и ты поменяешь пол. Ты почувствуешь себя дедом, ребёнком, газом. И глаза уединятся на краю, не подпуская к себе никого. Взлететь стрелой на вышку–вершину жгута и дёргаться вверх–вниз, как резиновый болванчик. Ты видишь: длинное, длинное существо рядом с тобой, и оно не знает хвоста. А в хвосте вся мудрость, которую нельзя передать из поколения в поколение…
Стать репетитором–тренером? Ты помогаешь, ты думаешь, что это правильно, а человек абсолютно здоров и лечит тебя. А потом кладёт голову на рельс и думает, что он — солнце коммунизма. Машинка для бритья тоже может быть красивой, даже красивее женщины с хорошо поставленной мимикой. Но эта женщина может сидеть на стуле и слушать звуковые волны, а машинка только раскалываться на составляющие. Хорошо иметь сына и нескольких любовников. Даже совмещать в себе божественное начало и пронизывать карму своей квартиры. Но квартира — это нора, а сын хочет удариться головой о стекло. Если не хватает воздуха, можно засунуть голову в мусорное ведро, и японцы уйдут со своими драгоценными камнями из человеческих экскрементов. Тогда твоя задняя часть возвысится над миром и запоёт. Но нельзя верить только в железо. Железо убьёт, если трогать его изнутри. И электричество спит, пока его не разбудит догорающий окурок. Если полыхнёт, тогда не понадобится самый бесконечный доктор, будь он хоть с ветеринарным образованием. Пламя рождает жизнь…
Если разговаривать с семьёй только через Бога, петь в церковном хоре и наступить на горло своему мистицизму, тогда может получиться толк. Но в этом случае шоссе между Москвой и Ленинградом сплющится, и опять наступит дисбаланс. Оторваться от бороды, и борода вновь тебя настигнет за углом. Подпрыгнуть до неба и презреть телевидение со всеми его огромными деньгами и смертями от бандитов. Выйти замуж и заранее похоронить себя в любви к кошкам. Может остаться один — беспородный хамелеон посреди враждебного поля. Нельзя на него злиться, он не способен преследовать никого, кроме насекомых. У него не было папы, и он замкнутый, хитрый, ловкий. Всё знает заранее и всего достигнет. Но любовь с длинными волосами так и останется в раскрытой постели общежития, и длинные гудки в трубке успеют устать на фоне перчёного риса. Покатается по траве и подумает, какие мы сильные, когда лезем через дырку в заборе. А бедный с аккуратным хвостиком так и будет проползать под зубами автомата на входе в метро. Съеденный банан его не обидит, и всё будет делиться поровну, пока не пройдёт время. Исчезнет без следа, и в голове засядет лишь ненужный пагубный опыт, извозюканный в пыли, который окунётся в холодную воду и поедет на велосипеде, забывая о наркотиках. Электричка сойдёт с рельс, и он поймёт, что так и не покатался с любимой несуществующей девушкой на лодке с педалями…
Кальмары проплывут мимо на фоне далёкого солнца за толщей воды, и никто не оглянется на события, произошедшие не с ним. Маленькие пузырьки всплывают медленно, водоросли ещё не готовились принимать тебя на кораллах. Но и здесь есть радиация, поубивавшая всех рыб. Рыбы лопались звонко, наподобие камбалы, и вскоре научились обмениваться звуками. Гипнотизёры загипнотизируют всех, и слёзы будут литься из–за полюбившихся героев, убитых авторами. Пробурить бы Землю насквозь, и тогда вся лава выльется на небо, изукрасив его…
Мы уже достаточно расширили пространство, и ночь не пропала даром. Треугольный пёс спит. Загадочные щётки в ванной, наверное, никому никогда не понадобятся и уйдут в мир щёток. Ручка выпрыгнет из руки и уберётся в карман. Я сплю.
Роза-а! Розочка-а!
Удивительная с одним моим знакомым получилась история. Этого самого знакомого звали Боря, и был он больной на голову, не знаю, что ещё. А вывод насчёт головы я сделал потому, что вечно его тянуло вступить в какую–нибудь партию. Он и в ЛДПР был каким–то активным членом (не знаю, что там сделали с его членом, а только с бабами встречаться после этого он совсем перестал). И у Зюганова членские взносы платил. Не знаю, кто уж его туда порекомендовал, а доволен он был этим фактом просто до усрачки. Даже в Партии Любителей Пива побывал ещё до того, как она распалась. А потом он связался с какими–то непонятными личностями. Эти самые личности обработали его так, что он сам на себя перестал быть похож. Ходить он стал в чёрных очках, чёрной куртке и чёрной же бандане. А курево выбрал, смешно сказать! «Яву Золотую»! «Буду, — говорит, — поддерживать отечественную промышленность». Пиво, и то стал «Жигулёвское» хлестать.
