Не бойтесь мечтать
— Вы бледны, Эрик. Как у вас дела? — спрашивает врач, который ведет наш сеанс групповой терапии.
Чувствую, будто только что высунул голову из воды, но что-то опять тянет меня вниз. Ощущение, что в чем-то я сплоховал, не сумел соответствовать требованиям; все это снова нахлынуло на меня. Самый настоящий ужас. Внезапно понимаю, что теперь нет смысла что бы то ни было скрывать.
— Мне больше незачем жить, — говорю я и рассказываю группе все: о том, что у меня не только зависимость от лекарств, но и трещащий по швам брак, который я оставил в таком состоянии, приехав сюда, в центр, и легче мне здесь не стало; о том, как много я размышляю о будущем, когда я вернусь домой; о том, что сейчас, проведя здесь три недели, я наконец-то почувствовал небольшой прилив сил, будто все мои органы чувств проснулись после долгого сна, и позволил себе робкую надежду на возвращение к нормальной жизни и даже к полноценному браку. Пока я сидел на стуле здесь, в комнате групповой терапии, я рассказывал остальным пациентам, что сразу после обеда тайком проверил свою электронную почту. Оказалось, что адвокат моей жены прислал письмо с информацией, с которой я хотел ознакомиться меньше всего на свете.
Это были документы о разводе.
Подтверждение того, что все надежды рухнули.
Что браку пришел конец.
Что я потерпел крах.
В очередной раз.
Как это обычно со мной и бывает.
Говорю участникам групповой терапии, что хотел бы быть более надежным человеком, чем оказался на самом деле. Человеком, который бы не врал и не вел себя как идиот, когда все приняло совсем плохой оборот. Который не считал бы, что предпринимать что-либо слишком поздно. Который думал бы, что еще остались причины продолжать жить.
Трудно найти подходящие слова, чтобы отреагировать на подобные откровения. По крайней мере, нелегко выразить свое мнение первым. Тем не менее самый юный участник нашей группы, парень лет двадцати с небольшим, набрался смелости и сказал очевидное:
— Ты справишься, Эрик. Ты сделаешь это ради своих детей.
По лицу у меня текут слезы.
— Я хороший парень, да, это правда, — произношу я.
Пока другие продолжают разговор, я думаю о детях. Мысленно вижу их. Их лица. Мои замечательные дети. Я называю их всех словом «Малем», составленным из их инициалов. Мне нравится, как оно звучит. Малем не сможет обойтись без папы. Хорошего папы. Должен же я верить в глубине души, что могу быть хорошим отцом? Хватаюсь за стул и держу в голове мысль: у меня нет другого выхода. Я пройду этот путь до конца ради детей. Пройду несомненно.
Малему нужен папа!
У меня получится!
Я всем докажу!
Но затем возникает чувство, будто что-то высасывает из моей головы все эти только-только зародившиеся положительные мысли. Внезапно я начинаю казаться себе совершенно бесполезным. Что именно я хотел всем доказать? Задумываюсь. А я вообще способен хоть на что-нибудь?
Полностью выключаюсь из беседы, которую ведут остальные участники, даю мыслям волю, и они начинают блуждать в поисках пристанища, способного подарить покой или радость. Или тепло.
Я мог бы, например, показать детям, как разводить костер. Вероятно, я хорош не во всем, но костер-то разводить у меня получается неплохо, ведь так?
Чувствую, что мысленно улыбаюсь: в том, что единственной пришедшей мне в голову оптимистичной идеей оказалось напоминание самому себе об умении разводить костер, есть что-то одновременно трагичное и комичное. И все же я, кажется, нащупал нечто важное, уже давно дремавшее во мне. Начинаю представлять, как развожу костер в лесу, а все мои дети стоят вокруг и с интересом наблюдают за происходящим. Старательно разрываю березовую кору на маленькие щепки. Собираю в кучку. Сверху аккуратно кладу немного коротких веток. И с первой же попытки, всего одной спичкой, разжигаю огонь. Тихонько дую на пламя. Добавляю немного веток подлиннее. Потом кладу те, которые еще длиннее. И вот твердые ветки загораются, и костер наконец-то становится таким, каким и должен быть. Дети улыбаются. Я тоже улыбаюсь, а затем охотно показываю им, как раскладывать камни вокруг костра, чтобы избежать лесного пожара, и прошу найти что-нибудь, на чем они могли бы сидеть. Сосредоточиваюсь на этих мыслях. Вижу себя отцом, умеющим создавать атмосферу тепла и безопасности для своих пятерых маленьких звездочек, которые мерцают в ночной тьме. Появляется мысль: у меня получится.
Обязательно получится.
Меня позвали на встречу с руководством реабилитационного центра. Сказали, что, посовещавшись, решили удвоить мой срок пребывания здесь. Если отпустить меня домой через неделю, как было запланировано с самого начала, то велика вероятность, что я опять начну принимать медикаменты. Руководство настоятельно рекомендует мне остаться еще на четыре недели. Не вижу никаких причин спорить. По правде говоря, даже чувствую облегчение оттого, что они мне это сказали. Я и сам думал о том же.
Домой мне возвращаться пока нельзя.
