдем новый автомобиль, уже там. Держу пари, нам удастся.

— Да, — подтвердила Юлиана. — А тебе необходимо подстричься. И позволь мне подобрать тебе одежду. Пожалуйста, Джо? Я, бывало, выбирала одежду для Фринка. Мужчина ведь никогда не может купить что-нибудь приличное для себя.

— На одежду у тебя неплохой вкус, — согласился Джо.

Он смотрел на бегущую впереди дорогу.

— И вообще… Лучше всего, если ты сама позвонишь ему, именно ты свяжешься с ним.

— Я тоже сделаю себе прическу! — воскликнула Юлиана.

— Хорошо.

— Даже не побоюсь подняться и нажать звонок.

Она осмелела.

— Я имею в виду, что живем-то мы только один раз. Зачем же нам трусить? Он такой же человек, как и все мы. Может, ему будет даже приятно узнать, что кто-то только из-за того и заехал в такую даль, чтобы сказать ему, как понравилось его произведение. Мы попросим автограф на титульной странице — обычно его оставляют именно там. Разве не так? Только было бы лучше купить новый экземпляр: этот так обтрепался и засалился. Тут автограф не будет смотреться.

— Все, что пожелаешь, — ответил Джо. — Я позволю тебе взять на себя все мелочи. Я уверен, что они тебе под силу. Хорошенькая девушка всегда добьется своего. Когда он увидит, какая ты сногсшибательная, он настежь распахнет дверь. Но послушай: давай без дураков!

— Что ты хочешь сказать?

— Скажешь, что мы женаты? Я не хочу, чтобы ты впуталась с ним в какую-нибудь историю. Ты понимаешь, о чем я говорю? Это было бы ужасно. Это бы разбило нам жизнь. Так что будь осторожна и осмотрительна, Юлиана.

— Кстати, и поспоришь с ним, — предложила Юлиана, — насчет того, стала ли Италия причиной поражения, предав державы Оси; сообщишь ему то, что ты рассказывал мне.

Джо кивнул.

— Ну что ж, договорились. Мы обсудим все, что он написал.

Они быстро мчались на север.

* * *

Остывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.

И все же перед глазами ничего нет.

Чем может ответить его тело? Бегством?

Скрестив ноги, мистер Тагоми уселся прямо на полу своей гостиной и начал манипулировать с сорока девятью стебельками тысячелистника.

Вопросы были безотлагательны, и он с лихорадочной быстротой проделал все необходимое, чтобы увидеть перед собой все шесть строчек.

О ужас! Гексаграмма пятьдесят один!

Бог является под знаком грома и молнии.

Трубный глас — Тагоми непроизвольно прижал руки к ушам. Ха-ха! Хо-хо! Мощный взрыв! Нечто бросает его в дрожь и заставляет закрыть глаза от страха. Рев тигра, нервная суета всполошившихся ящериц — и вот сам Бог является миру.

Что же это значит? Тагоми оглядел комнату.

Приближение — чего?

Он вскочил и замер, прислушиваясь к себе.

Ничего. Колотится сердце. Дыхание и все физиологические процессы, включая даже непроизвольные, управляемые подсознанием, близки к критическому уровню: адреналин, сильное сердцебиение, учащенный пульс, нарушение функции желез, комок в горле, застывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.

И все же — перед глазами ничего нет.

Чем может ответить его тело? Бегством?

Все готово к нему. Но куда бежать? И зачем?

На ум ничего не приходило. Значит, невозможно. Дилемма цивилизованного человека: тело готово к чему угодно, но угроза туманна, не обозначена. Тагоми вошел в ванную и начал намыливать подбородок, собираясь побриться.

Зазвонил телефон.

— Удар, — сказал он громко.

Он отложил бритву.

— Будь готов.

Он быстро перешел из ванной в спальню.

— Я готов.

Он поднял трубку.

— Тагоми слушает.

Голос его сорвался, и ему пришлось откашляться. Пауза. Затем послышался слабый, высохший, шуршащий, как старые опавшие листья, голос:

— Сэр, это Синиро Ятабе. Я прибыл в Сан-Франциско.

— От имени Главного Торгового представительства приветствую вас, — произнес мистер Тагоми. — Как я рад! Вы в добром здравии и в добром духе?

— Да, мистер Тагоми. Когда я смогу увидеть вас?

— Очень скоро. Через полчаса.

Мистер Тагоми взглянул на настенные часы, с трудом разбирая время.

— Только… Третья сторона, мистер Бейнес… Я должен связаться с ним. Возможна задержка, но…

— Мы можем условиться: через два часа, сэр? — предложил мистер Ятабе.

— Хорошо, — согласился мистер Тагоми.

— В вашей конторе — в “Ниппон Тайм Билдинг”.

Щелчок. Мистер Ятабе опустил трубку.

“Мистер Бейнес будет доволен, — решил Тагоми. — Как кот, которому бросили кусок семги”.

Он спешно набрал номер отеля “Абхирати”.

— Тягостное ожидание закончилось, — сказал японец, услышав сонный голос Бейнеса.

— Он здесь? — видимо, сон как рукой сняло.

— В моей конторе, — подсказал Тагоми, — в десять часов двадцать минут. До свидания.

Он положил трубку и отправился в ванную. На завтрак не оставалось времени. Нужно будет заказать мистеру Рамсею подать им к столу что-нибудь, когда все окажутся в сборе. Все трое могут одновременно позволить себе это удовольствие.

* * *

Бейнес стоял в пижаме с трубкой в руке и нервно потирал лоб. “Какой стыд! — думал он. — Сломаться и выйти на связь с этим агентом. Если бы подождать всего один день. Но, возможно, ничего плохого и не произошло. Однако сегодня нужно зайти в магазин. Предположим, я не покажусь? Это вызовет цепную реакцию, они решат, что меня убили или что-то в этом роде. Попытаются меня отыскать. Но все это уже не столь важно, потому что он здесь. Наконец-то ожидание закончилось”.

Бейнес поторопился в ванную, побриться и привести себя в порядок.

Он не сомневался, что Тагоми узнает “пожилого джентльмена”, как только увидит, догадается о его роли. “Теперь мы, по существу, можем отбросить все прикрытия и все условности. Наверно, люди СД опоздали, — предположил Бейнес, — даже если они что-то разнюхали. Поэтому мне, вероятно, ничего не грозит. По крайней мере, будничные, мелкие заботы сейчас нужно выбросить из головы, и ничтожный страх за свою собственную шкуру. Что же касается дальнейшей операции — теперь придется побеспокоиться всерьез”.

Глава 11

Для рейхсконсула в Сан-Франциско Фрейера Гуго Рейсса самое начало рабочего дня было неожиданным и внушающим тревогу.

Войдя в приемную, он обнаружил посетителя. Крупный мужчина средних лет с тяжелой челюстью и следами оспы на лице, с недобрым хмурым лицом, он сделал шаг навстречу и, подняв руку, приветствовал:

— Хайль!

— Хайль! — ответил Рейсс с улыбкой на лице, хотя душа у него застонала. — Герр Краус фон Меер? Я удивлен.

Открывая дверь своего кабинета он досадовал, куда запропастился вицеконсул, и недоумевал, как мог войти в приемную шеф СД. Однако этот человек был уже здесь, и с этим надо считаться.

Войдя вслед за Рейссом в кабинет, не снимая своего темного драпового пальто, Краус фон Меер начал:

— Послушайте, Фрейер, мы нашли парня из Абвера. Это Рудольф Вегенер. Он попался на одной старой явке Абвера, которая у нас под колпаком.

Краус фон Меер осклабился, сверкнув золотыми зубами.

— Мы проследили его до самой гостиницы.

— Прекрасно, — похвалил Рейсс.

На его столе лежала свежая почта. Значит, Пфердхоф где-то поблизости. Несомненно, это он запер кабинет, чтобы помешать шефу СД совать свой нос в дела консульства.

— Это очень важно, — продолжал фон Меер. — Я принял безотлагательные меры, чтобы немедленно известить Кальтенбруннера. Теперь в любую минуту вы можете получить указание из Берлина, если только эти “унтратфреззеры” (“дерьмоеды”) там, дома, все не перепутают.

Он уселся за консульский стол, вытащил из кармана пачку сложенных бумаг и, шевеля губами, старательно развернул одну из них.

Фамилия для прикрытия — Бейнес. Выдает себя за шведского промышленника или коммерсанта. Сегодня утром в восемь десять, по телефону с ним назначено официальное свидание на десять двадцать утра в японской конторе. Сейчас мы пытаемся выяснить, откуда был сделан звонок. Возможно, мы будем это знать через полчаса. Мне перезвонят сюда.

— Понимаю, — сказал Рейсс.

— Теперь мы можем подцепить этого молодца, — не скрывал радости фон Меер. — И, естественно, отошлем его назад, в Рейх, на ближайшей ракете Люфтганзы. Однако японцы или Сакраменто могут выразить протест и попытаются помешать этой акции. Они адресуют протест вам, если решатся. Возможно, они даже окажут на вас сильное давление, в аэропорт доставят целый грузовик агентов Тококи.

— Вы не можете задержать этого человека тихо и незаметно?

— Слишком поздно. Возможно, придется брать его прямо на месте. Ворваться, схватить и бежать.

— Мне это не нравится, — промямлил Рейсс. — А вдруг у него свидание с каким-то чрезвычайно важным, высокопоставленным японцем? Как раз сейчас в Сан-Франциско, по-видимому, находится личный посланец императора. На днях до меня дошел слух…

— Это не имеет значения, — перебил его фон Меер. — Подданный Германии обязан подчиниться законам Рейха.

“А мы хорошо знаем, что представляют из себя законы Рейха?” — усомнился Рейсс. — У меня наготове отделение коммандос. Пятеро отличных ребят, — фон Меер хихикнул. — Выглядят, как скрипачи. Чудные лица аскетов, глаза с грустинкой, такие, как, может быть, у студентов-богословов. Когда они войдут, япошки решат, что это струнный квартет…

— Квинтет, — поправил Рейсс.

— Да, и соответствующе одетые.

Он внимательно осмотрел консула.

— Почти так же, как вы.

— Спасибо, — поблагодарил Рейсс.

— Прямо на виду у всех, не стесняясь, подойдут к этому Вегенеру. Окружат его, будто с ним совещаются. Мол, очень важное сообщение, — продолжал бубнить фон Меер, пока консул вскрывал почту. — Никакого насилия, просто: “Герр Вегенер, пройдемте с нами, пожалуйста. Вы же все понимаете”. И в позвоночник — маленькое острие. Миг — и центральная нервная система парализована.

Рейсс кивнул.

— Вы слушаете?

— Да.

— На улице — в автомобиль, и ко мне в контору. Япошки, конечно, переполошатся, но будут вежливыми до последнего момента.

Краус фон Меер неуклюже раскланялся, подражая японцам:

— Это же так грубо — обманывать нас, герр фон Меер. Однако ничего не поделаешь, гуд бай, герр Вегенер… — Он опять захихикал.

— Бейнес… Разве не под этим именем он здесь? — спросил Рейсс.

— Бейнес. Очень жаль, что вы покидаете нас. В другой раз мы, возможно, еще о многом с вами побеседуем.

Зазвонил телефон, и фон Меер перестал кривляться.

— Это, наверное, мне.

Он потянулся к трубке, но консул его опередил:

— Рейсс у телефона.

— Говорит “Ауслянд Ферншпрехамт” в Новой Шотландии, — проговорил незнакомый голос. — Трансатлантическая связь. Вас вызывает Берлин, срочно.

— Хорошо, — отозвался Рейсс.

— Подождите минутку, консул.

Послышались слабые разряды, потом другой голос, женский:

— Канцелярия.

— Это “Ауслянд Ферншпрехамт” в Новой Шотландии. Вызывается рейхсконсул Гуго Рейсс. Сейчас консул на проводе.

— Поддерживайте связь.

Последовала долгая пауза. Краус фон Меер равнодушно наблюдал за Рейссом.

— Герр консул, извините, что отнимаю у вас время, — послышался приятный баритон.

Кровь застыла в жилах Рейсса. Хорошо поставленный, переливающийся, знакомый Рейссу уже много лет голос доктора Геббельса.

— Канцлер?

Наблюдавший за консулом фон Меер оживился.

— Только что меня попросил позвонить вам генерал Гейдрих. В Сан-Франциско сейчас находится какой-то агент Абвера, его зовут Рудольф Вегенер. Вы должны всецело содействовать СД во всем, что она предпримет по отношению к нему. На подробности в данный момент нет времени. Просто полностью предоставьте свою контору в их распоряжение. Заранее премного вам благодарен.

— Понимаю, герр канцлер, — отчеканил Рейсс.

— До свидания, консул.

Краус фон Меер пристально уставился на Рейсса, как только тот положил трубку.

— Я был прав?

Рейсс пожал плечами.

— О чем тут спорить?

— Подпишите ордер на принудительное возвращение этого Вегенера в Германию.

Рейссу ничего не оставалось, как подписать ордер. Поставив печать, он протянул его шефу СД.

— Благодарю вас, — поблагодарил фон Меер. — Теперь, как только японские власти позвонят вам и станут жаловаться…

— Если только станут, — перебил Рейсс. Краус фон Меер быстро взглянул на него.

— Станут. Они будут здесь — не пройдет и пятнадцати минут после того, как мы сгребем этого Вегенера.

Он перестал паясничать, лицо его посерьезнело.

— И никакого струнного квинтета, — колко заметил Рейсс. Фон Меер не обратил внимания.

— Мы будем брать его в самое ближайшее время, так что будьте готовы. Можете сказать япошкам, что он гомосексуалист, крупный уголовник, фальшивомонетчик или что угодно в этом духе. Требуется вернуть его домой для предания суду. Не проговоритесь им, что он политический. Вы же знаете, что японцы не приемлют девяносто пяти процентов кодекса национал-социализма.

— Это я знаю, — подтвердил Рейсс, чувствуя растущее раздражение и возмущение от того, что его снова провели.

“Действует через мою голову, — негодовал он. — Как обычно. Меер связался с канцелярией, ублюдок”. Руки его тряслись. Не от звонка ли Геббельса? Ужас перед его всемогуществом? Или это обида и досада от ущемления его прав?

“Чертова полиция, — размышлял он. — Они сильнее и сильнее. Уже заставили работать на себя Геббельса. Они заправляют там, в Рейхе. А что могу сделать я? И кто вообще им может помешать? Лучше помочь им. Не такое нынче время, чтобы перечить этому типу. Вероятно, там, в Берлине, он может добиться чего угодно, даже увольнения любого неугодного ему человека”.

— Я давно понял, — проговорил он вслух, — что вы вовсе не преувеличили значение этого дела, герр полицайфюрер. — Полагаю даже, что безопасность Германии зависит от того, насколько оперативно вы разоблачите этого шпиона и предателя.

Ему вдруг самому стало страшно от того, что он выбрал такие слова. Однако фон Меер, казалось, был польщен.

— Благодарю вас, консул.

— Возможно, вы спасли всех нас.

— Ну, мы его еще не взяли. — Фон Меер нахмурился. — Давайте подождем. Думаю, что скоро позвонят.

— Японцев я беру на себя, — пообещал Рейсс. — Вы же знаете, у меня богатый опыт. Их жалобы…

— Не сбивайте меня, — перебил фон Меер. — Мне нужно подумать. Очевидно, его обеспокоил звонок из канцелярии. Теперь он понял, что положение серьезнее, чем казалось на первый взгляд.

“А ведь возможно, что этот молодчик уйдет, и это будет вам стоить вашей работы, — подумал Гуго Рейсс. — И моей тоже — мы оба можем в любой миг очутиться на улице. Вряд ли у вас более безопасное положение, чем у меня. В самом деле, может, стоит вам слегка прищемить хвост, чтобы поубавить спеси, герр полицайфюрер? Что-нибудь этакое провернуть, чего нельзя будет вменить в вину. Например, когда сюда придут возмущенные японцы, можно им вскользь намекнуть на номер рейса Люфтганзы, которым уволокут отсюда этого парня, или, все отрицая, постепенно раздразнить их: ну хотя бы дать понять, что Рейху наплевать на маленьких желтых человечков. Их там не принимают всерьез. А если они достаточно распалятся, то они могут довести свои жалобы и до самого Геббельса. Есть разные возможности. СД, в сущности, не может выдворить этого парня из Тихоокеанских Штатов без моего активного пособничества. Если бы мне только точно знать, куда нанести удар! Ненавижу тех, которые лезут через мою голову. Я начинаю нервничать, страдаю бессонницей, а если я не буду спать, то не смогу и делать свое дело. Оставим Германии возможность самой исправлять свои ошибки. И вообще, мне было бы намного спокойнее, если бы этого неотесанного баварца вернули домой, к составлению отчетов в каком-нибудь вшивом отделении полиции”.

Зазвенел телефон.

На этот раз Краус фон Меер был первым у аппарата, и Рейсс не решился ему помешать.

— Алло, — фон Меер приготовился слушать, но через минуту протянул трубку консулу: — Это вас.

Втайне облегченно вздохнув, Рейсс взял трубку.

— Это какой-то школьный учитель, — пояснил фон Меер, — допытывается, можете ли вы дать ему несколько австрийских театральных афиш для его класса.

* * *

Примерно в одиннадцать утра Роберт Чилдан закрыл магазин и пешком отправился в контору мистера Пола Казоура.

К счастью, Пол не был занят. Он вежливо встретил Чилдана и предложил ему чаю.

Кабинет Пола был невелик, но отличался современной и строгой обстановкой.

На стене превосходная литография: тигр работы Мокаи, шедевр конца тринадцатого столетия.

— Я всегда счастлив видеть вас, Роберт, — проговорил Пол, как показалось Чилдану, с несколько неестественной радостью.

Возможно, это просто фантазия? Чилдан осторожно взглянул поверх чашки. Собеседник выглядел вроде бы добродушным и дружелюбным. И все же Чилдан ощутил некоторую перемену.

— Ваша жена, — вымолвил Чилдан, — вероятно, разочарована моим безвкусным подарком. Я мог бы и огорчиться. Однако, когда имеешь дело с чем-то новым и непривычным, трудно по достоинству оценить вещь, во всяком случае мне, человеку консервативных устоев. Думаю, что вы вместе с Бетти имеете больше прав высказывать свое суждение.

— Она не была разочарована, Роберт, — спокойно возразил Пол. — Я не передавал ей той вещицы.

Опустив руку в ящик стола, он извлек маленькую белую коробочку.

— Она не покидала этого кабинета.

“Догадался? — подумал Чилдан. — Ну и ловкач! Он даже не сказал ей. Вот так история. Теперь остается надеяться, что он не выйдет из себя и не обвинит меня в попытке соблазнить его жену. А он может стереть меня в порошок”.

Сохраняя спокойствие духа, Чилдан потягивал чай.

— О, — мягко протянул он. — Интересно.

Пол открыл коробочку, вынул из нее заколку и начал ее осматривать, повернув к свету.

— Я нашел в себе смелость, — проронил Пол, — показать это кое-каким деловым людям, разделяющим мои вкусы.

Он взглянул на Роберта Чилдана.

— Конечно, прежде никто из них ничего подобного не видел. Как вы объяснили мне, до настоящего времени такие вот современные изделия не выставлялись. Думаю также, что вы убеждены, что являетесь единственным распространителем этого направления в ювелирном искусстве.

— Да, верно, — отозвался Чилдан.

— Хотите знать, как отреагировали мои друзья?

Чилдан кивнул.

— Они посмеялись, — сказал Пол.

Чилдан не проронил ни звука.

— И я смеялся, — уточнил Пол, — без вас, на другой день после того, как вы пришли и показали мне эту штуковину. Естественно, чтобы не расстроить вас, я скрыл свое отношение. Вы, несомненно, помните, что я внешне был более или менее равнодушен.

Чилдан согласился.

— Но тем не менее, — продолжал Пол, — я уже несколько дней внимательно ее осматриваю и все более проникаюсь к ней нежностью. “Почему?” — спрашиваю я себя. Ведь я даже не спроецировал на эту штуковину, как в германских психологических опытах, свое собственное естество. Я до сих пор не вижу в ней никаких черт, никакой формы души. Но она каким-то образом сопричастна Тао. Понимаете?

Он посмотрел на Чилдан.

— Она уравновешенна и покойна. Можно сказать, что эта штука пребывает в мире со всей вселенной. Вселенная заключена в ней, но она находится в состоянии гомеостазиса, поддерживаемого только внутренними ресурсами.

Чилдан внимательно изучал заколку, смотрел будто другими глазами, но Пол не обращал на него внимания.

— У нее нет ваби и не могло быть, но…

Пол тронул пальцами головку шпильки.

— Роберт, у этой штуковины есть ву.

— Я верю вам, — произнес Чилдан, пытаясь вспомнить, что такое ву.

Он вспомнил, что слово это не японское, а китайское, оно означает “мудрость” или “разумение”, в любом случае нечто в высшей степени значительное, хорошее.

— Руки ремесленника, — объяснял Пол, — обладали ву и сделали так, чтобы ву передалось этому предмету. Но он закончен, совершенен, Роберт. Размышляя над этим, мы сами приобретаем еще большее ву. Мы испытываем умиротворение, присущее, однако, не искусству, а священным предметам. Я припоминаю храм в Хиросиме, где можно рассматривать челюсть какого-то средневекового святого. Однако вот этот предмет — дело рук человека, а то была реликвия. Этот предмет живет в настоящем, в то время как тот — просто сохранился. В результате раздумий я определил ценность этой вещи, она заключается в отсутствии историчности. И я этим глубоко заинтересован, да и вы сами видите.

— Да, — отозвался Чилдан.

— Не иметь исторической ценности, не иметь художественных, эстетических достоинств и тем не менее содержать оттенок некоей неземной ценности — это чудо. Несмотря на то, что эта безделушка такая маленькая, жалкая, вроде никчемная. Это, Роберт, только из-за ву. Потому что часто бывает, что ву находится в самых по виду невзрачных предметах, про которые у христиан говорится: “Камни, отвергнутые мастером”. Можно угадать ву в какой-нибудь старой палке или ржавой жестянке из-под пива. Однако в этих случаях ву внутри созерцающего. Это религиозное переживание. Здесь же мастер вложил ву в сам предмет.

— Я достаточно ясно излагаю свои мысли?

— Да, — кивнул Чилдан.

— Другими словами, это указывает на совершенно новый мир. И имя ему — не искусство, так как у него нет формы, но и не религия. А что же? Я бесконечно долго размышлял над этим, но так и не смог ничего понять. У нас, очевидно, нет слова для определения такого вот предмета. Так что вы правы, Роберт. Это, действительно, подлинная, оригинальная вещь, новая перед лицом вселенной.

“Подлинная, — подумал Чилдан. — Да, определенно так оно и есть. Я ухватил его мысль. Что же касается остального…”

— Придя к такому выводу, — продолжал Пол, — я позвал сюда тех же своих знакомых. Я взял на себя, так же как сейчас с вами, труд донести до них свои идеи. Я попросил, чтобы они выслушали меня до конца — на меня так сильно подействовала эта вещь, что я вынужден был отбросить все условности.

Чилдан понимал, что значит для такого человека, как Пол, навязывать свои идеи другим людям. Случай совершенно исключительный.

— И результат был обнадеживающим. Они оказались способны воспринять, подчиняясь моему давлению, мою точку зрения. Они постигли то, что я им обрисовал. Так что игра стоила свеч. Тогда я успокоился. Все, Роберт. Я выдохся.

Пол уложил заколку обратно в коробочку.

