я эмаль и обнажающее что-то безумно знакомое и забытое.
- Сандра! - зову я, но звук лишь выплескивается изо рта горячей рвотой, пузырением исчерпанной жизни, от которой так непросто убежать.
Она что-то шепчет, но в моих ушах стоит рев рвущегося мира, взрывы всех войн впиваются в череп, и словно кто-то огромной кувалдой бьет по металлической крыше. Этот шепот стальными иглами впивается в глаза и я вижу красоту всех вещей, которые когда-либо существовали под солнцем. Коннотации страха и отчаяния окрашиваются в бархатистые тона изумрудного, бордового и черного сияния. Внешность принарядилась отсидеть случайное пиршество смерти. Как будто не движение, а анимация воспроизвела нашу жизнь, тонкую намагниченную ленту или просто хаос нулей и единиц.
Я склоняюсь ниже и слышу все-таки зов куклы: "Сэцуке!", и мне приходится оглядываться, чтобы обозреть взрыхленное поле случайной битвы. Красная скорлупа "кобры" усыпает красную землю, по которой то там, то тут прорастают огненные и зеленые травинки, играющие в непонятную игру. Дальше высится запутанная груда странных приспособлений - начищенных труб, зубчатых колес, свистящих клапанов, спаянных в меняющуюся мозаику чуждой жизни, которую невозможно охватить целиком и растерзанный взгляд выхватывает лишь абстрактные куски. Долгая дорога на океан, сквозь запутанные обломки миров и сознания...
Нужно подниматься, земля слишком обширна, чтобы двигаться ползком. Рука нащупывает обжигающую опору, а наитие подсказывает - "остов", использованный и полусъеденный зародыш позапрошлой реальности, пытающийся дать волю другой луне и другому солнцу. Пальцы крепко сжимают бритву, до режущей боли, освобождающей на крохотное мгновение сознание и концентрирующей капли слюнявой воли в то, чтобы оторваться от прожженной почвы. Мир распадается на кусочки лего и повинуясь прихоти течений собирается в новое творение, которое так же старо, как и предыдущее, но в нем нет этого сентиментального довеска, под названием "жизнь".
Удивительно, но я легко нахожу ее - яркую, слишком яркую, даже в мескалиновой пляске цвета, куклу. Она лежит в неудобной позе, согнув ноги и разбросав руки. Кулаки слегка разжаты и оттуда ссыпается бесконечный поток чистого, мелкого песка. Мир несется на меня и не остается ничего, кроме как стоять в тягостном напоре, проживая жуткие такты рвущихся перепонок, тающих пленок, обнажающих невозможную правду. Я падаю на колени и трогаю ее за плечо. К сожалению, она еще жива. Красивая, изломанная кукла. Слишком искусственная, чтобы вызывать сочувствие, но именно поэтому так откровенная в своей жестокой судьбе. Все иное было бы просто игрой, иллюзией, успокаивающей колыбельной, здесь же - ледяной символ бессмысленной жизни и еще более бессмысленной смерти, светлячок, задумавшийся о несправедливой скоротечности собственного бытия.
- Сэцуке, - тихо и безнадежно зову я, но она спит той тяжестью, за которой не наступает пробуждения.
Меня жестко охватывают щупальца прошедшего дня, не давая дышать, не позволяя вздохнуть, без того, чтобы нечто горячее и соленое не хлынуло из опустевшей души, души, ставшей вместилищем бесконечных запасов льда, вымораживающих любое движение, втягивающих спокойную голубизну над головой в отвратительное в своей неподвижности отчаяние. Слишком сильное, дабы резать вены и выть, слишком ужасное, дабы не вынести невозможную тяжесть и, распластавшись по раскаленной земле, грызть горькую корочку спаленной травы. В самый раз, в тот самый раз, когда мера оставляет шанс примирения с самим собой, узкий зазор бессмысленного существования, еще один опыт, еще одна капля в океан черной желчи.
Ладошка разжимается и здесь все кончено. Цвета слишком нагло лезут под веки и я всматриваюсь в громоздящуюся гору металлизированного хаоса, в которой еще не угасает жизнь - что-то шипит разъяренной змеей, расшвыривает изодранным хвостом в тлеющей куче закопченные детали, которые раскатываются по пеплу, поднимая тяжелые серые облачка. Кое-где к ним пристал огонь - длинные, плотные волосы жара, выжимающие из хрома смертельные брызги оплакиваемой гибели. Они прочерчивают бессмысленные границы в рыхлой земле, рассаживая пламенные ростки чуждого существования. Новый виток эволюции, огонь как форма агрессивной жизни, пожирающей своих создателей. Он бьется в своей клетке, набирается сил в блаженном разрушении и чует свежую кровь нежити. Ему безразлична норма, он ищет иного вдохновения и находит в том покое, что по капле вдавливается в измятую цистерну. Только в этом есть движение - уверенный покой эволюционного запала, который срабатывает во имя меня, потому что больше никто не способен оценить придумки Тони - потустороннего добра инфернальной силы.
