Он сел, взял у девочки кусочек рыбы, положил в рот, попытался проглотить и опять не смог. Он открыл рот, нагнулся вперед, слюна, перемешанная с рыбой, потекла на песок. Он откинулся на одеяло, глаза расширились от слез, от того, что он не хотел называть, но про что она знала: это страх.
К вечеру все его конечности свело судорогой, взгляд сосредоточился на стене пещеры, на лице застыла странная гримаса — в свете пламени было понятно, как ему больно. Звуки он издавал, только когда тело напрягалось и выгибалось над одеялом высокой дугой, — из-за стиснутых зубов доносилось нечто, напоминавшее одновременно и стон, и крик. Если она дотрагивалась до него, он морщился. Поэтому она просто сидела и тихонько разговаривала с ним, пережидала очередную судорогу, продолжала, когда его отпускало. Она напоминала ему про подарки, которые он дарил ей каждый год накануне солнцестояния, про вещи, которые он ее научил делать, про вещи, которые она сделала под его руководством. Она рассказывала ему его же истории, которые останутся с ней до тех пор, пока у нее сохранится память, говорила, что, если он умрет, она отнесет его домой на одиноко стоящую гору и положит в могилу рядом с мамой, рядом с камнем, похожим на медведя, а сама будет жить поблизости, пока не кончатся для нее времена года. Она сказала: надеюсь, их будет много, потому что еще есть одна недосказанная история, окончания которой ни она, ни он никогда не узнают.
В СЕРЕДИНЕ НОЧИ ОНА ВЗДРОГНУЛА И ПРОСНУЛАСЬ. Огонь погас, но луна по-прежнему светила в небе; девочка почувствовала, что мужчина не спит. Она приблизила свое лицо к его лицу и ощутила его неглубокое дыхание, потом взяла его здоровую руку в свою.
Губы его медленно шевелились над все еще стиснутыми зубами, но слов она разобрать не могла.
Еще раз. Еще раз, попросила она и наклонилась так низко, что губы его коснулись ее уха.
Буду скучать по тебе, прошептал он.
На этот раз она поняла и сжала его ладонь еще крепче.
Я по тебе тоже буду скучать, сказала она. И буду говорить с тобой. Если я буду в тебе нуждаться, ты же придешь меня выслушать?
Да, сказал он.
ОНА СНОВА ЗАСНУЛА, ГОЛОВОЙ К ЕГО ГОЛОВЕ, вслушиваясь в его последние вдохи, а когда утром проснулась — ярко-белое солнце вставало над горизонтом, — он был мертв.
Она дотронулась до его лица, странно размягченного после ухода того, что забрало его прочь, пальцами потянула вниз его веки, накрыла с головой одеялом.
Спи спокойно, сказала она.
Дождь перестал. Утренний воздух был влажным, неподвижным, с суши налетели мухи: океанский бриз больше не отгонял их обратно в болото и чащу. Она сообразила, что до солнцестояния остается еще как минимум одна луна, а потом еще две до того момента, когда она сможет вернуться домой. Она повернулась лицом к морю, вышла из пещеры, села на песок там, где раньше горели их костры, и заплакала.
ВЕСЬ ЭТОТ ДЕНЬ И ЧАСТЬ СЛЕДУЮЩЕГО ОНА НЕ двигалась с места, не ела и даже не пила. Заснув, она просто склонилась вниз к песку. Проснувшись, выпрямилась и села в той же позе, глядя, как солнце встает, начиная новый день, как вставало накануне и встанет завтра. Западный ветер ночью сделался крепче, силы его хватало сдувать гребни с волн, разбивавшихся о берег, а с ветром прилетел землистый запах леса и воды ручья, и девочка сквозь голод и горе поняла, что ей теперь нужно делать.
ОНА ВСТАЛА, НАЧЕРТИЛА НА ПЕСКЕ КРУГ РАДИУСОМ с ее собственное тело, а потом голыми руками вырыла внутри круга яму глубиной себе по локоть, выложила ее самыми плоскими камушками, какие смогла найти. Вокруг еще было совсем мокро от дождя, поэтому она притащила из пещеры все оставшиеся поленья, сложила их квадратами в яме. После этого отправилась в лес поискать еще дров.
Весь день она таскала ветки поваленных деревьев от ручья, уходила дальше к северу в поисках топляка. К полудню на берегу сушилась на солнце горка растопки, длинные ветки и куски мертвых стволов. Когда солнце село за западный кряж, девочка сложила мужчине в песке погребальный костер.
Она знала, что луна взойдет поздно, но ей не нужно было иного света кроме света пламени. Вместо носилок она взяла его одеяло, перетащила тело из пещеры на берег, до самой ямы, а потом подсунула руки под мужчину в одеяле, приподняла с громким воплем злости и ярости на свое одиночество в этом мире и положила сверху на хворост, который для него собрала.
Она вытащила из торбы все оставшиеся кедровые стружки, принесла кору, которую собрала в лесу, бумажные карты, которые отец нес с собой и с которыми сверялся в пути, а потом стала бить кремнем о кресало, пока растопка не занялась от искр и в крошечном уголке погребального костра не закурился дымок. Она приложила всю силу легких, чтобы раздуть пламя, хотя совсем ослабела от голода и усталости, — но этого хватило, чтобы пламя вспыхнуло, окрепло, распространилось по нижней части кучи. Когда оно стало всепожирающим, она в последний раз сходила в пещеру, взяла лук и стрелы и вернулась к костру. Подойдя, отшатнулась от жара, подняла лук и колчан из оленьей кожи над головой и бросила их в середину костра. После этого опустилась на колени, спрятала лицо в ладонях и упала вперед, простерлась, подобно паломнику из древности: не могла или не хотела смиренно смотреть, как пламя вздымается все выше и выше, пожирая мужчину.