— На этом моя миссия закончена. От дальнейшего я себя освобождаю.

Он подтолкнул коробочку Чилдану.

— Сэр, это ваше, — проговорил Чилдан.

Ему стало страшно. В подобной ситуации он еще не бывал. Высокопоставленный японец, восхваляющий до небес полученный им подарок, а затем возвращающий его. У Чилдана затряслись колени. Он не представлял, как выйти из этого положения, и почувствовал себя полным дураком.

Спокойно, даже сурово, Пол сказал:

— Роберт, вы должны с большей смелостью принять действительность…

Побледнев, Чилдан произнес, запинаясь:

— Я смущен тем, что…

Пол встал, глядя ему прямо в лицо.

— Мужайтесь. Это единственная ваша задача. На вас лежит огромная ответственность. Но вы ведь профессионал. На некоторое время уйдите в себя, замкнитесь, поразмыслите, возможно, даже испросите совета у “Книги перемен”, затем еще раз внимательно проверьте свои витрины, проанализируйте свою систему торговли.

Чилдан широко разинув рот, не сводил с Пола глаз.

— И вы поймете, что вам следует сделать, чтобы эти предметы стали популярными у покупателей.

Чилдан похолодел. Этот человек уговаривал его взять на себя моральную ответственность за внедрение этих ювелирных изделий! Сумасшедшее японское наркотическое видение мира: ничего нет, только все затмевающая духовная и деловая связь с побрякушками, имеющими мифическую ценность.

Самое худшее было то, что Пол говорил серьезно, со знанием дела.

“Они выжили из ума, — убеждал себя Чилдан. — Взяв на себя обязательства перед будущим, вечностью, она никогда не смогут вытащить человечество из помойной ямы. И ведь это для них типично”.

Японец следил за лицом Чилдана. К счастью, Чилдан давно уже выработал привычку автоматически подавлять любые проявления подлинных чувств. Он сделал невыразительное, спокойное лицо, полностью соответствующее возникшей ситуации, будто маску.

“Это ужасно, — понял Чилдан. — Катастрофа. Лучше бы Пол обвинил меня в том, что я попытался соблазнить его жену”.

Бетти. Теперь она уже не увидит его подарок, никогда не узнает о его чувствах. By несовместимо с чувственностью, сексом. Оно является, по словам Пола, священным, как всякая реликвия.

— Каждому из этих людей я дал вашу визитную карточку, — объявил Пол.

— Простите? — переспросил Чилдан, поглощенный собственными мыслями.

— Ваши визитные карточки. Чтобы они могли прийти к вам и посмотреть остальные вещи.

— Понимаю, — промямлил Чилдан.

— И вот еще что, — добавил Пол, — один из них желает широко обсудить это событие. Я написал его имя и адрес.

Пол протянул Чилдану сложенный лист бумаги.

— Он хочет, чтобы его коллеги по бизнесу тоже послушали. Он крупный импортер, осуществляет крупномасштабные операции, особенно в Южной Америке. Радио, фото, бинокли, диктофоны и тому подобное.

Чилдан взглянул на листок.

— Разумеется, он имеет дело с очень крупными партиями, — пояснил Пол. — Его компания контролирует различные предприятия, которые производят для него товары по низкой цене. Все они на Востоке, где труд дешевле.

— Почему он… — начал Чилдан.

— Предметы, подобные этой заколке, могут быть освоены в массовом производстве. Как в металле, так и в пластмассах.

— А как же ву? Оно разве останется в этих вещах? — спросил Чилдан.

Пол не ответил.

— Вы советуете мне с ним встретиться? — поинтересовался Чилдан.

— Да.

— Почему?

Чилдан вопросительно взглянул на Пола.

— Приносящие удачу амулеты, которыми можно было бы торговать по всей Латинской Америке и Востоку. Вы знаете, что в своем большинстве массы все еще верят в магию и заклинания, в заговоры и чары. Скажу вам, что это очень крупное дело.

Лицо Пола неподвижно, голос лишен выразительности.

— Похоже, — медленно произнес Чилдан, — что это связано с большими доходами.

Пол кивнул.

— Это была ваша затея? — задал вопрос Чилдан.

— Нет, — ответил Пол.

Наступило молчание.

“Ах, вас наняли, — понял Чилдан. — Вы показали образец своему начальнику. Ваш начальник, или некоторое влиятельное вышестоящее лицо, кто-то, имеющий над вами власть, кто-то богатый и значимый, связался с этим импортером. Вот почему вы вернули эту вещь. Вы не желаете быть в этом замешанным. Но вам же хорошо известно, что я все-таки пойду по этому адресу и встречу этого человека. Я вынужден. Выбора у меня нет. Я продам ему лицензию на чертежи или буду в процентной доле. Какая-нибудь сделка между мной и им все равно будет заключена. Через ваши руки. Исключительно. А теперь вы полагаете, что я не стану вас останавливать, перебивать, спорить с вами, ибо это дурной тон”.

— Так что у вас есть возможность стать чрезмерно богатым, — сказал Пол, пряча глаза.

— Эта затея несколько ошарашила меня своей эксцентричностью, — объявил Чилдан. — Производство амулетов — это не укладывается у меня в голове.

— Потому что весь ваш деловой опыт противоречит этому. Вы привыкли к предметам пикантным, которые доступны лишь посвященным. И я из того же теста. И те же лица, о которых я упомянул… они в скором времени посетят ваш магазин.

— А что бы вы сделали, будь вы на моем месте? — подхватил Чилдан.

— Не надо недооценивать предложения этого почтенного бизнесмена. Он очень прозорлив. Вы и я — мы не представляем себе, сколь огромно число людей невежественных. Они могут радоваться штамповке, — наслаждение, для нас недоступное. Мы должны быть уверены, что обладаем чем-то единственным в своем роде или, по крайней мере, чем-то редким, что есть у немногих, и, конечно же, чем-то истинно уникальным, подлинным, не копией и не дубликатом.

Взгляд его все так же был направлен в пустоту.

“Интересно, а не пришла ли ему невзначай мысль о том, что львиная доля антикварных вещей в магазинах вроде моего, не говоря уже о большинстве экземпляров в его собственной коллекции, — всего лишь имитация? В его словах можно обнаружить некоторый намек. Будто бы он говорит двусмысленность, столь характерную для оракула. А на самом Деле он произносит вот что: “Кто вы такой, Роберт? Тот, кого оракул называет “нижестоящим человеком”, или тот, кому предназначены все добрые советы оракула? Нужно решать прямо здесь. Можно выбрать либо один путь, либо другой. И только сейчас”.

Роберт Чилдан спросил себя: “Каким же путем пошел бы “вышестоящий человек”, по крайней мере, по разумению Пола Казоура? Хотя передо мной не тысячелетнее собрание божественных мудростей, а просто мнение одного смертного, одного молодого японского бизнесмена. И все же тут есть рациональное зерно, ву, как сказал бы Пол. By создавшегося положения состоит в том, что хоть это все нам мало нравится, но мы должны уподобиться образу мыслей этого импортера. Мы должны, как утверждает оракул, приспосабливаться. А потом, оригиналы все еще могут продаваться в моем магазине придирчивым покупателям. Таким, как друзья Пола”.

— Вы колеблетесь? — заметил Пол. — В такой ситуации каждый, несомненно, предпочел бы побыть в одиночестве.

Он направился к двери кабинета.

— Я уже решил, — донеслось до него.

Поклонившись, Чилдан повторил:

— Я последую вашему совету. Сейчас я ухожу, чтобы навестить вашего коллегу.

Чилдан взял сложенный листок бумаги.

Странно, но ему показалось, что Пол остался недоволен. Он пробормотал что-то невнятное и вернулся к своему столу.

“Сдерживать свои эмоции они умеют до конца”, — осознал Чилдан.

— Спасибо вам большое за помощь, — сказал он, собираясь уходить. — Когда-нибудь я получу возможность отплатить вам тем же и всегда буду об этом помнить.

Молодой японец все еще никак не реагировал.

“Да уж, — подумал Чилдан, — правду говорят, что они непробиваемые.

Провожая гостя, японец вдруг неожиданно поинтересовался:

— Американские ремесленники сделали это вручную, не так ли? Это плод их индивидуального труда?

— Да, все, от предварительного эскиза до окончательной полировки.

— Сэр, а согласятся ли эти ремесленники? Я почему-то представил себе, что у них были совершенно другие планы.

— Я беру на себя смелость утверждать, что их можно переубедить, — улыбнулся Чилдан.

Ему самому эта проблема показалась пустяком.

— Да, — согласился Пол, — полагаю, что можно.

Что-то в его голосе показалось Роберту Чилдану загадочным, что-то туманное крылось в этих словах Вдруг Чилдана осенило.

Он, без сомнения, расшифровал всю эту двусмысленность, пелена будто спала у него с глаз.

Конечно же то, что произошло сейчас, являлось следствием неверия в талант американцев. Как это было цинично! А он, прости господи, заглотнул и крючок и наживку.

“Японец шаг за шагом вел меня по узкой тропинке к пропасти, куда свалил продукцию американских мастеров, якобы ни на что уже более не пригодную, как только служить моделью для каких-то вшивых амулетов. Вот так они и правят нами: не жестокостью, а утонченным, искусным, бесконечным коварством. Господи! Мы — варвары в сравнении с ними, — понял Чилдан. — Мы не более чем деревенские простофили перед лицом их безжалостной логики. Пол ведь не говорил, что наше искусство не имеет никакой ценности, он заставил меня самого признать это. А его ирония? Которой он выразил свое отношение к высказанной мною же самим правде”.

“Он сломал меня!” — чуть не вслух мысленно закричал Чилдан. Но, к счастью, сдержался. Как и прежде, эта горькая мысль осталась в глубине его сознания, затаенная, предназначенная только для него одного. “Он унизил меня и всю мою расу, а я совершенно беспомощен. У меня нет возможности отомстить ему за это. Мы все побеждены, но побеждены так тонко, так искусно, что едва ли способны постичь свое поражение. По сути, нам нужно подняться на гораздо более высокий уровень развития, чтобы понять, что это уже случилось. Какое еще нужно доказательство права японцев господствовать над другими народами?”

Чилдан усмехнулся.

“Да, — решил он, — здорово! Лучше любого анекдота. Это нужно запомнить, попозже посмаковать, даже рассказать кому-нибудь. Но кому? Вот вопрос. Анекдот слишком личный для того, чтобы кому-либо его рассказывать. В углу кабинета есть урна. Туда эту штуку, это захваченное ву, безделушку. Смог бы я это сделать? Смог бы вышвырнуть ее прямо на глазах у Пола?”

Сжимая в кулаке коробку, он обнаружил, что не в состоянии выбросить ее. “Я не должен этого делать, — подумал он. — Черт бы их побрал, я не в силах освободиться от их влияния, даже под властью минутного гнева. Мой пыл остывает”.

Пол внимательно смотрел на Чилдана, не требуя объяснений.

“Он поймал мою совесть в капкан, протянул невидимую струну от этой штуковины в моем кулаке через руку прямо к моей душе. Наверное, я слишком долго прожил рядом с ними. Слишком поздно отказаться от них, возвращаться к образу жизни белых”.

— Пол… — выдавил из себя Роберт Чилдан.

Голос его охрип. В нем не было твердости, уверенности.

— Да, Роберт?

— Пол, мне стыдно.

Стены поплыли перед его глазами.

— Почему же, Роберт?

Голос Пола был звонкий, но бесстрастный. Он исключал всякое сочувствие.

— Пол, одну минуту…

Чилдан извлек заколку, она выскальзывала из его потных пальцев.

— Я горжусь этой работой, а об этом хламе, об этих талисманов, не может быть и речи. Я отказываюсь.

Японец казался невозмутимым. Он просто весь обратился в слух, стараясь понять Чилдана.

— И тем не менее я вам благодарен, — продолжал Чилдан. — Люди, которые сделали это, настоящие американские художники, Предложить им выбросить свои творения на свалку для производства амулетов — это оскорбление. За это вам придется извиниться.

Последовала невероятно долгая пауза.

Пол с любопытством наблюдал за своим гостем, подняв одну бровь и изогнув тонкие губы.

Улыбается?

— Я требую! — настаивал Чилдан.

И все. Больше он был не в силах нести эту взваленную им самим на себя ношу. Оставалось просто ждать.

Но ничего не происходило.

“Пожалуйста, — взмолился он. — Помоги мне”.

— Простите мой высокомерие, — наконец проговорил Пол и протянул руку.

— Все в порядке, — ответил Роберт Чилдан.

Они пожали друг другу руки.

Спокойствие снизошло на Чилдана: “Я пережил это, и со мной ничего не случилось. Теперь все кончено. Бог не оставил меня в трудную минуту. Но могло все получиться иначе. Смогу ли я еще хоть раз отважиться на подобное? Скорее всего — нет”.

Ему стало грустно. Он снова вышел из воды сухим и почувствовал себя свободным от тяжкого бремени.

Глава 12

— Мистер Тагами, к вам мистер Ятабе.

Секретарь отошел в угол кабинета. Вперед выступил хрупкий пожилой джентльмен.

— Рад встретиться с вами лично, сэр, — приветствовал мистер Тагами, пожимая легкую сухую старческую ладонь.

“Надеюсь, ничего не сломано”, — подумал Тагоми. Он вгляделся в лицо пожилого джентльмена и нашел его весьма приятным: прямой ясный и открытый взор. Весь облик являет сильную личность, — воспитанную в духе стойких древних традиций.

Неожиданно старик скинул пальто, и Тагоми обнаружил, что стоит лицо к лицу с генералом.

— Генерал, — Тагоми отвесил низкий поклон.

— Где же третья сторона? — поинтересовался генерал Тедеки, бывший глава имперского генерального штаба.

— Сейчас прибудет, — поспешил ответить мистер Тагоми. — Он проинформирован лично мной.

В голове у него шумело. Он сделал несколько шагов назад, согнулся и вряд ли был в состоянии снова выпрямиться.

Генерал сел. Мистер Рамсей, все еще не ведая истинного имени старика, услужливо помог ему сесть, но не выказывая особого почтения. Мистер Тагоми нерешительно уселся в кресло напротив генерала.

— Теряем время, — заметил генерал. — Очень жаль. Прошло десять минут. Никто из них не заговаривал.

— Простите меня, сэр, — в конце концов обеспокоенно промолвил мистер Рамсей. — Я пойду, если во мне нет необходимости.

Мистер Тагоми кивнул, и секретарь вышел из кабинета.

— Чаю, генерал, — предложил Тагоми.

— Нет, сэр.

— Сэр, мне страшно, — признался Тагоми. — Что-то жуткое я ожидаю от этой встречи.

Генерал выжидательно склонил голову.

— Мистер Бейнес, которого я принял, — продолжал Тагоми, — и которого приглашал к себе домой, заявил, что он швед. Однако, при ближайшем рассмотрении, я убедился, что на самом деле это в некотором роде высокопоставленный немец. Я сообщаю об этом, потому что…

— Продолжайте, пожалуйста.

— Спасибо, генерал. Его лихорадочное сознание, связанное с этой встречей, побуждает меня сделать вывод о том, что это связано с политическими сдвигами в Рейхе.

Мистер Тагоми не стал упоминать о другом факте: что ему известно, почему генерал не смог прибыть в заранее установленное время.

— Сэр, — отозвался генерал, — не стоит строить догадки. Информация устарела.

Глаза его отечески светились. В них не было никакой злобы.

Мистер Тагоми проглотил упрек.

— Сэр, мое присутствие на этой встрече — простая формальность? Чтобы сбить с толку нацистских шишек?

— Естественно, — подтвердил генерал. — Мы заинтересованы в поддержании определенной легенды. Мистер Бейнес — представитель одной из стокгольмских фирм, чисто деловой человек. А я — Синиро Ятабе.

Мистер Тагоми подумал: “А я — мистер Тагоми. Такова моя участь”.

— Несомненно, наци следят за всеми перемещениями мистера Бейнеса, — предположил генерал.

Он положил руки на колени и сидел совершенно прямо… будто бы принюхиваясь к едва уловимому запаху гари.

— Но чтобы разоблачить его, они должны пользоваться законными методами. Вы понимаете, что, например, для того, чтобы задержать мистера Бейнеса, им придется сделать больше, чем просто пристрелить его. Они могли бы это сделать, если бы он прибыл сюда, ну, скажем, безо всякого прикрытия.

— Понимаю, — сказал мистер Тагоми.

“Похоже на игру, — решил он, — ибо склад мышления наци известен. Значит, предполагается, что я буду полезен”.

На столе зажужжал интерком. Раздался голос мистера Рамсея:

— Сэр, мистер Бейнес здесь. Пригласить его к вам?

— Да! — в нетерпении прокричал мистер Тагоми.

Дверь открылась, и вошел мистер Бейнес, изысканно одетый, отутюженный, весь с иголочки. Лицо решительное, сосредоточенное.

Генерал Тедеки встал и повернулся к нему. Мистер Тагоми тоже поднялся. Все трое раскланялись.

— Сэр, — обратился мистер Бейнес к генералу. — Я — капитан Рудольф Вегенер из военно-морской контрразведки Рейха. Вы должны понять, что я здесь никого не представляю, кроме себя лично и, некоторых анонимных лиц. Не представляю я также никакого ведомства или бюро правительства Рейха.

— Герр Вегенер, — ответил генерал, — я понимаю, что вы никоим образом не можете приписать себе представительство любого из подразделений правительства Рейха. Я сам здесь неофициально, благодаря прежнему положению в императорской армии, можно сказать, имея доступ к тем кругам в Токио, которые хотели бы услышать то, что вы сочтете необходимым сообщить.

“Удивительный разговор, — подумал мистер Тагоми, — но отнюдь не неприятный, в нем есть даже что-то музыкальное, некая легкость”.

Все сели.

— Без всяких предисловий, — сказал мистер Бейнес, — мне хотелось бы проинформировать вас и тех, к кому вы имеете доступ, что в Рейхе в стадии развития существует некая программа под названием “Левензани”. “Одуванчик”.

— Да, — подтвердил генерал.

Он кивнул, будто уже знал об этом, однако мистер Тагоми подумал, что он с нетерпением ждет продолжения рассказа мистера Бейнеса.

— “Одуванчик” прежде всего включает в себя пограничное столкновение между Средне-Западными и Тихоокеанскими Штатами.

Генерал кивнул, чуть-чуть улыбнувшись.

— Войска США будут атакованы и перейдут в контрнаступление, нарушив границу и вызывая на себя наступление регулярных войск Среднего запада, расположенных поблизости. Войска Соединенных Штатов располагают подробными картами, где указано расположение войск Средне-Западной армии. Это шаг первый. Шаг второй включает в себя заявление Германии относительно этого конфликта. На помощь Америке будет послан отряд парашютистов-добровольцев. Однако все это — только маскировка.

— Так, — кивнул генерал, захваченный рассказом.

— Основной целью операции “Одуванчик”, — продолжал мистер Бейнес, — является грандиозное атомное нападение на японские острова без какого-либо предварительного предупреждения.

Сказав это, он многозначительно помолчал.

— С целью уничтожения императорской семьи, сил самообороны, большей части имперского флота, гражданского населения, промышленности, естественных ресурсов, — продолжил генерал Тедеки, — после чего заморские владения будут поглощены Рейхом?

Мистер Бейнес молчал.

— Что еще? — спросил генерал.

Казалось, что мистер Бейнес потерял дар речи.

— Дата, сэр? — потребовал генерал.

— Все может измениться, — сказал мистер Бейнес, — вследствие смерти Мартина Бормана. По крайней мере, я так предполагаю. У меня нет сейчас связи с Абвером.

Немного помедлив, генерал проговорил:

— Продолжайте, герр Вегенер.

— Что мы рекомендуем, так это трезвый шаг правительства Японии в связи с ситуацией, создавшейся в Рейхе. Я могу сообщить следующее. Определенные группировки в Берлине склоняются к осуществлению операции “Одуванчик”, некоторые не разделяют этих планов. Существовала надежда, что те, кто с нами, могли бы прийти к власти после смерти канцлера Бормана.

— Но пока вы были здесь, — объявил генерал, — герр Борман умер, и политическая ситуация получила свое разрешение. Рейхсканцлер теперь — доктор Геббельс. Переход власти завершился.

Он сделал паузу.

— А как эта группировка рассматривает операцию “Одуванчик”?

— Доктор Геббельс, — заметил мистер Бейнес, — выступает за эту операцию.

Позабытый всеми мистер Тагоми закрыл глаза.

— А кто же выступит против нее? — поинтересовался генерал Тедеки.

— Генерал СС Гейдрих.

— Вы меня изумили! — генерал, казалось, был застигнут врасплох. — Я очень подозрительный человек. Скажите, это точная информация или точка зрения, которой придерживаетесь вы и ваши коллеги?

— Административное управление Востоком, то есть территориями, ныне занимаемыми Японией, будет осуществляться министерством иностранных дел, людьми Розенберга, работающими непосредственно под началом рейхсканцелярии. Об этом шли горячие споры на многих совещаниях руководства в прошлом году. У меня имеются фотокопии сделанных записей. Полиция требовала власти, но была отвергнута. Ей поручили осуществление колонизации космоса, Марса, Луны, Венеры. Это и должно стать ее сферой деятельности. Как только произошло разделение сфер влияния, полиция приложила все свои силы к осуществлению космической программы и стала выступать против операции “Одуванчик”.

— Соперники, — сказал генерал Тедеки. — Одна группировка против другой. Это устраивает вождя. Именно поэтому его власть никем не оспаривалась.

— Верно, — согласился мистер Бейнес. — Вот почему я был послан сюда с просьбой о вашем вмешательстве Возможность содействия все еще существует. Положение еще до конца не ясное. Пройдет не один месяц, пока доктор Геббельс упрочит свою власть. Ему придется преодолеть сопротивление полиции, возможно, даже убрать Гейдриха и других высших руководителей СС и СД. Как только это будет сделано..

— Мы, значит, должны оказать всемерную поддержку СД, — перебил его генерал Тедеки. — Наиболее злокачественной части немецкого общества?

— Да, это так, — согласился Бейнес.

— Император ни за что не допустит такой политики. Он рассматривает отборные войска Рейха в качестве носителей зла, как бы они ни назывались и во что бы ни рядились, в черную ли форму с мертвой головой.

“Зла… — мысленно повторил мистер Тагоми. — И все-таки это правда. И мы должны им помогать в борьбе за власть, чтобы спасти свои жизни? Не в этом ли парадокс? Я не могу разрешить эту дилемму. Человек не должен поступать столь двусмысленно. Здесь все пути ведут в тупик, все перепуталось, все представляет собой хаотическое нагромождение света и тьмы”.

— Вермахт, военные, являются единственными в Рейхе обладателями водородной бомбы, — заявил мистер Бейнес. — Когда ее использовали чернорубашечники, то делали это только под надзором армии. Рейхсканцелярия при Бормане никогда не допускала никакой передачи ядерных вооружений в руки полиции. Операция “Одуванчик” вся будет осуществляться ОКВ. Верховным армейским командованием.

— Это мне ясно, — сказал генерал Тедеки.

— То, что творят чернорубашечники, своей жестокостью превосходит действия Вермахта. Но у них нет власти. Нам следует отталкиваться от реальной обстановки фактической власти, а не от этических норм.

— Да, мы должны быть реалистами, — вслух сказал мистер Тагами. Оба — и мистер Бейнес, и генерал Тедеки — одновременно повернулись к нему. И снова продолжили.