Звука пока не слышно, но воздух рассекают тонкие плети взрыва - слишком красивые и блистающие, чтобы дарить легкую смерть, но вытягивающие из взломанной ракушки огненный океан, чистый напор подвижной силы, приводящей все в движение, и даже солнце срывается с места, чтобы укрыть тенью мои сощуренные глаза. Времени достаточно для выпрямления, поиска лучшей точки созерцания прилива, противостояния обжигающему ветру, с легкостью питающего пригасающие ростки и вытягивающие их в роскошные букеты, перевитые траурными лентами. Вал движется ко мне с позволительной неторопливостью и осенней податливостью, чересчур горячий, отчего ласковая прохлада бьет по щекам, выкладывая мозаику противоречия.
В бурлении черных и багровых точек, в мельтешении траурных бабочек, заливающих меня по колено, я вспыхиваю последним факелом опустевшей вселенной, погасшей звездой, маяком, к которому направляют свое тайное движение могучие силы. Подспудное изменение всей реальности, тепло, тянущееся от сердца к сердцу, но мне ничуть не жалко скоротечное тление, последнее прибежище разбитой вдребезги личности, но нечто все таки подхватывает меня над краем абсолюта, выдергивает прочь из комка шипящих змей и погружает в октябрьский холод еще одного океана, теперь уже просто соленого. Я захлебываюсь внезапной переменой, словно нормальный, привыкший к медленной поступи неизменных правил игры, отталкиваюсь от песка и вырываюсь на свободу волн и далеких облаков. Впереди только вода, позади - пустынный берег, поросший травой, длинная гряда разноцветных домов и две яркие фигурки на мокрой желтизне.
Я помахал им руками и, дождавшись ответа, поплыл к берегу. Колени уперлись в песок, но вставать и выходить из прохлады пока не хотелось - где-то под кожей еще жило воспоминание превращения в пепел - тление, горение и обрушивание изъязвленного тела, распадающегося на части и выбивающего из самого себя легкий серый дымок.
Сандра сняла туфли и пошла ко мне, поднимая подол платья. Волны почуяли новую жертву, прокатились через меня многочисленной стаей и лохматыми щенками пытались дотянуться до ее колен.
- Присоединяйся, - предлагаю я, почему-то уверенный в ее отказе: "Нет купальника... Слишком холодно...", но она лишь дожидалась моего приглашения, после чего сдернула платье, скомкала его и бросила на песок за влажной отметиной прибоя, оставшись в голубом купальнике с тонкой золотой цепочкой на шее. Круглая застежка сбилась и крохотный крестик повис у правой ключицы.
Сэцуке хмуро смотрит на нас и выдалбливает в песке пяткой ямки. Океан снова подхватывает нас в прохладные складки морщинистой ладони, а недалеко у горизонта прорисовывается корабль. Волны разъединяют нас и я теряю Сандру из вида. Но искать не хочется. Иногда пятки щекочет отмель, но я почему-то уверен, что глубина пуста - большая лохань просоленной воды и две одинокие души на великую пустошь. Наконец Сандра выныривает рядом и сообщает:
- Хорошо.
Ее шея пуста, но я молчу.
- Самое лучшее время года для купания. Никого нет. Единственное место, где никого нет.
- Ты разве любишь одиночество?
- Только когда кого-нибудь убью... - Сандра зачерпывает воды и снова выливает ее. - Не в прямом смысле, конечно. Но иногда так складываются обстоятельства.
- И кто был на этот раз?
Она побрела к берегу, а затем обернулась:
- Я цепочку потеряла.
Мокрый купальник прижался к ее телу, вырисовывая каждую складку.
- Странное заявление.
- Таковы извилистые пути правосудия. И у адвокатов есть совесть, и уж кому как не нам знать истину. "Клиент, я как Господь Бог должен знать все. От того, насколько точна будет моя информация, настолько эшелонированной будет наша защита". Это танец вдвоем - необходимо чувствовать, куда вести партнера, - Сандра делает книксен и приходится брать ее руку, прижимать ладонь к мокрой талии и отслеживать перекатывание мышц. Мы танцуем и океан вокруг нас завихряется розовой спиралью плывущих лепестков, которые покрывают сумрачное настроение воды - опрокинутое отражение низких облаков.
- О тебе пойдут плохие слухи.
- Я слишком хороша для этого. К тому же не все так прямолинейно. Оправдание в суде не означает спокойную жизнь на улице. Процесс - скальпель, держать его нужно умело и кровь пускать дозировано. При обоюдном согласии можно пойти и на анонимное судопроизводство. Преступники научились быть честными. Они искренне забывают о себе и тогда кара становится еще страшнее.
- В чем же виновата госпожа Р.?
Сандра остановилась, посмотрела на горизонт, смешно сощурившись, и потянула к берегу:
- Думаю, что там это будет лучше видно.
Сэцуке все еще стояла на том месте, где ее оставили, и ковыряла песок. Под сухим слоем кварцевой белизны стенки ямки сочились водой.
- Вы слишком долго, - капризно сказала девочка. - Я боюсь здесь оставаться. Тут страшно. Тут слишком много голодной воды.
Сняв купальник и обернувшись большим полотенцем, Сандра взяла Сэцуке на руки. Девчонка крепко обняла ее за шею и показала язык.
- Разве такое дело не производит на тебя впечатления?
- Оно слишком безумно даже для меня. Если бы мне снились сны, то это были бы женщины со скальпированными лицами.
- Она же предупредила тебя о своей ненормальности. И это только одна грань. Сколько в ней еще упрятано... В ней притаился порок всего мира. А если говорить о трупах, то - их девять. Всего лишь девять. Целых девять.