Утёс, поросший мхом…
Слепец, навек слепец, мне бельма застят свет
В углу моём глухом!
Родителей видишь печальные лица,
И рушится, рушится всё – только длится
Большая печаль по былому…
Карлота старая, ты плачешь почему,
Пред Девой у подножья?
«Ах, счастья не дала ты принцу моему,
Святая Матерь Божья!…»
Лузитания в Латинском квартале
1
Один!
Ах, горе лузитанцу, горе:
Изведав гнев морских глубин,
Приплыл издалека, с собой в раздоре, —
Не любящим пришёл и не любимым, —
Апрель в октябрьском сумрачном уборе!
Уж лучше плыть в Бразилию, за море,
Солдатом быть, скитаться пилигримом…
Дитя и юноша, я жил в молочной башне,
Которой равных – нет[7]!
Оливки зрели, а на тучной пашне
Цветы льняные голубили свет.
Святой Лаврентий мельницы крутил[8],
Что крыльями махали мне вослед…
Коровы белые, сам Бог им позлатил
Крутые бедра, молоко давали,
А козочки – нарядней щеголих,
Овечек стадо: ты найдёшь едва ли
Белее шерсти, чем была у них.
Антонио пастух был им прилежный:
Я с ними в горы шёл, где травы зеленей,
Часы текли, текли в простор безбрежный,
Платок я расстилал среди камней,
В компании своих любимец милых,
Для ужина в горах, где всё видать далече,
Просторен зал, и звёзды в нём как свечи.
А все питомицы мои – так непорочны,
Сродни моей, я знаю, кровь в их жилах,
Ах, братства узы между нами прочны!
Столь чистыми они созданиями были,
Что только им недоставало речи…
Когда же в церкви к Троице звонили,
Меня овечки часто окружали:
Разумнейшие очи человечьи.
Молился я… Они мне подражали…
Дитя и юноша, я жил в молочной башне,
Которой равных – нет!
Посевов льна разлив лазоревый на пашне…
Но миг – и рухнул замок мой под грузом бед!
Оливковые высохли деревья,
Коровы пали, нет моей отары,
Закончились счастливые кочевья…
А крылья мельниц – сломаны и стары.
Какая грусть! Судьба – как дом в разоре.
Уж лучше быть безумным, быть увечным,
Уж лучше быть слепцом, идти босым по снегу…
Ах, горе лузитанцу, горе!
Он мельницу принёс в мешке заплечном.
Когда-то двигала её вода Мондёгу[9],
Сегодня крутят крылья воды Сены[10]…
Черна её мука! черней угля…
Молитесь за того, чьи думы неизменны:
За мельника тоски…
О, ты, моя земля,
Моя земля, заполненная светом,
Земля, которую давно заколдовали,
Ты – в полнолуние, ты – в дождь тишайший летом,
Повозки, что в полях заночевали,
Скрипящие повозки и волы,
Поющая в тумане утра жница,
И чёрных тополей надменные стволы,
Июльского рассвета багряница,
Стирающие простыни на речке девы,
И колокольный звон, что заполняет небо!
Что сталось с вами? Где вы, где вы?
Вы, те, что тесто месите для хлеба,
Вы, булочницы деревень окрестных,
Старушки, что сидят у пряслица зевая,
В седых кудрях в своих каморках тесных,
И рыбаки, что ловлю затевая,
Наладят сети, полные крючков…
О, чёрный бык меж красными плащами!
Его рога и блеск его зрачков!
И зрители в домах, окутанных плющами…
О, праздник Путника – Сеньора Вианданте[1],
Процессия под звук мелодий плавных,
Аббата два, сеньоры д’Амаранте
Три выводка племянников их славных!
О, гдé вы? гдé вы?
Мой плащ студенческий – нарядов всех милей!
Аве-Марии зорь – печальные напевы!
Озябший город между чёрных тополей!
Спят бедняков дома, луне в тиши внимая…
Дорога из Сантьяго! Сет-Эштрéлу!
Мыс Мира[2]! Ты, Морéйра д’Мáйя[3]!
О, крепость Липп[4]! я вижу цепкую омелу,
Во рве морской укроп, чьи стебельки упруги,
А губернатор подстригает стебли роз.
Там ящериц тела – сплетённые супруги…
А «ведьма падре»[11] в карты тычет острый нос…
Вы, Жоаки́н Тереза и Франсишку Óра[5]!
Вы были начеку – и летом, и зимой!
Без бдительного вашего надзора
Немало лодок не вернулось бы домой…
Ты, Аррабáлде[6], волк морской, при вечной трубке!