Обращаясь к мистеру Бейнесу, генерал проговорил:

— Что вы предлагаете конкретно? Следует ни нам установить связь с СД здесь, в Тихоокеанских Штатах? Вступить в переговоры непосредственно с… Не знаю, кто здесь является шефом СД. Какой-нибудь мерзавец, я думаю?

— Местная СД ничего не знает, — возразил Бейнес. — Местный шеф — Бруно Краус фон Меер, партийный бонза прежних времен. Айн альтпартайгеноссе. Дурак, каких мало. Никто в Берлине и не подумает о том, чтобы сообщить ему хоть что-нибудь. Он просто выполняет текущие поручения.

— Что же вы предлагаете? — Голос генерала звучал уже сердито. — Консул здесь или посол Рейха в Токио?

“Эти переговоры завершатся провалом, — понял мистер Тагоми. — Вне зависимости от того, что стоит на карте. Мы не можем погрязнуть в чудовищном шизофреническом болоте междоусобных интриг нацистов. Наш разум просто не допустит этого. Он не сумеет к этому приспособиться”.

— Все должно быть сделано чисто, — убеждал Бейнес. — Через цепь посредников, через кого-то близкого к Гейдриху, который бы находился бы вне Рейха, в нейтральной стране. Или кого-нибудь, кто часто курсирует из Токио в Берлин и обратно.

— У вас есть кто-нибудь на примете?

— Итальянский министр иностранных дел граф Чиано. Интеллигентный, заслуживающий доверия, очень смелый человек, всецело преданный идее международного взаимопонимания. Однако у него нет никаких контактов с аппаратом СД. Но он мог бы действовать через кого-то в Германии, например, через таких промышленников, как Крупп, или генералов, как Шпейдель, или даже через лиц из флотской СС. Флотские эсэсовцы наименее фанатичны и в большей степени соответствуют духу немецкого общества.

— А ваше учреждение, Абвер? Наверное, бесполезны попытки подобраться к Гейдриху через вас?

— Чернорубашечники на каждом шагу оскорбляют нас. Они уже двадцать лет пытаются заполучить одобрение партии на ликвидацию нас вообще.

— Не подвергаете ли вы сейчас себя излишней опасности? — спросил генерал. — Насколько мне известно, здесь, на Тихоокеанском побережье, они весьма активны.

— Активны, но неумелы, — заметил мистер Бейнес. — Представитель же министерства иностранных дел Рейсс весьма способен, но противится СД.

Он пожал плечами.

— Мне хотелось бы получить ваши фотокопии, — попросил генерал Тедеки, — чтобы передать их моему правительству. Любые материалы, которыми вы располагаете, имеющие отношения к этим спорам в Германии. И… — Он задумался. — Доказательства объективного характера.

— Конечно, — согласился мистер Бейнес.

Он сунул руку в пиджак и вытащил плоский серебряный портсигар.

— В каждой сигарете вы найдете полный контейнер с микрофильмом.

Он передал портсигар генералу.

— А как же быть с самим портсигаром? — поинтересовался генерал, осматривая вещь. — Он выглядит слишком дорого для подарка, — сказал генерал, осторожно вынимая сигареты.

Мистер Бейнес улыбнулся:

— Портсигар тоже.

— Спасибо, — довольный генерал положил портсигар во внутренний кармам пиджака.

На столе зажужжал интерком. Все услышали тревожный, но сдержанный голос секретаря:

— Сэр, на нижней лестнице в вестибюле группа людей из СД. Они пытаются захватить здание. Охранники с ними дерутся.

Откуда-то издалека послышался звук сирены.

— Военная полиция уже спешит сюда, да еще Кемпетай Сан-Франциско.

— Благодарю вас, мистер Рамсей, — произнес мистер Тагоми. — Вы поступили благородно, столь четко сообщив нам обо всем этом.

Мистер Бейнес и генерал Тедеки, выслушав информацию, застыли в решительных позах.

— Господа, — обратился к ним мистер Тагоми. — Мы, несомненно, перестреляем этих головорезов из СД прежде, чем они доберутся до нашего этажа.

Вызвав мистера Рамсея, он приказал:

— Отключите электропитание лифтов.

— Слушаюсь, мистер Тагоми.

— Мы подождем, — продолжал мистер Тагоми.

Он распахнул одну из створок стола и извлек ящичек красного дерева. Отперев его, он вытащил прекрасно сохранившийся кольт сорок четвертого калибра образца тысяча восемьсот шестидесятого года, реликвию времен Гражданской войны США, бесценное сокровище для любого коллекционера. Внутри ящичка была коробка, из которой он достал порох, пули и гильзы и стал заряжать револьвер. Мистер Бейнес и генерал Тедеки следили за его действиями, широко раскрыв глаза.

— Это из моей личной коллекции, — пояснил мистер Тагоми. — Много времени потрачено зря в тщеславных попытках быстро подготовить это оружие к стрельбе. Конечно, в свободное от работы время. Признаюсь честно, что добился неплохих результатов в в сравнении с другими энтузиастами: мы соревновались на время. Но до сих пор использование этих навыков откладывалось за ненадобностью.

Держа револьвер по всем правилам, он направил его ствол в сторону двери и стал, сидя, ждать.

* * *

Френк Фринк работал за верстаком в своей мастерской. Он зачищал серебряную серьгу. От вращающегося с шумом круга, на который была наклеена полоса из хлопчатобумажной ткани, сыпались искры на его очки и почерневшие руки.

Серьга в форме раковины от трения стала горячей, но Фринк упорно еще сильнее прижимал ее к кругу.

— Зачем тебе, чтоб она уж слишком сверкала? — вмешался Эд Мак-Карти. — Просто подровняй выступы, а впадины можешь оставить, как они есть.

Френк Фринк что-то буркнул.

— Серебро покупают лучше, когда оно не очень сильно отполировано, — не унимался Эд. — Серебряные вещи должны иметь такой вид, будто они старинные.

“Рынок сбыта”, — подумал Фринк, вздыхая.

Они ничего не продали. Если не считать сдачи на комиссию в “Американские художественные промыслы”, никто больше ничего у них не взял, хотя они побывали в пяти магазинах.

“Мы еще ничего не заработали, — задумался Фринк. — Делаем все больше вещей, а они порой скапливаются вокруг нас”.

Застежка серьги зацепилась за колесо, серьга выскочила из рук Фринка и полетела сначала на полировочный круг, а затем упала на пол. Он выключил мотор.

— Смотри, не теряй эти штуки, — предупредил Мак-Карти, не отрываясь от паяльной лампы.

— Господи, она же не больше горошины, в руку не захватишь.

— И все-таки как-нибудь подцепи ее.

“Черт с нею”, — решил Фринк.

— В чем дело? — спросил Мак-Карти, видя, что он не пошевелился.

— Мы выбрасываем деньги на ветер, — сорвался Фринк.

— Мы может продать только то, что произведем.

— Пока что мы ничего не можем продать, — отозвался Фринк.

— Пять магазинов — это капля в море.

— Но какова перспектива! — воскликнул Фринк. — Пяти магазинов достаточно, чтобы ее понять.

— Не обманывай себя.

— Я себя не обманываю, — буркнул Фринк.

— Так что же ты имеешь в виду?

— А то, что самое время поискать, кому продать этот металлолом.

— Хорошо, — согласился Мак-Карти. — Значит, ты выходишь из игры?

— А куда деваться?

— Я буду продолжать один.

Мак-Карти снова включил лампу.

— А как мы поделим барахло?

— Не знаю. Что-нибудь придумаем.

— Выкупи мою долю, — предложил Фринк.

— Черта с два!

— Выплати мне шестьсот долларов, — подсчитал Фринк.

— Нет, бери половину чего угодно.

— Половину электродвигателя?

Оба на какое-то время замолчали.

— Еще три магазина, — проговорил Мак-Карти, — а тогда поговорим.

Опустив на лицо щиток, он начал припаивать секцию из меди к браслету.

Френк Фринк встал из-за стола. Он отыскал серьгу, валявшуюся на полу, и положил ее в коробку с недоделанными изделиями.

— Выйду покурить, — сказал он и направился к лестнице, ведущей из подвала. Секундой позже он стоял на тротуаре, держа между пальцами сигарету с марихуаной.

“Всему этому конец, — убеждал он себя. — Чтобы понять это, мне не нужен оракул. Я знаю, какой сейчас момент. Чувствуется запах разложения. В сущности, даже трудно объяснить, почему. Может быть, по логике вещей, мы могли бы и продолжить. Магазин за магазином, другие города. Но что-то здесь не так. Все эти попытки и ухищрения не изменят сути дела. Хотел бы я знать, почему. Но я никогда не узнаю. Что же мне делать? Чем заняться взамен? Мы выбрали не тот момент, воспротивились Тао, двинулись против течения. И теперь — конец, распад. “Джин” захватил нас. Свет показал нам свою задницу и куда-то исчез. Теперь остается только подчиняться”.

Стоял так под карнизом здания, часто затягиваясь марихуаной и тупо глядя на уличное движение, он не заметил, как к нему приблизился совершенно заурядный на вид человек средних лет.

— Мистер Фринк? Френк Фринк?

— Совершенно верно, — машинально ответил Фринк.

Человек достал удостоверение.

— Полиция Сан-Франциско. Я уполномочен арестовать вас.

Рука Фринка оказалась крепко стиснутой в черной руке. Все произошло очень быстро.

— За что? — не мог прийти в себя Фринк.

— За обман мистера Чилдана из “Американских художественных промыслов”.

Полицейский с силой потянул Фринка за собой. К ним присоединился еще один переодетый фараон, зашедший к Фринку с другой стороны.

Вдвоем они быстро затолкали Фринка в стоявший у тротуара ничем не примечательный автомобиль.

“Вот чего требует от нас время”, — понял Фринк, бухнувшись на заднее сиденье между двумя полицейскими. Дверь захлопнулась, автомобиль, за рулем которого сидел третий полицейский, в форме, влился в уличный поток.

“Мы вынуждены подчиняться этим сукиным детям”.

— У вас есть адвокат? — спросил один из фараонов.

— Нет, — ответил Фринк.

— Вам дадут в участке список.

— Спасибо.

— Что вы сделали с деньгами? — допрашивали Фринка.

Машина въехала в гараж полицейского участка на Керни-стрит.

— Я их истратил.

— Все?

Фринк промолчал.

Один из полицейских покачал головой и рассмеялся.

Выходя из машины, он обратился к Фринку:

— Ваша настоящая фамилия Фринк?

Фринк похолодел от ужаса.

— Фринк? — повторил шпик. — Вы — обманщик.

Он показал большую папку.

— Вы беженец из Европы.

— Я родился в Нью-Йорке, — возразил Френк.

— Вы смылись от наци, — пояснил полицейский. — И вам известно, что это значит.

Френк Фринк вырвался и побежал через гараж, но у ворот дорогу ему перегородил полицейский автомобиль. Сидевшие в автомобиле засмеялись, один из полицейских, вытащив пистолет, выскочил из машины и щелкнул наручниками, тонкий металл врезался в руку, казалось, до самой кости. Фараон повел его назад по тому же пути, которым Фринк только что бежал.

— Назад, в Германию, — уточнил полицейский.

Он смерил его взглядом.

— Я — американец, — повторил Френк Фринк.

— Ты — еврей, — сказал фараон.

Когда его вели наверх, кто-то поинтересовался:

— Его здесь пустят в расход?

— Нет. Мы подождем германского консула. Они хотят поступить с ним в соответствии с германскими законами.

Списка адвокатов, разумеется, не было.

* * *

Тагоми ждал, не двигаясь, за своим столом в течение двадцати минут, направив дуло своего револьвера на дверь. Бейнес нервно вышагивал по кабинету. Старый генерал после некоторого раздумья поднял трубку и позвонил в японское посольство в Сан-Франциско. Однако ему не удалось пробиться к барону Калемакуле: посол, как сообщил ему чиновник посольства, был за пределами города.

Генерал Тедеки заказал переговор с Токио.

— Я посовещаюсь с руководством военной академии, — объяснил он мистеру Бейнесу. — Они свяжутся с имперским военными подразделениями, расквартированными в ТША.

Внешне он оставался совершенно невозмутимым.

“Значит, нас освободят через несколько часов, — сказал себе мистер Тагоми. — Может быть, японская морская пехота с одного из авианосцев, вооруженная автоматами и гранатометами.

Действовать по официальным каналам в высшей степени эффективно, если иметь в виду конечный результат, но при этом неизбежна прискорбная задержка во времени. Внизу же мародеры-чернорубашечники заняты избиением секретарш и клерков.

Тем не менее лично он не мог предложить ничего большего.

— Интересно, стоит ли связываться с германским консулом? — спросил мистер Бейнес.

Тотчас же перед мысленным взором мистера Тагоми возникла картина: он вызывает миссис Эфрикян с ее неразлучным диктофоном и наговаривает срочный протест герру Гуго Рейссу.

— Я могу позвонить герру Рейссу, — предложил мистер Тагоми, — по другому телефону.

— Пожалуйста, — согласился мистер Бейнес.

Не выпуская из рук своего драгоценного кольта сорок четвертого калибра, предел мечтания каждого коллекционера, мистер Тагоми нажал на кнопку и на столе, появился незарегистрированный телефон, специально установленный для тайных переговоров.

Он набрал номер германского консульства.

— Добрый день. Кто у телефона? — раздался резкий официальный голос, скорее всего какого-нибудь клерка.

— Пожалуйста, его превосходительство герра Рейсса, — попросил мистер Тагоми. — Срочно. Это мистер Тагоми, руководитель главного имперского торгового представительства.

Голос его звучал уверенно и жестко.

— Да, сэр. Извольте подождать один момент.

Слишком затянувшийся момент. Из телефона не доносилось ни звука, не трещало.

Тагоми решил, что чиновник просто стоит неподвижно с трубкой в руке, уклоняясь с типично нордической хитростью.

— От меня, естественно, отделываются, — пояснил он мистеру Бейнесу, меряющему шагами кабинет, и генералу Тедеки, ждавшему у другого телефона.

Наконец раздался голос дежурного на другом конце линии.

— Извините за то, что заставили вас ждать, мистер Тагоми.

— Ничего.

— Консул на совещании. Однако…

Мистер Тагоми опустил трубку.

— Пустая трата сил, если не сказать большего, — вымолвил он.

Он почувствовал себя неловко.

Кому же еще позвонить? В Токкоку уже сообщили, так же как и в портовую военную полицию. Второй раз туда не следует. Позвонить непосредственно в Берлин рейхсканцлеру Геббельсу? Или на военный аэродром с просьбой о высылке вертолетного десанта?

— Я позвоню шефу СД Краусу фон Мееру, — проговорил он, — и начну горько жаловаться, а потом бранить его высокомерно и шумно.

Он набрал номер, официально зарегистрированный в телефонной книге как телефон охраны военных отправлений аэровокзала Люфтганзы, и добавил:

— Попробую подпустить истерики.

— Удачи, — пожелал генерал Тедеки. Он улыбнулся.

— Кто это? — послышался голос с явно выраженным немецким акцентом. — Поживее.

Мистер Тагоми закричал изо всех сил:

— Я приказываю арестовать и отдать под суд вашу банду головорезов и дегенератов, этих обезумевших светловолосых бестий, не поддающихся никакому описанию! Вы меня знаете? Это Тагоми, советник имперского правительства. Даю вам пять секунд, или я наплюю на все законы и велю морским пехотинцам забросать ваших людей фосфорными бомбами. Какой позор для цивилизации!

На другом конце провода стали что-то бессвязно лепетать. Тагоми подмигнул Бейнесу.

— Мы ничего не знаем, — голос был как у студента, провалившегося на экзамене.

— Лжец! — загремел мистер Тагоми. — Значит, у нас нет выбора.

Он швырнул трубку.

— Несомненно, это просто жест, — сказал он, обращаясь к Бейнесу и Тедеки. — Но в любом случае вреда от этого не прибавится. Всегда есть возможность вызвать нервозность даже у СД.

Генерал Тедеки начал что-то говорить по другому телефону, но в этот момент раздался чудовищный удар в дверь кабинета. Тедеки замолчал. В ту же секунду дверь распахнулась.

Два дюжих белокурых молодчика, оба вооруженные пистолетами с глушителями, бросились к мистеру Бейнесу.

— Даст ист эр, — произнес один из них.

Мистер Тагоми, упершись в стол, прицелился своим допотопным кольтом сорок четвертого калибра, предметом вожделений многих коллекционеров, и нажал на спуск. Один из эсэсовцев упал на пол, другой мгновенно повернулся в сторону мистера Тагоми и выстрелил в ответ. Мистер Тагоми не услышал выстрела, только увидел тонкий дымок из глушителя и услышал свист пролетевшей рядом пули. С затмевавшей все рекорды скоростью он оттягивал курок своего револьвера однократного действия и стрелял снова и снова.

Эсэсовцу разворотило челюсть. Куски кости, частицы плоти, осколки зубов разлетелись в разные стороны. Мистер Тагоми понял, что попал в рот. Ужасно уязвимое место, особенно пуля на взлете.

В глазах челюсти эсэсовца все еще теплилась какая-то искорка жизни. “Он все еще воспринимает меня”, — подумал мистер Тагоми. Затем глаза потускнели, и эсэсовец рухнул на пол, выпустив из рук пистолет издавая нечеловеческие захлебывающиеся звуки.

— Меня тошнит, — промямлили мистер Тагоми.

Другие эсэсовцы не появлялись в открытой двери.

— По-видимому, все кончено, — сказал генерал Тедеки, немного обождав.

Мистер Тагоми, занятый утомительной трехминутной операцией по перезарядке, приостановился и нажал кнопку интеркома.

— Вызовите “скорую помощь”, — распорядился он. — Здесь тяжело раненный бандит.

Ответа не было, только ровное гудение.

Наклонившись, мистер Бейнес подобрал оба принадлежащих немцам пистолета.

Один из них он протянул генералу, а другой оставил себе.

— Теперь мы и вовсе задавим их, — обрадовался мистер Тагоми.

Он снова уселся за стол, как и прежде, с кольтом сорок четвертого калибра в руке.

Из приемной послышался голос:

— Немецкие бандиты, сдавайтесь!

— О них уже позаботились, — отозвался мистер Тагоми. — Они валяются мертвыми или умирающими. Входите и удостоверьтесь.

Робко появилась группа служащих “Ниппон Тайм”. У некоторых в руках было оружие: топоры, гранаты со слезоточивым газом.

— Весьма благопристойный повод, — иронизировал мистер Тагоми, — чтобы правительство ТША в Сакраменто могло без колебаний объявить войну Рейху.

Он оттянул затвор своего кольта.

— И все же с этим покончено.

— Они будут отрицать свою причастность, — предупредил мистер Бейнес. — Стандартная, отработанная техника, применявшаяся бессчетное число раз.

Он положил оснащенный глушителем пистолет на стол мистера Тагоми.

— Сделано в Японии.

Он вовсе не шутил. Это был действительно великолепный японский спортивный пистолет.

Мистер Тагоми проверил его.

— И не немцы по национальности, — добавил мистер Бейнес.

Он достал бумажник одного из белых, того, который уже был уже мертв.

— Гражданин ТША, проживает в Сан-Хосе. Ничто с СД его не связывает. Фамилия Джек Сандерс.

Он отшвырнул бумажник.

— Просто бандитский налет, — подтвердил мистер Тагоми. — Мотив — наш запертый подвал, нисколько не связанный с политикой.

“В любом случае попытка убийства или похищения со стороны СД провалилась, по крайней мере, первая. Но совершенно ясно, что им известно, кем является мистер Бейнес и та цель, ради которой он сюда прибыл”.

— Прогноз, — сказал мистер Тагоми, — весьма удручающий.

В этот момент он подумал о том, какая польза была бы сейчас от оракула. Возможно, он смог бы защитить их, предупредить и прикрыть своим советом.

Едва справляясь с нервной дрожью, он начал вытаскивать сорок девять стебельков тысячелистника. Тагоми решил, что в целом положение неясное и ненормальное. Человеческому мозгу его расшифровать не дано, только объединенный разум пяти тысяч лет способен на это. Немецкое тоталитарное общество напоминает какую-то ошибочную форму жизни, намного худшую, чем естественные формы. Худшую во всех отношениях, сплошное попурри бессмысленности.

Тагоми подумал, что здесь местные агенты действуют как слепые инструменты политики, полностью не соответствующей намерениям головы в Берлине. В чем смысл этого сложного существа? Чем в действительности является Германия? Чем она была? Разлагающаяся на части кошмарная пародия на проблемы, с которыми обычно сталкиваются в процессе существования.

Оракул поможет разобраться и в этом. Даже в таком сверхъестественном отродье, как фашистская Германия, нет ничего непостижимого для “Книги перемен”.

Мистер Бейнес, видя, как отрешенно мистер Тагоми манипулирует с горстью стебельков, понял, насколько, глубоко душевное потрясение этого человека. “Для него, — решил мистер Бейнес, — это событие. Ведь ему пришлось убить одного и искалечить другого человека. Для него это не только ужасно, для него это непостижимо. Чем я могу утешить его? Он стрелял ради меня, следовательно, на мне лежит моральная ответственность за эти две жизни, и я беру ее на себя. Так себе я это представляю”.

Подойдя вплотную к Бейнесу, генерал Тедеки тихо произнес:

— Вы сейчас являетесь свидетелем отчаяния этого человека. Он, вы должны это понять, несомненно, воспитан в буддистском духе. Даже если это не проявляется внешне, влияние буддизма налицо. Религия, в соответствии с которой никакую жизнь нельзя отнимать, все живое священно, полностью овладела мистером Тагоми.

Мистер Бейнес склонил голову.

— Он восстановит душевное равновесие, — продолжал генерал Тедеки, — со временем. Сейчас ему еще не за что зацепиться, дабы оценить свой поступок и постичь его. Эта книга поможет ему, потому что даст ему внешнюю шкалу отсчета.

— Понимаю, — кивнул мистер Бейнес.

“Другой системой эталонов, которая могла бы ему помочь, — сообразил он, — была бы доктрина изначального, первородного греха. Интересно, слышал ли он о ней? Мы все обречены на то, чтобы совершать акты жестокости, насилия и даже злодейства. Это наша судьба, уготованная нам издревле. Наша кара. Чтобы спасти одну жизнь, мистер Тагоми был вынужден отнять две. Логический, уравновешенный разум не может найти смысла в этом. Добряк вроде мистера Тагоми должен сойти с ума от соприкосновения с такой реальностью. Тем не менее критическая, решающая точка таится не в настоящем времени и даже не в моменте моей смерти или смерти этих двух эсэсовцев. Она находится — гипотетически — в будущем. То, что произошло здесь, оправданно или неоправданно только с точки зрения того, что случится позже. Сможем ли мы спасти жизнь миллионов, по сути, всю Японию? Но человек, который сейчас манипулирует стебельками растений, не в силах подумать об этом в данный момент. Настоящее, окружающая его действительность захлестнули его. Из его мыслей не выкинуть так просто и мертвого и умирающего немцев на полу его кабинета. Генерал Тедеки прав: только время может вернуть к реальности мистера Тагоми. Если же этого не случится, то он, вероятно, отступит в тень душевной болезни, отвратит навсегда свой взор от окружающей жизни, ошеломленный охватившей его безнадежностью. И фактически мы совсем не так уж отличаемся друг от друга. Мы сталкиваемся с одними и теми же трудностями. И поэтому, к несчастью, мы не можем оказать помощь мистеру Тагоми. Нам остается только ждать, надеясь, что в конце концов он найдет силы и сам воспрянет духом, и не поддастся ужасным мыслям”.