Я попросил позволить мне сходить в кино, посмотреть фильм «Бегущий по лезвию 2049», и руководство разрешило. Но с двумя условиями: со мной могут пойти и другие пациенты, которые выразят такое желание, а сопровождать нас и присматривать за нами будут два санитара. Меня это устраивает. К тому же каждому из нас, пациентов, пообещали, что мы сможем купить попкорн, колу и шоколад.
Аллилуйя!
В микроавтобусе санитары сели спереди. Мы — на задних местах. Но я все равно чувствую свободу. Смотрю в окно на поля, которые постепенно уступают место все чаще появляющимся мотелям, ресторанам и магазинам. На обочине видны очень большие и безумно яркие дорожные знаки. Из деревенской местности мы медленно, но верно въезжаем в городскую.
Я сейчас как ребенок в Рождество.
Место, куда нас привезли, огромное — как торговый центр, только здесь на каждом этаже полно кинозалов. Повсюду толпы обычных людей. Людей, у которых, судя по всему, нет вообще никаких проблем и которые просто ходят туда-сюда, ожидая начала сеансов. Благодаря этому мое чувство свободы становится полнее.
Мне выпадает честь быть первым в очереди в киоск со сладостями. Улыбаюсь. Точно знаю, что именно сейчас скажу продавщице.
— Мне, пожалуйста, маленькую порцию попкорна, маленькую колу и немного M&M’s, — говорю я.
Один из санитаров, который должен был оплачивать нашу пирушку, стоит рядом со мной.
— Либо попкорн, либо шоколад, — произносит он.
Начинаю злиться. Поворачиваюсь к нему и говорю достаточно громко, чтобы слышала вся очередь:
— Мне сказали, что можно будет купить и колу, и попкорн, и шоколад!
Санитар даже не шевельнулся.
— Извините, Эрик. Придется выбирать, — говорит он.
Думаю: если решили относиться ко мне как к ребенку, то так и буду себя вести. Поэтому толкаю санитара в грудь и произношу еще громче:
— Я ждал этого больше недели! Вы обязаны разрешить мне то, чего я хочу!
Воцаряется тишина. Вся очередь видит, как взрослый мужчина кричит из-за того, что не может купить себе шоколад. Похоже на сцену из фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Неловко и смешно. Вдруг один из пациентов, приехавших с нами, — он, кстати, преуспевающий бизнесмен лет пятидесяти с лишним — проталкивается сквозь очередь, встает между мной и санитаром, вырывает у того из рук карту Visa, бросает ее на прилавок и говорит:
— Немедленно купите этому человеку колу, попкорн и M&M’s!
Уже почти время для отхода ко сну. Блуждаю по YouTube, пытаясь найти что-нибудь, что скрасит эти вечерние минуты. Один из пациентов советует мне посмотреть видео, в котором Элтон Джон рассказывает, что у него никогда не получалось побороть алкоголизм в одиночку. И что его жизнь изменилась благодаря трем словам:
Мне
нужна
помощь.
— Итак, что же произошло вчера, когда вы пошли в кино, Эрик?
Мы находимся в другом здании, принадлежащем центру, сидим на стульях, расставленных в круг. Собрались все, даже главный терапевт, который вообще присоединяется к нам крайне редко.
Всего этого следовало ожидать — мне придется объяснить, почему я повел себя как придурок и дошел до крайности.
— У меня слишком много эмоций, — говорю я.
Остальные слушают.
— Чувствую, как они буйствуют во мне, — продолжаю я. — Мне действительно тяжело. Думаю, из-за этого вчера и случилось то, что случилось.
Начинаю много раз просить прощения. Признаю, что находиться здесь мне нелегко. И что, вероятно, я только сейчас понял, как много усилий надо прилагать, чтобы соблюдать установленные правила. Приношу извинения всем, особенно тому санитару, который вчера просто выполнял свои обязанности.
Остаток часа сижу с подушкой — видимо, для меня это что-то вроде щита — и слушаю. Один из пациентов рассказывает, что раньше постоянно что-нибудь у кого-нибудь воровал. Даже у родителей, когда жил с ними в детстве. Таскал лампочки, ювелирные изделия и все, до чего мог дотянуться, а потом продавал все это, чтобы купить наркотики. Другой пациент рассказывает, как когда-то ежедневно после работы выпивал по бутылке водки. Потом рабочего места он лишился, жена от него ушла, и не осталось никаких шансов еще раз увидеть своих детей. Все исчезло в мгновение ока. Он был один. Пытался утопить горькие чувства в увеличенных дозах алкоголя. Дошло, говорит он нам, до того, что однажды его, напившегося и уснувшего на одной из станций метро, подобрала полиция. Когда мужчина вернулся домой, ему было настолько стыдно, что он попытался напиться до смерти.
Истории других пациентов не очень похожи на мою, однако в них я легко могу узнать себя. Поэтому я не чувствую себя таким уж одиноким. Я часть группы. Что-то подобное было в армии. Там я оказался потому, что хотел стать жестким, но, может быть, на самом деле мне прежде всего хотелось почувствовать, что я кому-то нужен, особенно после того одиночества, которое было у меня в детстве. И вот вдруг в армии нашлись люди, готовые поддержать меня. Это означало, что и я теперь был готов стать для них опорой.