Поведай мне о корабле Персеверáнса[12]:
Ночь августа, туман был молока белей,
И гибли моряки, тонули шлюпки —
Сюжет короткий для печального романса.
Помилуй, Боже, души тех бедняг…
Маяк, внимающий сигналам кораблей!
О, флаги дальних стран, лихих морских бродяг,
На фоне волн вы – волшебство, словарь цветов!
О, море бурное, ты – Сéрра-да-Эштрéла,
Когда грозишь порвать у корабля швартов!
Твоя безбрежность снежной пеной запестрела —
Как шапки гор, вы, бездн разинутые зевы,
Вы, моряки, вы, пенных пастухи гуртов, —
О, гдé вы? гдé вы?
О, зелен монастырь, что в бездне вод возник,
Чья аббатиса вечная – Луна,
А ветер – неизменный духовник…
Солёная вода зелёных пропастей,
Чьей глуби мера не вмещает ни одна!
О, Море – ты судов могила и костей!
И ветер их порой выносит на песок:
Невеста мёртвая, в фате – цветок жасмина!
На девушке ещё нарядный поясок…
А руки матери сжимают руки сына!
Вот головы – в беретах – сини и раздуты!
Скелеты эти – в дорогих плащах до пят!
И ноги мертвеца – в сандалии обуты!
А рты, открытые навек, ещё вопят!
Глаза из камня на песке – глядят, блистая!
И ротик боле не поёт – прелестной девы!
И новобрачные – в объятиях доселе!
Нетленно тело на волнах: святая?
О, мёртвые морей в солёной колыбели!
О, гдé вы? гдé вы?
Часовня Доброй Вести[7] – ты морской цветок!
Цветёшь, где на песке обречены посевы.
Я имя написал там, где алел восток,
И вот, с известняка ещё оно не смыто.
Любимые места! По ним бродил я встарь:
Земля Ролдáн и ты, местечко Перафи́та[8]!
Ах, Санта Ана[9], в ней – сияющий алтарь,
И при луне кресты – скользят по стенам там!
А вот часовенка Сеньора да Арéйя[10],
В ней сам Господь явился беднякам.
Пляж Памяти: закат, среди камней алея,
Напомнит, как причалил здесь в один из дней
Дон Педро[П], назывался он «Король-солдат».
Рассветы в Барра, ах[12]! пожара багряней!
Меж соснами в бору – торжественный закат.
В церковных окнах пышно солнце умирает,
Палитра витража окрасит весь приход.
А море в этот час морской травой играет:
Обрывками плаща сирены здешних вод!
Вот, рыбаки из Пóвоа[13] идут на ловлю…
Я будто снова слышу их напевы,
Молюсь, чтоб Бог привёл их под родную кровлю!
О, где вы!
2
Ну, слушай, Жорж, я покажу мою страну —
Отважных моряков и белых кораблей!
Вот рыбаки идут в рассвета желтизну
Из порта Пóвоа во глубь морских полей.
Задором все полны!
Весло вонзают так, что гнёт его вода,
И ждут они волны,
И миг уж близится, знай только, не зевай!
Волна придёт, и все навалятся тогда,
Проткнут её с натужным криком: «Ну, давай!»
Ещё, ещё, а вóды за кормой сомкнутся,
Уже в открытом море – парус в небо взмоет
(И знает Бог, судилось ли вернуться…)
Надутый туго парус скорость вмиг утроит!
Они, друг перед дружкой, словно мало места:
Кто первый? Догони! А в небе дымка тает…
О, чётки парусов под пальцами зюйд-веста,
Литанию рыбачьих лодок он читает:
«Сеньора Мёртвая нивеста»[13]
Олá[14], красавица! Простим твои ошибки!
Что – орфография? Ты – из другого теста:
Сродни летучей краснопёрой рыбке!
«Синьёра Стража»!
Ты – чайка, берегись: стрелок грозит в пути!
Ты – чайка: лёгок ход, нетяжела поклажа,
Лети!
«Ты нам – апора»!
«За нас молись»!
«Вирнёмся скоро»!
«Мы нищими звались»!
«Звизда морей»!
«По ветру, чёлн, биги»!
«Вперёд, бадрей»!
Как будто Богоматери шаги!
«Сеньора Свет»! «Бежим искуса»!
Маяк, похоже[15]…
«Святая Матерь Иисуса»!
Сияет тоже!
«День всех святых»!
«Мария Мадалена»!
Орлы летают, в далях золотых
Часовни высятся – то вздыбленная пена…
«Сеньор и Покровитель моряков»!
«Сеньора удручённых»!
Всё те же шкиперы средь пенных гребешков: