— Моника, ты не видела мои чулки? — крикнула Ольгуца, вне себя от ярости, ища чулки повсюду, даже под подушкой.
— Может быть, ты положила их на стул?
— Положить-то положила, но их нет! — швырнула Ольгуца подушку.
— А может быть, Профира взяла их, чтобы заштопать?
— Я ей покажу… Как это взяла?.. Я не позволю рыться в моих вещах!.. Я не маленькая!.. — пробурчала Ольгуца и бросилась на кровать.
— Я дам тебе пару чулок… Посмотри, годятся? — спросила Моника, кладя чулки у изголовья кровати.
— Ничего не хочу! Не возьму!.. Не встану, пока мне не дадут мои чулки!.. Вот они, Моника! Нашла…
Чулки висели на вешалке поверх шляп.
— Ты готова, Ольгуца?
— Сейчас!
Обеими ладонями она приглаживала волосы направо и налево от небрежно проведенного пробора.
— Посмотри! Так хорошо?
— Почему ты не причесываешься перед зеркалом, Ольгуца? — спросила Моника, поправляя ей пробор.
Ольгуца кротко подчинилась рукам Моники.
Закончив, Моника прижала волосы ей к вискам, на секунду задержав в руках хорошо причесанную голову, похожую на огромное, сильно поджаренное зерно цейлонского кофе… Ольгуца посмотрелась в зеркало.
— Ну-ка, поглядим, кто из нас выше?
— Как тебе идет красная блузка! Какая ты красивая, Ольгуца!
— А ты выше!.. Зато я крепче! — утешила себя Ольгуца, расправляя плечи и выпячивая грудь перед зеркалом…
— Поправь чулки, Ольгуца!
— Ничего, и так хорошо! Пошли!
У самой двери она вдруг повернулась, озаренная внезапной мыслью.
— Послушай, Моника, вот увидишь, сегодня случится что-нибудь особенное!
— Кто знает? — пожала плечами Моника, пальцем поправляя резинку от шляпы.
— А я тебе говорю! — уверяла ее Ольгуца.
— Хорошо, только что именно?
— Что-нибудь! — загадочно нахмурилась Ольгуца.
— А я разве могу помочь?
— Можешь!
— Я?!
— Конечно! — отчетливо произнесла Ольгуца, глядя ей прямо в глаза.
— Но что?
— Ты должна быть на моей стороне.
— Почему?
— Потому что ты мой друг.
— Конечно…
— Значит, обещаешь?
— Да, Ольгуца, — вздохнула Моника.
Дэнуц во весь дух мчался по дому. Руки у него прямо-таки стосковались: так давно ожидали они веревку со змеем! Тем не менее, хлопнув дверью и собираясь бежать дальше, он вдруг замедлил шаг… и уселся на теплые, нагретые солнцем ступени крыльца. Змей был там, Дэнуц здесь… Перед тем как приняться за игру, Дэнуц всегда радовался, что ему предстоит играть. И выжидал. У каждой радости, по мнению Дэнуца, как и у каждой недели, была своя суббота и свое воскресенье… Во время школьных занятий еженедельные каникулы приходились на воскресенье. Суббота была их кануном. Но радость от предстоящего воскресенья всегда омрачалась приближением самого скверного дня недели — понедельника, черного дня календаря, идущего непосредственно за красным, а радость от наступающей субботы усиливалась близостью воскресенья, которое отделяло ее от понедельника. Дэнуц гораздо больше ценил субботу, нежели воскресенье… Он словно боялся воскресенья…
«Знает!» — подумала Ольгуца, увидев брата, сидящего на ступеньках. Она откусила от бутерброда с маслом, попросила Монику подержать бутерброд и, освободив таким образом руки, спустилась вниз. Моника следовала за ней с бутербродами в руках, не осмеливаясь откусить от своего бутерброда. Они прошли мимо Дэнуца, задевая его своей тенью. Дэнуц повернулся в другую сторону.
«Трус!» — прошептала Ольгуца недавно выученное вместе с патриотическим стихотворением слово, смысл которого объяснил ей отец.
— Что такое «трус», папа?
— Да как тебе сказать?.. Ну, например, кто-нибудь дает тебе пощечину, а ты на нее не отвечаешь, — значит, ты трус!
— Так, значит, я была трусихой, папа!
— Почему?
— …Помнишь, мама шлепнула меня туфлей? — сказала Ольгуца, глядя на него из-под насупленных бровей.
— Это совсем другое дело! — рассмеялся господин Деляну.
— …А если бы я поступила так же? — спросила Ольгуца после некоторого колебания и не слишком убежденно.
— Это было бы с твоей стороны дерзостью, и папа тоже рассердился бы на тебя!
— Я не поняла. Повтори еще раз, папа!
В конце концов Ольгуца уяснила себе, что трусом можно быть только среди тебе подобных и что при этом трусом быть не следует.
— Пошли, Моника; здесь нам делать нечего.
Смутное беспокойство овладело Дэнуцем после появления девочек. Тут только он понял, что чего-то не хватает… но чего именно: а! не было слышно трещотки змея. С отчаянно бьющимся сердцем он помчался к дубу.
Под небом, на котором не было ни Бога, ни змея, Дэнуц обнаружил записку, пришпиленную к свисавшей с дуба перерезанной веревке:
«Это тебе за вокзал, Плюшка!
Ольгуца Деляну».
Сердце у Дэнуца упало, подрезанное, как веревка змея.
Чувствуя, что у него не осталось сил, он уселся у подножья дуба… На этот раз котомка Ивана наполнилась слезами.
— Оставь змея, Дэнуц!.. Иди съешь чего-нибудь, — крикнула ему госпожа Деляну, стоя на крыльце.