А потом оказалось, что это было какое–то левое крыло баркашовцев. Сказал он чего–то не то, или сделал, а только увезли они его в лесочек и все мозги ему окончательно вышибли. Шлялся он месяц по лесу, пил из луж, а потом взял, да и помер. Но оказалось потом, что о «баркашовцах» этих настоящие баркашовцы ничего и не слышали. Эксперимент они какой–то там проводили, вот и прикинулись баркашовцами, чтобы никто не мешал. А мой лопух к ним и попался, в качестве экспериментуемого. Вживили они ему что–то не наше, неземное. С летающей тарелки, говорят, учёные сняли, а эта организация и похитила. Тело Борьки так и не нашли. Представляете, как я побелел, когда припёрся он ко мне через полгода в виде волка. Я дверь всегда открываю всем, никогда не спрашиваю. Смотрю, стоит! Я ему, почти как в анекдоте, говорю: «Чего тебе, дурёха?!» Погладить хотел, я собак–то люблю, особенно больших. А он башку высунул из шкуры и говорит: «Хелло, Серёга! Жратва есть? Совсем с голода подыхаю!» Я так и упал. Он меня потом полчаса откачивал. А тело у него изменилось, неудобно. Как он меня материл! Хорошо, родителей дома не было. Потом курицу сырую сожрал и говорит: «Пойдём, чё я тебе покажу! Нас ведь теперь целая стая!» Оказалось, что штука эта его — заразная. Он, пока у меня дома торчал, и меня заразил, скотина такая. «Ничего, — говорит, — это не больно». Я совсем от ужаса ошизел, а он мне твердит что он и его стая — моя новая семья. Не выдержал я напряга, подкрался сзади втихоря и шандарахнул Борьку сковородкой по черепу, избавил, можно сказать, от мучений. Он тут же и окочурился, уже совсем. А я тут же лечиться побежал. Спокойно, думаю, у меня ещё целый месяц в запасе. Хрен! Через три дня уже все ноги шерстью обросли! Один доктор сказал, что болезнь эта инопланетная, значит, и лечить её надо инопланетными средствами. Стал я ту лабораторию искать, где тарелку упавшую исследовали. Занял у друзей денег, поехал в Пермь. Там мне один уфолог сказал, что тарелку уже давно ФСБешники забрали. Зато место на карте показал, где эта тарелка упала. А у меня уже волосатость до груди дошла. И гавкать я начал, по ночам. Купил я, значит, рюкзак, жратвы набрал и пошёл к тому месту. Такое по дороге началось! Только с шоссе свернул, вся моя жизнь нелепая вспоминаться начала. Иду, и вижу будто бы себя со стороны. Потом много ещё всего было. Но дошёл я таки дотуда. Место, как место: воронка круглая, по краю — бугор. Кругом — травка, птички поют. Залез я внутрь и стал ждать.
Они были другие — не опишешь. Я любил фантастику, но все мои кумиры приписывали инопланетной жизни человеческие качества. А это — то, что явилось — было другое. Оно, скорее всего, находилось здесь давно. Иногда проявлялось — воронкой или тарелкой, а то и просто лесным пожаром. Ему не надо было двигаться — законы пространства на него не действовали. ФСБешники уже корчатся от рака в онкологическом центре. Секретарь при Белом Доме, получивший доклад, покупает стёкла для очков на –15. А я вот поменялся. Что я отдал, а что получил, так толком и не пойму. Но шерсть на теле исчезла. Уфолог и доктор меня не узнали, а слухи об оборотнях в бульварных газетах больше не появлялись. Чистенько у них всё делается, ничего не скажешь! А у меня начался новый этап в жизни. О воронке я больше и не вспоминал. Я встретил свою любовь — очень умную и нежную девушку, музыкантшу. Женился, родил сына. Через три года понял, что жена моя тупа, как пробка, а двухлетний сын — недоносок. Старинное фортепьяно из её квартиры я разбил, струны порвал руками, изрезав до кости. Ушёл из дома. Пересёк пешком несколько границ, пока не оказался в «Красном кресте» в Германии с физическим истощением. О России вспоминать не хотел, и у меня нашли амнезию. Когда я с ходу заговорил без акцента на немецком, вспомнил о воронке, но сразу постарался забыть — глупый страх стал хватать по ночам за горло. Дальше меня признали евреем и препоручили еврейской общине. Моя тётя–антисемитка мне бы подсыпала мышьяка в чай, если б ей об этом стало известно. Но тётя была далеко, а евреи рядом. Мне дали комнату, стали платить стипендию за то, что я — еврей, и заставили посещать бесплатные курсы по повышению квалификации. Я, собственно, работал грузчиком в тухлой российской столице, поэтому повышать было что.
Одна пятнадцатилетняя девчонка в меня втюрилась, и я её стал водить к себе в комнату. Всё шло хорошо. Но потом воронка опять напомнила о себе, и мой организм уподобился истории всё той же задолбавшей меня России. Он рассеялся на славянские племена, и я стал видеть позвоночником. Даже дырки в одежде проковырял. Потом он разбился на княжества, и каждая часть забастовала против других. Моя девчонка, вкусившая радость совместной жизни сильно расстраивалась по этому поводу. Затем началось татаро–монгольское нашествие. В качестве ига выступал психоз. Мои добрые евреи не оставили меня, и Моня сидел со мной круглосуточно. Периоды централизации и абсолютной монархии были особенно неприятными, поскольку вся власть сосредоточилась в моём заднем проходе. А потом случилась революция. Вот тут–то я изменился не только внутренне, но и внешне. Башка облысела, а на висках выросли чёрные кудрявые баки. Нос вытянулся, изогнулся и почернел, как у чечена. На конечностях появилось несколько десятков новых суставов. А внутренние органы и вообще поотмирали и вышли в виде шлаков. Во мне стало пусто, как в цистерне из–под молока, а когда я говорил, там раздавалось эхо. Вот тут–то я проклял нечто из воронки. Окружающие, все, кроме моей прекрасной Сары, отвернулись от меня, а она клала мою голову себе на грудь и тихонько гладила. Я изменялся, и она тоже преобразовывалась вместе со мной. Я вобрал в себя дом, затем целый квартал и стал уходить под землю. Средства массовой информации объявили, что на Росток упал метеорит, состоящий из антивещества, и поэтому его не заметили обсерватории. Я видел и слышал всё, но перестал понимать, кто я и что…