Врач, который ведет сеанс нашей групповой терапии, говорит, что полезно рассказывать о своих проблемах чистую правду, даже если боишься этого. Лучше описать все как есть, чем чувствовать, что тебя обременяет ложь. В конце концов, хороший результат можно получить, лишь преодолевая трудности, и этот принцип действует вне зависимости от того, чем именно ты занимаешься — участвуешь в марафонском беге, купаешься в проруби или готовишься к экзамену.
Думаю, любой в этой комнате служит живым доказательством того, что иногда, прежде чем снова встать на ноги, нужно потерять все.
Лошади просто стоят там, в отдалении. Выглядят величественно, щиплют травку. С такого расстояния кажутся спокойными и довольными.
По мере нашего приближения выражают все больше недоверия. Один из них громко ржет и встает на дыбы. Другой отходит назад, тоже ржет.
Кажется, будет интересно.
Сегодняшний сюрприз от врачей называется иппотерапией. По правде сказать, я настроен скептически. Не совсем понимаю, как могут лошади быть связаны с моим лечением от зависимости, по крайней мере сейчас, когда нами занимаются психологи, психиатры и специально обученные терапевты. Кстати, иппотерапия — метод не новый. Оказывается, упоминания о ней встречаются в греческой литературе еще в 600 году до нашей эры. А сейчас клиники, в которых пациентам предлагают иппотерапию, можно найти везде, даже у меня на родине, в Норвегии.
Принимаю решение поверить, что в этом методе что-то есть.
По словам женщины, которая ведет наш сеанс, лошади неспособны осуждать кого-либо. Им плевать, какое у меня прошлое или как я выгляжу; они будут реагировать только на мои эмоции и на то, как я себя веду.
Иными словами, лошади до некоторой степени воспроизводят то, какими мы являемся здесь и сейчас.
Одно из этих прекрасных созданий неторопливо подходит ко мне. Дотрагивается носом до моей руки, я глажу животное по переносице. Оно смотрит на меня спокойным взглядом. Я не боюсь, хоть и прикасался к лошади последний раз давно (в Леголенде, когда мне было семь лет). Остальные члены группы волнуются. Колеблются. Протягивают руки к лошадям, но телом отстраняются. Как будто стоят перед ядовитыми змеями. Словно боятся, что прикосновение может привести к чему-нибудь плохому. Замечаю, что из-за этого лошади становятся взволнованными. Думаю, я их понимаю: им не хочется иметь с нами дело, пока мы не чувствуем себя уверенными.
В ходе сеанса терапевт просит нас поразмышлять о том, что мы чувствуем, находясь рядом с лошадьми, как они реагируют на нас и каким образом эти отношения могут помочь нам разобраться в каких-нибудь других ситуациях или отношениях в нашей жизни. А затем мы — по крайней мере, те из нас, кому хватает смелости, — едем верхом.
Стараюсь как можно точнее следовать указаниям. Сижу, верхняя часть тела прямая, пятки направлены вниз. Прижимая ноги к этому большому животному, ощущаю, как оно реагирует на мои движения. Необычно чувствовать, что такое крупное создание находится совсем рядом.
Боже, какое сильное ощущение свободы!
Нам говорят, что еще будет возможность узнать лошадей поближе. Жду с нетерпением.
Снова сижу на своем стуле для размышлений. Утро темное, ветреное. Выглядываю из окна. Смотрю на то, как там, за забором, колышутся деревья, кроны которых касаются друг друга. Когда я приехал сюда, они выглядели прекрасно, были покрыты листьями. Сейчас, спустя несколько недель, у деревьев немного жалкий вид. Листьев совсем не осталось. Ветер стряс их, оставив одни только стволы и ветки. Но деревья сохранили устойчивость, прочность, некоторую величественность; их первоначальная, глубинная сила осталась в нетронутом состоянии. Вне зависимости от того, какая погода будет днем или ночью, и от того, принесут ли грядущие месяцы мороз и снег, в следующую весну на деревьях появятся новые листья.
Библиотека занята, поэтому с доктором Райаном я на этот раз встречаюсь в более стандартных условиях, в кабинете. Здесь отсутствуют какие-либо приметы индивидуальности. Ни одной картины на стенах. Ни одного растения. Никаких орнаментов. Просто два обычных стула и маленький стол. На протяжении месяца доктор почти каждый день спрашивал меня, кто я. Сегодня я размышлял о голых деревьях, все утро одновременно и боясь предстоящего разговора, и предвкушая его. Боюсь быть честным. И предвкушаю, что признаюсь в этом. Впервые чувствую, что мне есть что сказать.
— Итак, Эрик, кто вы? — спрашивает доктор Райан, сдержанно улыбаясь.
Опускаю взгляд и смотрю на руки. Тру ладони друг о друга. Меня обуревают чувства. Замечаю, что начинает дрожать нижняя губа.
— Я ничто, — тихо произношу я.
Доктор Райан что-то записывает в своем блокноте. Выжидает. Не говорит ни слова.
