Шевалье оправдали.
Кажется, знакомство с Галуа стало не последней тому причиной.
Они не виделись больше месяца, после того, как Галуа перевели в тюремную больницу Фолтрие. Не по вине Огюста — в его последний визит Эварист заявил, что не хочет отравлять друзей «ипохондрией». Огюст обиделся. Обиделся и сейчас — на мертвого. Написать каким‑то «инициалам»…
Н. Л., В. Д. — кто это?
Ну конечно! Не быть ему сыщиком! Н. Л. — Николя Леон, их общий приятель, драматург и кандидат в новые Дюма! Точнее, соратник и графоман. Такому и «Нельской башни» не написать.
«…И убийца не раз являлся ей в снах!»
Шевалье зло ухмыльнулся. Не напишет — и не надо. Зато ответит! Если потребуется — несколько раз. Сначала ему, затем — в полицейском комиссариате. А еще лучше — в Директории Общества Друзей Народа.
Похороны в субботу, 2 июня 1832 года. Новое Южное кладбище — оно же кладбище Монпарнас.
Огюст Шевалье открыл футляр и вынул пистолеты.
2. AdagioКладбище Монпарнас
Жить в Париже трудно. Еще сложнее — умирать. Вроде бы все происходит само собой. Закрыл глаза, сложил руки на груди… Можно при нотариусе и враче. Можно на помосте гильотины. Можно у пруда Гласьер с пулей в животе. Древние знали: дорога туда широка, с пути не собьешься.
Древние не знали, как хлопотно мертвецу в Париже.
Шевалье понял это быстро. Умер его товарищ по Нормальной школе, Гастон Леруа — земляк, из Нима, круглый сирота, нищий, как пономарь-пропойца. Леруа сгубила чахотка — обычная смерть для южанина-провансальца на сыром севере. Огюст счел своим долгом позаботиться о похоронах.
Прочие земляки сделали вид, что их это не касается.
Деньги собрали. Скинулись учителя, даже директор Гиньо внес лепту. Шевалье отправился в ближайшую похоронную контору. Вот тут‑то началась истинная «Нельская башня». В Париже не хоронили — здесь арендовали место для могилы. За эту цену в Ниме можно было купить дом. Только дом — надолго, а могила предлагалась на десять лет.
Престижные участки кладбищ резервировались семьями «старожилов». Бедняге Леруа светила в лучшем случае «боковушка» у ограды, где-нибудь на Дез Ар. Словно в скверной ночлежке: ночь провел — и скатертью дорога.
Огюст упорствовал. Он обошел весь город — на фиакре разоришься! — и добрался до окраины в районе Старых Ферм. Южное кладбище, недавно открытое и «немодное», согласилось приютить мертвеца. В общую могилу, зато навечно. Тогда и запомнил Шевалье это место: низкая, в грязной побелке, ограда, черная земля в редких пятнах травы, богатые надгробья у ворот, дальше — холмики «общаков».
Пусто, голо, мерзко.
Единственная достопримечательность — башня с крышей-колпаком. Как объяснили сторожа, бывшая мельница. Почему не снесли? — историческая память. Или просто руки не дошли. Мертвая мельница на мертвой земле смотрелась жутко.
«…И убийца не раз являлся ей в снах!»
Башня оказалась на месте. Ее недавно перекрыли ярко-красной черепицей. И стены подновили. Воистину, гроб вапленый, о котором говорят на проповедях — красив снаружи, отвратителен изнутри.
Изменилась не только Мельница. Исчезла пустота черного поля. Могилы тянулись ряд за рядом — теснясь, упираясь гранитными боками. Отряд мраморных ангелов зорко следил за самым святым, что есть у парижанина, — Собственностью.
Смерть по‑хозяйски осваивала новую обитель.
Похоронную процессию он встретил у ворот — катафалк прибыл по расписанию. Беднягу Галуа хоронили не утром, не днем — вечером. Июньский день долог, солнце лишь начало клониться к крышам близких домов. Но позднее погребение казалось зловещим.
Удивила и толпа — огромная, густая. Покойник был родом из Бур-ля-Рена. Не дальний свет, час верхами от столицы. Однако не каждый сосед станет запрягать экипаж ради парижских похорон. А в столице Галуа не жаловали. Кто придет? — соученики по школе? Единомышленники из Общества Друзей Народа? Новые приятели из тюрьмы Сен-Пелажи?
В тюрьме Эварист не ладил с соседями. Сен-Пелажи была набита политическими, и борцы за демократию топили бессильный гнев в дешевом вине, благо кабачок находился прямо в тюремном дворе. Галуа не мог работать, сердился, начал пить сам.
Однажды полоснул бритвой по венам…
— Наконец‑то! Ты где пропадал, пропадал, Огюст?
Зверь бежал на ловца. Вот он, Николя Леон — пухлый, румяный, довольный собой. И, как обычно, слова без нужды повторяет. Не иначе, чтобы его лучше поняли, поняли. Ради грустного дня с лица исчезла вечная улыбка. Уголки губ то и дело пытались дернуться, но Н. Л. честно соблюдал траур. Темный сюртук, черная повязка…
— Я тебя тоже искал.
«Кто из нас лжет?» — подумал Шевалье. В эти дни он не искал Леона. Но в штаб Общества забегал регулярно. Заходил и в Латинский квартал, к университетским знакомым Галуа. Николя там не было. Его никто не видел, не встречал.
Где же ты искал меня, пухлый Леон?
— Смотри, сколько наших пришло, пришло! Смотри, смотри! — короткопалая ладонь тыкала в толпу. — Мы им еще покажем, покажем! Мы!.. Мы!..
