— Только кожей своей не светите! Там не любят чужаков… Да их, блин, нигде не любят!
Отряд двинулся навстречу новым нежданным и нежеланным приключениям. Бывает, что люди специально идут в поход или отправляются в речной сплав, радуются каждому отвоеванному у природы метру, наполняются счастьем и впечатлениями. Даже если случаются неудачи, они не пеняют на судьбу, на злой рок — всякое бывает, сами виноваты, сами сюда пришли, ничего страшного, в следующий раз будет лучше. Так живут путешественники. И да, у них бывает следующий шанс. Но брошенные волею судьбы в одну лодку морпехи и инки не выбирали себе такой путь, не мечтали отправиться в путешествие, не собирали радостно свои рюкзаки, чтобы потом на каждом привале грызть снеки и пить газировку, то и дело фотографируясь. Морпехам и инкам некому было похвастаться захватывающими видами, которые они принимали как должное, как неряшливое, вычурное пятно на роговице наполненных слезами глаз. Они видели вовсе не тот пейзаж, что можно описать простыми словами. Полный всеми оттенками зеленого лес или коричневые, блестящие на солнце сухие поля под красным, кричащим даже в светлое время суток сиянием, разинувшим свою необыкновенную кровавую пасть и плывущим над головами, как флаг мира выбросов и радиации; многочисленные заводы, непрерывно выпускающие тысячи тонн продукции; пластиковый мусор вместо почвы; автомобильная целина всех оттенков гнилого металла, создающая рукотворные холмы всюду, куда достает взгляд; а после них — город, руины которого раскинулись до самого горизонта, бескрайняя свалка обрушившихся домов, как самый дорогой в истории жанра пейзаж, созданный без единого спецэффекта.
Вот что было вокруг этих людей, но воспринимали они совсем иное. Плевать им было на художественную целостность мира, на разнообразие форм. Они боролись с расстоянием, со смертью и временем, поэтому мира для них вовсе не существовало. Все вокруг стало лишь средством для достижения цели — предметы под рукой либо помогали выжить, либо нет, и третьего не было дано. Морпехи и инки не видели всей этой потрясающей эклектики. Цвета ничего не значили, а небо и земля вовсе вышли за рамки восприятия уставших от долгого бегства людей. Они были слепцами в парке аттракционов, глухими на выступлении оперной дивы и немыми в караоке. Это нормально для всех, кто не идет в дурацкий поход, а просто пытается выжить.
Они продолжили путь. Чудной дом рыбака остался далеко позади и медленно уменьшался в размерах, как опущенный в воду предмет. Небольшая вибрация воздуха вокруг его газообразного ореола подсказывала, что он продолжает идти на дно зрительной перспективы, но столь медленно, что сложно заметить уменьшение нечетких пропорций.
— Сэр, может, повернем на север? — Чарли смотрел на компас в своих часах. — Провизия у нас есть, а мутанты сбиты со следа. Мы, наверное, уже в сотне миль от того злополучного места.
— Мутантов я уже не боюсь, — бесстрастно ответил Альфа. — Наверное, они вернулись обратно, что еще хуже. Нам надо как можно быстрее предупредить лагерь о надвигающейся опасности, и что-то мне подсказывает, что найти радиостанцию проще в крупном городе, нежели в болотах Карелии.
— Да, сэр. Если так посудить, то нам нужно в Пит, — кивнул Чарли и выплюнул соломинку. — Может, еще и транспорт там раздобудем.
Плоты пошли по реке, протянувшейся пуповиной из чрева матери-озера. Время, как и вода, начало струиться быстрее. Плоты подхватило течение, стремящееся скорее попасть в отцовские объятия моря. Пустые бутылки с сидящими на них людьми теперь тянуло к цели с невиданной прежде скоростью, оставалось лишь держаться подальше от заваленных хламом берегов.
Первые городские пейзажи не заставили себя долго ждать. Сначала это были рыхлые поля из железобетона. Ограниченные оптической перспективой глаза верили иллюзии того, что эти обломки мелкие, как комья перекопанной перед холодами земли. Плот подплывал все ближе и ближе к ним на излучине Невы, и обломки не увеличивались в размерах, казались такими же крохотными, как километр назад. Только присмотревшись, человек понимал масштаб случившихся за последние пятьсот лет разрушений. Каждая казавшаяся издалека пылинкой стена или железная арматура были размером в несколько метров. Когда это стало понятно, размер частиц бетонной земли резко изменился в глазах путников. Масштабы уничтоженной части города были огромны. Но куда больше удивляли горы электронного хлама, вокруг которого петляло течение. Прямое некогда русло превратилось в сплошные излучины.
— Это что, бытовая техника?
— Ага. Река осталась бы ровной без всех этих гор холодильников и микроволновок. А теперь вынуждена огибать их, как серпантин.
— Но сколько нужно времени, чтобы они образовали эти искусственные пики, каньоны и холмы?
— Много, мой друг, очень много.