— Я чувствую, будто я ничто. Полый, — продолжаю я.
Вот-вот совсем расклеюсь. Очень хочется какой-нибудь реакции от доктора. Все, что мне сейчас по-настоящему нужно, — это немного утешения. Но доктор Райан, кажется, не сильно впечатлен. И не слишком разочарован.
— Хорошо, — говорит он. — По крайней мере, с этим уже можно поработать. Вы всегда чувствовали себя так? Или когда-нибудь было по-другому?
Услышав эти вопросы, мысленно возвращаюсь в детство, когда мы жили в Согн-ог-Солере и я был маленьким школьником с забавным акцентом. Меня толкали в снег, покрытый твердыми корками, затем оттягивали одежду на верхней части тела и растирали острые как бритва куски снега о мою спину, пока снег не становился красным. Я не очень-то нравился этой компании. Кажется, я вообще никогда и ни для кого не смогу быть достаточно хорошим. Затем я встряхиваюсь, стараюсь найти в голове какие-нибудь более приятные воспоминания, что-то вроде промежуточных периодов, на протяжении которых я чувствовал себя наполненным. Снова думаю о детстве. О бабушке. О том, как, бывало, в Валере сидел у нее на коленях и мы разговаривали обо всем на свете. А еще вспоминаю, как охотился с друзьями на тетерева в Финнмарке[12], когда мне было двадцать с чем-то лет. Рассказываю об этом доктору Райану.
— Как вы думаете, почему во всех этих обстоятельствах вы чувствовали внутреннюю наполненность? — интересуется он.
— Я был самим собой, — отвечаю я.
— Что вы имеете в виду? — спрашивает он.
Снова мысленно возвращаюсь к себе, который сидел на коленях бабушки и болтал на разные темы; к себе, которого выбрали последним для игры в футбольной команде; который стоял в одиночестве на школьной дискотеке; который слонялся один на перемене.
И тут до меня начинает доходить.
Когда я сидел у костра с друзьями в Финнмарке, я мог свободно рассказывать о том, что меня беспокоило. Конечно, мы и о чем-нибудь приятном говорили, но я разрешал себе быть человеком, который о чем-то немного тревожится, волнуется. Мог, например, сказать, что мне стыдно, так как я не считаю себя достаточно хорошим в чем-либо. Так же свободно я чувствовал себя, когда сидел на коленях у бабушки. Так же свободно, как деревья, которые качаются на ветру и не боятся показывать себя со всех сторон, не боятся быть такими, какие они есть.
— Я был уязвим, — говорю я.
— А ведь любой из нас уязвим, не так ли? — произносит доктор.
Когда я был маленьким, то, сидя за столом у себя в комнате, много читал. В основном о путешественниках и изобретателях. Мне особенно нравилась популярная серия книг по истории. Часто мечтал быть как Давид Ливингстон, Томас Эдисон или Марко Поло[13], разрабатывать какие-нибудь безумные планы, которые дали бы возможность наполнить жизнь приключениями. Время от времени заходила мама и приносила мне дольки апельсина. Гладила меня по голове.
Хорошая, беззаботная была пора.
Здесь, в реабилитационном центре, апельсиновые дольки появляются нечасто, но у меня есть большой стол. На нем скопилось много книг о том, как быть, когда настают тяжелые времена, а сам стол стоит посередине моей комнаты, символизируя, что я вынужден отвоевывать себе пространство. Речь идет об осознанности. О страданиях и тревоге. Понимаю, что надо прекращать зацикливаться на прошлом и начать верить в себя, в свое будущее.
Думаю, что такой, какой есть, я достаточно хорош.
Думаю, завтрашний день будет чуть лучше сегодняшнего.
Мотивационный тренинг
Это было в 1990-е, поздней осенью. У нас была очередная тренировка возле озера Трансйоен, неподалеку от военного лагеря Трендум. В какой-то момент я встал под деревом и начал ругаться. Мы устроили привал, чтобы перегруппироваться перед новым маршрутом патрулирования. Дело происходило глубокой ночью, шел дождь, прямой, несгибаемый, струи были словно металлические прутья, которыми на лестнице закрепляют ковры. У меня болели плечи, я устал, проголодался, замерз — при такой высокой влажности и почти нулевой температуре форма не согревала, а функционировала прямо противоположным образом, — и зубы у меня стучали, как хлопотливые дятлы. Я все гадал, когда эта чертова тренировка закончится, думал, смогу ли я и дальше жить в подобном режиме, неизбежном при патрулировании, и не следует ли сказать «прощай» всей этой армейской жизни. Настрой был отвратительный, я ни в какую не хотел спокойно принимать происходящее. Стоял под деревом, проклиная все и вся и не желая участвовать ни в чем.
Сил совсем не осталось.
— Не забудьте наполнить фляги! — крикнул кто-то из офицеров.
Я тяжело вздохнул. С трудом вытащил свою флягу откуда-то из-под вещей, составлявших базовую экипировку. Дрожащей рукой открутил крышку, заглянул и увидел, что внутри почти пусто. В остатках воды, которая когда-то была снегом — во время передвижения мы держали фляги со снегом на груди, чтобы он растаял, — плавало несколько сосновых игл. Сейчас, в перерыве, появилась возможность утолить жажду из огромной автоцистерны с чистой водой, в которой не было ни грязи, ни иголок. Наполнить флягу было легче легкого, но я настолько погрузился в злобную тоску, что предпочел и дальше терпеть жажду и за водой не пошел.
