Искорёженный асфальт вздымался на несколько метров вместе с кусками автомобилей и фундаментом исчезнувшего дома на краю огромной воронки в центре города. Внутри воронка была абсолютно гладкая и правильная, словно выплавленная для скейтбортеров. Только в центре её цвела необыкновенная алая роза, цвела уже восемь месяцев и не думала увядать. Мальчишки, лазившие по ночам через колючую проволоку, клялись, что видели на её месте прекрасную обнажённую девушку, и кое–кто даже узнал её. Трудно сказать, что будет с этими ребятами через пару лет, да и, вообще, со всей Землёй. Но я твёрдо знаю, что бы не стало с человечеством, евреи будут жить вечно.
Голова подмышкой
Ох уж этот большой, страшный мир! Война, всегда война. В любой момент тебя могут убить, или что–нибудь похуже. Надо быть волком, чтобы выжить. Идёшь, и каждая частица твоего тела впитывает окружающее, ловит каждый шорох. Ты готов рвать, кусать, бросаться, уничтожать, убегать — бороться за свою жизнь. Чаще всего убегать: враждебные силы во много раз превосходят тебя. Но попадаются и слабые части этого мира. Например, пенсионеры. Один раз такой вот пожилой враг из соседней квартиры забыл ключ в двери. Потом у него исчезли остаток пенсии и два обручальных кольца из потайного места. Слабых надо уничтожать! Слабые, объединившись, могут разорвать тебя также, как и сильные, только более жестоко. Поэтому их нужно ловить поодиночке. А этот пенсионер должен совсем умереть, но пока наша воля ещё слаба.
Ты не выделяешь отдельные компоненты этого враждебного мира. Это как Медуза Горгона, как святая Троица — каждая его часть, каждая змея, в то же время является самим им и неотделима от него. Этот мир преследует тебя даже дома. Утром смотришь в раковину — и там уже сидят! И на стенах сидят! И изо всех щелей смотрят, высовываются и лезут рыжие усатые евреи! Ты давишь их с хрустом, а они только ещё больше размножаются от этого и усмехаются над тобой. Этот мир проникает во всю твою жизнь, грызёт тебя, как чёрный доберман. Он говорит тебе: не сопротивляйся, я всё равно сильнее! И я скоро тебя съем, съем, съем! Ам–ам! И самое страшное в нём — цифры. Не цифры примеров в старых тетрадках, а цифры времени. Фосфорические цифры на огромном циферблате под потолком. Оскалившаяся девятка говорит: только потуши свет, я соскочу со стены, светящаяся и жаждущая крови, и вопьюсь в твою белую шею. Чёрные цифры на электронных часах. Они растекаются, как ртуть, а потом соединяются в чёрного бесёнка, который садится у тебя в изголовье и равномерно отсчитывает секунды твоей жизни, растворяющейся в этом страшном мире: тик–так, тик–так. Цифры в телевизоре. Стоит на мгновение задремать, как появляется синее табло, и по нему мчится со скоростью света неудержимая белая стрелка. А знаете, что скрывается за этим табло?
И ещё одна часть этого мира страшна невыносимо — цвета. Ты видишь чёрного человека на улице, кричишь, зажмуриваешь глаза, и человек, вроде бы, исчезает, но постепенно ты начинаешь понимать, что это была не галлюцинация. Ты знаешь, что человек не может быть чёрным, но реальность настолько не сочетается с твоим внутренним миром, что тебя разрывает на две половины. Они становятся друг напротив друга и начинают глазеть друг на друга, как в зеркало. А с разорванного бока стекает склизкая кровь у обоих. Кровь чернеет и запекается в лужицу, и тогда потолок начинает двигаться вниз. Он бетонным прессом подавляет разорванное существо и опускается всё ниже. И когда до виска остаётся несколько миллиметров, половины опять собираются в тебя, и ты бежишь.
