К концу ноября в правой от входа клетке остались Пуно, Лима и Куско, а в левой — полковник Альфа, майор Чарли и сержант Эхо. Остальные инки и марсиане нашли себе новый дом на бескрайних просторах Пустоши.
С каждым днем становилось холоднее. Стены темницы начали покрываться льдом, и собирать с них воду было все труднее. Крысы подолгу оставались в тепле своих подземных ходов. Цепные псы могли бы при желании провести в тюрьму отопление, но не делали этого. Они довольствовались тем, что имеют, — как владельцы коттеджей на берегу моря в средних широтах, пересчитывали полученный за высокий сезон доход, на который могли спокойно существовать до следующей весны, когда темница оттает и на ее стенах появится вода, а из дыр покажутся зубастые морды нового поколения выросших за зиму крыс. Тюрьму готовили к закрытию на зиму.
Оставшийся в живых псих из самой дальней камеры продолжал орать. В своей поврежденной, отшлифованной и избавленной от всякого самосознания голове он вновь и вновь крутил одну и ту же пластинку с просьбой себя убить. Пересчитывавший рабов после очередной смены рейдер подошел к его камере и отбил дубинкой вцепившиеся в решетку пальцы.
— Скоро сможешь умереть. До зимних игр осталось два дня, — с садистскими нотками в голосе сказал цепной пес и повернулся к оставшимся шестерым рабам. — Кстати, вы все приглашены.
Он рассмеялся и прошел мимо клеток на выход.
На следующий день псих умер, но на его место в темницу пригнали двух преступников, чьим наказанием стали те самые зимние игры Пита, куда также попадали и все непроданные за год рабы. Из тихих отзвуков далеких разговоров цепных инки поняли, что это подобие гладиаторских боев на потеху жителям города. Пуно, Лима и Куско не знали значения слова «гладиаторские», зато Альфа, Чарли и Эхо тяжело вздохнули. Постеры этих боев путники видели еще в первый день пребывания в городе — тогда они и подумать не могли, что станут главными звездами мероприятия.
Попавшие в соседнюю с ними камеру головорезы не были невольниками в привычном понимании этого слова. Их поймали на преступлении и осудили на рабство, но из-за наступления морозов из них уже не успевали выбить весь свободолюбивый человеческий дух, поэтому сразу записали в участники зимней схватки. Живя в этом городе уже несколько лет, они, в отличие от морпехов и инков, знали, что из себя представляют эти бои, и с нескрываемой злобой рассматривали своих будущих соперников по Арене. Двое преступников могли похвастаться хорошей физической формой, они еще не успели потерять здоровье в сырых катакомбах, а потому презрительно и высокомерно смеряли взглядами силуэты немощных, никому не нужных рабов. В темноте не удавалось разглядеть черты лиц, но по общему осунувшемуся виду и медленным движениям пленников преступники поняли, что легко разделаются с ними через два дня. Это поднимало настроение, а оно, в свою очередь, увеличивало запас сил. Невозможно придумать лучшего исхода для пойманных на месте преступления грабителей, которых только каким-то чудом не пристрелили. Наказание в виде схватки с изможденными рабами стало для них настоящим спасением, но все равно некоторые опасения оставались. Один из двух бандитов, маленький, слишком упитанный для здешних мест, здорово переживал. Его не устраивал ни сам факт наказания, ни преступление, за которым он был застукан.
— Я не должен был там находиться, — причитал он, обращаясь к своему коллеге по темному ремеслу, высокому, поджарому, одноглазому мужичине с заметным даже в темноте хитрым оскалом. — Я уже должен был свалить к чертовой матери из этого города.
— Ну да, — ухмылялся одноглазый. — Никто ни в чем не виноват. Старая песня.
— Да нет же, Кола, — психовал коротыш, чье появление в оплоте голода и истощения было в высшей степени бескультурно. Он мог бы прожить целый месяц на одних своих внутренних отложениях. — Я не это хочу сказать!
Его пособник лишь развел руками и устроился на парапете просторной камеры. Тюрьма практически пустовала, позволяя занимать какие хочешь места.
— Месяц назад я должен был сорвать куш, — принялся объяснять невысокий преступник. — Задолго до встречи с тобой и твоим идиотским планом ограбления съестной лавки, из-за которой нас так тупо поймали.
— Но, но! Ты, Ментос, не зарывайся, — оборвал его Кола, сощурив свой единственный глаз. — Ножичком-то я тебя в один миг изрежу, если не перестанешь гнать.
— Да погоди ты, — отмахнулся Ментос. — Речь не об этом. Месяц назад мы с парнями из бывшей банды наткнулись на деревенских бродяг, непонятно какими судьбами попавших в город. Их было человек шесть. И еще шесть рабов.
— Что они тут забыли? — поигрывал ножом Кола.
— Да я почем знаю! — Ментос говорил громко, на весь изрешеченный коридор. — Главное, что у них была еда и какие-то драгоценности под одеждой. Ну и рабы, разумеется. Целая дюжина человек с припасами, представляешь? Абсолютно потерянная в этом городе. И мы начали их пасти.
— Почему же цепные псы на них не среагировали?
— Те, наверное, псам заплатили. Все как положено. Я же говорю, зажиточные ребята.