— …
— Дэнуц, ты разве не слышишь?
— …
Госпожа Деляну спустилась с крыльца…
— Ты ушибся, Дэнуц? Почему ты так сидишь?
— …
— А! Так вот зачем Ольгуце понадобились ножницы!
Госпожу Деляну очень огорчали некоторые слезы. Слезы Дэнуца принадлежали к их числу… Жестокость Ольгуцы возмутила ее до глубины души.
— Иди к маме, Дэнуц… Ты что, не доверяешь маме?
Дэнуц тщетно ждал чуда.
Госпожа Деляну обняла его за шею и повела в дом… По мере того как они удалялись от дуба, Дэнуц все чаще подносил руки к глазам… На лестнице он споткнулся, ничего не видя от слез, словно оказался на пороге темницы.
— Барышня Ольгуца! Барышня Ольгуца! — разносился по саду тревожный крик.
— Ага! — насторожилась Ольгуца… — Я здесь! — смело встретила она свою судьбу.
— Барышня Ольгуца, — проговорила запыхавшаяся от бега Аника, прижав руки к груди, — барыня зовет вас.
— Скажи, что сейчас приду.
— Нельзя, барышня! — в испуге замотала головой Аника. — Барыня велела сказать, чтобы вы сейчас же шли… а если нет, — Аника смущенно опустила глаза, — так чтобы я принесла вас на руках!
— Только этого недоставало!.. Иди и скажи, что я сейчас приду! — распорядилась Ольгуца.
— Ладно, я пойду!.. Только уж вы приходите, барышня Ольгуца! — жалобно попросила Аника.
Ольгуца подождала, пока алая косынка Аники не скрылась из виду.
— А теперь пошли!
Ольгуца как герой шествовала впереди; Моника шла за ней следом с видом мученицы.
— Барышня сказала, что сейчас придет, — тихо и кротко сообщила Аника.
— Я жду… она сама знает, что ожидает ее! — сухо проговорила госпожа Деляну.
— Фуу!
Госпожа Деляну укоризненно посмотрела на отца виновницы и, скрестив руки на груди, с возмущением пожала плечами. Господин Деляну до такой степени был адвокатом, что не мог судить даже детей, а тем более Ольгуцу.
Заседание родительского трибунала открылось на балконе, увитом виноградом, пронизанном солнцем и пением птиц.
С тяжелым, как замок на дверях пустой церкви, сердцем Дэнуц стоял позади плетеного соломенного кресла, в котором праведным гневом кипела его мать.
Господин Деляну, откинувшись на спинку своего кресла и положив ногу на ногу, смотрел вверх, с любопытством и нетерпением ожидая, что скажет Ольгуца в свое оправдание. Янтарный мундштук с неначатой папиросой лежал на столе, ожидая момента, когда, гордясь Ольгуцей, он подзовет ее к себе, чтобы без слов выразить ей свое восхищение. Ольгуца в одиночестве поднялась по ступенькам крыльца. Увидев Дэнуца позади баррикады, она нахмурилась и тряхнула кудрявой головой.
— Я пришла.
— Я вижу.
— Я знаю, зачем вы меня позвали. Я права.
— Ты думаешь?
— Я уверена.
— Тогда помолчи.
— Если так, я лучше уйду.
— Нет, пожалуйста, останься… и стой прямо.
— Алис, — вмешался господин Деляну, — дай ей возможность защищаться!
— У нее в этом нет необходимости! У нее и так достаточно адвокатов!
— …Но ей необходим и судья! — подчеркнув это, как он иногда выражался, абстрактное существительное, сказал господин Деляну.
— Пожалуйста, будь ей судьей!
— Нет! — воспротивился он… — Ты ведь знаешь, я…
— Я знаю. Цц!.. Так что ты собиралась сказать? — обратилась госпожа Деляну к Ольгуце.
— Я молчу.
— Ольгуца, не выводи меня из терпения!
— Я молчу.
— Дэнуц, скажи, что она тебе сделала?
— Я ее простил! — мрачно и хрипло пробурчал Дэнуц.
— Нет, — вскинулась Ольгуца. — Прощения мне не нужно. Я права. Он первый меня ударил. Верно, Моника?
— Это правда. Я сама видела… на вокзале.
— Вот видите? — обрадовалась Ольгуца.
— Ты лжешь! — возмутился Дэнуц.
— Это ты лжешь!
— Неправда!
— Нет, правда!
— Ты меня оскорбила!
— А ты меня ударил! — крикнула Ольгуца, готовая взять реванш.
— Зачем ты назвала меня «Плюшкой»?
— Потому что ты и есть плюшка.
— Я?!
— Ты, Плюшка!
— Пускай она отдаст мне змея, мама! — пожаловался Дэнуц.
— Возьми! — улыбнулась мефистофельски Ольгуца, показывая на небо.
— Довольно. Предоставь это мне, Дэнуц! — сказала госпожа Деляну.
— Конечно! Все против меня!
— Ольгуца!
— Я права!
— Прекрасно… Ты отправишься в свою комнату — где пробудешь весь день — и сто раз напишешь «Я права» и двести раз «Я не права». Завтра утром придешь ко мне и в присутствии Дэнуца скажешь, кто прав — если ты хочешь, чтобы я позволила тебе играть и получать конфеты.
— Сидеть до завтрашнего утра в комнате!.. Мне?! — Голос Ольгуцы звучал все громче, достигнув высшей степени возмущения.
— Да! Тебе… и немедленно!
— Раз так, я ухожу из дома.
— Уходишь из дома?!
— Да.
— И куда, если не секрет?
— К деду Георге. Он меня не преследует за то, что я права и что я не мальчик.