Глава 13

Магазины Денвера оказались современными и шикарными. Одежда, как показалось Юлиане, была потрясающе дорогой, но Джо не обращал на это внимания. Он просто платил за все, что она выбирала, и они спешили в следующий магазин.

Ее главное приобретение — после многих примерок и длительного размышления — было сделано к концу дня: светло-голубое платье итальянского производства с короткими рукавами-буфами и глубоким декольте.

Она увидела его на манекене в модном европейском магазине. Считалось, что это лучшая модель сезона, и обошлось оно Джо почти в двести долларов.

Теперь к платью были необходимы три пары туфель, несколько пар нейлоновых чулок, несколько шляп и новая черпая кожаная сумка ручной работы. Кроме того, выяснилось, что декольте итальянского платья требует нового бюстгальтера, который прикрывал бы только нижнюю половину груди. Оглядев себя с головы до ног в зеркале, Юлиана почувствовала себя полуголой, выставленной напоказ в витрине магазина. Она поняла, что нагибаться ей небезопасно. Но продавщица заверила ее, что этот полубюстгальтер прочно сидит на положенном ему месте, несмотря на отсутствие шлеек.

“Только соски и прикрывает, — подумала Юлиана, глядя на себя в уединение примерочной, — ни миллиметром выше. А обошелся недешево”.

Продавщица объяснила, что бюстгальтер тоже импортный и тоже ручной работы. Потом продавщица показала ей спортивную одежду, шорты, купальные костюмы и махровый пляжный костюм, но тут Джо забеспокоился, и они пошли дальше.

Когда Джо грузил пакеты и сумки в машину, Юлиана спросила:

— Правда, я буду выглядеть потрясающе?

— Да, — ответил он рассеянно, — особенно в этом голубом платье. Вот его и наденешь, когда мы пойдем туда, к Абендсену. Поняла?

Последнее слово он произнес отрывисто, так, будто это был приказ. Его тон удивил ее.

— У меня двенадцатый — четырнадцатый размер, предупредила она, когда они вошли в следующий магазинчик.

Продавщица любезно улыбнулась и проводила ее к стойке с платьями. “Чего же мне еще? — размышляла Юлиана. — Лучше, пока можно, взять побольше”. Глаза ее тут же разбежались: кофты, свитера, спортивные брюки, пальто.

— Джо, — попросила она, — мне нужно длинное пальто, но очень легкое.

Они сошлись на легкой синтетической шубке немецкого производства более ноской, чем натуральная, и не такой дорогой. Тем не менее у Джо возникла легкая досада, и, чтобы утешиться, Юлиана принялась рассматривать ювелирные изделия. На прилавке лежала отчаянно скучная, заурядная дрянь, сделанная без малейшего намека на воображение или оригинальность.

— Мне нужны кое-какие украшения, — объяснила она Джо. — Хотя бы серьги или заколки для этого голубого платья.

Она вела его по тротуару к ювелирному магазину.

— Да, еще твой костюм! — вспомнила она виновато. — Надо же и тобой заняться.

Пока она рассматривала украшения, Джо зашел в парикмахерскую. Когда он через полчаса вышел оттуда, Юлиана была ошеломлена: он не только остриг волосы как можно короче, но еще и покрасил их. Она едва узнала его: теперь он был блондином. “Боже мой, — подумала она, глядя на него. — А это-то для чего?”

Пожав плечами, Джо сказал:

— Надоело мне быть макаронником.

Этим он ограничил свои объяснения. Теперь они зашли в магазин мужской одежды.

Первый покупкой здесь стал отлично сшитый костюм из нового синтетического материала фирмы “Дюпон” — дакрона, затем новые носки, белье и пара стильных остроносых туфель.

“Что еще? — подумала Юлиана. — Сорочки и галстуки”. Она вместе с приказчиком выбрала две белые сорочки с французскими манжетами, несколько английских галстуков и пару серебряных запонок. Все это заняло минут сорок.

Юлиана удивилась, насколько быстрее они управились с гардеробом Джо.

Костюм еще нужно было подогнать, но Джо опять забеспокоился и торопливо оплатил счет банкнотами Рейхсбанка, достав их из кармана. “Вот что нужно еще, — поняла Юлиана, — новый бумажник”. И она с помощью продавца выбрала для него черный, крокодиловой кожи бумажник и на этом удовлетворилась. Они покинули магазин и вернулись к машине. Было уже четыре тридцать.

— Ты не хочешь, чтобы тебе чуть заузили пиджак в талии? — спросила Юлиана, когда их автомобиль влился в общее движение.

— Нет.

Голос его, резкий и безразличный, ее озадачил.

— Что-нибудь не так? Может, я слишком много накупила? “Конечно же, — объяснила она себе, — я потратила многовато”.

— Я могла бы вернуть несколько юбок…

— Давай пообедаем, — предложил Джо.

— Боже мой! Ты знаешь, о чем я забыла? О пижамах! Он свирепо взглянул на нее.

— Ты что, не хочешь купить мне пару новых пижам? — поинтересовалась Юлиана. — Чтобы я всегда была свежей и…

— Нет.

Она покачала головой.

— И кончим на этом, лучше смотри, где нам лучше поесть. Нетвердым голосом Юлиана предложила:

— Пойдем сначала в гостиницу и снимем номер, чтобы переодеться, а потом уж поедим.

“Лучше, если это окажется по-настоящему хорошая гостиница, — решила она. — Иначе все будет зря. Пока еще не поздно. А уж в гостинице мы спросим, где в Денвере лучшее место, где можно поесть. И как называется хороший ночной клуб, где можно хоть раз за всю жизнь увидеть не какие-нибудь местные таланты, а крупных звезд из Европы, вроде Элеоноры Перез или Вилли Бека. Я знаю, что знаменитости из студии “Уфа” заезжают в Денвер, я слышала об этом в объявлениях по радио. И ни на что меньшее я не согласна”.

Пока они искали гостиницу, Юлиана не переставала разглядывать своего партнера. Теперь, коротко остриженный, со светлыми волосами, в новом костюме, он был совсем не похож на того Джо, каким был раньше.

“Нравится ли больше он такой мне? Трудно сказать. Я и сама, когда сделаю себе новую прическу, становлюсь совершенно другим человеком. Мы сделаны из ничего или, скорее, из денег. Но я обязательно должна причесаться”.

Большой роскошный отель они нашли в самом центре Денвера. У входа стоял швейцар в ливрее, взявший на себя заботу об устройстве машины на стоянке. Это было как раз то, что хотела Юлиана. Коридорный — фактически взрослый мужчина, хотя и одетый в идиотскую форму мальчика-рассыльного — быстро подскочил к ним и забрал все пакеты и багаж, оставляя им только возможность подняться по широкой, покрытой ковром лестнице, пройти подиум под тентом через стеклянную дверь в раме красного дерева и попасть в вестибюль.

По всему вестибюлю были разбросаны киоск — цветочные, сувенирные, кондитерские, стояли столы для телеграмм, работало окошко авиакассы.

Суетливые толпы гостей в холлах и у лифтов; огромные растения в горшках; ковры под ногами, толстые и пушистые, — во всем ощущалась роскошь отеля, весомость его постояльцев, важность их деятельности. Неоновые указатели обозначали ресторан, коктейль-холл, небольшую закусочную. Юлиана с трудом переваривала все это, пока они пересекали вестибюль, идя к стойке дежурного администратора.

Здесь был даже книжный киоск.

Пока Джо заполнял бланк, она извинилась и поспешила к книжному киоску, посмотреть, есть ли там “Саранча”. Да, книга продавалась, внушительная стопка экземпляров. Реклама на витрине сообщала, как популярна эта книга, и конечно же о том, что она запрещена на всех подконтрольных Германии территориях. Юлиану приветствовала улыбающаяся женщина средних лет. Книга стоила четыре доллара, что показалось Юлиане ужасно дорого, но она все же заплатила за нее крупной купюрой Рейхсбанка вынув ее из своей новой сумки, а затем вприпрыжку пустилась назад, к Джо.

Коридорный, подхватив багаж, пошел впереди них к лифту, который поднял их на третий этаж, где они прошли по тихому, покрытому коридору в свой первоклассный номер, поражавший воображение номер. Коридорный отпер дверь, занес внутрь вещи, подошел к окну и приоткрыл занавески. Джо дал ему на чай, и тот отправился восвояси, прикрыв за собой дверь.

Все складывалось именно так, как хотела Юлиана.

— Сколько мы пробудем в Денвере? — спросила она Джо.

Джо стал разворачивать на кровати пакеты с покупками.

— Потом ведь нам в Шайенн?

Он не ответил: его совершенно захватило содержимое саквояжа.

— День или два? — настаивала Юлиана.

Она сняла свою новую шубку.

— А может, стоит остаться здесь и на три дня, как ты считаешь?

Подняв голову, Джо ответил:

— Мы отправимся туда сегодня вечером.

Сначала она не поняла, но когда осознала его слова, то не могла поверить своим ушам. Она глядела на него во все глаза, а он ответил на этот взгляд насмешливой, почти зловещей ухмылкой. Лицо его приняло теперь настолько сосредоточенно-напряженное выражение, какого ей не приходилось видеть еще ни у одного мужчины за всю свою прошлую жизнь. Он не двигался, казалось, он был прикован к месту параличом, хотя держал в руках новую, только что извлеченную из саквояжа одежду.

— После того, как пообедаем, — добавил он.

Юлиана лишилась дара речи. Ни одна мысль не шла ей на ум.

— Так что надевай то голубое платье, которое так дорого стоит, — продолжал Джо, — и которое тебе так понравилось. Нет, правда, прекрасное платье. Согласна?

Он расстегнул рубашку.

— Я собираюсь побриться и принять горячий душ.

В его голосе звучало что-то механическое, будто он говорил откуда-то издалека, с помощью какого-то устройства. Повернувшись, Джо прошел в ванную, рывками передвигая негнущиеся ноги.

С большим трудом ей удалось вымолвить:

— Сегодня уже слишком поздно.

— Нет. Мы пообедаем где-то часам к шести, а до Шайенна можно добраться за два, допустим, два с половиной часа. Это получается только восемь тридцать, ну, самое позднее, девять. Мы можем отсюда позвонить Абендсену, предупредить его, что мы едем, и объяснить ситуацию. Это ведь произведет впечатление — междугородный разговор. Скажем, что летим на Западное побережье, в Денвере остановились только на одну ночь и что нас так увлекла эта книга, что мы решили заехать в Шайенн и вернуться обратно среди ночи, только ради того, чтобы…

— Зачем? — перебила Юлиана.

На глазах ее выступили слезы, она сжала руки в кулачки, как когда-то в детстве.

Она чувствовала, как дрожит у нее челюсть, и когда заговорила, голос ее едва слышался.

— Я не хочу ехать к нему сегодня, не собираюсь. И вообще не хочу, даже завтра. Мне только хочется посмотреть здесь что-нибудь интересное. Ты же обещал мне!

Пока она говорила, страх снова сдавил ей грудь. Неожиданная слепая паника, которая почти не покидала Юлиану даже в самые яркие мгновения общения с Джо. Паника и страх заполняли все ее существо и подчинили ее себе. Юлиана чувствовала, как от страха мелкой дрожью трясет ее лицо, как он выпирает отовсюду так, что его можно заметить без особого труда.

— Вот вернемся, устроим кутеж. Все злачные места объедем.

Он говорил рассудительно, но тем не менее с непреклонной твердостью, как будто отвечал хорошо выученный урок.

— Нет, — ответила она.

— Надень голубое платье.

Он принялся рыться в пакетах, пока не нашел платье, бережно разложил его на кровати: казалось, он не спешил.

— Ну? Как? Ты будешь в нем сногсшибательной. Слушай, купим бутылку дорогого шотландского виски и возьмем с собой.

“Френк, — подумала она, — помоги мне. Я влипла во что-то, чего не понимаю”.

— Шайенн гораздо дальше, чем ты думаешь, — пояснила Юлиана. — Я смотрела по карте. Будет на самом деле поздно, когда мы доберемся туда, скорее всего часов одиннадцать. Если не все двенадцать.

— Надень платье, — приказал Джо, — или я тебя убью!

Закрыв глаза, она нервно засмеялась.

“Моя тренировка, — вспомнила она. — Значит, в конце концов все это было не зря. Ну что ж посмотрим, успеет ли он убить меня до того, как я сдавлю нерв на его спине и искалечу его на всю жизнь? Но он ведь дрался с теми британскими коммандос? Он уже прошел через все это много лет назад”.

— Я знаю, что ты, вероятно, сможешь швырнуть меня хорошенько, — проговорил Джо, — а может, и нет?

— Нет, на пол я тебя швырять не стану, я просто навсегда оставлю тебя калекой. Я сделаю это. Я жила на Западном побережье. Японцы научили меня этому еще в Сиэтле. Так что можешь сам ехать в Шайенн, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. И не пытайся меня принуждать. Я тебя боюсь и способна на что угодно.

Голос ее сломался.

— Я могу слишком резко обойтись с тобой при первой же попытке приблизиться.

— Ну, заладила! Да надень же это чертово платье! К чему все это? Ты что, чокнулась? Плетешь невесть что! Убью, изувечу! Из-за чего? Только из-за того, что я хочу посадите тебя в автомобиль и прокатить по автостраде, чтобы повидать того малого, который написал книгу, которую ты…

Раздался стук в дверь.

Джо бросился открывать. Рассыльный в форме проговорил:

— Гладильная служба, сэр. Вы справлялись у администратора, сэр.

— Да.

Джо шагнул к кровати, сгреб все белье, новые сорочки и отнес рассыльному.

— Вы сможете вернуть их через полчаса?

— В том случае, если только складки разгладятся, — пояснил рассыльный.

Он внимательно их осмотрел.

— Не стирая. Да, я уверен, что сможем, сэр.

Когда Джо закрыл за ним дверь, Юлиана спросила:

— Откуда тебе известно, что новую белую сорочку нельзя надевать, не выгладив?

Он ничего не ответил, только пожал плечами.

— Я-то совсем забыла, — продолжала Юлиана. — Женщине следовало бы помнить, что, когда вынимаешь их из целлофана, они все в морщинках и складках.

— Когда я был помоложе, я любил хорошо приодеться и погулять.

— А как же ты узнал, что в отеле есть гладильная служба? Я этого не знала. А ты в самом деле подстригся и покрасился? Я вдруг решила, что твои волосы всегда были светлыми и что ты носил парик. Разве нет?

Он снова пожал плечами.

— Ты, должно быть, эсэсовец, — продолжила Юлиана, — выдающий себя за шофера-итальянца. Ты никогда не дрался в Северной Африке? Да? Тебе нужно было сюда приехать, чтобы убить Абендсена, разве не так? Я уверена, что именно так, хотя и признаюсь, что я ужасно глупая.

Она выдохлась и чувствовала себя опустошенной.

Подождав, Джо произнес:

— В Северной Африке я действительно сражался. Ну, не в артиллерийской части под командой Парди, конечно. В дивизии “Бранденбург”.

Затем добавил:

— Я был немецким разведчиком, проникал в английские штабы. Не вижу тут ничего такого: в любом случае у нас было дел по горло. И я был под Каиром. Там я заслужил медаль и повышение по службе. Чин капрала.

— Та авторучка — какое-то оружие?

Он не ответил.

— Бомба, — неожиданно поняла Юлиана, произнося это слово вслух. — Что-то вроде бомбы-ловушки, которая настраивается так, что взрывается, когда кто-то до нее дотрагивается.

— Нет, то, что ты видела, это двухваттный приемопередатчик, чтобы я мог поддерживать связь. На тот случай, если произойдут изменения в первоначальном плане, прежде всего в связи с нынешней политической ситуацией в Берлине.

— Ты свяжешься с ними в последний момент, перед тем, как это сделать? Для уверенности?

Он кивнул.

— Ты не итальянец, ты немец.

— Швейцарец.

— Мой муж еврей! — выпалила Юлиана.

— Мне безразлично, кто твой муж. Все, чего я хочу от тебя, — это, чтобы ты надела платье и привела себя в порядок, чтобы мы могли пообедать. Сделай что-нибудь с волосами, мне бы хотелось, чтобы ты сходила в парикмахерскую. Может, салон при отеле еще открыт? Ты могла бы сделать прическу, пока я жду сорочки и принимаю душ.

— Каким же образом ты собираешься его убить?

— Пожалуйста, надень новое платье, Юлиана. Я позвоню вниз и спрошу насчет парикмахерской.

Он направился к телефону.

— Зачем я тебе нужна?

Набирая номер, Джо объяснил:

— У нас заведено дело на Абендсена, и, похоже, что его влечет к определенному типу смуглых, чувственных девушек, особенно к девушкам ближневосточного или средиземноморского типа.

Пока он разговаривал с кем-то из персонала отеля, Юлиана подошла к кровати и легла, закрыв глаза и прикрыв лицо руками.

— У них есть парикмахерская, — объявил Джо.

Он положил трубку.

— Там могут заняться тобой прямо сейчас. Спустись в салон, на второй этаж.

Он что-то сунул ей в руку. Открыв глаза, она увидела банкноты Рейхсбанка.

— Оставь меня в покое. Дай мне полежать здесь, пожалуйста.

Он бросил на нее взгляд, полный досады и огорчения.

— Сиэтл был похож на Сан-Франциско, — вспомнила Юлиана, — если бы в Сан-Франциско не произошел большой пожар. Настоящие старые деревянные дома и немного кирпичных. Такие же, как и там, холмы. Японцы селились в нем еще задолго до войны. У них был целый деловой квартал, дома, магазины, и все это было очень старым. Там есть порт. Пока я жила в Сиэтле, я брала уроки у Минору Ихоясу, маленького пожилого японца, который носил жилетку и галстук. Он был очень толстым и круглым, занимались мы на верхнем этаже одной японской конторы, на двери была старомодная медная табличка, а приемная напоминала кабинет дантиста. В приемной лежали журналы “Нейшнл Джеографик”.

Наклонившись над нею, Джо потянул ее за руки и посадил, придерживая в таком положении.

— В чем дело? Ты ведешь себя как больная.

Он пытливо заглянул ей в лицо.

— Я умираю, — проронила Юлиана.

— Это просто приступ неуверенности. Она тебя все время преследует. Сейчас найдем аптечку и дадим тебе успокоительного. Как насчет фенобарбитала? Да ты еще и голодная с утра. Все будет в порядке. Когда мы доберемся до Абендсена, тебе ничего не придется делать. Действовать буду я. Только улыбайся, и все. Если почувствуешь, что он хочет уйти, заговори с ним, тогда он останется. Как только он тебя разглядит, я уверен, он нас впустит, особенно если увидит это декольте на твоем платье. Будь я на его месте, я непременно впустил бы тебя.

— Позволь мне пройти в ванную, — взмолилась Юлиана. — Меня мутит. Пожалуйста. Она стала вырываться из его рук. — Мне очень нехорошо, пусти меня.

Джо отпустил ее, и она бросилась в ванную, захлопнув за собой дверь.

“Я могу это сделать”, — решила она.

Она щелкнула выключателем, свет ослепил ее.

На умывальнике лежала пачка лезвий для безопасной бритвы, мыло, зубная паста. Она открыла начатую пачку: да, только одна сторона острая. Она развернула новое, еще покрытое смазкой, иссиня-черное лезвие.

Из душа текла вода. Она вошла под струю — боже! — прямо в одежде. Все испорчено.

Платье прилипло к телу. Волосы распрямились.

Ужаснувшись, она споткнулась, едва не упала, пытаясь на ощупь выйти из-под душа. Вода мелкими струйками текла по чулкам.

Она начала плакать.

Ворвавшись в ванную, Джо обнаружил ее возле умывальника. Она сняла с себя промокший костюм и стояла обнаженная, одной рукой держась за раковину, склонившись над ней, как бы желая набраться сил.

— О господи Иисусе, — воскликнула Юлиана, сообразив, что он здесь. Что делать? Костюм испорчен, это не шерсть. Он увидел груду промокшей одежды.

Очень спокойно, несмотря на то что лицо его было перекошено от злости, Джо произнес:

— Что же, тебе все равно не пришлось бы это надевать.

Белым мохнатым полотенцем он вытер ее и повел из ванной назад в комнату.

— Надень на себя белье, надень что-нибудь. Я велю парикмахерше подняться прямо сюда.

Джо снова подошел к телефону и набрал номер.

— Какие пилюли ты мне предлагал? — поинтересовалась Юлиана, когда Джо закончил разговор.

— Я и забыл. Сейчас позвоню в аптечный киоск. Нет, подожди, у меня что-то есть. Нембутал или какая-то другая дрянь.

Он бросился к своему саквояжу и стал рыться в нем.

Когда он протянул ей две желтые капсулы, она спросила:

— А они меня не доконают? — и неловко взяла их в руку.

— Что?

Лицо его нервно подергивалось.

— “Сгинет мое лоно, — процитировала она, — высохнет плоть”. Я хочу спросить, не отупею ли я от них?

— Нет. Это сделано фирмой “АГ Хемис”, дома продается повсюду. Когда мне не спится, я всегда пользуюсь этим. Сейчас я дам тебе воды.

Он поспешил в ванную.

“Лезвие, — подумала она, — я проглотила его, теперь оно режет мне плоть. Наказание за то, что я, будучи замужем за евреем, якшаюсь с гестаповским убийцей. — Она снова ощутила на глазах слезы, боль сжигала ее сердце. — За все, что я совершила. Полный крах”.

Юлиана выпрямились.

— Но ты же не одета!

Он отвел ее в комнату, усадил и тщетно принялся натягивать на нее трусики.

— Нужно, чтобы тебе привели в порядок голову, — объяснил он жалобно. — Где же эта женщина?

Она медленно, с трудом выговорила:

— Из волос нужно сделать швабру, которой можно отмыть пятна с голого тела. Как ни беги от крючка, он всегда найдет тебя. Крючок господа Бога.

“Пилюли разъедают меня, — решила Юлиана. — В них, наверное, скипидар или какая-нибудь кислота. Буду гнить заживо до конца моих дней”.

Джо взглянул на нее и побледнел, “Должно быть, он читает мои мысли, — поняла она, — с помощью какого-то своего устройства, которого я не смогла обнаружить”.

— Эти пилюли, — промямлила Юлиана. — От них какая-то слабость, голова кружится.

— Но ты же не приняла их!

Он указал на ее сжатый кулак, капсулы были все еще там.

— У тебя что-то с головой? — заметил Джо.

Он казался ей каким-то тяжелым, медлительным, как некая инертная масса.

— Ты очень больна. Мы не можем ехать.

— Не нужно доктора, — попросила Юлиана. — Сейчас все будет в порядке.

Она с усилием улыбнулась, глядя на него, пытаясь по выражению его глаз понять, как ей это удалось.

— Я не могу взять тебя к Абендсену, — заключил Джо. — Во всяком случае, сейчас. Завтра, может, тебе станет лучше. Попробуем завтра. Мы должны.

— Можно мне опять в ванную?

Он кивнул, едва ее слушая. Она вернулась в ванную и снова закрыла за собой дверь.

Еще одно лезвие она зажала в руке и снова вышла в комнату.

— Бай-бай, — проговорила она.

Когда она открыла дверь в коридор, он взревел и кинулся за ней.

Вжик!

— Это ужасно, — вымолвила она. — Они режутся, мне следовало это знать.

“Защита от тех, кто вырывает сумки, от разных ночных бродяг. Теперь я определенно могу с ними управиться. А этот куда запропастился? Хватает себя за шею, исполняя дикий танец…”

— Пропустил бы меня, — попросила она. — Не стой на дороге, если не хочешь получить еще один урок. Хотя и от женщины.

