Но Лоренцо не спешил откликнуться на их призыв, подозревая, что это хитрость врагов, готовящих ему новую западню. Тогда Джисмондо делла Стуфа поднялся по лестнице, ведущей к органу, до окна, через которое можно было увидеть всю внутренность собора. Храм был пуст, если не считать друзей Лоренцо, собравшихся в ожидании у дверей ризницы, и тела Джулиано, возле которого была распростерта какая-то женщина, настолько бледная и неподвижная, что, если бы не рыдания, вырывавшиеся у нее из груди, ее можно было бы принять еще за один труп.
Джисмондо делла Стуфа спустился вниз и сообщил Лоренцо о том, что увидел; и тогда Лоренцо, воспрянув духом, решился выйти из ризницы. Друзья сразу же окружили его и, как было обещано, целым и невредимым доставили в его дворец на Виа Ларга.
Однако в то мгновение, когда священник, совершавший богослужение, поднял Святые Дары, по обычаю зазвонили колокола, а это был сигнал, которого ожидали те, кому предстояло захватить дворец Синьории. И потому при первом же звуке колокольного звона архиепископ Сальвиати вошел в зал, где находился гонфалоньер, и заявил, что он должен передать ему какое-то секретное послание от папы.
Этим гонфалоньером, как мы уже сказали, был Чезаре Петруччи, тот самый, кто, будучи восемью годами ранее подеста в Прато, был врасплох захвачен в ходе похожего заговора, устроенного Андреа Нарди, и чуть было не стал его жертвой. Пережитый тогда страх оставил в душе у него столь глубокий след, что с тех пор он всегда держался настороже. И потому, хотя никаких слухов о готовившихся событиях до него еще не доходило, он, едва заметив по выражению лица вошедшего к нему Сальвиати, что тот охвачен волнением, не раздумывая бросился к двери, но за ней обнаружил Якопо Браччолини, намеревавшегося преградить ему путь; однако Чезаре Петруччи, наделенный не только полным самообладанием, но и храбростью и силой, схватил Браччолини за волосы, повалил его на пол и, поставив колено ему на грудь, стал звать стражников, которые тотчас же примчались. Заговорщики, сопровождавшие Браччолини, хотели было помочь ему, но стражники оттеснили их, убив троих, а двоих выбросив из окна; единственный оставшийся убежал, взывая о помощи.
Те, кто заперся в канцелярии, поняли тогда, что пора действовать, и хотели поспешить на выручку своим товарищам; но дверь канцелярии, которую они, войдя, захлопнули за собой, была с потайным замком, и ее ни снаружи, ни изнутри нельзя было открыть без ключа. Они оказались в ловушке и не смогли помочь архиепископу. Тем временем Чезаре Петруччи вбежал в зал, где заседали приоры, и, сам еще толком не зная, что происходит, поднял тревогу. Приоры тут же присоединились к нему, вооружившись чем попало. Чезаре Петруччи взял на кухне вертел, провел приоров в башню и, став перед дверью, оборонял ее столь успешно, что никто не смог туда проникнуть.
Между тем, благодаря своему церковному облачению, архиепископ беспрепятственно прошел через зал, где подле трупов своих товарищей стоял схваченный стражниками Браччолини, и знаком дал сообщнику понять, что скоро придет ему на помощь. И действительно, едва он появился у входных дверей дворца, как его обступили остававшиеся на улице заговорщики; но в ту минуту, когда они собирались войти во дворец, на улице, ведущей к собору, показалась группа сторонников Медичи, которые приближались, выкрикивая свой обычный клич: «Palle! Palle!»[3] Сальвиати понял, что теперь надо думать не о помощи Браччолини, а о том, чтобы защищать собственную жизнь.
И в самом деле, удача отвернулась от заговорщиков, и в опасности оказались те, кто ее породил. Обоих священников настигла и растерзала толпа. Бернардо Бандини, увидев, что Полициано укрыл Лоренцо за бронзовыми дверьми ризницы, подхватил, как мы уже сказали, Франческо Пацци и вывел его из собора; но, оказавшись у своего дома, Франческо ощутил такую слабость, что дальше идти не смог; и, в то время как Брандини обратился в бегство, он бросился на постель и стал ждать дальнейшего развития событий. И тогда Якопо, несмотря на свой почтенный возраст, предпринял попытку занять место племянника: он сел на коня и во главе сотни своих приверженцев, собравшихся у него в доме, стал разъезжать по улицам, выкрикивая: «Свобода! Свобода!» Но Флоренция уже была глуха к такому зову: заслышав этот крик, те из граждан, кто еще не знал о случившемся, выходили на порог своих домов и в недоумении смотрели на Якопо; те же, до кого дошла весть о злодеянии, встречали старика глухим ропотом и угрозами, а то и хватались за оружие, чтобы подкрепить угрозы делом. И Якопо понял то, что заговорщики всегда понимают слишком поздно: поработители появляются лишь тогда, когда народы желают быть порабощенными. Ему стало ясно, что нельзя терять ни минуты, поскольку речь шла о спасении собственной жизни, и, повернув коня, он вместе со своими приспешниками добрался до городских ворот, а оттуда двинулся по дороге на Романью.
Лоренцо тем временем затворился у себя в доме, предоставив действовать народу.
И это было правильное решение: если бы он сам отомстил за себя так, как отомстили за него другие, то до конца своих дней утратил бы народную любовь.
