— Что-то тут нечисто, — волновался Эхо. — Всегда бывает подвох.
— Жизнь — это драматургия, мой друг, — похлопал его по плечу Альфа. — Подвох в том, что никакого подвоха нет. Можешь в это поверить?
Морпехи заправили лодку и отдали швартовы. Волны океанского мусора принялись заботливо качать судно на своих гниющих плечах. Двигатель работал на холостую, готовый в любой момент поднять фонтан брызг.
— Ну ладно, теперь можно позаботиться о консервах, — сказал Альфа.
Вместе с Лимой он остался у сходней на борту корабля, а остальные члены отряда вооружились дробовиками и зашагали в сторону заводского раздатчика. Их тени растворились в темноте, и полковнику оставалось только гадать, что же происходит за пеленой непроглядной мглы.
Глаза Лимы видели очертания некоторых фигур, и она пересказывала все командиру. Вот отряд подходит к толпящимся у конвейера рыболюдям…
— Мурмане, — тихо сказал полковник.
— Что?
— Называй их мурмане. Что-то среднее между морлоками и Мурманском.
— Ладно.
Вот отряд подходит к толпящимся у конвейера мурманам, вот Чарли передергивает затвор, прицеливается в толпу, но Пуно кладет руку на его автомат и качает головой. Они долго жестикулируют, но тишина, пронзающая полярную ночь, говорит о победе добра над желанием убивать. Отряд пристраивается к толпе мурман и исчезает среди их бесформенных тел. Спустя пять минут все четверо возвращаются обратно с полными руками и карманами свежих консервов.
— Надо было перестрелять их к чертовой матери. — Чарли был расстроен.
— Они безобидные, — возразил Пуно.
— Не всех подряд надо косить, майор. — Альфа встал на сторону инка.
Они нашли в капитанской рубке электрооткрывалку и принялись вскрывать банки. Сразу стало понятно, почему местные жители превратились в земноводных чудовищ — в консервах лежал светящийся мусор, наверняка радиоактивный. Дары моря в виде пластиковых отходов и чешуи дохлых рыб, приправленные густым соусом нефтяной взвеси. От одного вида этой еды у Лимы свело желудок, и ее вырвало за борт единственным, что могло быть в нем за последние несколько дней, — желудочным соком.
Но мужчины не оставляли попыток найти еду и открывали одну консерву за другой. Когда закончились все пятьдесят принесенных банок, они снова направились в пугающую до глубины души гущу адских созданий. Самыми отважными поступками членов отряда оказались не убийства рейдеров и мутантов, а две эти вылазки в толпу рыболюдей с жабрами и плавниками, с выпученными от вздутия солевых желез глазами. Ничего омерзительнее представить было нельзя, а инки и марсиане протискивались между ними, даже касались их чешуйчатых тел.
— Темнота же. Они привыкли по полгода ничего не видеть, вот и существуют как сомнамбулы, — предположил Эхо.
— Но почему они просто не спят? — задумался Пуно.
— Жрать то что-то надо.
Из трех сотен консервов удалось достать несколько рыб. Каждый съел по одной, заморил червячка. Рыбалка наоборот закончилась, и корабль отплыл от берегов жуткого континента навстречу не менее жуткому океану. Отряд вырвался из голодных объятий Пустоши, чтобы через несколько дней вернуться обратно со стороны кишащего каннибалами Архангельска и встретиться со своим самым страшным кошмаром лицом к лицу.
Глава 11
Полярная ночь сковала океан своими ледяными объятиями. Невидимый глазу холод усиливался на плодородной почве воображения и вызывал невероятное пугающее смятение. Когда северное сияние пряталось за черными тучами, единственной связью людей с окружающим миром оставался плеск бьющихся о корпус рыбацкого корабля волн. Мусорных волн Великого северного океана пластика и нечистот. Но даже когда Аврора покрывала рдеющими лучами мглу, та не спешила отступать. Она лишь оборачивалась тусклым сумраком, через который ничего нельзя разглядеть, а можно лишь чувствовать — через слух и ощущения тела, качающегося вместе с судном на огромных мусорных барханах ледовитого края. И как бескрайние пески несут смерть всякому зазевавшемуся путнику, так и океан не рождал ничего хорошего в своих глубочайших недрах. Один только Ойл мог догадываться, какие чудовищные создания живут под стометровым слоем гнилья, но одно было известно точно — эти твари питаются всем подряд, чтобы выжить.
К счастью для морпехов и инков, вояж сквозь полярную ночь проходил без неожиданностей, но куда страшнее оказалось сосуществовать с мыслями о живущем в пугающей темноте первозданном зле. Отряд плыл строго на север, корректируя курс по звездам в редкие моменты чистого неба, однако в остальное время приходилось ориентироваться вслепую. Мусор со скрипом терся о бока судна, рисуя в воображении путников жутких монстров, у которых урчит в животе. И в животах действительно урчало. Только не в воображаемых, а в человеческих.
— Плыть дня четыре, — прикинул в самом начале Эхо.
Полковник прошелся по носу корабля, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь впереди, но бросил эту затею.
— Небо светится, а ни черта не видно, — досадовал он. — Четыре дня… слишком много. Сколько осталось до солнечной вспышки?