Высоко подняв лезвие, она подошла к двери и открыла ее. Джо сидел на полу, прижав ладони к горлу.

— Гуд бай, — улыбнулась она, и закрыла за собой дверь.

Устланный ковром коридор. Женщина в белом халате, что-то напевая под нос, катила тележку от двери к двери время от времени осматриваясь. Она оказалась перед Юлианой. Женщина подняла голову и глаза ее вылезли из орбит, а рот от удивления открылся.

— Ну, конфетка… — проговорила она, — ты просто пьяная, тебе парикмахер не поможет. А ну, вернись-ка в номер и надень что-нибудь, пока тебя не вышвырнули из этого отеля. Боже милосердный!

Она открыла перед Юлианой дверь.

— Вели своему приятелю, чтобы он привел тебя в чувство, а я скажу горничной, чтобы она принесла горячий кофе. Ну, скорее, прошу тебя, иди к себе.

Она затолкнула Юлиану в номер, захлопнула за ней дверь и покатила тележку прочь.

Юлиана наконец догадалась, что это парикмахерша. Оглядев себя, она увидела, что на ней и вправду ничего нет. Женщина была права.

— Джо, — сказала она, — они меня не выпустят.

Она обошла кровать, нашла свой саквояж, открыла его и вывалила одежду. Белье, затем кофта и юбка, пара туфель на низком каблуке.

— В таком виде уже можно, — решила она.

Найдя гребень, Юпиана быстро причесала волосы. Затем уложила их.

— Представляю себе. Эта парикмахерша была права, когда чуть не свалилась с ног.

Она встала и пошла искать зеркало.

— Да, так лучше.

Зеркало оказалось на дверце гардероба. Подойдя к нему, она внимательно оглядела себя, поворачиваясь из стороны в сторону на носках.

— Я так растерялась, — произнесла она. Она поискала взглядом Джо.

— Вряд ли я соображала, что делала. Ты, наверное, что-то не то мне дал. Что бы это ни было, вместо того, чтобы помочь мне, оно только меня доконало.

Продолжая сидеть на полу, прижимая одну сторону шеи, Джо хрипел:

— Послушай Ну и хороша ты. Перерезала мне аорту, артерию на шее.

Хихикнув, она хлопнула себя рукой по губам.

— Боже, какой ты чудак. Ты умудряешься все говорить шиворот-навыворот. Аорта у тебя в груди. А ты имеешь в виду сонную артерию?

— Если я встану, — пояснил Джо, — я истеку кровью за две минуты. Пойми это. Так что окажи мне хоть какую-то помощь, пришли врача или вызови “скорую”. Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты сделаешь это? Ну, конечно, сделаешь. Договорились: ты позвонишь или сбегаешь за кем-нибудь?

Чуть поразмыслив, она согласилась:

— Хорошо, попробую.

— Приведи кого-нибудь ради моего спасения.

— Сходи сам.

— Да рана же не закрылась.

Кровь сочилась сквозь его пальцы, Юлиана это видела. На полу образовалась лужа.

— Я боюсь двинуться.

Юлиана надела свою новую шубу, закрыла новую кожаную сумку, подхватила саквояж и пакеты, принадлежащие ей, сколько могла унести. Особенно тщательно она уложила большую коробку с голубым итальянским платьем. Открывая дверь в коридор, Юлиана обернулась:

— Может, я смогу пригласить администратора. Там, внизу.

— Да, — с надеждой отозвался Джо.

— Очень хорошо. Я скажу им. И не ищи меня в Канон-Сити, потому что я туда не собираюсь возвращаться. Ведь при мне почти все ассигнации Рейхсбанка, так что я, несмотря ни на что, в выигрыше. Прощай.

Возле лифта ей помогли хорошо одетый пожилой бизнесмен и его жена: они взяли у нее пакеты и передали их внизу в вестибюле коридорному.

— Спасибо, — поблагодарила их Юлиана.

Коридорный понес вещи через вестибюль перед отелем, а она нашла служащего, который объяснил ей, как добраться до автомобиля. Вскоре она уже стояла в прохладном бетонном подземном гараже, ожидая, пока служащий выведет наружу ее “студебеккер”. Юлиана вынула из сумки горсть мелочи, дала служителю на чай и через мгновение уже выезжала по тускло освещенному пандусу на темную улицу, блестящую от света фар автомобилей и неоновой рекламы.

Швейцар в ливрее лично уложил ее сумку и пакеты в багажник и улыбнулся ей так чистосердечно, что она, прежде чем уехать, дала ему огромные чаевые. Никто не пытался ее остановить, и это даже удивило ее. Никто даже бровью не повел.

Она решила, что они, наверное, думают, что заплатит Джо, а может быть, он уже заплатил, когда брал номер.

Ожидая у светофора в ряду других машин, Юлиана вспомнила, что не сказала администратору, что Джо нуждается в помощи врача, что он ждет и будет ждать до скончания века или до тех пор, пока утром не появится уборщица. “Лучше мне вернуться — решила она, — или позвонить. Остановлюсь около телефона-автомата. Но ведь это так глупо, — размышляла она, выискивая место, где бы остановится. — Кто бы мог подумать всего лишь час назад, когда мы регистрировались в отеле, когда поднимались в номер. Мы уже собрались было идти обедать. Мы, возможно, даже выбрались бы в ночной клуб”.

Слезы снова выступили на ее глазах, но она продолжала ехать.

“Очень плохо, что я не посоветовалась с оракулом, он-то знал бы все и предупредил меня. И почему я этого не сделала? В любое время я могла бы у него спросить. В любом месте во время поездки и даже перед отъездом”. Она невольно застонала. Эти звуки — какое-то завывание, никогда прежде ею не издаваемое — ужаснули ее, но Юлиана не могла сдержаться, несмотря на то что сцепила зубы. Жуткое монотонные звуки, стенания, исторгались из ее груди.

Она остановилась у обочины и долго сидела, не выключая мотора, вся дрожа, засунув руки в карманы пальто. “Господи, — говорила она себе, — как все это ужасно. Ну что ж, а иначе никак и не могло получиться”. Она вышла из машины и вытащила из багажника свой саквояж, открыла его на заднем сиденье и принялась рыться в нем, пока в руках у нее оказались два черных тома оракула.

Здесь, на заднем сиденье машины с включенным мотором, она начала бросать три монеты Средне-Западных Штатов. Единственным источником света служила витрина крупного магазина. “Что должна сделать? — это был ее вопрос оракулу. — Скажи мне, что мне делать, пожалуйста”.

Гексаграмма номер сорок два с бегущей строкой, переходящей на гексаграмму сорок три. Прорыв. Она жадно набросилась на строчки гексаграммы, последовательно улавливая их скрытый смысл, постигая их значение. Гексаграмма точно описывала создавшееся положение — еще одно чудо.

Все, что произошло, здесь представало перед ее взором схематично, в виде наброска:

“Это содействует вопрошающему предпринять что-либо. Это способствует пересечь великие водные пространства”.

“Значит, надо ехать дальше и совершить нечто такое, что важно для меня, ни в коем случае не останавливаясь здесь. А теперь строчки, сопутствующие гексаграмме”. Она читала их, шевеля губами:

“Десять пар черепах не устоят перед ним. Непреклонное упорство приносит удачу. Король представляет его ногу”.

Теперь шестая строчка на третьей полосе. Когда она прочла ее, у нее закружилась голова.

“Несчастья ведут к обогащению. Не следует порицать это, если ты искренен и стараешься идти прямо, а также никому не открываешься и только в тайном послании сообщаешь обо всем правителю”.

Правитель — имеется в виду Абендсен.

Тайное послание — это новенький экземпляр его книги. Несчастья! Оракулу известно обо всем, что с ней произошло, о тех ужасах, которые она пережила, общаясь с Джо или как бы его ни звали по-настоящему. Юлиана прочла и шестую строчку на четвертой полосе:

“Если будешь идти прямо и сообщать обо всем правителю, он выслушает тебя”.

Она поняла, что должна туда отправиться, даже если Джо станет ее преследовать. С такой же жадностью она набросилась на последнюю бегущую девятую строку.

“Он никому не позволит возвыситься. Кто-то даже ударит его. Ему не удастся сохранить свое сердце в покое. Случится беда”.

Она подумала, что речь идет об убийце, о людях из гестапо, о том, что Джо или кто-то такой же, как он, все-таки доберутся до Абендсена.

Она быстро пробежала последнюю, оставшуюся часть гексаграммы сорок три. Заключение.

“Абсолютно необходимо изложить суть дела перед троном короля. Во всеуслышание выложить всю правду. Несмотря на опасность, нужно уведомить свой собственный город. Не следует больше уповать только на оружие. Нужно предпринимать решительные шаги”.

Значит, нет смысла возвращаться в гостиницу и думать о судьбе Джо. Это бесполезно. Если не он, так будут посланы другие. Снова оракул еще более настойчиво наставляет, что нужно ехать в Шайенн и предупредить Абендсена, не обращая внимания на опасность. “Я обязана открыть ему правду”.

Юлиана закрыла книгу.

Снова усевшись за руль, она дала задний ход и влилась в поток автомобилей.

Она быстро сообразила, как выехать из центра Денвера на главное шоссе, ведущее на Север.

Она ехала так быстро, как только позволял ее автомобиль. Мотор ревел и трясся так, что временами ей казалось, что руль вырывается из рук, а сиденье ускользает из-под нее.

“Спасибо доктору Тодту и его автотрассам”, — говорила она себе, мчась сквозь тьму, озаряемую только светом ее фар, и видя только разграничительные линии на шоссе.

К десяти часам вечера, из-за прокола колеса, пришлось свернуть со скоростной магистрали и начать поиски места для ночлега.

На дорожном знаке впереди было написано: “Грили. Пять миль”. Медленно проезжая по главной улице Грили, Юлиана решила, что завтра утром она отправится в путь Светящиеся табло отелей возвещали, что здесь есть свободные места, поэтому остановиться в одном из них не было проблемой. Юлиана решила, что нужно позвонить Абендсену и предупредить о своем приезде.

Припарковавшись, она устало выбралась из машины и наконец-то разогнула ноги.

Весь день с восьми утра она была в пути. Невдалеке виднелась дежурная аптека. Сунув руки в карманы пальто, Юлиана приблизилась к ней и вскоре уже оказалась в закрытой телефонной будке и попросила соединить ее со справочной в Шайенне.

Слава богу, телефон писателя был в телефонной книге. Она бросила монету в двадцать пять центов, и телефонистка набрала номер Абендсена.

— Алло, — отозвался вскоре энергичный женский голос, приятный голос молодой женщины, примерно того же возраста, что и сама Юлиана.

— Миссис Абендсен? — спросила Юлиана. — Можно мне поговорить с мистером Абендсеном?

— Кто это, будьте любезны?

— Я прочла его книгу, — объяснила Юлиана, — и весь день ехала в машине из Канон-Сити, штата Колорадо. Сейчас я нахожусь в Грили. Мне казалось, что я успею в ваш город еще до ночи, но мне не удалось, и поэтому хотелось бы узнать, смогу ли я увидеть мистера Абендсена завтра, в любое удобное для него время.

После некоторой паузы миссис Абендсен ответила все тем же приятным голосом:

— Сейчас уже поздновато, мы довольно рано ложимся спать. У вас какая-нибудь особая причина встретиться с моим мужем? Как раз сейчас у него особенно много работы.

— Я хотела бы с ним серьезно побеседовать, — объявила Юлиана.

Ее совершенный голос звучал как-то безжизненно. Она глядела на стенку кабинки, не в состоянии произнести ничего другого. У нее ныло все тело, во рту было сухо и гадко. За стеклом будки аптекарь за стойкой с соками готовил молочный коктейль для четырех подростков. Она страстно пожелала оказаться там и едва обращала внимание на то, что говорила миссис Абендсен Ей ужасно захотелось чего-нибудь освежающего, холодного, и еще бы хорошо сандвич с рубленым цыпленком.

— Готорн работает каждый день по-разному. — Миссис Абендсен говорила оживленно и отрывисто. — Если вы приедете завтра, я ничего конкретного вам не смогу обещать, потому что он будет занят целый день. Но если вы поймете это, прежде чем отправиться сюда…

— Да, — прервала ее Юлиана.

— Я уверена, что он будет рад поболтать с вами несколько минут, если удастся освободиться, — продолжала миссис Абендсен. — Но, пожалуйста, не огорчайтесь, если по какой-либо причине он не сумеет выкроить время для разговора, а может, даже и для встречи с вами.

— Мы прочли его книгу, и она очень мне понравилась, — пояснила Юлиана еще раз. — Она у меня с собой.

— Понимаю, — добродушно усмехнулась миссис Абендсен.

— Мы остановились в Денвере и занялись покупками, а на это ушло слишком много времени.

“Нет, — подумала Юлиана, — теперь все запуталось”.

— Послушайте, — заметила Юлиана. — О том, что мне надо ехать в Шайенн, сказал оракул.

— Боже мой! — воскликнула миссис Абендсен, словно ей было известно об этом, но тем не менее она не принимала ситуацию всерьез.

— Я могу прочесть вам строчки.

Юлиана внесла в кабинку том. Положив его на полку под аппаратом, она стала лихорадочно перелистывать страницы.

— Минуточку, — попросила она.

Найдя нужную страницу, Юлиана прочла сначала заключение, а потом предшествовавшие строки. Когда она дошла до девятой строки в вершине гексаграммы, она услышала, как миссис Абендсен вскрикнула.

— Простите? — Юлиана остановилась.

— Продолжайте, — ответила миссис Абендсен.

В голосе ее теперь звучала тревога, нечто резкое появилось в нем.

После того, как Юлиана почла заключение гексаграммы сорок три, содержащее слово “опасность”, наступило молчание. Ни миссис Абендсен, ни Юлиана не были в состоянии нарушить его.

— Что ж, тогда завтра ждем встречи с вами, — в конце концов раздался голос в трубке. — Назовите, пожалуйста, свое имя.

— Юлиана Фринк, — ответила Юлиана. — Большое, огромное вам спасибо, миссис Абендсен.

В этот момент телефонистка весьма бесцеремонно объявила, что время разговора вышло, и поэтому Юлиана повесила трубку. Она вышла из кабины и направилась к стойке с соками. Заказала сандвич, кока-колу и, закуривая сигарету, вдруг с ужасом осознала, что ничего не было сказано об этом человеке из гестапо или СД или черт еще знает откуда, об этом Джо Чинаделла, оставленном ею в номере гостиницы в Денвере. “Как же я забыла? Он же совершенно выскочил у меня из головы. Как это могло случиться? Я, должно быть, чокнутая. Наверное, я совсем рехнулась, тронулась или сошла с ума”.

Какое-то время она рылась в сумке, стараясь найти мелочь для нового разговора.

“Нет, — решила она, уже поднявшись было со стула, я не могу звонить им снова ночью. Пусть так и будет. Сейчас уже чертовски поздно. Я так устала, да и они, наверное, спят уже”.

Она съела сандвич с рубленым цыпленком, запила его кока-колой и поехала в ближайший мотель, где сняла комнату и, дрожа, забралась в кровать.

Глава 14

“Ответа не существует, — подумал мистер Нобусуке Тагоми, — так же как и понимания. Даже в оракуле. И все же я должен продолжать жить изо дня в день, несмотря на это. Пойду и поищу что-нибудь маленькое. Буду жить незаметно, чего бы это мне ни стоило, пока, как-нибудь позже, не наступит…”

Он попрощался с женой и вышел из дому. Но сегодня он не направился, как обычно, в “Ниппон Тайм Билдинг”. Нужно было дать себе разрядку, погулять в парке у “Золотых Ворот” с его зверинцем и аквариумами, посетить такое место, где обитатели — безмозглые существа, не способные к мышлению, тем не менее наслаждались жизнью.

Ехать туда на педикебе очень долго, и у меня будет достаточно времени, чтобы осознать ситуацию. Если это так можно назвать. Но деревья и звери не имеют души. Мне нужно ухватиться за какого-то человека. При этом можно превратиться в ребенка, хотя, наверное, именно это и хорошо. Я мог бы повернуть так, чтобы это стало хорошо”.

Водитель педикеба пыхтел вовсю, направляясь к центру Сан-Франциско. “Может, дальше проехать на фуникулере? — неожиданно подумал мистер Тагоми. — Ведь это счастье — прокатиться на самом чистом и спокойном виде транспорта, который должен был исчезнуть в начале века, но почему-то до сих пор сохранился”.

Он отпустил педикеб и пешком пошел по тротуару к ближайшей остановке.

“Возможно, — предположил он, — я уже больше никогда не смогу вернуться в “Ниппон Тайм Билдинг”, пропитанный духом смерти. Карьера моя окончена, но в этом нет ничего дурного”.

Совет торговых представительств найдет ему замену. Но сам-то Тагоми все еще ходит, существует, помнит каждую подробность. Значит, он ничего не достигнет уходом от дел.

“В любом случае операция “Одуванчик” сметает нас всех с лица Земли, независимо от того, чем мы занимаемся. Нас уничтожит наш враг, плечом к плечу с которым мы сражались на последней войне. И чем же он нас отблагодарил за это? Еще тогда, наверное, нам следовало бы драться с ними или сделать так, чтобы Германия проиграла войну, помочь ее противникам, Соединенным Штатам, Британии, России. Куда ни кинь, всюду безысходность. Строки оракула неопределенны и загадочны. Наверное, он покинул мир людей в печали, оставив им свою не поддающуюся разгадке мудрость. Мы достигли того момента, когда мы одиноки. Нам нечего ждать помощи, как в прежние времена. Что ж, — решил мистер Тагоми, — возможно, это тоже неплохо. Может, это и к лучшему. Каждый должен сам попытаться отыскать свою дорогу”.

На остановке Калифорния-стрит он вошел в вагончик и доехал до самого конца линии.

Он даже выпрыгнул из вагончика и помог повернуть его на деревянном поворотном круге.

И это из всего, испытанного им во время прогулки по городу, имело наибольшее впечатление. Но скоро это чувство ослабло, Тагоми снова почувствовал себя на краю пропасти, воспринимая теперь окружающее иначе.

Разумеется, и дорогу назад он выбирал на фуникулере, но теперь поездка потеряла всю прелесть. Он это понял, равнодушно наблюдая улицы, дома, экипажи, проносившиеся мимо него уже в противоположном направлении.

Возле Стоктона Тагоми поднялся, чтобы выйти из вагончика, однако на остановке, прежде чем он начал спускаться, его окликнул кондуктор.

— Ваш портфель, сэр.

— Спасибо.

Он забыл его в вагончике. Тагоми забрал его и инстинктивно пригнулся, когда вагончик с лязгом тронулся дальше. Он вспомнил, что в этом портфеле хранилась большая ценность: драгоценный кольт сорок четвертого калибра, предел мечтаний любого коллекционера. Теперь он старался всегда держать его при себе на тот случай, если мстительные хулиганы из СД попытаются ему отплатить. От них можно ждать чего угодно. И все же мистер Тагоми понимал, что это новая привычка, несмотря на все случившееся, была признаком истерии, того нервного состояния, в котором он пребывал. Идя по улицам с портфелем в руке, он снова и снова убеждал себя, что не должен поддаваться панике. Но он не мог освободиться от нее.

Она рождалась в нем и вновь овладевала им.

“Значит, я утратил восторженное отношение к своему хобби — коллекционированию? — спросил он себя. — Неужели все перевернулось из-за того, что я совершил? Вся моя страсть к собирательству уничтожена, а не только к этому одному предмету. Главная опора моей жизни, увлечение от которого я получал столько удовольствия”.

Окликнув педикеб, он велел ехать на Монтгомери-стрит к магазину Роберта Чилдана.

“Надо выяснить все до конца. Есть еще эта единственная связь, соединяющая меня с любимым занятием. И она же напоминает мне произошедшее событие. Я, возможно, смог бы справиться с собой, если бы схитрил: например, выменял бы этот кольт на еще более ценный исторический предмет. Этот револьвер для меня уже слишком реален, его смысл и значение как реликвии полностью уничтожено недавним употреблением. Но ведь это мое личное ощущение, никто больше не будет испытывать аналогичного чувства к этому револьверу, поэтому владельцу не передастся мой персональный опыт. Он существует только во мне. Нужно освободить себя, — решил он, все более волнуясь. — Когда исчезнет кольт, останется только легкий налет прошлого. Надо разрешить уравнение, связывающее меня с этой вещью. А вот и магазин. Сколько интересных приобретений сделал я здесь, — спокойно заметил Тагами, как бы глядя на себя со стороны. — Это было и моим бизнесом, и моим увлечением”.

Расплатившись с рикшей, он подхватил портфель и быстро вошел в магазин.

Мистер Чилдан, стоя у кассы, протирал тканью какой-то предмет.

— Мистер Тагами.

Чилдан поклонился.

— Мистер Чилдан.

Тагами поклонился в ответ.

— Какая неожиданность, какая честь!

Чилдан бросил свое занятие и, обежав прилавок, вышел навстречу гостю.

Обычный ритуал приветствия, поклоны и так далее, в том же духе. Однако мистер Тагоми почувствовал, что Чилдан сегодня какой-то не такой, как всегда, чуть более сдержанный, чем обычно. “Ну и хорошо, — подумал он. — Обычно-то Чилдан такой шумный, назойливый, скачет туда-сюда. О, может быть, это и не к добру”.

Тагоми положил портфель на прилавок и открыл его.

— Мистер Чилдан, — проговорил он, — мне бы хотелось обменять этот экземпляр, купленный у вас несколько лет назад. Насколько мне помнится, вы раньше не возражали против такой практики.

— Да, сэр, — отозвался Чилдан. — Все зависит, к примеру, от состояния вещи, ну, и от некоторых других факторов.

Он встревоженно и внимательно смотрел на мистера Тагоми.

— Это кольт сорок четвертого калибра, — разъяснил мистер Тагоми.

Некоторое время оба молчали, глядя на револьвер, лежащий в открытом ящике красного дерева рядом с неполной коробкой патронов.

Легкая тень пробежала по лицу мистера Чилдана. Мистер Тагоми понял. Что ж, быть посему.

— Вас это не интересует? — угадал он.

— Нет, сэр, — подтвердил мистер Чилдан твердым голосом.

— Не буду настаивать.

Силы, казалось, покинули мистера Тагоми. Придется отступить.

Он почувствовал, как возвращаются прежние страхи.

— Извините меня, мистер Тагоми.

Мистер Тагоми поклонился, положил на место револьвер и коробку с боеприпасами и закрыл портфель. “Мне придется сохранить эту вещь. Такова судьба”.

— Вы, кажется, чем-то огорчены? — спросил мистер Чилдан.

— Вы заметили?

Его охватила паника. Неужели он приоткрывал кому-то свой внутренний мир? Он невольно вздрогнул. Определенно так.

— У вас есть особая причина обменять этот экземпляр? — поитересовался мистер Чилдан.

— Нет, — ответил Тагоми.

Он в очередной раз прикрыл от постороннего взора свой личный мир, что следовало бы сделать с самого начала.

Преодолевая нерешительность, мистер Чилдан произнес:

— Я очень сомневаюсь, что это было приобретено в моем магазине. Что-то не припоминаю, чтобы этот экземпляр проходил через мои руки.

— Я уверен в этом, — настаивал мистер Тагоми. — Однако это не имеет значения. Я понимаю вас и ничуть не обижаюсь.

— Сэр, — сказал Чилдан, — позвольте мне показать вам новые поступления. У нас есть несколько свободных минут?