И вдруг я увидел Ингве, который разговаривал с капралом под другим деревом, в нескольких метрах от меня. Я не мог слышать, что он там говорил, и вообще едва различал его в полутьме, но, судя по языку тела, он был счастлив. Смеялся, бодро размахивал руками. Мы с Ингве знали друг друга уже три года — с тех пор как поступили в школу офицеров, — и его веселый нрав мне обычно был по душе. Но теперь мне казалось, будто он надо мной издевается, — я был сыт по горло этой его позитивностью. Мы были в одинаковом физическом состоянии, оба прошли одну и ту же дистанцию с рюкзаками одинакового веса и в одинаковых погодных условиях. Он так же промок, как и я. Так же замерз. Так же проголодался. Так же устал. И тем не менее он стоял там и ухмылялся капралу. Конечно, мне следовало бы заняться флягой, но я больше не мог всего этого выносить. Не видел ни одной причины для оптимистичного настроя. Так я думал, пока приближался к Ингве и капралу. Я не знал, что именно буду говорить, просто хотелось сцепиться с Ингве. Поставить его на место. Я остановился перед ними, несколько секунд колебался, потом произнес:
— Как дела?
Я надеялся, что мне удастся разжечь конфликт. Но на ум пришла именно эта фраза.
Ингве посмотрел на меня. Дрожа и улыбаясь, он прыгал то на одной, то на другой ноге. Поглядел на мою обувь, а потом сказал со своим резким западно-норвежским акцентом:
— Отлично, спасибочки. Ногам приятно и сухо. А у тебя-то как?
Такой ответ застал меня врасплох. Время будто остановилось. Ни капрал, ни Ингве больше не сказали ни слова. Я поглядел на ноги. Представил находящиеся внутри обуви, там, в темноте, ступни. В двух толстых шерстяных носках, которые снаружи были серого цвета, а с изнанки — зеленого. Постарался почувствовать пальцы. И когда пошевелил ими, вся моя агрессия и негативный настрой словно растаяли. Потому что пальцы были сухие. И правда сухие!
Сдержанно улыбнувшись, я сказал:
— И у меня ноги сухие.
Для меня тот случай у озера Трансйоен стал равнозначен сути мотивационного тренинга.
Мы всегда можем сделать свое мышление конструктивным.
Многие разговаривают сами с собой по нескольку раз в день, нередко не осознавая этого. Вот, например, сегодня я проснулся, а у меня на одном плече ангел, на другом — дьявол. Когда открыл глаза, первая мысль была: у меня запланированная встреча с одним из топ-менеджеров, но, наверное, не пойду. Дьявол, сидящий на плече, тут же подхватил, поинтересовавшись, с какой стати я вообще решил, что имею право высказывать кому бы то ни было свое мнение о том, как им сделать свою жизнь лучше. Дьявол был так настойчив и столь критически настроен, что я в себе засомневался.
Не знаю точно, сколько раз я уже встречался с теми, кого называют важными персонами, сколько раз я, бросая себе вызов, осмеливался вступать в диалог с руководителями разных компаний, спортсменами и так далее. Кстати, стоит отметить, что о работе со мной они впоследствии отзывались, как правило, положительно. Тем не менее все еще бывают дни, когда я сомневаюсь, что достаточно компетентен в своей деятельности. К счастью, я уже знаю: если неуверенность в себе достигает высшей степени, надо задать себе всего один вопрос.
А нельзя ли посмотреть на ситуацию как-нибудь по-иному?
Сегодня мне все-таки удалось прислушаться к ангелу, который сказал, что я хорошо справляюсь со своей работой. У меня получилось сосредоточиться на голосе, говорившем, что я свое дело знаю. Он посоветовал мне гордиться собой: если у меня хорошие намерения, ничего плохого случиться не может.
Вероятно, вам трудно представить, что могли бы сказать ангел и дьявол, тогда попробуйте спросить себя, как отреагировал бы кто-нибудь из близких друзей, если бы вы сообщили ему или ей, что сомневаетесь в себе. Думаю, в глубине души вы знаете ответ. Что касается моих друзей, они ответили бы:
«У тебя все получится, Эрик».
Однажды ранним утром в пятницу, в 2012 году, я проснулся от сигнала будильника на своем телефоне. Выключил, закрыл глаза и погрузился в мечты о том, чтобы дела, которые ждут меня сегодня, волшебным образом исчезли.
Но этого не случилось.
Договоренность о поездке в Тронхейм и проведении там очередной лекции как была, так и осталась. Мне очень не хватало энергии, из-за усталости было физически больно одеваться.
В течение долгого времени я почти каждый день выступал с лекциями в разных городах и странах. К тому же тратил много сил на то, чтобы поддерживать в себе смелость, необходимую для пребывания на сцене. Может, на этот раз все отменить? Сказать, что болею. Или что у меня заболел ребенок, или придумать еще что-нибудь.