Но есть то, что происходит каждый день, и к чему привыкаешь. Привыкаешь, но не перестаёшь бояться. Землетрясение! Сначала слышишь, как начинает плескаться вода в унитазе. Потом тихий звук: дзынь–дзынь. Это колотится донышко чашки о блюдце. Сама чашка внезапно подскакивает и срывается с полки. Она носится за тобой по всей квартире, норовя закупорить собой твои нос и рот, чтобы удушить, и визжит нечеловеческим голосом. Ты уворачиваешься, но, в конце концов, чувствуешь ледяной фарфор на своём теле. И вдруг понимаешь, что через две минуты умрёшь. Серая Вечность — пышногрудая сволочь с зелёными когтями — примет тебя в свои металлические объятья. У неё подмышкой её собственная отрубленная голова, завёрнутая в полотенце: она прячет её, чтобы не спугнуть таких, как ты. А ты прижмёшься к обезглавленному телу, будешь считать её своей матерью и думать что быть с ней — это и есть счастье, что вот оно — спасение от бесконечных земных ужасов. И не увидишь вселенскую жестокость зрачков и чёрную ухмылку аллигатора под полотенцем…
Город–дракон
Отправляемся в полёт на «Порше». Мимо — сначала пешеходы в чешуйчатых плащах, потом природа, довольно мокрая от внутренних переживаний. Потихоньку подъезжаем к хвосту, зная, что за ним ничего нет. Здесь намечена встреча с душой космоса. Она брахман и нирвана одновременно. Ещё вчера я спал и был спящим, но сегодня я дышу и вижу. Вижу бедную девочку, богатую, но довольно несчастную. Она без комплексов, но со слезами. Слёзы — вода, но их не смоет душ никогда. Она курит, но даже не знает, насколько мила и непосредственна. Вижу: щенок с лицом человека, и это тоже ужасно. У него растёт козлиная бородка и невыносимый весёлый имидж. Иногда он со страхом выглядывает из–за него и тут же по–страусиному прячется обратно. Вижу: мудрый и загрубевший. Он считает, что всё давно знает, но всё время ищет чего–то, и эти поиски не дают ему покоя. Он, в конце концов, найдёт, и это будет абсолютно не то, что он думал, но именно то, что всегда знал и чего боялся. Он тоже хороший, и хочется кинуться ему на шею и поцеловать. Но встреча уже близится. На Земле есть только один город, и это город–дракон. Он пыхтит миллионами механических испражнений и глухо рыкает на невидимых хоббитов. Город–дракон расправляет свой хвост, дым всё сильнее из пасти его. В жёлтом сузившимся зрачке опыт времени, в теле огромная сила, а под ним — охраняемые, но недоступные драгоценности Вселенной. Милый, ты вырос и жил среди звёзд! Неужели и ты не спасёшь никого? В самом, самом кончике хвоста мы сидим и договариваемся о судьбе. Двигатель остыл, и передо мной златокудрый юноша–пастух. Щека его нервно дёргается, а глупая улыбка не сходит с тонких губ. Неужели ему предстоит усмирять хитрого дракона?