Мистер Тагоми ощутил, как что-то старое и хорошо знакомое шевельнулось в нем.

— Что-нибудь особенное?

— Подойдите сюда, сэр.

Чилдан пересек магазин, мистер Тагоми последовал за ним.

В стеклянном закрытом прилавке на черном бархате лежали какие-то небольшие металлические узорчатые вещи, в форме которых не сразу можно было разобраться. Мистер Тагоми нагнулся, чтобы получше их рассмотреть, и какое-то странное чувство стало им овладевать.

— Я показываю это всем без исключения своим покупателям, — уточнил Роберт Чилдан. — Сэр, вы знаете, что это такое?

— Похоже на ювелирные украшения, — засомневался мистер Тагоми.

Он заметил брошь.

— Это все, разумеется, американского производства, но, сэр, это не старинные изделия.

Мистер Тагоми вопросительно взглянул на него.

— Сэр, это все — новые образцы.

Бледное, отчасти маловыразительное лицо Роберта Чилдана загорелось страстью.

— Это новая жизнь моей страны, сэр. Начало в виде крохотных, едва пробивающихся семян красоты.

Изобразив на лице заинтересованность, мистер Тагоми взял несколько вещиц, чтобы внимательно осмотреть их. Он решил, что в них существовало нечто новое, что оживило их. Закон Тао пробивался даже здесь. “Когда все окружено тьмой, первые проблески света неожиданно оживляют все вокруг, самые темные глубины. Мы все близки меж собой, каждому доводилось сталкиваться с чем-то похожим, точно так же, как я столкнулся здесь сейчас… и все же для меня это всего лишь металлолом. Я не могу восхищаться этим, подобно Чилдану, к несчастью для нас обоих, но от этого никуда не уйти”.

— Весьма милые вещицы, — пробормотал Тагоми.

Он положил безделушки на место.

Мистер Чилдан вымолвил:

— Сэр, этого не понять так, сразу.

— Простите.

— Новая точка зрения воцарится в вашей душе.

— Вы прямо-таки обрели новую веру, — улыбнулся мистер Тагоми. — Хотелось бы и мне так. Но, увы, не могу.

Он поклонился.

— В другой раз, может быть, — пообещал он Чилдану.

Чилдан проводил его к выходу. Мистер Тагоми заметил, что он даже не пошевелился, чтобы показать другие товары.

— Ваша новая вера весьма сомнительного вкуса, — иронизировал мистер Тагоми. — Похоже, что вы пошли не совсем перспективным путем.

— Прошу прощения, — улыбнулся мистер Чилдан.

Он не проявлял, однако, ни малейшего раболепия перед Тагоми.

— Но все-таки я прав. Я вижу совершенно ясно в этих предметах пока еще только созревающей зародыш будущего.

— Да будет так, — согласился мистер Тагоми. — Но ваш англо-саксонский фанатизм отнюдь не привлекает меня.

И тем не менее определенно возникла какая-то надежда. Своя собственная надежда в своей душе.

— До свидания.

Тагоми поклонился.

— Я на днях еще загляну к вам. Возможно, тогда мы сможем проверить, сбываются ли ваши пророчества.

Мистер Чилдан поклонился, ничего не ответив.

Захватив с собой портфель с кольтом сорок четвертого калибра, мистер Тагоми вышел из магазина. “Я покидаю это место с тем же, с чем и вошел, — размышлял он. — Поиски продолжаются. Поиски чего-то, что мне нужно, чтобы я был в состоянии возвратиться в этот мир. А что, если я куплю одну из этих странных, непонятных вещей, буду хранить ее, смотреть на нее вновь и вновь, размышлять, а впоследствии, благодаря ей, найду свой путь? Сомнительно. Это годится для Чилдана, но не для меня. И все же, если кто-то, пусть даже всего один, находит свой путь, значит, есть выход. Даже если мне лично и не удастся его найти. Я завидую”.

Повернувшись, мистер Тагоми зашагал назад к магазину. Там на пороге до сих пор стоял мистер Чилдан и смотрел на него.

— Сэр, — обратился к нему мистер Тагоми, — я куплю одну из этих вещиц, любую, которую вы сами выберете. Веры у меня нет, но сейчас я согласен ухватиться и за соломинку.

Он еще раз проследовал за мистером Чилданом к застекленному прилавку.

— Я неверующий, буду носить это при себе, время от времени поглядывать на вещицу, раз в день, например. Месяца через два, если я так и не увижу…

— Вы можете вернуть ее за полную цену, — предложил мистер Чилдан.

— Благодарю вас, — поблагодарил мистер Тагоми.

Ему стало лучше. Он понял, что иногда нужно пробовать все подряд. И в этом нет ничего предосудительного, совсем наоборот, это признак мудрости, правильной оценки сложившейся ситуации.

— Это успокоит нас, — заметил мистер Чилдан.

Он вынул маленький серебряный треугольник, украшенный орнаментом из пустотелых капель, черный снизу, яркий и наполненный светом сверху.

— Спасибо, — сказал мистер Тагоми.

* * *

Мистер Тагоми добрался на педикебе до Портсмут-сквер, небольшого открытого парка на склоне холма, который возвышался над Керни-стрит и полицейским участком.

Он устроился на скамейке под солнцем.

По мощеным дорожкам бродили голуби в поисках пищи. На других скамейках плохо одетые люди читали газеты и дремали.

Некоторые там и тут лежали прямо на траве, и, казалось, спали.

Вынув из кармана картонную коробку с названием магазина Чилдана, мистер Тагоми подержал ее в руках, как бы стараясь согреться ее теплом. Затем он открыл коробочку и извлек из нее свое новое приобретение, чтобы здесь, в этом маленьком саду для стариков, оставшись с ним наедине, внимательно осмотреть.

В руках у него оказалась маленькая мудреная вещица из серебра. Подобно микроскопическому волшебному зеркальцу, она отражала полуденное солнце. Или, Тагоми вгляделся, и в ней содержалось нечто, скрытое от взора, что улавливало солнечные лучи.

Значит, что-то все-таки в ней есть — размеры, форма. Он продолжал почтительно ее рассматривать.

Принесет ли она ему мир, как предсказывал Роберт Чилдан? Прошло пять минут, десять. Тагоми уже не мог сидеть просто так.

“Время. Увы, вот чего нам всегда не хватает. Что же такое у меня в руках? Пока еще не вышло все мое время. Прости меня, — подумал мистер Тагоми, обращаясь к безделушке, — мирские хлопоты всегда заставляют нас подниматься и что-то делать”.

Огорченный, он принялся укладывать вещицу. Еще один последний, полный надежды взгляд. Он снова оценивающе посмотрел на приобретение, вложив в этот взгляд все накопившееся в нем сомнение. Как ребенок доверчиво прижимает к уху случайно найденную на берегу моря раковину и слушает в ней морской гул. Только здесь ухо заменило глаз. “Войди в меня и научи, что делать, объясни, что все это означает и почему. Сгусток понимания событий в одной маленькой безделушке. Слишком многого я хочу от нее и поэтому остаюсь ни с чем”.

— Послушай, — смиренно обратился он к вещице. — Разве я прошу так много?

“А что, если я злобно встряхну ее, как старые, остановившиеся часы? — Он так и сделал: вверх-вниз. — Или как кости, перед решающим броском. Чтобы разбудить спящее в них божество. Никому не известное”. Мистер Тагоми снова яростно потряс зажатую в кулаке вещицу и потом опять принялся смотреть на нее.

“Ты маленькая вещица, ты — пустышка, — подумал он. — Нужно ее обругать, испугать”.

— Мое терпение кончается, — проговорил он тупо.

“Ну и что дальше? Выбросить тебя в канаву? Подышать на тебя, потрясти, снова подышать? Принеси же мне выигрыш!”

Он рассмеялся. Какая бессмыслица — здесь, на самом солнцепеке. Какой спектакль для прохожих. Он тайком огляделся, но никто на него не смотрел. Старики посапывали, как и прежде. Тагоми облегченно вздохнул.

“Ну, кажется, я уже все перепробовал, — решил он, — умолял, старался вникнуть, угрожал, философствовал, сопоставлял. Что еще можно сделать? А может, просто побыть здесь еще чуть-чуть? Может, все-таки что-нибудь случится? Когда-то я был ребенком, и мысли мои были ребяческими, по теперь я вырос и перестал по-детски воспринимать мир. Тогда было проще. Теперь я должен искать ответы на свои вопросы другими способами. А значит, и мой подход к этой вещице должен быть другим, соответствующим моему теперешнему мироощущению. Подход должен быть научным. Следует логически осмыслить каждый аспект классическим методом Аристотеля”.

Тагоми приложил палец к правому уху, чтобы не слышать шума уличного движения и прочих отвлекающих звуков. Затем он плотно прижал серебряный треугольник, как раковину, к левому уху.

Ничего. Никаких звуков. Даже гула океана. А на самом деле даже шума собственного кровообращения не слышно. Ничего.

Кто же тогда может постичь скрытую в этой вещи тайну? От слуха, очевидно, пользы нет. Мистер Тагоми закрыл глаза и принялся ощупывать каждый миллиметр безделушки. Осязание дало тот же эффект: пальцы не смогли поведать ему ни о чем. Запах. Он поднес серебро поближе к носу и втянул запах.

Слабый металлический запах, но он внес в себе какое-то другое значение. Вкус?

Открыв рот, Тагоми вложил в него треугольник, попробовал его на зуб, словно это был пряник, но жевать не стал.

Ничего, просто нечто горькое, твердое и холодное.

Тагоми вновь держал вещицу на ладони.

Значит, снова возврат к зрению, к этому наивысшему из чувств по греческой шкале ценностей. Он поворачивал серебряный треугольник из стороны в сторону, стараясь увидеть его во всех возможных ракурсах.

“Что же я вижу, — спросил он себя после всего этого упорного, терпеливого изучения? В чем ключ к истине? Ну, уступи, выдай свою собственную тайну, подобно морскому черту, вытащенному из глубины, которому приказывают рассказать обо всем, что находится там, внизу, глубоко в водяной бездне. Но черт ведь не притворяется, он безмолвно погибает от удушья, становится камнем или глиной, мертвым веществом. Он вновь возвращается в твердую субстанцию, обычную для неживого мира. Металл извлечен из земли, — подумал Тагоми, глядя на серебро, — из слоев, спрятанных ниже всех других, из самых плотных слоев, из мира троллей и пещер, сырого, всегда мрачного мира тьмы в ее безысходном, наиболее тоскливом виде. Мира трупов, гниения, разложившихся останков, всего умершего, слой за слоем складывающегося под нами и постепенно распадающегося на элементы. Демонический мир неизменности, времени, которого не было. И все же здесь, на солнце, серебряный треугольник сверкает, отражает свет и огонь. Это вовсе не сырой и темный предмет. Он принадлежит к самой высшей сфере, сфере света, как и положено произведению искусства. Да, это работа настоящего художника: взять кусок породы из темной безмолвной скалы и превратить его в сверкающий безмолвный свет — и тем самым вернуть жизнь мертвому. Труп обретает жизнь; прошлое отступает перед будущим. Так кто же ты: темный мертвый мрак или ослепительно живой свет?”

Серебряная вещица на ладони плясала и слепила глаза. Тагоми прищурился, наблюдая теперь только за игрой огня.

Тело из мрака, душа из света. Металл и огонь объединились: микрокосмос на его ладони.

Какому пространству принадлежит эта вещь?

Уходящему ввысь, к небесам. А какому времени?

Изменчивому миру света. Да, эта вещь извергает свой дух — свет. И тем она приковала его внимание. Тагоми не мог оторвать от нее взора. Она как будто приворожила его к себе своей загадочностью, своей сверкающей поверхностью, и Тагоми уже был не в состоянии управиться с нею, не мог от нее избавиться по своей воле.

“А теперь скажи мне что-нибудь, теперь, когда ты заполучила меня в свои силки. Я хочу услышать твой голос, ослепи меня чистым белым светом, таким, какой мы ожидаем увидеть только в загробной жизни. Но мне не обязательно дожидаться смерти, распада моего мира, того времени, когда душа станет искать иного прибежища. И все эти устрашающие или доброжелательные божества — мы обойдемся без них так же, как и без тусклого дымного света, и пройдем мимо совокупляющихся пар, мимо всего, кроме этого света. Я готов без страха стать к нему лицом. Замечаешь, что я не отвожу глаз? Я ощущаю, как горячие ветры Кармы гонят меня, и тем не менее я остаюсь здесь. Мое воспитание было правильным: я не должен морщиться от чистого белого света, потому что если я это сделаю, я еще раз войду в круговорот рождения и смерти, никогда не познаю свободы никогда не получу отпущения. Покровы бремени жизни, покровы майя вновь ниспадут на меня, если я…”

Свет исчез.

В его руках был всего лишь тусклый серебряный треугольник. Тень заслонила солнце.

Мистер Тагоми поднял голову.

Высокий полисмен в голубом мундире стоял, улыбаясь, рядом с его скамьей.

— Что? — ошеломленно спросил мистер Тагоми.

— Я просто наблюдал за вами, как вы орудуете с этой головоломкой.

Полисмен двинулся по дорожке.

— Головоломка? — эхом отозвался мистер Тагоми. — Это не головоломка.

— Разве это не одна из тех небольших проволочных головоломок, где нужно разнять составные части? У моего сына их целая куча. Некоторые из них очень трудные.

Полисмен пошел прочь.

“Все испорчено, — подумал мистер Тагоми. — Мой шанс погрузится в нирвану исчез, уничтожен этим белым варваром, неандертальцем-янки. Этот недочеловек предположил, что я ломаю голову над детской пустой забавой”.

Поднявшись со скамьи, он сделал несколько неуверенных шагов. “Нужно успокоиться. Ужасная, свойственная низшим классам шовинистическая расистская брань совершенно меня недостойна”.

В груди яростно столкнулись необъяснимые, не имеющие никакого оправдания страсти.

Он пошел через парк. “Нужно двигаться, — убеждал он сам себя. — Очищение в движении”.

Он вышел из парка. Тротуар Керни-стрит. Тяжелый гул уличного движения. Мистер Тагоми остановился около бордюра.

Педикебов не было видно. Он пошел пешком по тротуару и слился с толпой. Никогда не найдешь педикеба, когда он особенно нужен.

Боже, что это? Он остановился, вытаращив глаза на чудовищное, безобразное сооружение вдали. Как будто продолжение кошмарной американской горки, закрывающее все поле зрения. Огромное сооружение из металла и бетона, словно повисшее в воздухе.

Мистер Тагоми обратился к прохожему, худому мужчине в мягком костюме.

— Что это? — спросил он.

Он указал на загадочное сооружение.

Мужчина ухмыльнулся.

— Жуткое зрелище, не правда ли? Это путепровод в порту. Очень многие считают, что он испортил весь вид.

— Раньше я никогда не замечал его, — отозвался мистер Тагоми.

— Значит, вам везло, — заметил мужчина.

Он пошел прочь.

“Безумный сон, — подумал мистер Тагоми. — Нужно проснуться. Куда сегодня запропастились педикебы?” Он пошел быстрее. Все вокруг было каким-то тусклым, наполненным сизым дымом. Пахло чем-то горелым. Угрюмые серые здания, тротуар, какой-то особенно бешеный темп движения. И до сих пор ни одного педикеба!

— Кеб! — крикнул Тагоми, все прибавляя шагу.

Безнадежно. Только автомобили и автобусы. Автомобили, похожие на жестокие огромные орудия разрушения, невиданных доселе форм. Он старался не глядеть на них и смотрел только перед собой. Это какое-то искажение зрения особо зловредного свойства, расстройство, вызвавшее нарушение чувства пространства. Горизонт впереди изгибался.

Словно какая-то жуткая болезнь неожиданно поразила его.

Нужна передышка. Впереди грязная забегаловка, внутри одни белые, все поглощены едой. Мистер Тагоми толкнул деревянную вращающуюся дверь. Запах кофе, нелепый музыкальный автомат в углу, оглушительно ревущий.

Он поморщился и стал проталкиваться к стойке. Все места были заняты белыми.

Мистер Тагоми громко вскрикнул, давая понять о своем намерении. Несколько белых оглянулись. Однако никто не покинул своего места, никто не уступил ему стула. Они просто продолжали свой ужин.

— Я настаиваю, — громко сказал мистер Тагоми первому же белому.

Он прямо-таки крикнул ему в ухо.

Мужчина отодвинул чашку и проговорил:

— Полегче, япошка.

Мистер Тагоми посмотрел на остальных белых. Все они следили за ним враждебными глазами, и никто из них не шевельнулся.

“Загробное существование, — решил мистер Тагоми. — Горячие ветры занесли меня неизвестно куда. Что это за видение? Выдержат ли мои чувства все это? Да, “книга мертвых” подготовила нас к этому: после смерти перед нами промелькнут многие, и все они будут казаться враждебными нам. Каждый станет противостоять этому в одиночку. Ужасный путь — и всегда через страдания, перерождение. Страшная иллюзия”.

Он отпрянул от стойки и выбежал из закусочной. Дверь проскрипела за спиной, следующая ее створка подтолкнула Тагоми на тротуар.

“Где я? Вне своего мира, своего пространства и времени. Серебряный треугольник сбил меня с толку. Я сорвался со своих швартовых, и меня ничто не удержит: вот конец всех моих попыток, урок мне навсегда. Зачем идти вразрез своему мироощущению? Для того, чтобы полностью заблудиться, потеряв все указатели и другие знаки, которыми полностью можно было бы руководствоваться? Нужно прекратить это ужасное брожение среди теней, снова сосредоточиться и вернуться в свой мир”.

Он ощупал карманы, но серебряного треугольника не обнаружил. Он исчез, остался на скамейке в парке вместе с портфелем. Катастрофа.

Сгорбившись, Тагоми побежал по тротуару назад в парк. Дремавшие бездельники удивленно глядели ему вслед, когда он мчался по дорожкам.

Вот та скамья, и портфель стоит возле нее.

Серебряного треугольника не было видно. Тагоми стал искать вокруг. Да вот он, упал в траву и лежит почти незаметно там, куда он его в ярости зашвырнул.

Тагоми снова сел, стараясь восстановить дыхание — слишком уж он запыхался.

“Еще раз обращу внимание на треугольник, — сказал он себе, немного отдышавшись. — Внимательно погляжу на него, считая, ну, хотя бы до десяти, но медленно и громко. Что за идиотские сны наяву! Соперничество наиболее пагубных аспектов, присущих юности, и совсем нечистая непорочная невинность истинного детства. Но именно это в любом случае я и заслужил. Сам во всем виноват. А вовсе не мистер Чилдан или ремесленники. Надо винить только собственную жадность. Разве можно силой что-нибудь понять?”

Он медленно считал вслух, а затем вскочил на ноги.

— Проклятая глупость, — резко проговорил он.

Туман рассеялся.

Тагоми огляделся.

Муть уменьшилась, так ему, во всяком случае, показалось. Теперь он должным образом оценил язвительные слова святого Павла о том, что иногда мы видим мир в кривом зеркале. Это не просто метафора, а проницательный намек на оптические иллюзии.

Мы действительно все видим в искаженном виде в самом глубоком смысле этого слова: наши ощущения пространства и времени — порождение нашей собственной души, и иногда эти ощущения изменяют нам — ну, как расстройство среднего уха нарушает координацию движений, и это случается даже тогда, когда просто каким-нибудь необычным образом наклоняешь голову. И чувство равновесия исчезает.

Тагоми положил серебряную безделушку в карман пальто и некоторое время сидел с портфелем на коленях. “Что я должен сейчас сделать? — спросил он себя. — Пойти и снова посмотреть на это отвратительное сооружение. Как это назвал его прохожий? Портовый путепровод. Если его еще можно увидеть”.

Но Тагоми чувствовал, что ему страшно двинуться с места.

“И все же я не могу просто так сидеть здесь. На мне лежит бремя обязанностей, которые я должен выполнять. Как разрешить эту дилемму?”

Два маленьких мальчика-китайца с шумом бежали по дорожке. Стайка голубей захлопала крыльями и взлетела. Мальчики остановились.

— Эй, молодые люди, — позвал их мистер Тагоми.

Он стал рыться в кармане.

— Подойдите сюда.

Мальчики настороженно приблизились.

— Вот десять центов.

Мистер Тагоми бросил им монету, и мальчики стали, толкаясь, бороться за нее.

— Выйдите на Керми-стрит и посмотрите, есть ли там педикебы. Потом вернитесь и скажите мне.

— А вы дадите нам еще одну монету, когда мы вернемся? — спросил один из мальчиков.

— Да, — ответил мистер Тагоми. — Но вы должны сказать мне правду.

Мальчики пустились по дорожке.

“Мне могут посоветовать, — подумал мистер Тагоми, — подать в отставку и жить в уединении, может, даже покончить с собой”.

Ом вцепился руками в портфель. Внутри лежало оружие, так что с этим никаких затруднений не будет.

Мальчишки примчались назад.

— Шесть! — кричал один из них. — Я насчитал шесть.

— А я пять, — тяжело дышал второй.

— Вы уверены, что это педикебы? — поинтересовался мистер Тагоми. — Вы отчетливо видели, то водители крутят педали?

— Да, сэр, — вместе выпалили мальчишки.

Тагоми дал каждому по десятицентовику.

Они поблагодарили его и убежали.

“Назад в контору и за работу”, — решил мистер Тагоми. Он встал и поудобнее взял портфель. Обязанности зовут. Еще один, заполненный текущими будничными делами день”.

Тагоми еще раз прошел по дорожке и вышел на тротуар Керни-стрит.

— Кеб! — громко позвал он.

Тотчас же из уличного потока отделился педикеб. Водитель остановился у бордюра, на его худом лице блестел пот, грудь тяжело вздымалась.

— Да, сэр.

— Отвезите меня в “Ниппон Тайм Билдинг”, — велел мистер Тагоми.

Он поднялся на сиденье, а водитель принялся ловко лавировать среди других кебов и автомобилей.

* * *

До полудня оставалось совсем немного, когда мистер Тагоми добрался до “Ниппон Тайм Билдинг”. Еще в вестибюле первого этажа он велел дежурной связать его с мистером Рамсеем.

— Это Тагоми, — сказал он, услышав голос секретаря.

— Доброе утро, сэр. Это большая радость для всех нас. Мы не видели вас с утра, и я со страхом позвонил вам домой в десять часов. Но ваша жена сказала, что вы ушли.

— Там наверху весь беспорядок полностью устранен?

— Никаких следов.

— Абсолютно никаких?

— Даю вам честное слово, сэр.

Удовлетворившись, мистер Тагоми положил трубку и направился к лифту.

Уже наверху, войдя в свою контору, он позволил себе краем глаза бегло осмотреть обстановку. Действительно, как и утверждал мистер Рамсей, никаких следов не осталось. Ему стало легче. Никто бы не догадался о том, что здесь произошло, если бы сам не был свидетелем тех событий. Однако теперь даже синтетический ковер на полу стал свидетелем истории.

В конторе его встретил мистер Рамсей.

— Ваша смелость — вот тема всей сегодняшней “Таймс”, — начал он. — В статье описывается…

Однако, увидев выражение лица мистера Тагоми, мистер Рамсей внезапно умолк.

— Что можно сказать о текущих делах? — поинтересовался Тагоми. — Где генерал Тедеки, то есть бывший мистер Ятабе?

— Тайно возвращается в Токио на самолете, совершающем челночные рейсы с копченой селедкой.

— А что насчет мистера Бейнеса?

— Я не знаю. За время вашего отсутствия он появлялся на короткое мгновение, как-то даже украдкой, но ничего не объяснил.

