— Ни разу, — холодно проговорила я.
Честно. И, признаюсь, не без мстительности. Теперь его обличительный пафос стал жалок и смешон.
Но он ничуть не смутился.
— Ах, ну да, ну да… Перелицовывать цветики-семицветики и сказки о проклятиях на современный урбанистический лад — это, конечно, совсем другое? Это уже магический неореализм и прочий высокий штиль, как бы? Как бы, далеко ушли?.. И это в мире, где есть смерть, любовь, свобода… Настоящие вещи. Настоящие. Понимаешь? То, что всерьез. Не для леммингов. Для тебя самой.
Я молча ковыряла вилкой остатки картошки. Наелась уже.
— Да понимаешь, конечно… Потому и написать ничего крупного не можешь. И не только ты. Много вас таких. Одно дело, несколько страничек про длинноухих эльфов на машине времени — это еще можете выдавить из себя. Особенно если на драйве. Конкурс какой-нибудь сетевой. Возня, друзья, все дела. Хватает запала. Но целый рома-ан… Такого надругательства над трупом распятой музы ее дух не выдерживает. Является вечерами и тычет в нос обрубками крыльев, и тоскливо воет — на хрена тебе это нужно? Ты же взрослая, умная баба… И ты всерьез собираешь угробить свою жизнь на то, чтобы сделать из себя дойную корову для миллиона леммингов?
— Ну конечно! — сказала я. — Надо писать о том, что тебе важно! Умно, тонко, всерьез, ориентируясь на мудрых и вдумчивых. Идеальный читатель не требует от автора ни одного штампа и пошлости, не упускает ни единой мысли и намека… и не существует.
— А, страшно стало? Не формат? Не возьмут на тараканьи бега?
— А если у меня просто нет такого? Нет вот такого важного и всерьез? Ну, не пережила я мировой бойни! Не было в моей жизни блокад и гражданских войн. Ну, извините, дяденька. Виновата!
— Ну я и говорю — тридцать лет, а все девочка, юбочка на лямке. И мальчики такие же бегают вокруг, иным по сорок, а все с соской и в подгузниках… Правда, что ли, ничего важного не пережила? А кто живет жизнью вечного беглеца? Кому приходится всю жизнь подстраиваться под чужие уставы?
— Можно подумать, у меня есть выход…
Степан вдруг ухмыльнулся, вмиг лишившись серьезности. Всего лишь маска была. Вернулась его прежняя игривость кота, поймавшего мышь.
— Что? — нахмурилась я.
— Что и требовалось доказать. Проклятие лежит на этом роду, проклятие до тридцатого колена: родиться от рабов, жить в рабстве, растить своих детей рабами и не ведать, что выход есть, и не задумываться, где его найти…
Мне это все уже надоело.
— Так зачем я вам нужна?
— Ты бы еще спросила, куда мы тебя везем.
— Куда вы меня везете?
— Туда, где тебе все объяснят. Ну наелась, что ли? Пошли баиньки. Завтра еще целый день ехать.
Тут на меня натянули шерстяную лыжную шапочку, по самый нос. Я оказалась в колючей темноте.
Меня подняли и повели. Мы вышли на свежий воздух. Я только слышала наши шаги да чувствовала руку кабана на плече.
— Что вы собираетесь со мной делать?
— Э, нет… — на этот раз серьезно сказал Степа. — Это пусть главный сам формулирует. У нас никогда не бывает второго шанса оставить первое впечатление, не так ли? Идею тоже надо подать под нужным соусом. Он людей умеет разводить. А я так, мелкая сошка на побегушках…
Мы снова куда-то вошли, повернули.
— Ступеньки, — пробасило над ухом.
Мы поднялись по лестнице. Снова шли. Скрип двери, меня подтолкнули в спину. Когда с меня сдернули шапочку, я была в гостиничном номере, рядом остался только Степа.
Тускло светился абажур на тумбочке у кровати. Я инстинктивно зыркнула по сторонам, отыскивая телефон. Мой сотовый из кармана пропал, это я выяснила, еще пока мы шли.
Телефона здесь, конечно, не было. От него остался только хвостик с разъемом. Зато под абажуром лежала какая-то книга. Сначала я решила, что это Библия, но для Библии книга была оформлена слишком легкомысленно. Блестел целлофанированный переплет, сверкали впечатки из фольги.
— Это тебе, да. Почитай на ночь.
Я взяла книгу в руки. Название было скромным: «Как стать писателем».
— Зачем это?
— Привыкай, теперь это твоя Тора. Если будешь умной девочкой. А если глупой… что ж, тогда это твоя колода Таро.
— Не понимаю.
— Юрий два-девять, четыре-одиннадцать… — начал диктовать он так, будто это и в самом деле было святое писание с пронумерованными главами и строфами.
— Стойте, стойте! Я…
— Не запомнишь. Знаю. Я загнул странички. Хотя, я думаю, у тебя будет время прочесть это целиком, и не раз. Еще наизусть выучишь.
Я не стала его разубеждать. Я вообще девочка вежливая. Я смолчала, даже когда он пожелал мне спокойной ночи и приятных снов.
Когда он наконец вышел, я заглянула в ванную комнату. Мочевой пузырь разрывался. Наверно, я в самом деле проспала больше суток.
Умывшись, я проверила карманы. Мне не оставили ничего. Вместе с сотовым исчезли и паспорт, и деньги, и ключи, и даже сигареты с зажигалкой. Я вернулась в комнату и стала раздеваться.
Меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают. Поэтому я старалась вести себя испуганным мышонком. Быстро юркнула в кровать. И даже изобразила, будто честно читаю свою новую «библию».
Минут пятнадцать я скользила глазами по буквам, мало что понимая. Мне рассказали, что все сильные мира сего делятся на мелких деятелей времен Гомера и времен Шекспира. Призвали и меня не пищать мышиным голоском. Указали, что писателю должно не гнать чернуху, а тянуть читателей к светлому, доброму, вечному. А затем огорошили тем, что писатель из меня едва ли получится. Лучше всего писатели получаются из увечных. Из тех, у кого нет глаза, или ноги, а лучше и того и другого. А если при этом еще и горбатый и неуверенный в себе, совсем замечательно…
Несмотря на намеренную лихость заявлений, я ни разу не улыбнулась. Уж больно эти тезисы пересекались с нашим разговором со Степой. Я никак не могла понять, чего же он от меня хочет… и все же чувствовала, что в этом начинает проступать какая-то система.
Жуткая, пугающая система.
Мне опять было страшно. Очень страшно. До этой минуты я будто все еще верила, что со мной такого не может быть. Что это все какая-то дикая шутка, и сейчас мне скажут, что «Первый канал» благодарит меня за участие в шоу со скрытой камерой… Нет. Теперь я уже не могла верить в это даже на уровне сумасшедшей последней надежды.
Выключив свет, я лежала в темноте. Заснуть я не боялась. Мне было слишком страшно для этого.
Часа через два, очень осторожно я приподняла одеяло и выбралась из кровати. Семеня на цыпочках и не включая света, натянула на себя одежду.
Дверь я даже не стала проверять. Осторожно раздвинула шторы, но за ним была стена, стена, стена… На меня накатил ужас. Я поняла, что окна за шторами не окажется, оно заложено кирпичом и заштукатурено давным-давно…
Окно было. Просто не очень большое, куда уже карниза для штор.
Снаружи было совершенно темно.
Кусая губы и молясь, чтобы окно не было заперто наглухо… Поддалось. Но боже, как же скрипело…
Снаружи было так тихо, в окно тянула таким могильным холодом, что мне стало не по себе. Наверно, я пересмотрела слишком много фильмов, где перевозили преступника, которому ночью удалось улизнуть от конвоиров — но, к сожалению, прямо в поселке, где на ночь все превращаются в зомби…
Я быстро перелезла через подоконник. Повисла на руках, вытянулась в струнку — и разжала руки.
То ли от страха, то ли второй этаж был не так уж высоко, но я даже устояла на ногах. Спружинив, я встала, уже прикидывая, в какой стороне дорога…
— Далеко собралась, детка?
У меня чуть не разорвалось сердце.
Я шарахнулась прочь от голоса и налетела на спину. Обернувшись, я рассмотрела лишь темный силуэт. Большой. И, кажется, лысый.
— Душ в номере не работает? — предположил кабан. — Пошли…
Он шагнул ко мне, беря за плечо… На миг я оцепенела, а потом вспомнила, что надо делать. Очень четко. Я даже сначала шагнула назад, чтобы он сделал ко мне еще один шаг, разведя ноги… и тут же я подалась обратно к нему, выбросив вверх колено.
Изо всех сил. Я очень старалась.
Но я никогда прежде не била мужика по яйцам. Это меня подвело. Вышло неудачно, я не накрыла цель коленом, лишь задела.
Парень взревел, как недорезанная свинья. Он согнулся, но его рука не слетела с моего плеча, а только стиснула еще сильнее.
И, с чувством обозвав меня публичной девкой в одно слово, он от души метнул меня об стену. Я вскинула руки, защищая голову…
На этот раз я приходила в себя долго и странно, всплывая из черных глубин — к серебристой поверхности, рябившейся чужими голосами…
— Отрезали… — ныл один. — Взяли — и отрезали…
— Думай в следующий раз, прежде чем лезть за телефоном.
— Саша!.. Ты понимаешь, что ты говоришь?..
— Прекрасно. А ты? У тебя их еще девять, но может остаться меньше.
— Саша…
— Что — Саша? Мне как сказали, я таких и выбрал. Один для генерации идей, сообразительный. Второй — разочарованная креветка, которая хорошо разбирается в леммингах. Чтобы срезал острые углы и разбавлял нужным уровнем серости.
— Черенок розы, и мешок навоза под нее?..
— Ты сказал.
— А ты это сделал! — вдруг рявкнул нытик.
— Но ты же в самом деле научился гнать это фуфло унылого драйва? Вон как мощно пошло. Фонтан прямо.
— Ты же прекрасно понимаешь, что это из-за серии! Если бы не раскрученная игра, то…
— Ну не прибедняйся.
— Саша… Как же ты мог…
— Вот так и мог, Вася. Деньги-то на конвент откуда брать? Думаешь, их за красивые глаза дают? Нет. Он мне — деньги. Я ему — чем могу… К тому же вы, московские, что-то последнее время часто стали на нас бочки катить. Так что считай, я просто выбрал свой краешек поляны.
— Не смешно, Саша.
— Не смешно? Это потому, что ты еще, выходит, не до конца проникся, как имитировать это унылое говно оптом. Знаешь, что тебе мешает? Любовь к раннему Джексону. Возлюби позднего Джексона. А еще лучше — Уве. Уве «наше все» Бола. Он такой же тупой, как жизнь.