По пути в офис — пришлось заехать туда и кое-что взять — убежденность в том, что поездку надо отменить, становилась все тверже. Я говорил себе, что заслужил отдых. Если я не стану проводить лекцию, ничего страшного не произойдет. Эти мысли теперь казались мне вполне нормальными.
Я воображал, как вернусь домой и заберусь под одеяло. Как выходные у меня начнутся раньше срока. Представил беседу с женщиной, с которой мы договорились о лекции. О, очень жаль, что вы заболели. Ну, ничего не поделаешь, сказала бы она.
Все эти мысли были мне приятны.
Снаружи офиса я встретил Томми, своего коллегу, пребывавшего, как всегда, в хорошем настроении. Он спросил, как у меня дела, и я ответил без обиняков: думаю отменить лекцию в Тронхейме, потому что жутко устал.
Томми, у которого за плечами был опыт службы и в морской пехоте, и в войсках специального назначения, долго думал перед тем, как отреагировать на мои слова. Он, судя по всему, мысленно взвесил все плюсы и минусы, а затем пришел к определенному выводу.
— Я понимаю, что ты устал, — сказал он. — Но что, если все-таки полететь в Тронхейм, выйти на сцену и провести лекцию так, чтобы она стала лучшей в твоей жизни?
Я потерял дар речи. Это была прямая противоположность тому, что я ожидал от него услышать. Но Томми, оказывается, не закончил.
— Подумай, как будешь себя чувствовать, когда в полдень сядешь в самолет и полетишь обратно, домой. Настроение будет превосходное, начнешь предвкушать, как встретишься с семьей и вы вместе полакомитесь пиццей. Это же здорово, правда?
Я пытался придумать какой-нибудь аргумент, но Томми положил руку мне на плечо и с воодушевлением сказал:
— Садись в самолет. Во время полета постарайся восстановить силы. Отключи мышление. Далее, когда выйдешь на сцену и увидишь всех этих людей, специально пришедших, чтобы послушать тебя, выступи сногсшибательно!
Пока Томми говорил, я думал о тренировке свободного падения, которую проходил в девяностые. Затем представил, как стою на сцене и энергично веду лекцию. Мысленно видел полную энтузиазма, внимательную аудиторию. А потом себя, уже возвращающегося на самолете домой и чувствующего стабильность.
Я решил нацелиться на это чувство.
И буквально за несколько минут все встало на свои места.
Не знаю, оказалась ли в итоге та лекция моей лучшей лекцией. Однако точно могу сказать, что в конце, когда прощался со слушателями, чувствовал огромное счастье от проделанной работы. А полет домой навсегда отпечатался у меня в памяти. Я осознал, что, подобно футбольной команде, меняющей свою тактику в зависимости от того, с кем придется играть, разные мысли могут подходить для различных обстоятельств. А затем до меня дошло, что мотивационный тренинг, как и любые упражнения, требует регулярности.
Что касается пиццы, вкус у нее в тот раз оказался неповторимый.
Как Ингве, так и Томми помогли мне — каждый по-своему — понять, что наши мысли похожи на глину. Можно придавать им любую форму, оказывать на них такое влияние, какое хотим. Далее, меняя мысли, начинаешь менять и чувства. А когда в игру вступают чувства, появляется возможность изменить еще и поведение.
Именно так развивается способность к вере.
Когда однажды в детстве мне захотелось стать непобедимым, я начал внушать себе: «Я непобедимый». Меня вдохновили слова Уинстона Черчилля: «О том, каким вы хотите стать, нужно говорить», — написал он в одной из книг. Я постоянно твердил себе, что непобедим, — и утром, и в школе, и перед сном. Правда, я в это не верил. Однако, произнося свою мантру день за днем, неделя за неделей, в определенный момент заметил, что произошло нечто волшебное.
Моя вера в себя начала меняться.
Я убедился в этом, когда стали видны некоторые нюансы. Например, выходя на пробежку, я говорил себе, что я сильный, так как сделал выбор в пользу физической активности, а не лентяйничал. Вступая в конфликт с одним из старшеклассников из-за его дурного поведения, я, решив не зацикливаться на мыслях о том, что эти ребята никогда не воспринимали меня всерьез, сосредоточился на самом факте того, что мне наконец удалось набраться смелости и высказаться. Я фокусировался на тех ситуациях, в которых у меня получалось быть уверенным в себе, а не на тех, в которых я проявлял слабость.
И благодаря этому подходу вера в себя стала сильнее.
Касперу Рууду[14] было семнадцать, когда он рассказал мне о своей цели — стать лучшим из лучших. Но проблема состояла в том, что он не верил в себя. Я объяснил: если он хочет воплотить мечту, то веру в себя надо развить в ближайшее время. Вера повлияет на его способность быть полностью сосредоточенным на достижении цели в повседневной жизни. И это будет ключевая перемена, которая существенно скажется на его состоянии перед матчами и во время них. Однако Касперу с трудом удавалось поверить в себя. Конечно, он никоим образом не мог знать точно, что когда-то станет лучшим из лучших, поэтому с чего бы ему тратить время на нечто настолько неосязаемое, как вера? Я старался убеждать его, рассказывая о религии и о человеческой способности к вере. Советовал обратить внимание на людей, которые, ни разу не увидев Бога, тем не менее в Него верят. Говорил о викингах, которые верили в Одина и Валгаллу. Я сказал Касперу: «Нет ничего необычного в мыслях о том, что ты когда-нибудь станешь лучшим в мире теннисистом, особенно если учесть, что существуют люди, готовые умереть за свою пламенную веру. Мы, люди, обладаем способностью всей душой верить в то, чего еще не случилось».