Мистер Рамсей в нерешительности замолчал.

— Возможно, он вернулся в Германию.

— Для него было бы куда лучше отправиться на Родные Острова, — вымолвил мистер Тагоми.

Он обращался главным образом к самому себе. “Во всяком случае, — подумал он, — сейчас важнее всего генерал, а это уж вне пределов моего поля зрения. Никакого отношения он не имеет ни ко мне, ни к моей конторе: мною здесь воспользовались, но это, конечно, так и должно быть. Я служил им — как это называется? — прикрытием. Я — ширма, маскирующая действительность. За мною, спрятанная от чужих жадных глаз, кроется главная реальность. Странно. Иногда важно быть просто картонной ширмой, неотъемлемой частью создаваемой иллюзии. И по закону экономии, присущему природе, ничто не пропадает зря, даже то, что нереально. Сколько всего скрыто в процессе генезиса природы”.

Появилась взволнованная миссис Эфрикян.

— Мистер Тагоми, меня послали с телефонной станции.

— Успокойтесь, миссис, — попросил мистер Тагоми. “Ведь жизнь продолжается”, — уверовал он.

— Сэр, здесь германский консул. Он хочет с вами переговорить.

Она то и дело переводила взгляд с мистера Тагоми на мистера Рамсея. Лицо ее казалось неестественно бледным.

— Мне объяснили, что он бывал здесь и раньше, но им стало известно, что вы…

Мистер Тагоми знаком остановил ее.

— Мистер Рамсей, напомните, пожалуйста, фамилию консула.

— Фрейер Гуго Рейсс, сэр.

— Да, я теперь припоминаю.

“Что ж, — решил он. — Очевидно, мистер Чилдан в конце концов сделал мне одолжение, отклонив просьбу принять кольт”.

Взяв с собой портфель, он вышел из конторы и зашагал по коридору.

В коридоре стоял аскетически сложенный, хорошо одетый белый. Коротко подстриженные, выгоревшие соломенные волосы, блестящие черные кожаные туфли европейского производства, напряженная поза, в руках — изысканный портсигар слоновой кости. Несомненно, это был он.

— Герр Гуго Рейсс? — спросил мистер Тагоми.

Немец поклонился.

— Случилось так, — продолжал мистер Тагоми, — что в прошлом вы и я поддерживали свои отношения по почте, посредством телефона и тому подобного, но до сих пор мы ни разу не встречались лично.

— Это большая честь для меня, — заметил Гуго Рейсс.

Он сделал шаг навстречу.

— Даже несмотря на досадные недоразумения.

— Какие же, интересно? — осведомился мистер Тагоми.

Немец поднял бровь.

— Простите меня, — вздохнул мистер Тагоми. — Мне еще не совсем ясно, на какие недоразумения вы ссылаетесь. И как можно заключить заранее, объяснения ваши будут шиты белыми нитками.

— Ужасно, — проронил Гуго Рейсс.

Он покачал головой.

— Когда я впервые…

— Прежде, чем вы начнете свой молебен, позвольте высказаться и мне. Я лично застрелил двух ваших эсэсовцев!..

— Полицейское управление Сан-Франциско вызвало меня, — прервал Гуго Рейсс. — Он окутывал их обоих клубами противно пахнущего дыма от сигареты. — За несколько часов мне удалось побывать и в участке на Керни-стрит, и в морге, а затем меня ознакомили с показаниями ваших людей, данными ими следователю полиции. Это был кромешный ад с начала и до конца.

Мистер Тагоми не проронил ни слова.

— Однако, — продолжал герр Рейс, — утверждения о том, что эти головорезы каким-то образом связаны с Рейхом, оказались необоснованными. Мое собственное мнение заключается в том, что все это — акция каких-то безумцев. Я уверен, что вы действовали абсолютно правильно, мистер Тугоми.

— Тагоми.

— Вот вам моя рука, — сказал консул.

Он протянул руку.

— Давайте пожмем друг другу руки в знак джентльменского соглашения не вспоминать больше об этом. Особенно в эти критические времена, когда любое глупое измышление может воспламенить умы толпы во вред интересам обоих наших народов.

— И все же бремя вины лежит на моей душе, — признал мистер Тагоми. — Кровь, герр Рейсс, никогда нельзя смыть так легко, как чернила.

Консул, казалось, был в замешательстве.

— Я страстно жажду прощения, — продолжал мистер Тагоми, — хотя вы и не можете мне его дать, а возможно, и никто не может. Я собираюсь почитать дневник знаменитого богослова из Массачусетса, преподобного Мэсера. Мне сказали, что он пишет о виновности, об адском огне и тому подобное.

Консул делал быстрые затяжки сигаретой, внимательно изучая мистера Тагоми.

— Позвольте мне довести до вашего сведения, — сообщил мистер Тагоми, — что ваша страна опустится до еще большей подлости, чем прежде. Вам известна гексаграмма “Бездна”? Говоря как частное лицо, а не как представитель японских официальных кругов, я заявляю: сердце замирает от ужаса. Нас ждет кровавая бойня, не имеющая аналогов. Но даже сейчас вы стремитесь к достижению своих целей и к своей собственной выгоде. Например: добиться какого-нибудь преимущества над соперничающей группировкой, скажем, над СД, не так ли? Устроить холодный душ герру Бруно Краусу фон Мееру…

Дальше продолжать он не мог. Грудь его сдавило. “Как в детстве, — вспомнил он, — когда перехватывало дыхание, стоило мне рассердиться на свою воспитательницу”.

— Я страдаю, — объяснил он герру Рейссу.

Тот уже выбросил свою сигарету.

— От болезни, развивающейся все эти долгие годы, но принявшей опасную форму с того самого дня, когда я услышал о шальных выходках ваших безнадежно безумных вождей. В любом случае шансов на излечение никаких. И для вас тоже, сэр. Говоря языком преподобного Мэсера, если я правильно помню, — покайтесь!

Германский консул хрипло проговорил:

— У вас хорошая память.

Он кивнул и дрожащими пальцами зажег новую сигарету.

Из конторы появился мистер Рамсей, неся пачку бланков и бумаг. Обратившись к мистеру Тагоми, который молча пытался перевести дух, он объяснил:

— Пока он еще здесь. Текущие дела, связанные с его функциями.

Мистер Тагоми машинально взял бумаги.

Форма двадцать-пятьдесят. Запрос из Рейха через консула Фрейера Гуго Рейсса о высылке под стражей какого-то уголовника, ныне находящегося под опекой управления полиции города Сан-Франциско, еврея по имени Френк Фринк, гражданина Германии, согласно законам Рейха, разыскиваемого с июня 1960 года, для передачи под юрисдикцию Рейха и так далее. Тагоми пробежал взглядом бумагу.

— Вот ручка, сэр, — указал мистер Рамсей, — и на сегодня наши дела с германским представительством закончены.

Он с неодобрением взглянул на консула, протягивая ручку мистеру Тагоми.

— Нет, — ответил мистер Тагоми.

Он вернул форму двадцать-пятьдесят мистеру Рамсею, затем снова выхватил ее и наложил внизу резолюцию:

“Освободить. Главное торговое представительство, одновременно представляющее гражданскую власть империи в Сан-Франциско. В соответствии с протоколом 1947 года. Тагоми”.

Он вручил один экземпляр германскому консулу, а остальные копии вместе с оригиналом отдал мистеру Рамсею.

— До свидания, герр Рейсс.

Тагоми поклонился.

Германский консул также поклонился, едва удостоив взглядом врученный ему лист бумаги.

— Пожалуйста, в будущем все дела ведите через промежуточные инстанции, как-то: почта, телефон, телеграф, — попросил мистер Тагоми, — чтобы исключить личные контакты.

— Вы возлагаете на меня ответственность за общие положения, находящиеся вне моей юрисдикции, — объяснил консул. — Дерьмо собачье, — мистер Тагоми сплюнул. — Вот что я имею в виду.

— Разве так ведут дела цивилизованные люди? — вспылил консул. — Вами руководят обида и месть, в то время как это просто формальность, в которой нет места личным чувствам.

Он швырнул на пол сигарету, повернулся и зашагал прочь широкими шагами.

— Подберите свою вонючую сигарету, — тихо проговорил вслед мистер Тагоми.

Но консул уже скрылся за углом.

— Я вел себя как ребенок, — вздохнул мистер Тагоми. — Вы были свидетелем моей инфантильности, мистер Рамсей.

Тагоми нетвердой походкой направился в контору. Теперь он уже совсем не мог дышать.

Боль пронизала всю его левую руку, и одновременно с этим как будто огромные тиски схватили его ребра и сдавили их.

— Ух, — произнес он.

Там, впереди, он увидел не ковер, покрывающий пол, а фейерверк из искр, красных, обжигающих рот.

“Помогите, пожалуйста, мистер Рамсей”, — хотел сказать Тагоми, но не смог вымолвить ни звука. Он весь подался вперед и споткнулся. И ничего не нашел вокруг, за что можно было бы ухватиться.

Падая, он сжимал в руке, засунутой в карман, серебряный треугольник, навязанный ему мистером Чилданом. “Он не спас меня, — подумал Тагоми. — И не помог мне. Все впустую”.

Тело его грохнулось на пол. Задыхаясь, он ткнулся носом в ковер. К нему устремился мистер Рамсей, лопоча какую-то ерунду, чтобы самому не потерять голову.

— У меня небольшой сердечный приступ, — удалось промямлить мистеру Тагоми.

Теперь уже несколько человек оказались рядом и перенесли мистера Тагоми на диван.

— Спокойнее, сэр, — говорил кто-то.

— Уведомите жену, пожалуйста, — попросил мистер Рамсей.

Скоро донесся шум машины “скорой помощи”, послышался визг ее сирены на улице И жуткая суматоха. Какие-то люди входили и выходили. Тагоми накрыли одеялом почти до самой шеи, развязали галстук и расстегнули воротник.

— Теперь лучше, — кивнул мистер Тагоми.

Ему было неудобно лежать, и он даже не пытался пошевелиться. “Все равно моя карьера закончена, — решил он. — Генеральный консул, несомненно, поднимет большой шум, будет жаловаться на неучтивость, вероятно, даже на нанесенное ему оскорбление. Но в любом случае что сделано, то сделано. Да и в более важном деле мое участие закончилось. Я сделал все, что было в моих силах. Остальное — забота Токио и германских группировок. Но так или иначе борьба будет проходить без меня. А я думал, что это всего-навсего пластмассы. Важный торговец прессформами. Оракул — тот догадался, намекнул мне, а я…”

— Снимите с него рубашку, — раздался голос.

“Скорее всего, местный рвач. В высшей степени уверенный голос”, — мистер Тагоми улыбнулся. Голос — это все.

А может, то, что сейчас с ним произошло, и есть ответ? Каким-то таинственным образом организм сам знает, что делать, настало время бросить работу, хотя бы временно. “Я должен с этим согласиться. Что сказал мне оракул в последний раз? Тогда, когда я обратился к нему в кабинете, где лежали те двое: мертвый и умирающий. Гексаграмма шестьдесят один. Внутренняя правда. Свиньи и рыбы наименее разумны из всех животных, их трудно убедить. Таков и я. Книга имела в виду меня. Никогда я не мог понять до конца происходящего: это естественно для подобных созданий. Или это и есть внутренняя правда — все то, что со мной произошло? Я подожду и увижу, в чем состоит”.

* * *

В этот же день, как раз после обеда, в камеру Френка Фринка вошел полицейский и велел ему следовать в дежурку, чтобы забрать свои пожитки.

Вскоре Френк оказался на тротуаре Керни-стрит среди прохожих, спешащих по своим делам, среди автобусов, сигналящих автомобилей, выкриков рикш. Было холодно. Длинные тени падали от зданий. Френк Фринк какое-то мгновение постоял, а затем стал машинально переходить улицу вместе с другими.

Он подумал о том, что был арестован безо всякой видимой причины. И так же безо всякой причины отпущен.

Ему ничего не объяснили, просто отдали сверток с одеждой, бумажник, часы, очки, другие личные вещи и вернулись к своим, делам. Пожилой пьяница вывел его на улицу.

“Чудо, — подумал Френк, — это чудо, что меня выпустили. В какой-то мере счастливая случайность. По всем правилам, я уже давно должен был находиться на борту самолета, следующего в Германию. Я должен был уже быть на пути к уничтожению”.

Он все еще не мог поверить ни в то, что его арестовали, ни в то, что его отпустили. Все это казалось нереальным. Он брел мимо закрытых лавок, переступая через всякий мусор, разносимый ветром.

“Новая жизнь, — подумал он. — Как будто заново родился, после того как побывал в аду. А теперь очутился в другом аду. Кого же мне благодарить? Может, помолиться? Хотел бы я все это понять, — сказал он себе, шагая по вечернему городу, заполненному людьми, мимо неоновых реклам, хлопающих дверей баров на Грант-авеню. — Я хотел бы постичь это. Я должен”.

Но он знал, что никогда этого не поймет.

“Просто радуйся, — подумал он, — и иди дальше”.

Что-то ему подсказало, что нужно возвращаться к Эду, что он должен разыскать эту мастерскую, спуститься в подвал, продолжить дело, работать, не поднимая головы, и не пытаться что-либо понять. Надо сделать уйму вещей.

Френк быстро, квартал за кварталом, пересек кутавшийся в сумерки город, изо всех сил, как можно быстрее стараясь вернуться к устойчивому, надежному месту, где он находился до случившегося и где все было понятно.

Добравшись, он увидел, что Эд Мак-Карти сидит за верстаком и закусывает. Два бутерброда, термос с чаем, банан, печенье.

Френк Фринк остановился на пороге, стараясь отдышаться.

Наконец Эд услышал его дыхание и повернулся.

— Я было подумал, что ты погиб, — проронил он.

У верстака стоял включенный небольшой электрокалорифер. Френк подошел к нему и склонился, согревая руки.

— Как я рад, что ты вернулся, — произнес Эд.

Он дважды хлопнул Френка по спине и вернулся к бутербродам. Он не сказал больше ничего. Единственными звуками были гудение вентилятора калорифера и чавканье Эда.

Положив пальто на стул, Френк набрал горсть наполовину завершенных серебряных сегментов и понес их к полировальному станку. Он насадил круг, войлочную шайбу, включил мотор, надел защитные очки и, усевшись на высокий стул, начал снимать с сегментов, одного за другим, огненную чешую.

Глава 15

Капитан Рудольф Вегенер, теперь уже путешествующий под именем Конрадо Гольпа — оптового поставщика медикаментов, смотрел в окно ракетного корабля Люфтганзы.

Впереди уже Европа.

“Как быстро, — подумал он. — Мы сделаем посадку на аэродроме Темпельхоф примерно через семь минут. Интересно, чего же я добился?”

Он глядел на то, как быстро приближается земля.

“Теперь очередь за генералом Тедеки. Что он сможет предпринять на Родных Островах? Мы, по крайней мере, сообщили ему эту информацию. Мы сделали то, что могли. Однако особых причин для оптимизма нет, — подумал он. — Вероятно, японцы ничего не смогут сделать для того, чтобы изменить курс германской внешней политики. У власти Геббельс, и скорее всего это правительство удержится. После того, как оно укрепит свое положение, оно снова вернется к идее “Одуванчика”. И еще одна огромная часть планеты будет уничтожена вместе со своим населением ради сумасшедших идей фанатиков. В сущности, можно предположить, что фашисты уничтожат всю планету, оставят на ее поверхности лишь один стерильный пепел. Они на это способны: у них есть водородная бомба. Несомненно, в конце концов они так и сделают. Их образ мышления ведет к этой “Гибели богов”. Возможно, они даже жаждут этого, активно стремятся к этому фатальному светопреставлению, уничтожению всего на свете. Что же он оставит после себя, этот безумный третий Рейх? Будет ли он причиной конца всей жизни на земле, любого ее проявления? И наша планету сделают мертвой планетой наши же собственные руки?”

Он не мог в это поверить.

“Даже если вся жизнь на нашей планете будет уничтожена, то должна же быть где-то еще другая жизнь, о которой мы просто ничего не знаем. Невозможно, чтобы наш мир был единственным. Должны быть и другие миры, нами не замеченные, в другой области пространства либо даже в другом измерении, и мы просто не в состоянии их постичь. Даже если я не могу доказать это, даже если это не логично, я верю в это”, — сказал он себе.

Громкоговоритель объявил:

— Майнен дамен унд херрен, ахтунг, битте.

“Мы идем на посадку, — понял капитан Вегенер, — я совершенно уверен в том, что меня встретят агенты СД. Вопрос только в том — какую из группировок они будут представлять? Поддерживающую Геббельса или Гейдриха? Если допустимо, что генерал СС Гейдрих еще жив. Пока я на борту этого корабля, его могли окружить и пристрелить. Все происходит так быстро. В фашистской Германии быстро составляются пухлые списки лиц, перед которыми прежде всего большинство трепетало…”

Несколькими минутами позже., когда ракета приземлилась, он встал и двинулся к выходу, держа пальто в руке.

Перед ним и позади него были возбужденные быстрым перелетом пассажиры.

“Среди них, на этот раз нет молодого художника-нациста Лотца, который изводил меня своим мировоззрением, уместным только для кретинов”.

Служащие, облаченные в такую же форму, как и у самого рейхсмаршала, как заметил Вегенер, помогали всем пассажирам спуститься по наклонному трапу на поле аэродрома.

Там, у входа в здание аэровокзала, стояла небольшая группа чернорубашечников.

“За мной?”

Вегенер стал медленно отходить от ракеты.

На балконе здания аэровокзала поджидали встречающие, многие из них размахивали руками, что-то кричали.

Отделившись от остальных, к Вегенеру подошел немигающий блондин с плоским лицом, со знаками различия морской СС, щелкнул каблуками и отдал честь.

— Их битте мих цу энтшульдиген. Зинд зи вилляйхт капитен Рудольф Вегенер, фон дер Абвер?

— Извините, — ответил Вегенер. — Я — Конрад Гольц, представитель фирмы “АГ Хемикалиен” по сбыту медикаментов.

Он попытался пройти мимо.

Двое других чернорубашечников подошли к нему.

Теперь рядом с ним находились все трое, так что, хотя он и продолжал идти в избранном направлении, но уже находился под их полным контролем.

У двоих эсэсовцев под плащами были спрятаны автоматы.

— Вы — Вегенер, — сказал один из них, когда они все прошли в здание.

Он ничего не ответил.

— У нас здесь автомобиль, — продолжал эсэсовец. — Нам велено встретить вашу ракету, связаться с вами и немедленно отвезти к генералу СС Гейдриху, который в настоящее время вместе с Зеппом Дитрихом находится в штабе одной из дивизий СС. В особенности нас предупредили, чтобы мы не позволяли вам приближаться к каким-либо лицам из Вермахта или партийного руководства.

“Значит, меня не пристрелят, — понял Вегенер. — Гейдрих жив, находится в безопасном месте и пытается усилить свои позиции в борьбе против правительства Геббельса. Может, правительство Геббельса все-таки падет?”

Его затолкнули в ожидавший их эсэсовский штабной лимузин фирмы “Даймлер”.

“Отряда флотских эсэсовцев, неожиданно ночью сменивших охрану рейхсканцелярии, вполне достаточно. Тотчас же во все полицейские участки Берлина выплюнут вооруженных людей СД, прежде всего чтобы захватить радиостанцию, отключить электропитание, закрыть Темпельхоф. Грохот тяжелых орудий во тьме на главных улицах. Но какое все это имеет значение? Даже если доктор Геббельс будет свергнут и операция “Одуванчик” провалится? Они все еще будут существовать, эти чернорубашечники, нацистская партия. И их безумные проекты, если не на востоке, то где-то в другом месте, на Марсе или на Венере. Неудивительно, что мистер Тагоми не смог вынести этой ужасной дилеммы нашей жизни. Что бы ни случилось, все будет злом. Для чего же тогда бороться? Зачем выбирать, если все варианты одинаковы? Очевидно, мы все-таки будем продолжать в том же духе, как и прежде, изо дня в день. В данный момент мы действуем против операции “Одуванчик”. Потом мы будем бороться за то, чтобы одеть полицию. Но мы не можем сделать все сразу, должна быть определенная последовательность, непрекращающийся процесс. Мы можем только надеяться, — подумал он, — и стараться изо всех сил. Где-нибудь, в каком-нибудь другом мире, все совершенно иначе. Дело обстоит лучше: есть ясный между добром и злом. А не туманная путаница, которая затрудняет возможность выбора. У нас совсем не идеальный мир, который бы нам нравился, где легко было бы соблюдать моральные принципы. Где каждый мог бы безо всяких усилий поступать правильно, так как мог бы легко определить очевидное”.

“Даймлер” рванулся вперед.

Капитана Вегенера посадили на заднее сиденье, по бокам его расположились чернорубашечники, держа на коленях автоматы.

“Предположим, что даже сейчас это какая-то хитрость, — решил Вегенер, ощущая, как лимузин на высокой скорости проносится по берлинским улицам, — что меня везут не к генералу СС Гейдриху, находящемуся в штабе одной из дивизий, а в какую-нибудь из партийных тюрем, где меня изувечат и в конце концов убьют. Но я сделал выбор: я предпочел вернуться в Германию, избрал рискованный путь, связанный с тем, что меня могут схватить до того, как я доберусь до людей Абвера и окажусь под их защитой. Смерть в любое мгновение — вот единственная дорога, открытая для нас в любой точке. И тем не менее мы выбираем ее, несмотря на опасность. Либо же мы сдаемся и отступаем”.

Он смотрел на проносившиеся мимо берлинские здания.

“Мой родной фольк — родной народ: ты и я, снова мы вместе”.

Обратившись к эсэсовцам, он поинтересовался:

— Как дела в Германии? Есть что-нибудь свеженькое в политической ситуации? Я не был здесь несколько недель, уехал еще до смерти Бормана.

— Естественно, истерические толпы поддерживают маленького доктора, — ответил сидевший справа от него эсэсовец. — Именно толпа и вознесла его на пост канцлера. Однако не очень-то похоже на то, когда возобладают трезвомыслящие, они захотят поддерживать это ничтожество и демагога, который и держится только тем, что разжигает массы своим враньем и заклинаниями.

— Понимаю, — сказал Вегенер.

“Все продолжается, — осознал он, — междоусобица. Вероятно, именно в этом — семена будущего. Они в конце концов пожрут друг друга. Нас же недостаточно, чтобы еще раз отстроиться и жить своими немногочисленными, маленькими стремлениями”.

* * *

В час дня Юлиана Фринк наконец добралась до Шайенна.

В центре города, напротив огромного здания старого паровозного депо, она остановилась у киоска и купила две утренних газеты.

Стоя в машине, она просматривала газеты, пока не нашла наконец то, что искала: “Отпуск закапчивается смертельным ранением”. Разыскивается для допроса по поводу смертельной раны, нанесенной ее мужу в роскошном номере отеля “Президент Гарнер” в Денвере, миссис Джо Чинаделла из Канон-Сити, уехавшая, по показаниям служащих отеля, немедленно после того, что, должно быть, послужило трагической развязкой супружеской ссоры. В номере были найдены лезвия бритвы, которыми, как назло, снабжаются постояльцы отеля в виде дополнительной услуги. Ими-то, по всей видимости, и воспользовалась миссис Чинаделла, которую описывают как смуглую, стройную, хорошо одетую женщину в возрасте около тридцати лет. Тело ее мужа было найдено Теодором Феррисом, служащим гостиницы, получасом ранее забравшем сорочки у Чинаделла и, как ему было велено, пришедшим, чтобы вернуть их владельцу выглаженными. Он стал первым свидетелем вызывающей сцены. Как сообщает полиция, в номере отеля найдены следы борьбы, указывающие на то, что окончательным аргументом…”

“Значит, он мертв”, — подумала Юлиана и сложила газету.

