о, старшим из сыновей Джованни деи Медичи, и породит герцога Алессандро. Его боковая ветвь отделится вместе с Лоренцо, младшим братом Козимо, и, достославная в эпоху единовластия, породит Козимо I.
Наступает блистательный век Флорентийской республики. Повсеместно зарождаются искусства: Брунеллески возводит церкви, Донателло ваяет статуи, Орканья высекает ажурные портики, Мазаччо расписывает капеллы; наконец, общественное благосостояние, которое сопутствует подъему в искусстве, превращает Тоскану, расположенную между Ломбардией, Церковной областью и Венецианской республикой, не только в самый могущественный, но и в самый процветающий край в Италии. Так что Козимо выходит на историческую сцену при благоприятных обстоятельствах.
Унаследовав личные богатства своего отца, Козимо унаследовал также и его влияние в государственных делах. Партия, по пути которой всегда следовали его предки и по пути которой намеревался идти он сам, была сформирована семейством Альберти и имела целью ограничить власть олигархии, учредив власть народа. Не уступая отцу в благоразумии, Козимо обладал более твердым характером, и потому в поступках его было больше решительности, в словах — больше вольности, в личной жизни — открытости. Не находясь в составе правительства, он никогда не подвергал его нападкам, но и не льстил ему. Если оно действовало правильно, оно могло быть уверено в его похвале, если же оно действовало дурно, то не могло избежать его порицания. А эта похвала и это порицание имели первостепенную важность, ибо авторитет Козимо, его богатства и его клиентура придавали ему влиятельность государственного мужа: не будучи еще главой правительства, он был, возможно, куда более важной фигурой, а именно, его общепризнанным судьей.
Всеми делами во Флоренции заправлял тогда Ринальдо дельи Альбицци. По характеру он, в отличие от Козимо, был нетерпим и спесив, и поскольку под личиной непредвзятости, скрывавшей его противника, он угадывал его упования, то все исходившее от него, и его похвала, и его порицание, воспринималось им как нечто невыносимое. Помимо того, молодежь, занимавшаяся вместе с ним делами управления, с такой же нетерпимостью относилась к этому бесстрастному надзору, лишь дожидаясь повода, чтобы перейти к открытой и вооруженной ссоре и изгнать Козимо из города, однако ее сдерживала бесстрастная рука человека, который состарился среди постоянных превратностей Республики и волосы которого поседели за время бесконечных народных бунтов. И действительно, Никколо да Уццано, в то время глава Республики, видел, что флорентийцы, напуганные бесчеловечным правлением чомпи и уставшие от зрелища падающих голов, становятся на сторону тех, кто обещал им правление более спокойное; но и те в свой черед вышли за рамки своих полномочий и мало-помалу стали ощущать, что граждане отдаляются от них, ущемленные их надменностью и спесивостью, и сближаются с тем, кто всей своей прошлой жизнью обещал им правление более демократическое. Что же касается Козимо, то он чувствовал, как копится против него затаенный гнев, но даже не поворачивал голову в ту сторону, откуда надвигалась гроза, и занимался исключительно тем, что достраивал капеллу Сан Лоренцо, возводил церковь доминиканской обители Сан Марко, сооружал монастырь в Сан Фредьяно и закладывал фундаменты великолепного Палаццо Риккарди. Но, когда враги начинали угрожать ему чересчур открыто, он покидал Флоренцию и удалялся в Муджелло, колыбель рода Медичи, где занимался строительством францисканского монастыря Боско, и изредка наезжал в город, чтобы приглядеть за строящимися часовнями послушников у отцов Святого Креста и в камальдульском монастыре Ангелов, а затем снова отправлялся поторопить работы на своих великолепных виллах Кареджи, Каффаджоло, Фьезоле и Треббио или основать в Иерусалиме больницу для неимущих паломников, а затем опять возвращался во Флоренцию, чтобы проведать свой прекрасный дворец на Виа Ларга.
И все эти внушительные здания возводились одновременно, над ними трудилась целая армия рабочих, ремесленников, архитекторов, и общая сумма затрат составляла пятьсот тысяч скудо, то есть от пяти до шести миллионов в пересчете на наши деньги, но роскошничающий строитель, казалось, нисколько не обеднел от этого непрерывного и поистине королевского расточительства.
Дело в том, что Козимо и в самом деле был богаче многих королей того времени: его отец Джованни оставил ему от четырех до пяти миллионов в звонкой монете, а он разными торговыми оборотами увеличил отцовское наследство в десять раз; в различных городах Европы ему принадлежали шестнадцать банкирских домов, которые действовали как от его имени, так и от имени его поверенных; во Флоренции ему был должен каждый, поскольку его кошелек был открыт для всех, однако эта щедрость, по мнению некоторых, была следствием настолько прямого расчета, что поговаривали, будто, когда Республика колебалась между миром и войной, он неизменно советовал начать войну, чтобы заставить разорившихся граждан прибегнуть к его помощи. Именно так Козимо поступал во время войны с Луккой, и потому Варки говорит о нем, что, обладая видимыми и явными достоинствами и скрытыми и потаенными пороками, он сумел стать главой и едва ли не государем республики, уже почти променявшей свободу на рабство.