Техника отняла у меня самое дорогое. Она отняла у меня свежесть, воздух, мокрый нос. Отняла бесконечную листву над моей головой и живую землю под ногами. А дала взамен только тоску и разочарование. Где корни и дупла сказочного леса с заколдованными дворцами? Где журчащие ручейки, прозрачные озёра, доверчивые медведи? Я хочу в сказку, хочу в мир Толкиена. Заберите меня из этого мерзкого, одеревеневшего животного! Я не буду смазывать его шестерёнки своей кровью до старости! Я хочу плыть на лодке в тишине и лететь на воздушном шаре… Но что это со мной? Ведь я приехал просить за других. Да и мальчик уже превращается в огромного пса с преданным взглядом. Всё это сон — мы ничего с ним не изменим. И начинаю понимать, что сон хороший. Душа космоса успокоила меня, и мой внутренний мир преобразовался. Всё воспринимается по–другому. Безумство Вселенной, играющей в мячик не стоит эпохи, рождающей сны… Не вижу больше механического дракона вокруг. И бедная девочка стала счастливой в своём гнезде. Мудрый закончил свой путь, а щенок окончательно стал человеком. Спасать больше некого. Мир раскрылся и завертелся волчком. Всё стало правильно. Зачем что–то менять, когда всё правильно? И как можно воздействовать на сон? Сон течёт своим чередом, и его нельзя прервать или изменить. Зачем трогать его персонажей, каждый из которых теряет себя по–своему? У них своя дорога и свой дракон в душе. Любое может мешать жить или помогать жить, и всё зависит от отношения. Если у алкоголика из сна всегда будут деньги на огненную воду и его не будут мучить чувства вины перед близкими и перед самим собой, он счастливо сопьётся и счастливо умрёт, заснув с зажжённой сигаретой во рту. И тот, кто его будет трогать, пытаясь успокоить свою совесть и загладить своё чувство вины, только будет мешать его счастью. Людей сжигает общение, но они испытывают потребность в нём. Люди знают, что нельзя объять необъятное, но всегда пытаются это сделать. Перед каждым из них лежит огромная, своя собственная дорога с бетонными стенами, и эту дорогу придумали не люди. Но они не хотят видеть её и идти по ней, а упрямо долбятся в серые стены по краям. Хотят попасть на соседнюю, чужую дорогу и узнать, куда же она приведёт.
Добрый пёс, бывший мальчик с дёргающейся щекой, который нирвана и брахман одновременно, сказал, что есть борющиеся за человечество, борющиеся за себя и борющиеся за тишину. Борющиеся за тишину ни за что не борются, а борющиеся за себя растягивают борьбу. Никто из трёх не способен понять других, а если поймёт, то он уже перестаёт быть собой. Каждый прекрасно знает, за что он борется и считает, что это лучше, чем делают другие. Нельзя их сталкивать — они покалечат друг друга. Просветления достигнет только тот, кто прошёл через ад. Великое создаётся лишь в промежутках между плохим, и если нет плохого, то нет и промежутков. Элита — это жизнь, она вытянет всех, сорвавшихся с крючка закинутого ими же самими удилища, из проруби. Бегство — худший путь к спасению. Это говорю не я, это говорит он. Говорят миллионы не признанных и признанных в хрустальном шаре. И уже начинает светлеть. «Порше» устал нас слушать и поехал домой. Птицы выпадают из гнёзд и падают в небо. Светлеет не только в душе, но и на Земле. Я вспоминаю, что уже когда–то всё это знал, и именно этот мальчик–пёс открывал мне двери вверх, но потом наступил новый этап. Душа может приспособиться к любому телу, но она никогда не приспособится к фальши и лжи. Хвост дёрнулся, и чешуя посыпалась на пол. Больше нет города — есть только бесконечное пространство и день. Пора проснуться, пора протрезветь. Трезвеют толчками, несколько раз, и это приятно и больно. Тело превращается в спираль, хлопают привязанные к ней красные ленточки. Ветер сдувает кожу, и она выделяется в самостоятельное существо без глаз. Это существо пожимает руку и говорит, что было очень приятно познакомиться, но ему пора. Я с ужасом смотрю на себя, но на мне уже новая кожа. Обновлённый и помолодевший, понимаю, что хочу любви, но не знаю, где её достать. Порой она бродит где–то рядом, иногда отправляется на самые высокие вершины, но всегда, в конце концов, проходит. Только дружба вечна. Но дружба между мужчиной и женщиной тоже всегда исчезает: или потому что перерастает в любовь, или потому что не перерастает. Нирвана и брахман, будешь со мной дружить? Нет, ты не можешь, у тебя другие цели. Тогда погрузи меня в какую–нибудь субъективную реальность: слишком умный я стал. Ведь мой «Порше» может и не вернуться…