Полиция не знала ее настоящего имени. Они не знали, кто она.

Теперь уже не такая взволнованная, Юлиана поехала дальше, пока не нашла подходящую гостиницу.

Здесь она получила номер и занесла туда багаж, вынув его из автомобиля.

“Теперь мне не нужно спешить, — убедила она себя. — Я могу даже подождать до вечера и только тогда пойти к Абендсену. В этом случае мне представится возможность надеть мой новое платье. В нем просто не полагается показываться днем — такие платья надевают только в сумерки. И я могу спокойно закончить чтение книги”.

Она расположилась поудобнее в номере, включила радио, принесла из буфета кофе и взобралась на тщательно застеленную кровать со своим новым, нечитанным, чистеньким экземпляром “Саранчи”, купленным в книжном киоске отеля в Денвере.

Не выходя из номера, к четверти седьмого она дочитала книгу.

“Интересно, добрался ли до ее конца Джо? В ней много такого, что он вряд ли понял, что хотел сказать Абендсен. Ничего о выдуманном мире. Разве я единственная, кто понимает это? Держу пари, что я права: никто так не понимает “Саранчу”, как я. Они только все воображают, что понимают по-настоящему”.

Все еще слегка потрясенная, она уложила книгу в саквояж, надела пальто и вышла из мотеля, чтобы где-нибудь пообедать.

Чистый свежий воздух бодрил ее, а вывески и реклама Шайенна как-то по-особенному волновали.

Перед входом в один из баров ссорились две хорошенькие черноглазые проститутки-индианки.

Юлиана с любопытством остановилась.

Автомобили, огромные, сверкающие, проносились мимо нее по улицам, все окружающее дышало атмосферой праздности, ожидания, глядело в будущее куда охотнее, чем в прошлое с его затхлостью и запустением, с его обносками и выброшенным старьем.

В дорогом французском ресторане, где на каждом столе стояла зажженная свеча в большом бокале для вина и масло подавалось не кубиками, а набитое в круглые белые фарфоровые масленки, Юлиана с нескрываемым наслаждением пообедала, а затем, располагая еще массой свободного времени, медленно прогулялась к своему отелю.

Банкнот Рейхсбанка у нее почти не оставалось, но она не придала этому значения.

Это мало ее заботило.

“Он поведал нам о нашем собственном мире”, — думала она.

Юлиана отперла дверь своего номера.

“Об этом самом мире, который сейчас вокруг нас”, — напевала она.

В номере она снова включила радио.

“Он хочет, чтобы мы увидели его таким, каким он является на самом деле. Я вижу его, и с каждым мгновением многие другие начинают прозревать и видеть его”.

Вынув из коробки голубое итальянское платье, Юлиана тщательно разложила его на кровати.

Оно ничуть не было испорчено. Все, что нужно было сделать, — это хорошенько пройтись щеткой.

Но, открыв другие пакеты, она обнаружила, что не привезла из Денвера ни одного из своих шикарных полубюстгальтеров.

— Ну и черт с ними, — решила Юлиана.

Она погрузилась в кресло и закурила сигарету.

Может она сможет надеть платье с обычным лифчиком?

Юлиана сбросила кофту и юбку и попробовала надеть платье.

Но бретельки от лифчика были видны, и к тому же торчали его верхние края, поэтому Юлиана отбросила эту мысль.

“А может, — подумала она, — пойти вообще без лифчика?”

Такого с ней не случалось уже много лет.

Это напомнило ей былые дни в старших классах школы, когда у нее были очень маленькие груди. Это даже очень беспокоило ее тогда.

Но потом, по мере взросления и благодаря занятиям дзюдо, размер груди у нее значительно увеличился.

Тем не менее она попробовала надеть платье без бюстгальтера, встав на стул в ванной, чтобы видеть себя в зеркале.

Платье сидело на ней потрясающе, но, боже милостивый, слишком рискованно было его так носить.

Стоило ей только пригнуться, чтобы вынуть сигарету или отважиться на то, чтобы выпить, — и могла случиться беда.

Булавка!

Она могла бы надеть платье без лифчика, собрав переднюю часть булавкой.

Юлиана вынула из коробки свои украшения, которыми она владела долгие годы.

Некоторые подарил ей Френк, некоторые — другие мужчины еще до замужества.

Среди них нашлась и та небольшая серебряная булавка в виде лошадиной головы, которую купил ей Джо в Денвере.

Вполне подойдет.

“Я сейчас рада чему угодно”, — подумала она.

Произошло так много плохого, так мало осталось от прежних замечательных планов и надежд.

Она энергично расчесала волосы, так что они стали красиво блестеть, и ей осталось только выбрать туфли и серьги.

Затем она надела пальто, взяла с собой новую кожаную сумочку, и вышла из номера.

Она попросила хозяина мотеля вызвать по телефону такси, и пока она ждала в вестибюле, ей неожиданно пришла в голову мысль позвонить Френку.

Почему ей это стукнуло в голову, она так и не могла понять, но идея застряла в голове.

А почему бы и нет?

Она могла бы и не платить за разговор. Френк был бы настолько рад и ошеломлен тем, что слышит ее голос, что сам с удовольствием заплатил бы.

Она с восторгом прислушивалась, как телефонистки междугородных станций переговаривались между собой, стараясь установить для нее связь.

Далекая отсюда телефонистка из Сан-Франциско звонила в справочную по поводу номера, затем раздался треск и щелчки, и наконец послышались долгие гудки.

— Ваш абонент не отвечает, — сообщила ей телефонистка в Шайенне. — Мы повторим вызов через некоторое время, позже, и…

— Не нужно.

Юлиана покачала головой. Ведь это был всего лишь мимолетный каприз.

— Меня здесь не будет. Спасибо.

Она положила трубку. Хозяин мотеля стоял неподалеку и следил за тем, чтобы по ошибке плата за разговор не была перечислена на его счет. Юлиана быстро вышла из мотеля на холодную, темную улицу. Она остановилась там и стала ждать.

К тротуару подрулил сверкающий новый автомобиль и остановился.

Дверь кабины открылась, и водитель поспешил к ней.

Через мгновение она уже роскошно устроилась на заднем сиденье такси, направлявшегося через центр к дому Абендсена.

* * *

Во всех окнах Абендсена горел свет. Оттуда доносились музыка и голоса.

Это был одноэтажный оштукатуренный дом с довольно приличным садом из вьющихся роз и живой изгородью.

Идя по дорожке, Юлиана подумала: “А смогу ли я попасть туда?”

Неужели это и есть Высокий Замок? А какие ходят слухи и сплетни!

Дом вполне обыкновенный, в хорошем состоянии, сад ухожен.

На длинной асфальтовой дорожке стоял даже детский трехколесный велосипед.

А может, это совсем не тот Абендсен?

Она нашла адрес в телефонной книге Шайенна, и номер телефона совпадал с тем, по которому она звонила вчера вечером из Грили.

Юлиана взошла на крыльцо, огороженное литой ажурной железной решеткой, и нажала кнопку звонка.

Через полуоткрытую дверь виднелась гостиная: фортепиано, камин, книжные шкафы, толпились люди.

“Отличная обстановка, — оценила Юлиана. — Там вечеринка?”

Но одеты они были не для этого.

Взъерошенный мальчик лет тринадцати, в тенниске и джинсах, широко распахнул дверь.

— Да?

— Это дом мистера Абендсена? — спросила Юлиана. — Он сейчас занят?

Обращаясь к кому-то в доме, мальчик крикнул:

— Мам, она хочет видеть папу!

Рядом с мальчиком возникла женщина с каштановыми волосами, лет тридцати пяти, с решительными, немигающими серыми глазами и улыбкой, настолько уверенной и безжалостной, что Юлиана сразу же поняла, что перед ней Каролина Абендсен.

— Это я звонила вам вчера вечером, — пояснила Юлиана.

— О да, конечно.

Улыбка ее стала еще шире.

У нее были отличные белые ровные зубы. Юлиана решила, что она ирландка.

Только ирландская кровь могла придать такую женственность этой челюсти.

— Позвольте взять ваши сумочку и шубу. Вам очень повезло: у нас сегодня друзья. Какое прелестное платье! Из дома моделей Керубини, не так ли?

Она провела Юлиану через гостиную в спальню, где сложила вещи Юлианы вместе с другими на кровать.

— Муж где-то здесь. Ищите высокого мужчину в очках, пьющего как было принято в старину.

Глаза ее вдруг наполнились светом, губы изогнулись.

“Мы так хорошо понимаем друг друга, — поняла Юлиана. — Разве это не удивительно?”

— Я проделала долгий путь, — пояснила она.

— Да, я понимаю. Сейчас я сама поищу его.

Каролина Абендсен снова провела ее в гостиную и подвела к группе мужчин.

— Дорогой, — позвала она, — подойди сюда. Это одна из твоих читательниц, которой не терпится сказать тебе несколько слов.

Один из мужчин отделился от группы и подошел к Юлиане, держа в руке бокал.

Перед ней стоял чрезвычайно высокий мужчина с черными курчавыми волосами. Кожа его была смуглой, а глаза казались пурпурными или карими, едва отличавшимися по цвету от оправы очков, за которыми скрывались.

На мужчине был дорогой, сшитый на заказ костюм из натуральной ткани, скорее всего из английской шерсти.

Костюм нигде не морщил, еще больше увеличивая ширину его дюжих плеч.

Юлиана не могла отвести взгляда.

— Миссис Фринк целый день ехала из Канон-Сити, Колорадо, только для того, чтобы поговорить с тобой о “Саранче”, — сообщила Каролина.

— Я думала, что вы живете в крепости, — вымолвила Юлиана.

Пригнувшись, чтобы лучше разглядеть ее, Готорн Абендсен задумчиво улыбнулся.

— Да, мы жили в крепости, но нам приходилось подниматься к себе на лифте, и у меня возник навязчивый страх. Я был изрядно пьян, когда почувствовал этот страх, но, насколько я помню сам и судя по рассказам других, я отказался ступить в лифт потому, что мне показалось, что трос лифта поднимает сам Иисус Христос. Ну и всех нас заодно. И поэтому я решил не заходить в лифт.

Юлиана ничего не поняла, но Каролина ей объяснила:

— Готорн говорил, насколько я могла разобраться, что как только он в конце концов встретится с Христом, он сядет: стоять он не собирается. А в лифте сесть было не на что.

“Это из церковного гимна”, — вспомнила Юлиана.

— Значит, вы бросили Высокий Замок и переехали назад в город? — спросила она.

— Я бы хотел налить вам чего-нибудь.

— Пожалуйста, — согласилась Юлиана. — Только чего-нибудь нынешнего, не древнего.

Она уже мельком увидела несколько бутылок виски высшего качества, рюмки, лед, миксеры, настойки, ликеры и апельсиновый сок.

— Чистого “Хорнера” со льдом, — попросила она. — Мне всегда нравился этот сорт. Вы знакомы с оракулом?

— Нет, — ухмыльнулся Готорн, готовя напиток.

Она удивленно уточнила:

— С “Книгой перемен”?

— Нет, — повторил он и передал ей бокал.

— Не дразни ее, — потребовала Каролина Абендсен.

— Я прочла вашу книгу, — сказала Юлиана. — В сущности, я дочитала ее сегодня вечером. Каким образом вы узнали об этом другом мире, о котором вы написали?

Абендсен потер верхнюю губу, хмуро глядя куда-то за ее спину.

— Вы пользовались оракулом? — поинтересовалась Юлиана.

Готорн взглянул на Юлиану.

— Я не хочу, чтобы вы дурачились или отшучивались, — предупредила Юлиана. — Скажите мне прямо, не пытаясь изображать что-нибудь остроумное.

Покусывая губу, Готорн уставился на пол. Обняв себя руками, он покачивался на каблуках взад-вперед.

Остальные, собравшиеся в комнате, притихли.

Юлиана заметила, что их лица изменились.

Теперь они уже не казались такими беззаботными, после того как она произнесла свои слова. Но она не попыталась ни смягчить их, ни взять назад.

Она не притворялась.

Это было слишком важно.

Она совершила такой длинный путь и так много сделала, что теперь могла требовать от него правду и только правду.

Он уже не был вежливым, не был радушным хозяином.

Юлиана заметила краем глаза, что у Каролины было выражение едва сдерживаемого раздражения.

Она плотно сжала губы и больше не улыбалась.

— В вашей книге, — добавила Юлиана, — вы показали, что существует выход. Разве вы не это имели в виду?

— Выход? — иронически повторил Готорн.

— Вы очень много сделали для меня, — продолжала Юлиана. — Теперь я понимаю, что не нужно чего-либо бояться, жаждать, не нужно ненавидеть кого-либо или избегать и преследовать недругов.

Он взглянул ей в лицо, вертя в руках бокал, и, казалось, изучал ее.

— Мне кажется, что многое в этом мире стоит свеч.

— Я понимаю, что происходит у вас в голове, — кивнула Юлиана. Она больше не ощущала себя такой, какой была прежде.

— В деле, заведенном на вас в гестапо, говорится, что вас привлекают женщины, подобные мне.

Абендсен не изменил выражения лица и проговорил:

— Гестапо не существует с тысяча девятьсот сорок седьмого года.

— Тогда, значит, СД или что-то в этом роде.

— Объясните, пожалуйста, — резко попросила Каролина.

— Обязательно, — ответила Юлиана. — Я до самого Денвера ехала с одним из них. Они со временем собираются показаться и здесь. Вам следует переехать в такое место, где они не смогут вас найти, а не держать дом открытым, как сейчас, позволяя всем, кому заблагорассудится, входить сюда. Следующий, кто сюда доберется — ведь не обязательно найдется кто-то вроде меня, кого можно будет остановить, — сможет…

— Вы сказали “следующий”, — проговорил Абендсен после небольшой паузы. — А что же случилось с тем, кто ехал вместе с вами до Денвера? Почему он не добрался?

— Я перерезала ему горло, — ответила Юлиана.

— Это уже что-то, — согласился Готорн. — Чтобы такое сказала девушка, которую я никогда в жизни раньше не видел…

— Вы мне не верите?

Он кивнул.

— Конечно, верю. — Готорн улыбнулся ей ласково, даже нежно. По-видимому, ему и в голову не пришло ей не поверить. — Спасибо, — сказал он.

— Пожалуйста, спрячьтесь от них, — попросила Юлиана.

— Что ж, — ответил он, — как вам известно, мы уже пробовали. Вы могли прочесть об этом на обложке книги — все об арсенале и проволоке под напряжением. Мы велели напечатать это, чтобы создалось впечатление, что мы до сих пор предпринимаем все меры предосторожности.

Голос его звучал устало и сухо.

— Ты мог бы хоть носить при себе оружие, — заметила жена. — Я уверена, что когда-нибудь кто-то, кого ты пригласишь, пристрелит тебя. Какой-нибудь фашистский профессионал отомстит тебе, а ты станешь все так же рассуждать на темы морали. Я это чувствую.

— Они доберутся, — признал Готорн, — если захотят, независимо от того, будет ли проволока под напряжением в Высоком Замке или нет.

“Вот какой у вас фатализм, — подумала Юлиана, — такая покорность перед опасностью. Вы об этом знаете точно так же, как знаете о мире из вашей книги”.

Вслух же она проговорила:

— Вашу книгу написал оракул. Не так ли?

— Вы хотите услышать правду? — задал вопрос Готорн.

— Да, хочу и имею на это право, — объявила Юлиана, — за все то, что я сделала. Разве не так? Вы же знаете, что это так.

— Оракул, — сознался Абендсен, — спал мертвым сном все то время, пока я писал эту книгу, мертвым сном в углу кабинета.

В глазах его не было и следа насмешки. Напротив, лицо его вытянулось, стало еще более угрюмым, чем прежде.

— Скажи ей, — вмешалась в разговор Каролина, — что она права. Она имеет право на это, за то, что совершила ради тебя.

Обращаясь к Юлиане, она произнесла:

— Тогда я скажу вам, миссис Фринк. Готорн перебрал тысячи вариантов с помощью строчек. Исторический период. Темы, характеры, сюжеты. Это отняло у него годы. Готорн даже спросил у оракула, какого рода успех его ожидает. Оракул ответил, что будет очень большой успех, первый настоящий успех за всю его карьеру. Так что вы правы. Вы, должно быть, и сами воспользовались оракулом для того, чтобы узнать это.

— Меня удивляет, зачем это оракулу понадобилось написать роман, — пояснила Юлиана. — Спрашивали ли вы у него об этом? И почему именно роман о том, что германцы и японцы проиграли войну? Почему именно эту историю, а не какую-нибудь иную. Разве он не может сказать об этом непосредственно, как говорил всегда прежде? Или это должно быть что-то другое, как вы думаете?

Ни Готорн, ни Каролина не проронили ни слова, слушая ее.

Наконец Готорн прервал молчание:

— Он и я давным-давно пришли к соглашению относительно своих возможностей. Если я спрошу у него, почему он написал “Саранчу”, я полажу с ним, возвратив ему свою долю. Ведь я ничего не сделал, если не считать, что печатал на машинке. А это будет с одной стороны неверно, а с другой — нескромно.

— Я сама спрошу у него, — объявила Каролина, — если ты не возражаешь.

— Разве это ты задала вопрос? — прервал ее Готорн. — Пусть уж лучше спросит она.

Обернувшись к Юлиане, он заметил:

— У вас какой-то сверхъестественный ум. Вы об этом знаете?

— Где ваш оракул? — поинтересовалась Юлиана. — Мой остался в автомобиле в отеле. Я возьму ваш, если позволите. Если же нет, то вернусь за своим.

Готорн вышел из гостиной и через несколько минут вернулся с двумя томами в черном переплете.

— Я не пользуюсь тысячелистником, — предупредила Юлиана — Мне не удается сохранить полную связь, я все время теряю стебельки.

Юлиана села на кофейный столик в углу гостиной.

— Мне нужна бумага, чтобы записать вопросы, и карандаш.

Все подошли к ним поближе и образовали что-то вроде кольца вокруг нее и Абендсена, наблюдая за ними и прислушиваясь.

— Вы можете задавать вопросы вслух, — предложил Готорн. — У нас здесь нет друг от друга секретов.

— Оракул, — спросила Юлиана, — зачем ты написал книгу “Саранча садится тучей”? О чем мы должны были узнать?

— У вас приводящий в замешательство, суеверный способ изложения вопроса, — заметил Готорн.

Он присел, чтобы лучше видеть, как падают монеты.

— Давайте, — сказал он.

Он передал ей три старинные китайские монеты из меди с отверстиями в центре.

— Обычно я пользуюсь этими монетами.

Юлиана начала бросать монеты. Она чувствовала себя спокойной и свободной.

Готорн записывал выпадающие строчки.

Когда она шесть раз бросила монеты, Юлиана взглянула на записи и спросила:

— Вы знаете, какая получится гексаграмма? Не пользуясь картой.

— Да, — ответил Готорн.

— Чанг Фе, — констатировала Юлиана. — Внутренняя правда. Я знаю это, не заглядывая в карту, как и вы. И я знаю, что она означает.

Подняв голову, Готорн пристально посмотрел на нее. У него было почти дикое выражение лица.

— Она означает, что все, о чем сказано в моей книге, — правда?

— Да, — подтвердила Юлиана.

— Что Германия и Япония потерпели поражение? — уточнил он.

— Да, — повторила Юлиана.

Тогда Готорн захлопнул оба тома и выпрямился. Долгое время он молчал.

— Даже вы не можете смело посмотреть в лицо правде, — проговорила Юлиана.

Он какое-то время размышлял над ее словами. Взгляд его стал совершенно пустым, и Юлиана обратила на это внимание. Она поняла, что Готорн ушел внутрь себя. Затем его взор снова прояснился, и он улыбнулся:

— Я ни в чем не уверен.

— Верьте, — подтвердила Юлиана.

Готорн мотнул головой.

— Не можете? — спросила Юлиана. — Вы уверены в этом?

— Хотите, чтобы я поставил автограф на вашем экземпляре? — он встал.

Она тоже поднялась.

— Думаю, мне пора уходить, — объяснила Юлиана. — Большое спасибо. Извините, что я испортила вам вечер. С вашей стороны было так любезно принять меня.

Пройдя мимо него и Каролины, она направилась мимо гостей к двери в спальню, где находились ее вещи.

Когда она надевала на себя шубу, рядом оказался Готорн.

— Вы знаете, кто вы?

Он повернулся к Каролине, стоявшей радом с ним.

— Эта девушка просто какой-то демон, маленький дух из преисподней, который… без устали рыщет по лику Земли. Она поступает всегда инстинктивно. У нее и в мыслях не было показаться здесь или причинить кому-то вред. Это просто так получилось у нее. Я рад, что она пришла, и ничуть не жалею, что узнал об откровении, которое помогла ей постичь книга. Она не знала, что ей предстоит здесь делать и что обнаружить. Я думаю, что всем нам в чем-то повезло. Так что не будем на нее сердиться. Ну как, о’кей?

— Она несет в себе чудовищный дух разрушения, — проговорила Каролина.

— Такова реальность, — добавил Готорн и протянул Юлиане руку.

— Спокойной ночи, — сказала она. — Слушайте свою жену, по крайней мере, не расставайтесь с каким-нибудь оружием.

— Нет, — ответил он. — Я решил так давным-давно. Я не хочу, чтобы это меня беспокоило. Я могу положиться на оракула и сейчас и потом, если меня станут тревожить страхи, особенно ночью. Положение не так уж и скверно.

Он слегка улыбнулся.

— Фактически, меня беспокоит сейчас больше всего то, что, пока мы здесь беседуем, эти бездельники, которые околачивались возле нас и прислушивались к каждому нашему слову, вылакают все спиртное в доме.

Повернувшись, он большими шагами направился к буфету, чтобы бросить в свой бокал свежий кусочек льда.

— Куда же вы теперь? — спросила Каролина.

— Не знаю.

Это мало тревожило Юлиану.

“Я, должно быть, очень похожа на него, — решила Юлиана. — Не позволяю себе беспокоиться о некоторых вещах, какими бы серьезными они ни казались”.

— Возможно, я вернусь к своему мужу, Френку. Я пыталась созвониться с ним сегодня вечером Возможно, я попробую еще раз. В зависимости от настроения и состояния.

— Несмотря на то, что вы для нас сделали…

— Вы хотите, чтобы я больше никогда не появлялась в вашем доме? — уточнила Юлиана.

— Если вы спасли жизнь Готорна, то это ужасно с моей стороны, но я настолько внутренне разбита, что не могу постичь того, что вы сообщили и что ответил Готорн.

— Как странно, — размышляла вслух Юлиана. — Я бы никогда не подумала, что правда может так сильно вас рассердить.

“Правда, — подумала Юлиана, — такая же ужасная, как смерть. Но откопать ее гораздо труднее. Мне повезло”.

— Я полагаю, что вам будет так же приятно, как мне.

— Это недоразумение, не так ли? — Юлиана улыбнулась.

После некоторого молчания миссис Абендсен удалось улыбнуться.

— Что ж, в любом случае спокойной ночи.

Спустя миг Юлиана вышла на дорожку, освещенную окнами гостиной, и окунулась во мрак ночной улицы.

Она не оглянулась на дом Абендсена, отыскивая взглядом такси, чтобы вернуться в мотель.

Мечтают ли андроиды об электроовцах