При этом Черчилль с Цицероном ни словом не обмолвились про телевизор и честно присвоили авторство идеи себе. То есть мне.
Затем, в ответ на провокационную реплику одного мерзкого отличника с не-ве-ро-ят-но оригинальной идей вырезания снежинки из сложенного втрое листка бумаги про то, что никто не вешает на елки лошадей, Черчилль с Цицероном дали достойный отпор и не стушевались (когда эти парни тушевались, особенно выступая вдвоем, правда же?). Они ответили, мол, это не простая лошадь, а лошадь Буденного, поэтому ей на советской елке самое место. Хотя сейчас я уже сомневаюсь, что это придумал Черчилль. Он же ненавидел советскую власть. Скорее всего, все-таки Цицерон. Да, конечно, Цицерон, он же про советскую власть даже не знал. Правда, теперь, на дистанции времени, Буденный на новогодней елке уже не кажется мне таким уж очевидным решением. Но тогда меня горячо поддержала учительница. В те годы приветствовался любой абсурд, если он питался из вечного первоисточника советской мифологии.
Наконец, отпустив Черчилля с Цицероном, слово снова взял я. Класс к тому моменту был уже моим. Девочки не дышали, некоторые полуобморочно жевали банты. Мальчики расписывались в собственном поражении в тетрадках в линейку. Я распухал, как тесто на дрожжах гордыни, и скоро уперся липкой головой в потолок. В заключение я сказал, что, к великому сожалению, родители выдали мне только одну втулку от рулона туалетной бумаги, поэтому на свет появилась только одна невероятно прекрасная и романтическая туалетная игрушка. А вот если бы у меня было больше таких втулок, я завалил бы мир прекрасным с горкой.
В моей последней сентенции заключалась сермяжная правда. В Советском Союзе туалетная бумага была в дефиците.
На следующий день после моего триумфа одна особо впечатлительная девочка, которая накануне изгрызла бант до корней волос, принесла мне в школу втулку от рулона туалетной бумаги. Через день мне передали еще несколько втулок. К концу недели одноклассники и ребята из других классов буквально засыпали меня втулками от бумаги. Какой-то мальчик даже принес мне целый рулон. Он признался, что выкрал его ночью из специального шкафа у родителей.
«Там еще была банка красной икры, – в нерешительности добавил мальчик, – но тебе же икру не надо?»
«Икру не надо», – снисходительно разрешил я.
Главный хулиган всея школы притащил мне довольно странную втулку, влажную с одного конца. Я не решился задать ему вопрос, откуда он ее вытащил. Наверное, лучше мне было этого не знать…
А через много лет, уже старшеклассником, я узнал про байку, ходившую по школе после того случая со втулками.
Когда на педсовете учителя дежурно обменивались последними новостями и наша учительница рассказала про массовое туалетное помешательство школьников, которое она назвала «трогательной историей», наш историк, подозреваемый коллегами в диссидентстве, буркнул себе под нос, но так, что услышали многие:
«Дожили. Учащиеся Первомайского района какают исключительно ради Батлука».
25. Виола
Становление моей сексуальности напоминало артхаусный триллер. В период полового созревания я влюблялся в женщин на упаковке продуктов. Полово созревать в Советском Союзе был тот еще квест. Сначала меня томила красотка с пачки плавленого сыра «Виола». Потом незнакомка с пакетика хрустящей картошки. Наконец, блондинка с коробки духов «Наташа».
По моей нездоровой фиксации на продовольственных товарах профильные специалисты могли бы написать монографии и защитить диссертации. Но о ней никто не подозревал. По ночам, втихаря, я шуршал дрожащими пальчиками хрустящей картошкой и закатывал глаза. Я ходил в «Продукты», как на свидание. Если бы пионерская организация в то время узнала, что после школы в обычных советских магазинах я покупал себе женщин, у нее бы галстуки встали дыбом.
Самое клиническое в этой истории заключается в том, что мои первые реальные девушки были похожи на своих предшественниц с упаковки.
То есть фактически одно время я встречался с плавленым сыром.
26. Роман с камнем
Как-то раз мой друг детства Сема, когда ему было лет восемь, беседовал со своим дедушкой, острым на язык. Дедушка спросил его о девочках в классе. И Сема поведал, как на первом уроке он тайком разглядывал Катю, на втором – Свету, а на третьем – снова Катю и еще немного Машу. «Ну, ты и бабник», – резюмировал дедушка.
Вот и я тоже в детстве был – бабник.
Но каждый раз я честно сгорал дотла. Спичка была коротка.
И к половозрелому возрасту уже все свое отлюбил, как в песнях Вертинского.
И после были только книжки и латиноамериканские сериалы. А потом сразу жена.
Я стал бабником благодаря пионерским лагерям. Мои воспоминания о летних пионерлагерях – сплошная улица красных фонарей. Грядка с клубничкой. Аномальное это место – пионерский лагерь. Там нас учили любить партию, но любили мы преимущественно друг друга. Игривый прищур Ильича так на пионеров действовал, что ли.
Однажды я был навеки влюблен, в очередной раз. Мне было лет одиннадцать – двенадцать. В то время по видеосалонам гремел фильм с Майклом Дугласом «Роман с камнем». У меня было отдаленно похоже. Очень отдаленно.