Эти мысли Каспер сумел до определенной степени принять.
И все же пока еще не был полностью убежден.
Тогда я рассказал о Мартине Йонсруде Сундбю[15], который в 2010 году, в конце нашей с ним беседы на ту же тему, которую обсуждали мы с Каспером, спросил: «Иначе говоря, мне стоит, что называется, притворяться до тех пор, пока желаемое не станет реальностью?» И Мартин был прав. Я объяснил Касперу: как блестящие актеры, выходя на сцену, целиком погружаются в роль, так и его мышление должно полностью перестраиваться в тот миг, когда он оказывается на корте. Он должен верить, что именно он станет тем, кто по окончании матча будет держать в руках кубок.
— Мартин выигрывал кубок мира по лыжным гонкам много раз, — сказал я. — Почему же у тебя не получится победить?
Я понял, что сейчас разум Каспера переходит на высшую передачу и вот-вот прозвучит правильный вопрос.
— Ладно, тогда как сделать так, чтобы появилась вера? — спросил он.
Наконец-то! Вопрос на миллион долларов! Наш разговор повернул в важном направлении. Я сказал, что его вера в себя связана с детством, родителями, друзьями, инстинктами и событиями, которые запомнились ему на всю жизнь. И добавил, что эта вера не неизменна: мы можем существенно менять ее форму, корректировать ее. Затем объяснил, что поверить в себя и свои мечты способен только он сам и никто другой. Веру, если заботиться о ней, никто у него не отнимет.
— Тебе надо в определенном смысле промыть себе мозги, — сказал я.
Каспер удивленно посмотрел на меня:
— Промыть мозги?
— Именно, — произнес я.
Я объяснил, что чем чаще твердишь себе что-либо, тем сильнее веришь в это. Так же как беременные женщины повсюду замечают других беременных женщин или владелец нового автомобиля постоянно обращает внимание на людей, которые ездят в машине такой же модели, человек, считающий себя лентяем, и дальше будет верить, что он лентяй. На чем сосредоточиваешься, то и начинаешь замечать.
Я сказал Касперу, что все дело в изменении мыслей. Мы можем фокусироваться на том, что побуждает нас гордиться собой и нравиться себе. Можем принять решение направить мысли в сторону того, что помогает нам стать лучше.
То, что вы сами себе много раз говорите, в результате станет тем, во что вы будете верить.
Вы есть то, что вы думаете.
— Ты должен твердить себе, что ты крутой парень, который станет лучшим теннисистом в мире! — сказал я и объяснил, что Касперу надо проговаривать это себе несколько раз в день с самого утра. И через некоторое время этим положительным утверждениям удастся перевесить отрицательные, «ленивые» мысли. А если написать упомянутые утверждения на листках и приклеить в тех местах, на которые Каспер в течение дня не сможет не обратить внимания, — скажем, на холодильник, или на зеркало в ванной, или установить в качестве фоновой картинки в мобильном телефоне, — то вера обретет силу еще до того, как Каспер это осознает.
— Это своего рода магия, но без фокусов, — сказал я. — Я видел, как это помогало многим спортсменам, с которыми я работал.
Далее я добавил, что, правильно сосредоточиваясь и извлекая пользу из утверждений, которые Каспер сформулирует сам для себя, а также из определенных напоминаний и повторений, он однажды поверит в те слова, которые регулярно проговаривает. И каждый раз, когда он на тренировке будет демонстрировать результат мирового уровня, или съедать полезные продукты, или полноценно отдыхать и затем хорошо отыгрывать матч, вера в себя будет укрепляться.
— Тебе просто надо тренировать способность верить, — сказал я.
В 2020 году 21-летний Каспер стал 25-й ракеткой мира, а сейчас считается лучшим игроком в истории норвежского тенниса.
Среди тех людей, которые способны вдохновлять, был борец греко-римского стиля Стиг-Андре Берге. Мы работали с ним долгие годы, и для меня он стал образцом человека, который никогда не отказывается от мечты, никогда не теряет веру.
Стиг-Андре — самый настоящий символ мотивационного тренинга.
Мы познакомились в 2007 году, разговорились после лекции, с которой я выступал в Олимпийском тренировочном центре в Осло. Несколько дней спустя я отправился в район Гроруд города Осло, чтобы посмотреть, как Стиг-Андре тренируется.
— Бертран, поедешь в Пекин поддержать меня? — спросил он.
— Поеду, — сказал я.
Так началось наше с ним сотрудничество. Он поставил перед собой невероятно смелую цель — пройти квалификационный отбор на Олимпийские игры, которые должны были состояться в Пекине в 2008 году.