Юный кардинал Риарио, осведомленный о заговоре, но не знавший о способе его осуществления, тотчас же отдался под покровительство священнослужителей собора, которые препроводили его в ризницу по соседству с той, где укрылся Лоренцо. Архиепископ Сальвиати, его брат и его кузен, а также Якопо Браччолини, которых Чезаре Петруччи арестовал во дворце Синьории, были повешены — одни на Рингьере, другие — под окнами дворца. Франческо Пацци обнаружили в постели и, истекавшего кровью, приволокли в Палаццо Веккьо. Чернь осыпала его ударами и проклятиями, он же с презрительной улыбкой на устах взирал на нее, пожимая плечами. Его повесили подле Сальвиати, при том что ни угрозы, ни удары, ни пытки не заставили его издать ни единого стона. Джованни Баттиста да Монтесекко, который, отказавшись убить Лоренцо в церкви, предоставил это двум священникам и тем самым, вероятно, спас ему жизнь, был, тем не менее, обезглавлен. Ренато деи Пацци, единственный из всей семьи не пожелавший участвовать в заговоре и из предосторожности удалившийся в свое поместье, не смог уйти от судьбы: он был схвачен и повешен под окнами дворца. Старый Якопо деи Пацци, бежавший из Флоренции с отрядом своих приспешников, попал в руки апеннинских горцев, и те, несмотря на крупную сумму, которую он предлагал им — не за то, чтобы они отпустили его, а за то, чтобы они его убили, — доставили пленника во Флоренцию, где он был повешен подле Ренато.
Две недели длились расправы, сначала казнили живых, потом — мертвых: семьдесят человек были в клочья разорваны чернью, которая затем волочила их по улицам. Тело Якопо деи Пацци, погребенное в родовом склепе, было извлечено оттуда, ибо покойного обвинили в богохульстве: один из его палачей утверждал, будто он слышал, как тот в момент казни проклинал имя Господне; затем это тело зарыли в неосвященной земле у городской стены, однако новая могила смогла защитить его ничуть не лучше, чем первая: мальчишки вытащили из земли и без того уже обезображенный труп, долго волочили его по всем улицам и сточным канавам Флоренции, а затем бросили в воды Арно.
Дело в том, что чернь везде одинакова, независимо от того, мстит она за поруганную свободу или за оскорбленных королей, вышвыривает в окно Паоло Фарнезе или пожирает сердце маршала д'Анкра.
Между тем, немного придя в себя, Лоренцо вспомнил о той женщине, которую он в какой-то миг видел стоявшей на коленях у тела его брата. Он приказал найти ее, но предпринятые поиски долгое время оставались безуспешными, настолько она замкнулась в своем горе. Но в конечном счете ее нашли, и Лоренцо заявил, что он желает взять на себя заботу о ее сыне, которого она незадолго перед тем родила. Ребенок этот станет впоследствии папой Климентом VII.
Наконец, однажды утром, по прошествии не более чем двух лет после этой драмы, все увидели, что под одним из окон Барджелло раскачивается тело повешенного. То был труп Бернардо Бандини, который укрылся в Константинополе и которого султан Мехмед II выдал Лоренцо в знак своего желания сохранить мир с Флорентийской республикой.
Заговор Пацци стал единственной опасностью, которой лично подвергался Лоренцо за всю свою жизнь, и опасность эта сделала его еще любезнее народу; мир, подписанный им 5 марта 1480 года с королем Фердинандом Неаполитанским ознаменовал вершину его могущества, и потому, не тревожимый ни внутри Республики, ни извне, Лоренцо мог всецело предаваться своей склонности к искусствам и выказывать невиданную щедрость, с какой он вознаграждал их. Правда, будучи менее щепетильным, чем его дед, он мог, если денег недоставало в его личной кассе, без всяких колебаний заимствовать их из государственной казны, и прибегать к этой крайности ему приходилось особенно часто по возвращении из Неаполя. И действительно, его поездка скорее подобала королю, нежели простому гражданину; дело дошло до того, что, помимо расходов на экипажи и на сопровождавшую его свиту, а также на подарки, розданные им художникам и ученым, он предоставил к тому же тысячу флоринов на приданое девушкам из Апулии и Калабрии, вышедшим замуж во время его пребывания в Неаполе.
Не так уж много значительных событий тревожило Лоренцо в остальной части его жизни. После смерти Сикста IV, его смертельного врага, новый папа, Иннокентий VIII, поспешил объявить себя другом семейства Медичи, женив своего собственного сына, Франческетто Чибо, на Маддалене, дочери Лоренцо, и дав ему множество обещаний, которые, по своему обыкновению, так и не сдержал. Так что Лоренцо смог целиком и полностью отдаться своей склонности к наукам и искусствам и собрать вокруг себя таких людей, как Полициано, Пико делла Мирандола, Марулло, Пульчи, Ландино, Скала, Фичино, Андреа Мантенья, Перуджино, Леонардо да Винчи, Сангалло, Браманте, Гирландайо и молодой Микеланджело. Добавим к этому, что за двадцать лет правления Лоренцо во Флоренции на глазах у него появились на свет Джорджоне, Гуфалоро, фра Бартоломео, Рафаэль, Себастьяно дель Пьомбо, Андреа дель Сарто, Приматиччо и Джулио Романо, эти светочи одновременно века уходящего и века грядущего, составившие их славу.