— Ну и что, вы их грохнули? — равнодушно спросил Кола, поглядывая краем глаза на сидящих в соседних камерах рабов.
— Если бы! — сокрушался Ментос. — Мы пасли их полдня, вычислили маршрут и устроили засаду в одном из переулков центральной площади. В клоаке между могильщиками и казино.
— Знаю это место. Сам туда никогда не суюсь. Там почти всегда кто-то таится с оружием наготове, — качал головой Кола.
— Ну а эти залетные не знали. Перли туда как ни в чем не бывало. Мы с парнями уже заняли позиции. Порешили бы их с четырех сторон, никто бы даже не успел среагировать. Забрали бы ценности и продали выживших в рабство, — с нервом в голосе жаловался Ментос. — Я за месяц столько не зарабатываю, сколько бы там поднял. Одно успешное дело, и вот она — свобода от грязного Пита. Уехал бы на юга, в Талл, осел бы на какой ферме… Зимой там требуются надсмотрщики в теплицах. Эх…
— Так почему не срослось? — с сопереживанием спросил Кола.
— Перехватили наших залетных. Этот хромой Бэха с площади. Зазвал их в чертово казино.
— В казино? Да это же в двух шагах от клоаки.
— Вот именно! — как ужаленный вскрикнул Ментос. — О чем я тебе и толкую! Эх, надо было раньше их валить… Мы бы даже закон не нарушили! Они ведь никто!
— Казино ободрало их как липку?
— Точняк. На улицу их выводили уже под конвоем. Наверное, продали на опыты в Хель.
Кола покосился на сидящих по соседству рабов — троих деревенщин и троих белых, видимо, из могильщиков. Если не считать широких кирпичных столбов, пространство катакомб просматривалось во все стороны. Только ржавые прутья слегка заслоняли обзор, как молодые деревца на окраине леса с наветренной стороны.
— А это, случаем, не они? — смекнул матерый преступник.
Ментос замер на пару секунд, словно всплывая с глубины своего расстройства. Он очень медленно возвращался из мира досадных воспоминаний во мрак тюремной реальности. С присущим настоящему бандиту высокомерием он оглядел попавших в рабы деревенщин.
— Да нет вроде. — Он не старался говорить тихо. — Тех больше было. Да и лица вроде другие.
— Ладно, — сплюнул Кола. — Не фартануло, ничё не скажешь. Оторвемся хоть послезавтра на этих. Лучше безнаказанных убийств могут быть только убийства на публике. Победим и получим свободу. Нам повезло с этими играми на Арене. Почти гарантированное помилование.
Кола устроился поудобнее, насколько это было возможно на загаженном человеческими и крысиными экскрементами полу, и, крепко сжав нож в руке, закрыл глаз.
Инки и марсиане все это время удивленно слушали их разговор. Они прильнули к решеткам между двумя своими камерами и ошарашено смотрели друг на друга. Вот как бывает в жизни.
— Ну и дела, — прошептал Эхо. Он первым не выдержал тягучей паузы.
— Вы это слышали? — спросил Альфа у инков.
Те в ответ кивнули. Больше до конца дня никто не смог вымолвить ни слова.
На следующее утро камеры наполнило гулкое эхо далекого городского шума. Весь Пит готовился к зимним боям. По узким и широким улицам тащили сотни лавок, сидений, бочек с едой — все то, чего не досчитались на стадионе после долгих месяцев мародерства. Журчащие цилиндрами мотоблоки волокли за собой стальные решетки, цепи и трубы, ими требовалось укрепить место сражений перед новым сезоном. Город превратился в один большой муравейник, перед которым стояла задача обслуживать все прихоти своей матки — Арены.
В последний перед долгожданным побоищем день в воздухе витало ощущение праздника, торжества. Весь местный сброд жил в сладостном предвкушении. Все чувствовали себя счастливыми, забыв про дела, про тяжелую ношу обитателей трущоб. На время зимний боев пропадала эта всеобъемлющая тревога за каждую минуту существования, и люди могли чувствовать себя действительно людьми, а не двуногими животными, брошенными судьбой. Одни делали ставки на победителей, другие растягивали торговые палатки у стадиона, чтобы поживиться на всеобщем ажиотаже, третьи зарабатывали ремонтом ветхой и постоянно норовящей упасть арены, четвертые готовились задарма набить животы на бесплатной раздаче еды Сынами Пророка во время самих боев. Город двигался и вибрировал. Город дышал жизнью и создавал шум.
В подземной тюрьме в этот день стоял непривычный гул. Приходилось прислушиваться даже к своему сокамернику, а о том, чтобы подслушать разговор в другом конце катакомб, не могло быть и речи.
К замершим в ожидании чего-то страшного пленникам спустились цепные псы и раздали каждому по настоящей, хорошей консерве с бобами.
— Эй, зачем вы кормите деревенщин? Все равно они завтра умрут, — сокрушались Кола и Ментос. Им хотелось бы сражаться против обессилевших, а не сытых рабов.
— Ага, чтобы вы их одной левой уделали, — фыркнул охранник. — Сыны Пророка так не хотят. Городу нужно зрелище, а не избиение полуживых.
— Тьфу, блин, — раздалось в ответ.