~~~
ОНА БЫЛА ОДНА В КАНОЭ, ГРЕБЛА К БЕРЕГУ, где ее дожидался отец, но озеро оказалось таким огромным, что выглядело бескрайним, — нос лодки разрезал воду, а время замедлилось, и листья на деревьях на острове начали из зеленых превращаться в желтые и красные. До нее долетал запах перезрелой черники, хотелось погрузить руки в воду и приложить к лицу, вот только влага, которую она ощутила на лице, почему-то была теплой, густой и пахла рыбой.
МЕДВЕДЬ МОРДОЙ ПЕРЕВЕРНУЛ ДЕВОЧКУ ЛИЦОМ вверх и слизал корку сна и соли с ее глаз, — она проснулась, уставилась на мутные очертания непонятной головы, заслонившей небо.
Мы дома? — спросила она, да так и осталась лежать на песке, сжавшись в комок и дрожа.
Нет, сказал медведь.
Девочка встряхнулась, попыталась одним движением встать, осела обратно.
Медведь отступил, они стали разглядывать друг друга через разделявшее их расстояние.
Можешь развести еще один костер? — спросил медведь.
Девочка не ответила. Подумала убежать, отползти крабом по берегу, потом метнуться к скалам. Но в горло впились слабость и жажда, каких она никогда еще не испытывала. Она понятия не имела, сколько времени не ела и не пила. Сколько проспала. Она посмотрела на обугленный песок на расстоянии вытянутой руки, туда, где раньше горел огонь, дым из ямы не поднимался. Угли потухли. Жар остыл.
Только на этот раз поменьше, сказал медведь.
Она обернулась, чтобы посмотреть на зверя, и вспомнила медведя, которого они с отцом много лет назад видели у озера — он ловил рыбу; его иссиня-черный мех, белую метку на груди — он куда-то шел в одиночестве. Этот был очень похож на того. Медведи-самцы — странники, сказал тогда мужчина, так что не надо их удерживать. На краткий миг рука ее потянулась за луком, но она ее отдернула, даже не коснувшись песка.
Больше дров не осталось, сказала девочка.
Что-то всегда остается, сказал медведь, и голос его прозвучал раскатом дальнего грома — таким он бывает, когда гроза уже прекратилась, — только еще глубже, как будто оттуда, издалека, долетела печаль, равная ее собственной.
Посмотри сюда.
Она повернулась в сторону суши и увидела кучку веток и хвороста на берегу.
Я собрал, пока ты спала. Ты должна поесть, иначе мы не сможем отсюда уйти.
СЛАБОСТЬ ЧУТЬ ОТСТУПИЛА ПОСЛЕ ТОГО, КАК девочка съела горсть незрелого шиповника, вытащив из него семечки и убрав волоски, запивая большими глотками воды из ручья. Сложив в кучку сухую прибрежную траву и бересту, она развела костерок, куда потом подбросила ветки и хворост, их собрал медведь. Потом она взяла форель, которую медведь поймал для нее в ручейке, бежавшем через лес, обтерла, выпотрошила и приготовила на зеленых прутьях и влажных водорослях над углями, которые отгребла к краю костра.
Ела она с жадностью, не оставив ни крошки. Когда от форели остался лишь скелетик с высосанными глазами, она подняла взгляд — нет ли еще — и поняла, что уже довольно давно не видела медведя, после чего стала гадать, не выдумала ли его, не был ли он просто видением. Вот только этим не объяснишь появления рыбы, подумала она и тут заметила, как медведь идет к ней по берегу на четырех лапах и несет в пасти еще двух рыбин. Приблизившись, он выплюнул одну на песок. Девочка посмотрела на рыбу, которую медведь все еще держал в пасти, и тогда он бросил и вторую, рыба едва не упала ей на колени. Она подняла ее, выпотрошила и приготовила на той же решетке из зеленых веток на том же костре, на котором приготовила и первую.
ВЕЧЕР ЗАСТАЛ ИХ У КОСТРА ИЗ ТОЛСТЫХ БРЕВЕН, он горел, точно небольшой маяк, который когда-то, возможно, служил сигналом кораблям, искавшим безопасную гавань; вот только теперь он светил не для кораблей. Девочка опять села подальше от медведя и не проронила ни слова, измученная подозрениями, страхом, горем — медведь, похоже, это понимал. Он подвигал своим могучим телом по песку и сказал девочке, что все в лесу решили: погребальный костер, на который она положила тело своего спутника, — это лесной пожар, зажженный молнией позднего лета, такие здесь не редкость, и вся живность бросилась искать какие-никакие укрытия, когда в воздухе появились дым и пепел. Но потом орел, видевший все это сверху, рассказал медведю про девочку, и тогда медведь пошел к берегу и увидел, что она спит. Он и раньше видел ее на берегу озера, удивлялся, как ловко она ловит рыбу с помощью лука, и поэтому, когда увидел ее здесь, без спутника, сразу понял, что теперь отправится с ней в долгий путь обратно к одиноко стоящей горе.
Пока он говорил, она молчала, и долго молчала после того, как он умолк, а потом взглянула на него сквозь огонь и произнесла обиженно: он не был моим спутником. Он был моим отцом.