Владислав Николаевич Питон пришёл в класс довольно весёлым. Он всю ночь читал фантастическую книжку про эксперименты со временем, а по дороге в школу высосал поллитровую банку пива. На перемене он надавал по ушам нескольким второклашкам, неосторожно высунувшимся из класса, вывалял портфель ботана Пиклюева в унитазе и засунул спичку в замочную скважину на двери кабинета химии.
Молодая учительница геометрии с раскрасневшимися щеками напрягалась изо всех сил, чтобы перекричать двадцать девять подростковых глоток, а Питон в это время составлял матерные записки, порочащие их девочек. И вот как раз когда он дошёл до замученного влагалища Катьки Степновой, наступила неописуемая, полная тишина. Он мгновенно переместил взгляд с записки на учительницу и увидел, что она стоит с полуоткрытым ртом, как статуя, не шевелится и, более того, не дышит. Все остальные существа, находящиеся в классе, были в аналогичном состоянии.
Поначалу такая ситуация Владислава приколола. Он даже обрадовался и решил воспользоваться случаем и двинуть по зубам верзиле Чиплову, который его частенько ущемлял. Но результатом удара была не пара вылетевших зубов, а отбитая рука. Верзила же не шевельнулся. Тогда Питон попытался сдвинуть какую–нибудь вещь, но это у него тоже не получилось. По сути дела, двигалось в классе только: его ручка, которую он держал в момент, когда всё произошло; его одежда и всё, что она в себя включала; он сам. Дверь была закрыта, и выбраться из класса не представлялось возможным. Окна тоже были закрыты и заклеены на зиму.
«Время остановилось! — понял Питон. — Времени больше нет!» Вернее, время было, но только для него и для его ручки…
Весь класс ахнул, когда хулиган и садист Владька Питон вдруг телепортировался со своего места в ноги к Наталье Викторовне, а сама Наталья Викторовна с визгом отскочила и начала рыдать. Питон был с разбитой окровавленной головой и лежал без движения. Из уха его торчала ручка, также испачканная в крови, кровь была и на доске, слегка продавленной, как будто об неё долгое время бились головой. Как всё это произошло никто так и не смог объяснить следователю. Когда Питона унесли в целлофановом мешке, а полкласса увели в состоянии шока врачи, наиболее морально устойчивые стали доказывать ему, что не было абсолютно ничего — всё произошло мгновенно. И Питон появился у ног учительницы мгновенно, и доска оказалась испачканной мгновенно. Конечно, он никому не поверил. А вот отпечатки пальцев на ручке были только питоновы и ничьи больше. Записочку покойного следователь тоже прочитал — сильно смеялся. Судебный эксперт сказал ему, что весь класс мог находиться в состоянии гипноза, но это уже фантастика.
Скоро повесилась у себя дома Наталья Викторовна. Потом ученики, присутствовавшие в тот день, тоже начали сводить счёты с жизнью. Кто–то бросился под поезд в метро, кто–то вспорол себе живот и намотал на шею кишки. Когда из 32‑х человек в живых осталось семь, их всех отправили в психбольницу и стали держать под бдительным контролем. В результате один пацан разбил чашку и воткнул себе в горло осколок, Катя Степнова утопила себя ночью в унитазе, забив отверстие, а ещё одна девочка съела градусник и умерла от отравления ртутью. Оставшуюся четвёрку привязали к кроватям и до сих пор боятся развязывать.
А что же стало с Владиславом Николаевичем? Он прекрасно себя чувствует в аду. Черти ему попались добрые, сердобольные, сочувствующие. Работой очень сильно не нагружают и даже его любимую фантастику дают читать. А работа у него такая. Окажется он рядом с каким–нибудь дядькой. Дядька этот убийца или что похуже — одним словом, чёртов клиент. Сами понимаете, Питона он не видит. А Питон посмотрит на него да и выдумает какую–нибудь весёлую фантастическую штучку вроде той, что выдумали для него. И сам же её и провернёт. И смешно, и полезно. Жизнь прекрасна, если так на неё посмотреть!
Опасная работа
Мы работали тогда журналистами в одной из московских газет. Наташка, она — агрессивная, напористая. Я, наоборот — тихий, интеллигентный. В общем, разводили мы клиентов хорошо. Один известный банкир выболтал, что в 1989‑м году, будучи директором плодоовощной базы, украл пять составов с финской сырокопчёной колбасой… Он сам так и не понял, как он нам это рассказал. Потом за нами бегали несколько его парней, совали конверты с деньгами и угрожали, но статью мы всё равно напечатали. И вот однажды Наташка выкопала человека, который считает себя ангелом. Она была довольно сильно возбуждена, когда рассказывала, а я сразу решил, что ничего интересного встреча с ним не обещает. Так оно и было — в первый раз ангел просто не явился. Во второй раз он согласился уделить нам несколько минут в метро. Когда мы вышли из поезда, он уже стоял, прислонившись к столбу — обычный среднего роста человек в сером пальто. Но мы почему–то сразу поняли, что это именно ангел. Мы поздоровались, и он попросил нас быть как можно более краткими. Мы, слегка обиженные, в свою очередь попросили его давать точные и краткие ответы. Он согласился.
— Тогда с банальностей, — сказал я. — В чём смысл жизни?
— Я полагаю, в жизни. Хотя личный найденный смысл тоже имеет смысл.
Наташка сразу «наехала»:
— Почему так неуверенно и каламбуристо? Вы же ангел!
— Бытиё многозначно и парадоксально, — ответил он.
— Так быть или не быть? — спросил я. Ситуация начинала меня раздражать.
— Наверное, стоит попробовать и то и другое.
— Ангелы смеются? — спросила Наташка.
— Да, но мы смеёмся внутренне. Я люблю юмор выстраданный, заслуженный, глубокий.
— Будет ли Конец Света? — спросил я.
— Не исключаю. Но это зависит только от вас. Не от массы, а от каждого конкретно. Если хоть один будет против, то — нет.
Наташка:
— И как вы стали тем, кем являетесь?
— Я предстал перед Судьями — я, забывший свои детские мечты, я, решивший, что всё, что ни делается, всё — хорошо. Мне открыли глаза.
Я:
— И теперь вы здесь? Какова же ваша миссия?
— Люди проявляют свою силу, свою жестокость и агрессию — я впитываю это в себя.
— Меняется ли мир? — мне стало как–то спокойно и уютно. И тут он замялся на несколько секунд.
— Пока не успел заметить, — сказал он наконец. — Люди до безумия консервативны — не любят ничего менять, кроме поверхностного. Скорее, его меняют — осторожно, изнутри…
— Кто? — Наташка уже стояла с открытым ртом — интересно ей было.
— Философы. Есть такая категория существ, не обязательно людей. Люди верят во внешние устоявшиеся формы, философы — в формы, устоявшиеся внутри них. Всё, что внутри, ищет лёгкий путь и способно изменять. Притом, философы могут воспринять и использовать всё многообразие внешних форм…
— А кто отвечает за нашу судьбу, пишет её? — спросил я.
— Отвечаем мы, а творите её вы сами. Вне времени, до жизни и после жизни, по определённому закону. А закон есть Бог.
Тут уж я задумался. Я очень хорошо понимал и чувствовал всё, что он говорит, и, поверьте, было над чем задуматься. Наташка что–то заволновалась:
— А вас не смущает, что всё это может быть напечатано? Вы поставили на это защиту «от дураков» или что–нибудь такое?
— Дураков нет. Хотя… Если после всего, что я вам сказал, вы задаёте такие вопросы, в этом можно начать сомневаться…
Выражение лица его было по–прежнему серьёзным, но весёлая искорка промелькнула на мгновение в его глазах. Он глянул на часы и сказал, что если через пять секунд не убежит, опоздает на важную встречу. Мы попрощались. Я рассчитывал почувствовать что–то необычное, когда жал ему руку, но ничего такого не произошло. Он сел в поезд, последний раз глянул в нашу сторону, и мне показалось, что лицо у него невероятно уставшее и измученное.
Мы состряпали что–то из этого короткого интервью. Признаться, дурацкое, и, естественно, это не напечатали. Не до того нам было. Скоро мы вообще ушли из редакции. Наташка бросила мужа и мы обвенчались. Вся жизнь моя идёт с тех пор как во сне, как будто я постоянно нахожусь в трансе. Люди — неестественные, предметы — нереальные. Я ищу вокруг добро, а вижу только волнистые причудливые формы и познание — бесконечное познание, отравляющее душу. И мне не хочется любить, не хочется стремиться к чему–то. Хочется только утонуть в этой ужасной, серой, холодной вечности вокруг — без ангелов, без Бога, без меня. И долго–долго идти ко дну, пока не стукнутся ноги о холодный песок и не найдёт покоя моя сущность, съедаемая коррозией…
Копыто лошади
Неуютно я чувствую себя в этом мире. Как клочок бумаги, как обёртка из–под «Сникерса», как бычок от сигареты, как испорченная ручка, как отработавшие часы. Всё, что я мог сделать, я уже сделал. Всё написал, всё узнал, всё попробовал, всё выпил. И вот теперь я ничего не хочу. Некоторые люди готовы пойти на всё, чтобы ничего не хотеть, их терзают смутные желания, очевидные желания, непонятные и глупые желания, желания, которые, исполнившись, образуют на своём месте новые. А меня уже не терзают. Всё, что мне осталось — только умереть. Вот так и наступает смерть. Когда человек ничего больше не хочет — значит, он умер. Он играет в «русскую рулетку» до тех пор, пока пуля не пройдёт сквозь его мозг, он прыгает с километровой высоты без парашюта и он ничего не понимает. Не понимает, почему он так равнодушен к смерти, куда делись его желания, почему ему наплевать на всех, кроме себя, а сам он бежит умирать. Странно? Не очень. Просто это смерть уже вошла в него — она отняла у него ненависть и желание отомстить, она отняла у него ощущения и ему расхотелось есть и трахаться, она отняла у него желание быть, отняв разум, и всё остальное. Был один случай, кажется, с Горьким. Поехал он в деревню и разговорился с одним мужиком. Мужик был грустный и сказал, что завтра умрёт. Горький посмотрел, какой он молодой и здоровый, и стал заверять, что с таким бугаём, как он, ничего не может случиться. А наутро мужика убила копытом лошадь. И я говорю, что есть такое состояние — предсмертное. С какого–то момента человек начинает готовиться или его начинают готовить к трансцендентному. Вот поэтому у него исчезают желания. Это всё чушь, что перед смертью люди что–то хотят. Они могут притворяться хотящими, чтобы заранее не расстраивать близких. И сейчас я в таком состоянии. Зачем я всё это пишу? Зачем диктовал Павлов, что он чувствует, когда умирал? Думаете, у нас с ним желание такое? Нет, просто надо занять себя чем–то, пока душа одевается, дабы вступить в новый мир подготовленной и не замёрзнуть. А в том мире тоже будет трансцендентное, и в мире, который за ним. И что такое смысл, если он за гранью познаваемого? Есть вещи, есть события и явления, но смысл скрыт. И поэтому все мы в ловушке, мы всегда в ловушке! У каждого есть своя ловушка, и она безу