Час, второй, третий. Отряд миновал десятки километров разрушенных временем и безымянными войнами зданий. Чем ближе к центру города, тем чаще в сваленном, как случайно упавшие карты, железобетоне мелькали озлобленные лица людей. Наверное, людей. По крайней мере у них были глаза, рты и уши, а на руках как минимум по одному среднему пальцу, который большинство из них демонстрировало плывущим на плотах. Были и менее воспитанные, кто при виде чужаков с белой кожей открывал по ним ксенофобский огонь. Дорога в Пит была дорогой злобы, заваленной бытовой техникой и руинами зданий.
— Убейте этих тварей! — кричал Альфа, и его подчиненные наносили ответный удар, куда более точный, чем беспорядочная стрельба свихнувшихся от химии рейдеров.
— У них такие же мотоциклетные очки и кожаные куртки, как у нашего рыбака, — подметил Эхо.
— Наверное, одна банда… или клан… или как они тут зовутся.
— Проклятье! Бутылки прострелены.
Хотя ответный огонь из автоматов и заставлял недоумков-рейдеров прятаться глубже в свои железобетонные норы, хлипким плотам тоже доставалось — в них оказалось чертовски легко попасть. Пали́ себе по синему пятнышку на реке — и обязательно попадешь в бутылку. Еще и еще, как в тире. Где моя награда за пять мишеней?
Наградой рейдерам был свинец из автоматов морпехов. Но так или иначе плоты не дотянули до речных ворот города. Последние несколько километров путникам пришлось добираться пешком. Сила тяжести пыталась прижать марсиан к земле — к неровной каменистой поверхности, к обломкам рухнувших зданий. Время еще не совсем замело следы своего безобразия, поэтому приходилось стараться не переломать ноги обо все эти выбоины, рытвины и колдобины.
Несколько дней в неподвижности привели Пуно в себя. Он уже вернулся из бредовых объятий Морфея и начал все понимать. Температура упала, смертельно опасное состояние миновало, и все благодаря самопожертвованию Лимы. Вдобавок она отдала всю свою воду Пуно в самый критический для него день.
Но парень этого не знал. С тех пор как он пришел в сознание, Лима не оказывала ему никакого внимания, стараясь быть ближе к Куско. Она дала слово, которое было крепче любого железобетона, на поверку оказавшегося очень хлипким под воздействием бурь и невзгод.
Пуно с трудом поднялся на ноги и едва ими переступал, держась за плечо Хана. Боль от каждого шага отдавалась в боках и груди, но была несколько глуше, чем раньше, отдавала выдержанным дубовым привкусом, словно настоялась со временем. Она все сильней отдалялась от его выжатого лихорадкой сознания, если можно так сказать, — угасала.
— Возвращайтесь домой, белые твари! — донеслось из заваленного грязью подвала.
— Подождите. — Куско жестом остановил отряд. — Мы привлекаем слишком много внимания.
— Он прав, — опустил автомат Альфа и повернулся лицом к своим. — Рыбак предупреждал насчет нашего цвета кожи. Надо замаскироваться.
— Нам теперь, что, стать такими же красными, как эти аборигены? — ощетинился Чарли.
— Можно и так. — Полковник огляделся по сторонам — один голый бетон. — А можно просто накинуть какие-нибудь лохмотья.
Они прошли дальше, в сторону растущего из серых руин города. Потерянные на незнакомой земле, связанные одной общей целью, как сухая трава перекати-поле — главный символ Великой пустоши со всей ее изничтоженной солнцем природой. Одна лишь твердая обезвоженная земля, да и та глубоко под завалами разрушенного временем и ветром города. Никаких растений до горизонта, никаких магазинов одежды или просто развешанных между развалин тряпок. Последний торговый центр здесь закрылся пятьсот лет назад, и теперь от его многоуровневых развлечений и высокой, до неба, парковки остались лишь спрессованные в одну плоскость воспоминания — куски пластика от постера какого-то фильма и обрывки мягких сидений, больше похожие на истлевшую бумагу, которая распадется на молекулы, как только к ней прикоснешься. Безлюдно здесь не было, кое-где шатались изгои под кайфом, от голода и безделья пытающиеся разрушить еще что-нибудь, погубить уже гиблое. Сначала, когда-то давно, они вырывали из пола кресла в кинотеатрах, потом, когда здания рушились, они рвали сиденья этих кресел на красивые лоскуты, потом, во время очередной войны дикарей, прятались за уцелевшими мебельными каркасами, а еще через сотню лет пытались доломать хлам, ведь ничего целого не осталось. Ступая по железобетонной пустоши, путники понимали, что категорий обломков тоже бывает несколько. Сначала это крупные части, по которым можно определить, что же они составляли при жизни — такого почти не осталось. На следующем этапе распада это уже обломки непонятного происхождения, но все еще имеющие крепкий вид — их вокруг валялось достаточно. И, наконец, полностью, в пыль изничтоженная стараниями рейдеров-изгоев материя. Она просачивалась глубоко под руины, исчезала с глаз долой, и на поверхности по-прежнему оставались еще «целые» обломки огромного мегаполиса, сколько бы веков их ни разбивали в труху.
— Они все сумасшедшие, — шептал Чарли, чтобы не привлекать внимания.
— Нормальные бы тут не остались, — согласился Альфа.
— Разве что путешествующие, прямо как мы, — с некоторым двойным смыслом сказал Хан, продолжая поддерживать плечом Пуно.