Ее звали Лиза, почему-то. Обычно мне попадались девочки с простыми крестьянскими именами, а тут Лиза. Хотя и я, в общем-то, не Вася. Олег – тоже вполне себе аристократично.
Я демонстрировал свою любовь, как мог: по ночам я мазал Лизу зубной пастой более толстым слоем, чем остальных девочек. К концу смены у нее на щеке появилось устойчивое дерматологическое раздражение.
Амур, приставленный ко мне античными богами, был резвый, но жирный. Стандартные крылья его не выдерживали, и он частенько срывался в пике. В сущности, все мои истории любви напоминали одно и то же: пикирование жирного амура головой вниз.
Лиза меня бросила. Бросила эпично, с грохотом.
В одночасье.
Вот так же падает стенной шкаф, внутренностями наружу.
Первая любовь не умеет прощать.
К нам в пионерский лагерь просачивались деревенские. Эти ребята были постарше, некоторым уже исполнилось шестнадцать. Особенно нас полюбил местный хулиган на мотоцикле Иж «Юпитер-5». Он приезжал к нам в гости со своим самоваром, красивой стройной брюнеткой, и учил жизни.
Мы собирались на спортивной площадке возле футбольного поля и слушали его, разинув рты. А он периодически совал в них сигареты. Со стороны этот ритуал напоминал кормление птенцов.
Иж Юпитер-5 был тем, кого принято называть «баловнем судьбы». Есть болваны судьбы, а он был именно баловнем, это редкая порода, в отличие от первых. Судьба одарила его не только мотоциклом, но и красотой. Настоящей мужской красотой, той самой, которую признают даже сами мужчины. И горой мускулов. Иж Юпитер-5 был настолько хорош, что воспитательницы не могли найти в себе достаточно сил, чтобы прогнать его с территории пионерлагеря.
Однажды, в день моего эпичного расставания с Лизой, Иж Юпитер-5 превзошел сам себя.
Он снял майку, ботинки и повис на турнике. Там и в майке было, на что посмотреть. А без – так вообще атомный взрыв, хоть ложись головой по направлению к вспышке.
Но красавец не унимался. Его кунаки вдвоем приволокли здоровенный камень, и Иж Юпитер-5 зажал его между щиколоток. В таком положении он начал подтягиваться на турнике. С утяжелением, что называется. Турник скрипел, девушки, включая воспитательниц, лежали штабелями в обмороке.
Иж Юпитер-5 подтянулся раз десять. Камень у него забрали, и он спрыгнул на землю, к нам, простолюдинам. Его самовар, красивая стройная брюнетка, подошла к нему и обвила рукой его могучий слегка вспотевший торс. Получился готовый рекламный ролик. Не знаю, чего именно, допустим, мотоцикла Иж «Юпитер-5».
«Ну что, пионэры (он всегда почему-то так это произносил – через „э“), кто повторит?»
И в этот момент я почувствовал на себе, где-то в области печени, проникающий взгляд. С таким же успехом можно было направить на меня мощный прожектор. Лиза прожгла во мне взглядом Марианский желоб. В этом взгляде читался сценарий следующей серии: если я повторю, она точно так же подойдет ко мне и обнимет за торс или что там у меня будет на месте торса.
А надо сказать, что, по местным меркам, я был спортсменом. Подтягивался я тогда раз двадцать (неужели это было то же самое тело, что сейчас расползается студнем по дивану).
И я сделал шаг вперед. Навстречу взрослой жизни.
Я тоже снял майку. В обморок никто не попадал, конечно, но что-то там бугрилось. То есть не прямо позор-позор (неужели это было то же самое тело… и далее по тексту).
Иж Юпитер-5 посоветовал мне снять кеды, мол, так удобнее будет держать утяжеление.
Я повис на турнике. Мои малолетние кунаки сначала вдвоем, потом втроем и, наконец, вшестером приволокли ко мне тот же самый камень. Кое-как пристроили его между моих лодыжек. Я изловчился эту глыбу подхватить и зафиксировать.
И я подтянулся. Один раз.
Был в те годы другой популярный фильм – «Коммандо». Так вот не про меня ни разу.
Когда мой подбородок оказался над перекладиной, случилось страшное.
У моих тренировочных штанов, эпичных советских «треников», была очень слабая резинка. Едва я подтянулся, камень начал скользить вниз, увлекая за собой мои штаны. Несколько секунд я висел с подбородком над перекладиной в неравной борьбе с силой тяжести. Но камень победил. Он окончательно сполз вниз и упал на землю. Вместе с моими трениками.
Трагедия была не в том, что с меня сползли штаны. Это несколько подмывало героику момента. Но с этим еще можно было жить.
Трагедия была под штанами.
А под штанами у меня скрывались черные семейные трусы, гигантские, почти до колен, из того же советского эпоса.
Точно в таких же трусах на зарядку выходил наш местный физрук. Над ним ржал весь лагерь: физрук был худой, как жердь, и в этих трусах-парашютах вместе с ним легко мог поместиться взвод десантников в полной выкладке.