— Я пойду навстречу врагу,— сказал богатырь.— У Бор-Улана есть пестро-серый конь. Красавца-коня я себе заберу, чтобы в гости ездить на нем. Ханшу-красавицу, которой вечно пятнадцать лет, в жены себе заберу. Богатырей Бор-Улана в плен возьму, чтоб в моих походах охраняли они меня. А самого Бор-Улана разрежу я на куски и по степи разбросаю, чтоб птицы съели его.
Довджи-Цаган-хан сыну ответил так:
— Милый мой сын, ты еще не окреп, рано тебе воевать. Ты мало еще пососал материнского молока.
— Нет,— сказал храбрый Дамбин-Улан,— разве могу я ждать, пока враг с войсками явится в нашу страну. Бить надо врага на его земле, потому что враг, пришедший в чужую страну, в победе уверен всегда.
Вышел из дому Дамбин-Улан и табунщику закричал:
— Эй, табунщик, седлай Давшурин-Хурдун-Хара, храброго моего коня!
Родителям он сказал:
— Вооружайте меня всем, что вы для меня припасли.
Мать принесла оружие и доспехи его. Надел богатырь сапоги, которые шила тысяча мастеров. Надел на себя семьдесят крепких бешметов один за другим, слева короткую саблю повесил, справа — стальной кинжал. В правую руку взял сплетенную из бычьей шкуры тяжелую плеть. Рукоятку сандаловую сжал, и по пальцам его потек светлый сандаловый сок.
Табунщик его Кюдр-Цаган-Мерчи коня Давшурин-Хурдун-Xapа к нему подвел. Конь свою силу в крепкий крестец собрал, скорость свою к резвым ногам собрал, зоркость свою к черным глазам собрал, чуткость свою к длинным ушам собрал, красоту свою собрал к широкой груди: «Эй, где ты враг, не таись, выходи!» Готов к большому походу могучий конь.
Дамбин-Улан к походу тоже готов. На прощанье поел богатырь того, чего никогда не ел. На прощанье родителям клятву дал, что с победой придет домой.
— Да будет счастливым твой путь, сынок,— сказал па прощанье отец.— Да пусть никто не догонит тебя, да ни один из смертных не сломит тебя, да ни один живой не свалит тебя. Возвращайся с победой скорей.
Богатырь лишь коснулся стремян — очутился вмиг на коне. Лишь поводья он натянул— очутился в чужой стороне. Ничто не сдержит теперь стремленья его. Юго-восток теперь направленье его. Много дней и ночей он летел. Вот на пути сто восемь хурулов стоят. Слева направо, по ходу солнца подъехал к ним богатырь[3]. Конь его иноходью так искусно бежал, что крупные травы ногами не задевал, тонкие травы ногами не шевелил. К главному хурулу подъехал Дамбин-Улан. Главному ламе сказал он такие слова:
— Бор-Улан-хан на юго-востоке живет. Еду к нему, буду сражаться с ним. Тело его разрежу я на куски и по степи разбросаю, чтоб птицы съели его. Ханшу-красавицу, которой вечно пятнадцать лет, в жены себе возьму, коня пестро-серого тоже себе возьму, чтобы в гости ездить на нем, богатырей Бор-Улана в плен заберу, чтобы в походах моих охранили меня.
— Милый маленький Дамбин-Улан,— лама сказал,— ты еще не окреп, рано тебе воевать. А тот богатырь живет далеко-далеко.
Быстро встал отважный Дамбин-Улан. Гневом сверкали острые его глаза.
— Думал я, что вы благословите меня,- он сказал.
Мигом на Давшурин-Хурдун-Хара, коня своего, вскочил.
Слева направо, по ходу солнца объехал сто восемь хурулов и на юго-восток поскакал. Семью семь — сорок девять дней мчался Дамбин-Улан. Не замечая ни времени, ни пространства, гнал своего коня. На высокую гору взлетел и начал с вершины смотреть. Зоркими своими глазами видел далеко-далеко. И увидел вдали старика, охранявшего скот.
— Отец, чей вы пасете скот? — подъехав, спросил богатырь.
— Это скот Довджи-Цаган-хана,— ответил старик.— А ты, малыш, кто такой, чей ты сын?
— Отец мой — великий Довджи-Цаган-хан, я — Дамбин-Улан, еду Бор-Улан-хана покорять.
— Нет, малыш, ты еще не окреп, чтоб драться с богатырем. Он уже третий год готовится к страшной войне. Хочет он покорить нашу страну.
— Разве можно так говорить, когда враг к бою готов! — воскликнул Дамбин-Улан.
Прыгнул он на коня, ударил плетью его восемь тысяч раз и дальше, на юго-восток скорей поскакал.
Давшурин-Хурдун-Хара так скакал, что передние ноги на день уходили вперед. Кто спереди на коня смотрел, думал, что это степной серый заяц бежит, кто сзади на коня смотрел, думал, что это звонкая стрела летит, кто сбоку на коня смотрел, думал, что это пуля из ружья летит, кто сверху на коня смотрел, думал, что это быстрокрылая птица летит, а кто снизу на коня смотрел, думал, что это могучее море шумит. В нитку вытягивался конь, подбородком отталкивался от земли. От дыхания Аранзала-коня травы ложились плашмя, а пыль от копыт коня подымалась до самых небес. Долго мчался отважный Дамбин-Улан. Достиг, наконец, великой снежной горы. Взлетел он на гору, слез с коня и начал зорко смотреть. Но нигде-нигде ничего не увидел он. Снова сел на коня и на юго-восток поскакал. Семью семь — сорок девять дней мчался вперед. И вот на восходе увидел он, наконец, сияющий желтой крышей большой золотой дворец. Это и был Бор-Улан-хана главный дворец. Казалось, в воздухе небывалый дворец висит. Нет никакой опоры внизу, нет никакой зацепки вверху. Подъехал смело к нему храбрый Дамбин-Улан. У пестро-черного знамени хана коня своего привязал. Правой рукою плеть свою крепко сжал. Дверь распахнул и быстро вошел во дворец. Он увидел пирующих богатырей. Семерых одним шагом перешагнул и в дальнем углу, поближе к хану, сел на ширдык. Подносчик вина наполнил огромную чашу вином и поднес ее четырем богатырям, соседям Дамбин-Улана, а его обошел.
«Как же так получается, я ведь гость, а мне не хотят поднести вина?!»—подумал Дамбин-Улан. Подносчик с чашей снова его обошел.
«Может, у них обычай такой: сначала дважды своим поднести, а потом уж гостям»,— подумал Дамбин-Улан. Но и в третий раз подносчик его обошел. И тогда схватил подносчика Дамбин-Улан. За правую руку подносчика он схватил.
— Ты, видно, привык ханским богатырям угождать! — крикнул он и так его оттолкнул, что вылетел тот из дворца.
Чаша была так велика, что ее едва поднимали семьдесят человек. Но подносчик был богатырь. Он один ее поднимал. Дамбин-Улан взял чашу одной рукой, налил в чашу вина и мигом ее осушил. Так он выпил семьдесят чаш подряд. При каждом шаге земля проваливалась под ним — так он окреп.
— На слабой почве построили вы дворец,— с усмешкой сказал богатырь.
Раскрасневшийся на свое место сел Дамбин-Улан. Вынул из кармана трубку с голову быка, с верблюжью голову охапку табаку в нее положил, прикурил от огромной, с лошадиную голову тлеющей головни и начал курить-дымить. И услышал разговор богатырей:
— Как говорится, добыча сама волку в пасть бежит, сам к нам пришел, голыми руками сейчас мы его возьмем.
В это время лихой богатырь хан Бор-Улан сказал:
— В гости к нам приехал один человек. Надо его угостить, а потом расспросить, зачем он приехал к нам.
Тогда подносчик вина огромную чашу поднес ему. Выпил Дамбин-Улан семь чаш одну за другой. Встал и начал прохаживаться взад-вперед. И громко сказал:
— Отец мой — Довджи-Цаган-хан, который семь поколений не воевал, я — Дамбин-Улан, конь мой — Давшурин-Хурдун-Хара. Слыхал я, что хочешь ты напасть на нашу страну. Вот и приехал я опередить тебя. Слыхал я, что втрое ты сильнее меня. Вот и приехал я победить тебя. Коня твоего Боденгин-Бора себе возьму, чтобы в гости ездить на нем, красавицу-ханшу, которой вечно пятнадцать лет, в жены себе возьму, богатырей твоих в плен заберу, чтобы в походах моих охраняли они меня, тебя самого разрежу я на куски и по степи разбросаю, чтоб птицы съели тебя.
— Ха-ха-ха,— будто гром загремел, засмеялся хан Бор-Улан.— Что-то руки мои чесались последние дни. Вижу, не зря. Сам противник явился ко мне. Эй, седлайте скорее Боденгин-Бора, храброго моего коня! Мужчины умирают в дикой пустынной глуши! Едем в далекую степь!
И вот Бор-Улан и Дамбин-Улан, два бесподобных богатыря, на храбрых своих конях рядом поехали в степь. Наконец достигли дикой пустынной глуши. Слезли они с коней, развели костер, заварили чай. Белоснежный шатер поставил каждый себе. Вытащили трубки свои с бычью голову величиной, набили их табаком и начали тихо курить, дым выпускать. Каждый в своем шатре белоснежном лежал. Потом напились крепкого чаю они. Оседлали храбрых коней, и битва их началась.
Плетьми тяжелыми долго бились они. Мечами стальными долго рубились они. Бились, пока плети окованные не расплелись. Рубились, пока мечи не рассыпались на куски. Тогда пиками стали друга друга колоть. Но никто не мог выбить противника из седла. И сказал отважный Дамбин-Улан:
— Не будем мучить наших ни в чем не повинных коней.
Слезли они с коней, пустили коней пастись. Кожаные шаровары свои подвернули они до колен. Сняли бешметы, тела свои белые обнажив. И началась борьба. По одиннадцать тысяч раз друг друга они трясли. Но оба стояли как каменные столбы. Наконец, лихой Бор-Улан Дамбин-Улана от земли оторвал и держал его на весу семь дней и ночей, думая думу, как его одолеть. Наконец, сказал Бор-Улан:
— Последние слова свои говори. Сейчас я тебя задушу!
И ответил Дамбин-Улан:
— На далекой родине малышом я перебарывал всех. Я еще не успел тебе все ловкости свои показать.
Тут он все мускулы свои напряг, освободился, а самого Бор-Улана подбросил вверх. Когда Бор-Улан, достигнув небес, падал назад, Дамбин-Улан бешметом его подхватил и на землю упасть не дал. Держа Бор-Улана в руках, с усмешкой спросил:
— Куда это вы летали, храбрый батыр?
— К облакам подняться решил, чтобы напиться пресной поды,— процедил Бор-Улан.
Дамбин-Улан воткнул Бор-Улана в землю на девять локтей, назад его выдернул и громко ему сказал:
— Три обиды есть у мужчины, говори свои, Бор-Улан.
— Нет у меня обид, можешь меня убить.
Тогда сказал отважный Дамбин-Улан:
— Давай помиримся, давай будем братьями, Бор-Улан.
Но Бор-Улан, насупившись, промолчал. Лишь на третий раз ответил хан Бор-Улан:
— Да, я согласен, буду братом твоим. Скорей поедем в мой золотой дворец и устроим в честь нашего братства великий пир.