Эхо достал бумаги с записями и посветил на них фонариком.
— Десять-четырнадцать дней, — произнес он с усталостью человека, прошедшего колоссальный путь через всю Пустошь к Роковой горе, но понимающего, что все было зря, времени не хватит и мифические орлы из древней сказки не прилетят.
Альфа зашел в капитанскую рубку и приложился к бутылке с чистой водой — единственной жизненно важной ценностью, оставшейся у отряда. Чтобы хоть как-то заглушить голод, все пили и пили — намного больше, чем того требовал организм.
Четыре дня слились в один жуткий сон. Непривычных к морю путников сразу же укачало и непрерывно рвало выпитой жидкостью.
— Что ж, зато мы очищаемся от токсинов, — пожимал плечами Эхо.
Чарли это не радовало. Матерый вояка не любил показывать слабость, а на крохотном корабле невозможно было уединиться, чтобы спокойно опорожнить желудок. Усугубляли ситуацию и колкие шутки Куско, окончательно осмелевшего в компании иноземных солдат.
— А морская пехота разве не названа так от слова «море»? — язвил он, поднимая себе настроение посреди суровой полярной ночи.
Полковник делал шаг вперед и заслонял собой озверевшего Чарли.
— На Марсе нет морей, — спокойно отвечал он. — Я сам не знаю, зачем отборные части армии зовутся морпехами. Дань каким-то традициям.
Опьяненный правом говорить и делать что угодно Куско никак не мог успокоиться. Постоянно поддевать солдат оказалось опасно, поэтому он все чаще переводил фокус внимания на Лиму. Боясь признаться в собственном страхе и желая хоть чем-то себя занять, он все сильнее слетал с катушек. Ему казалось, что он с честью выходит из сложившейся ситуации, но на деле лишь становился занозой в задницах окружающих.
— Не подходи к краю корабля, — прорычал он невесте, — еще разобьешься.
— Тебе-то что? — огрызнулась Лима, но быстро одернула себя, вспомнив о клятве.
— Ты теперь моя. — Куско, пошатываясь, подошел к ней и схватил ее за пульсирующее запястье. — Не выпендривайся и не рискуй собой, а то придется тебя связать. — Не дожидаясь ответа девушки, он рывком оттащил ее от борта и усадил на железную скамью возле рубки.
Пуно гневно посмотрел в их сторону. Слабая Аврора не могла дать нормального освещения, но в полумраке можно было различить до боли знакомые лица и очертания фигур. Парень с кипящей в груди яростью подлетел к Куско сзади и замахнулся, чтобы защитить самое прекрасное в мире создание, но вовремя вспомнил требование самой Лимы позволить ей спокойно доживать свои дни вместе с суженным. Он опомнился и опустил руку. В темноте его выпад остался никем не замеченным — другие лишь увидели, как Пуно подошел к соплеменникам.
— Это называется фальшборт, — гневно процедил он.
— Что? — презрительно переспросил Куско, будто отмахиваясь этим вопросом от Пуно, как он назойливой мухи.
— Ты сказал «край корабля», — уточнил влюбленный инк. — Он называется фальшборт.
— Ишь ты какой умный стал. Лучше иди следи, чтобы мы не разбились о скалы. Не забывай, что, как только умрет отец этой девки, я стану вождем и перво-наперво высеку тебя… если не перестанешь дерзить.
Пуно вновь налился звериной яростью и шагнул вперед, сжимая кулаки. Никто, кроме Лимы, не заметил этого. Она вскочила со скамьи и остановила парня:
— Слушай его, хорошо? Нам не нужны неприятности.
Ее смирение перед тираном казалось непостижимым уму, не знавшему о тайном соглашении между ней и Куско. Даже если этот лицемер действительно станет вождем и без особой причины высечет Пуно, то парень по крайней мере останется жив. Именно это гарантировал Куско Лиме в ответ на ее беззаветную преданность и именно пока Пуно жив, девушка будет спокойна за сделанный ею выбор. Все что угодно, лишь бы единственный близкий ей человек продолжал свой жизненный путь и радовал ее самим фактом своего существования. Это ли не прекрасно? Это ли не настоящая любовь? Лиму словно пронзило молнией. Любовь — это слово давно затаскано и означает лишь зависимость от кого-то, навязчивое желание быть с ним рядом, им обладать. Тогда как же назвать то чистое чувство к Пуно, не вызывающее никакого желания чего-то от него требовать, а только несущее счастье, оттого что он есть?
Когда Куско заснул, Лима обратилась с этим вопросом к полковнику. Тот лишь ухмыльнулся:
— Люди все извращают. По-хорошему любовь, конечно же, должна быть чистым, бескорыстным чувством, но мало какая душа способна такое испытывать, хотя каждый считает себя особенным. И чем невежественнее человек, тем более особенным он себя считает. Так вот каждый верит, что может испытывать любовь. И он называет свое примитивное желание кем-то обладать этим красивым чувством. Только и всего. Все началось с Шекспира…
Альфа сидел с Лимой на носу корабля, в то время как остальные мирно спали на расстеленных в рубке матрасах. Куско сжимал в пальцах моток ветоши, думая во сне, что это рука Лимы.