Следует сознавать, какова была влиятельность подобного человека, который, несмотря на все эти расходы и полагая недостаточным тратить деньги лишь у себя на родине, основывает в Венеции библиотеку регулярных каноников Святого Георга и предоставляет ссуду в триста тысяч скудо Генриху IV, королю Англии, открыто признававшему, что именно благодаря этим тремстам тысячам скудо ему удалось вернуть себе королевство.
Но чем шире распространялось это могущество, словно обволакивая Флоренцию золоченой сетью, тем сильнее становилась ненависть Ринальдо дельи Альбицци к Козимо и тем настойчивее старый Никколо да Уццано советовал ничего не предпринимать открыто против человека, обладающего подобными возможностями дать отпор. Однако Никколо да Уццано умер, и Ринальдо дельи Альбицци, оставшийся во главе партии, вознамерился начать враждебные действия и дожидался лишь момента, когда случай даст Республике Синьорию, в которой его сторонники окажутся в большинстве; ну а поскольку жеребьевка по выбору членов городского управления происходила каждые три месяца, то имелся шанс, что хотя бы в одном случае из четырех судьба поспособствует его расчетам, так что ждать предстояло лишь полгода или, самое большее, год.
Ринальдо дель Альбицци не ошибся в своих предположениях. После двух или трех переизбраний жребий стать гонфалоньером на сентябрь и октябрь 1433 года выпал Бернардо Гваданьи; одновременно восемь других представителей знати, заклятых врагов Козимо, вошли в состав Синьории, обеспечив в ней большинство Ринальдо. Гваданьи был безгранично предан Ринальдо, не только рассчитавшемуся по его долгам, но и оплатившему его налоги; ничем не обладая, он ничего не мог потерять в гражданской смуте, но мог обрести в ней все.
Нетерпение, подпитываемое ненавистью, не позволяло Ринальдо ждать долее. Располагая большинством в городском управлении, он добился, чтобы уже 7 сентября Козимо деи Медичи было приказано явиться во дворец Синьории.
Друзья Козимо взволновались и посоветовали ему бежать или призвать к оружию своих сторонников; однако ни один из этих советов не отвечал его характеру: он набил карманы золотом и вышел из дома, намереваясь предстать перед Синьорией.
Там его ждал суд; против него было выдвинуто обвинение в расхищении государственной казны в ходе войны с Луккой, а подобное обвинение влекло за собой смертную казнь. Его взяли под стражу и поместили в башню дворца Синьории.
В этой башне, существующей еще и сегодня, Козимо провел четыре дня, ставшие, несомненно, самым тревожным временем его жизни, ибо на протяжении всех четырех дней он не решался есть, опасаясь, что пища, которую ему приносили, могла быть отравлена; в конце концов тюремщик, догадавшись об этом страхе, успокоил заключенного, первым отведав те блюда, какие он ему подал. Видя, что в лице этого человека он имеет друга, Козимо передал через него тысячу флоринов Бернардо Гваданьи, дабы тот потребовал его изгнания, а не казни.
Ринальдо дель Альбицци созвал балию, чтобы судить преступников, злоумышляющих против общественного блага.
Балия представляла собой суд, в особо важных обстоятельствах назначаемый народом для содействия Синьории. На первый взгляд можно подумать, что такой способ назначения судей, казалось бы отвечающий общим чаяниям, предвещал беспристрастность судебного разбирательства, однако на деле все обстояло иначе: когда Синьория созывала народ, народ заранее знал, с какой целью его созывают, так что все граждане, чьи политические взгляды оказывались в согласии с целью, намеченной Синьорией, стекались на главную городскую площадь, в то время как имевшие противоположные взгляды или не приходили туда из страха, или же их оттесняли оттуда силой. Ровно так и произошло в случае с Козимо: двести граждан, избранных народом в состав балии, оказались сторонниками Ринальдо дельи Альбицци.
Так что Ринальдо дельи Албицци пребывал в убеждении, что теперь, наконец-то, он добьется мести. Козимо предстал перед балией, и Гваданьи, выступавший докладчиком, обвинил его в том, что он сорвал поход флорентийцев против Лукки, открыв замыслы Республики своему другу Франческо Сфорца. Приняв это обвинение к рассмотрению в судебном порядке, балия в полном составе была заранее готова поверить всему, что ей скажут, и, следственно, покарать обвиняемого, как вдруг, к великому удивлению Ринальдо дельи Альбицци, Гваданьи, вместо того чтобы высказаться за смертную казнь, высказывается за изгнание. Тысяча флоринов были посеяны Козимо в хорошую почву, и выгодой, которую они принесли, стала на сей раз жизнь того, кто их так удачно поместил.
Козимо был приговорен к десяти годам изгнания в Савону; остальные члены его семьи и его ближайшие друзья разделили с ним это изгнание; они покинули Флоренцию 3 октября, ночью, и, вступив на землю Венецианской республики, были с почетом приняты депутацией, которую выслала навстречу им царица Адриатики.