Хотелось уточнить, кто это — «наши», а заодно и «они», кому следовало «показать». Пистолет Шевалье пристроил за поясом, по‑разбойничьи, накинув на плечи старомодный редингот, одолженный у соседа. Не слишком удобно, но терпимо. Если не станут обыскивать, не заметят.
У ворот вышла заминка. Катафалк отвели в сторону, компания крепких, одинаково одетых парней подошла к гробу. Взяли, понесли…
— Галуа! — громким шепотом отозвалась толпа.
И перешла на крик:
— Галуа! Республика! Га-лу-а!!!
Огюст Шевалье молчал. Слишком похожи были те, что несли гроб. Слишком слаженно орали незнакомцы. Взгляд зацепился за человечка в куцем фраке, с раскрытой тетрадью в руке. Репортер?
— Галуа! Республика и генерал Лафайет!!!
Человечек во фраке крутил головой, привставал на цыпочки. Свинцовый карандаш тыкался в бумагу. Огюст заметил еще одного, с тетрадкой. Темные окуляры, цилиндр надвинут до бровей. Ну, с этим все ясно.
Пистолет тянул вниз, к земле. С запоздалым сожалением Шевалье сообразил, что не взял шомпол. Оружие заряжать не стал, боясь остаться без ноги. Изделие Гастинн-Ренетта — не драгунский короткоствол, такое за поясом носить опасно. Пули взял, сунул в карман пороховницу.
Шомпол!.. эх!..
— Галуа! Смерть тиранам!
— Кто они? — не выдержал Огюст. — Николя, ты их знаешь?
Спросил — и пожалел.
— В каком смысле? — удивился Николя Леон. — Вот что, Огюст, Огюст… Давай отойдем.
У ворот началась давка. Гроб неспешно плыл поверх голов.
— Республика или смерть!
Двигаясь за сутулой спиной Леона, Шевалье подумал, что графоман ни разу не дал почитать ни одной своей пьесы. Пересказывал, декламировал куцый отрывочек про графиню, страдающую возле чаши с ядом… Этак каждый — Дюма! Кто ты, Н. Л.?
Откуда?
Возле каменной стены, отделявшей мир живых от царства мертвых, Леон остановился. Резко повернувшись, шагнул вперед, на Огюста.
— В последнее время ты задаешь слишком много вопросов! Обо мне спрашиваешь кого попало, попало. Зря, Огюст!
В спину ударил очередной крик: «Лафайе-е-ет!» Покойник Галуа не выносил Лафайета, считал его предателем и трусом, из-за которого Республика не родилась в 1830‑м. Именно Лафайет поддержал Короля-Гражданина, вместо того чтобы отправить наглеца к ближайшей стенке. Но Эварист уже не возразит — о молчании позаботились.
— Были причины, Николя.
— Ну конечно, — кивнул Леон. — Галуа написал не тебе, а мне. Мне! А ты заметил, что все наши не хотели тебе отвечать, отвечать? Смотри внимательно, повторять не буду.
Он протянул широкие ладони, словно за милостыней. Миг — и пальцы сложились странной, похожей на птицу фигурой.
— Понял?
— Да.
Тайный знак — пароль, показанный Шевалье в день приема в Общество. Знак его тезки Огюста Бланки, Командора. Зеленого новичка, взятого исключительно благодаря протекции старшего брата, Мишеля Шевалье, строго предупредили: запомни, и если увидишь…
— Время года — осень. Месяц?
— Вандемьер, — выдохнул Шевалье. — Месяц вандемьер, сбор винограда…
Про «осень» знал только Командор.
— Я отвечаю за безопасность Общества. Заменяю Командора, пока он в крепости. Галуа хотел написать письмо Бланки. Я дал совет не упоминать вождя. Вождя! В. Д. — это Виктор Делоне, он мне помогает.
Огюст отвел взгляд. Все ясно — Эварист Галуа соблюдал дисциплину. Мог бы, конечно, и другу написать…
— Что вы раскопали? Это была дуэль?
— Дуэль, — Леон поморщился, глянул в яркое летнее небо. — Один пистолет на двоих, шесть шагов, по жребию. Убийство в рамках дуэльного кодекса. Эвариста вызвали Александр Дюшатле и его приятель, национальный гвардеец. Да, гвардеец. Все?
— Дюшатле… Он дружил с Галуа! Из-за него Эварист попал в тюрьму…
Галуа судили за сущую глупость — незаконное ношение формы Национальной Гвардии. Надел он ее на демонстрацию в защиту арестованных товарищей, в том числе и Дюшатле. Форма была предлогом упрятать парня за решетку. Перед этим Галуа пытались судить за то, что он на банкете помянул королевское имя, держа нож в руке.
Не получилось — слишком глупо.
— С Дюшатле говорили?
— Не можем найти. Найдем, не волнуйся. Нам пора, начинают.
Шевалье оглянулся. Процессия втягивалась в ворота.
— Из-за кого случилась дуэль? В письме говорится, что из-за «кокетки»…
— Какая теперь разница, разница? Стефания дю Мотель, дочь врача лечебницы Фолтрие. Дюшатле — военный, усы до ушей. Что еще девице требуется? Галуа — парень горячий, не сдержался. Наговорил всякого… Пока мы не разобрались, Дюшатле поминать не будем. Пустим байку для газет, намекнем на аристократа, записного бретёра… Такое съедят с удовольствием. Видел крепких ребят — у гроба? Из военной школы, сами вызвались. Растем! Пусть полиция знает. Иногда полезно качнуть мускулом.
— Я хочу вам помочь, Николя!
— Мы к тебе обратимся, обратимся. После…