Благодаря жестким тренировкам борцу удалось получить возможность поучаствовать в Олимпиаде — правда, он был на волоске от неудачи. Далее я тщательно наблюдал за ним все дни, предшествовавшие Олимпийским играм. Стиг-Андре говорил мне, что пребывает на пике формы и в голове у него полный порядок. И вот настал день его первого в жизни олимпийского поединка, а я болел за него на трибуне. Увы, все пошло не так, как мы надеялись. Победить он не смог. А согласно правилам, проигравший в первом поединке выбывает. Вот что такое борьба. Ее законы суровы и жестоки. Стигу-Андре едва удавалось сдерживать слезы. Но, невзирая на это, спустя несколько минут он спросил меня:
— Бертран, поедешь поддержать меня в Лондон?
Это было за четыре года до лондонских Олимпийских игр. Меня впечатлило то, как быстро он изменил свои устремления.
— Поеду, — ответил я.
Он тренировался по несколько раз в день, боролся и иногда проигрывал. Но никогда не сдавался. У него было четыре возможности пройти отбор на Олимпийские игры. Ни первая, ни вторая попытки успехом не увенчались. Третий раз квалификация проходила в Китае. Полететь со Стигом-Андре я не мог, но проводил его в аэропорт, где он сказал, что еле-еле наскреб денег на перелет. На номер в гостинице и питание средств у него не было. И я дал ему небольшую сумму наличными, какая у меня тогда была с собой. Стиг-Андре оживился и отправился к самолету. Но и в Китае добиться желаемого не удалось.
Одно поражение следовало за другим.
Неделю спустя — в Финляндии, на последнем квалификационном турнире — дела обстояли лучше. Это была его четвертая попытка, и наконец-то он услышал громкие аплодисменты в свой адрес. Стиг-Андре прошел отбор на свои вторые Олимпийские игры в жизни. И снова у него появилась предельно ясная цель: завоевать медаль.
В день соревнований мне пришлось ждать снаружи, потому что достать билет не было никаких шансов, но мы условились, что Стиг-Андре позвонит мне между поединками, если захочется поговорить. И всего через несколько минут раздался звонок. Увы, Стиг-Андре сказал, что первый свой поединок он проиграл. Опять. Четыре года напряженных тренировок не привели ни к чему. Я даже не знал, что ответить. С физической и технической точек зрения у Стига-Андре все было нормально. Вероятно, проблема крылась в мотивационном тренинге, который я для него проводил. В общем, я уже было настроился на то, что поблагодарю его за нашу совместную работу и пожелаю успехов. Но прежде чем я произнес это, он сказал:
— Бертран, поедешь со мной в Рио?
Он спросил это через час после поражения. Что же такое происходило с этим человеком? Я, конечно, был польщен и тронут его верой в то, что наше сотрудничество могло принести пользу.
— Конечно, поеду, — сказал я.
И прошло еще четыре года, наполненных бесконечными тренировками, поездками, финансовыми трудностями. А люди между тем переставали верить в него. В среде борцов и в Олимпийском тренировочном центре некоторые говорили, что Стиг-Андре безнадежен. Хуже всего было то, что мама Стига-Андре — его самая большая фанатка — заболела раком. И вероятность, что она победит болезнь, была невелика. Это очень сильно повлияло на Берге. Он позвонил мне и признался, что хочет отказаться от намерения участвовать в Олимпиаде. Вскоре мама умерла. И в том же году, как будто бед было недостаточно, попал в тюрьму его отец.
Тем не менее, несмотря на смерть матери, на то, что отец оказался за решеткой, а также на денежные затруднения, Стиг-Андре отправился в Сербию. Приложив все усилия, он прошел квалификационный отбор на Олимпийские игры в Рио-де-Жанейро.
Что произошло дальше, всем известно.
В 2016 году Стиг-Андре в поединке за бронзовую медаль одержал верх над Ровшаном Байрамовым из Азербайджана. Его мечта об олимпийской медали сбылась. Это было нечто невероятное. Я еще никогда в жизни так не радовался за другого человека. Похвалив Берге за то, что он за все эти годы не пропустил ни одной ежедневной тренировки, я уже снова было собрался поблагодарить его за совместную работу, когда тот вдруг спросил:
— Поедешь со мной в Токио, Бертран?
— Конечно, поеду, — сказал я.
Если хотите принимать правильные решения, надо сначала определиться с ответом на вопрос: для чего вы желаете стать лучшей версией себя? Нужно знать, о чем именно вы мечтаете, чего стремитесь добиться в жизни.
Ответы окажут решающее влияние на качество вашей жизни.
Когда знаешь, ради чего сражаешься, то появляется причина не сдаваться при столкновении с препятствиями.
Многим людям неловко говорить о мечтах, так как считается, что в этом есть нечто ребяческое и эгоистичное. Но если вы хотите научиться как можно чаще делать правильный выбор, прилагать много усилий в течение длительного срока и вставать рано утром, придется набраться смелости и быть честным с самим собой.
В качестве коуча я работал и продолжаю работать со многими людьми из сферы финансов, которые в разговорах со мной используют невнятную формулировку, говоря, что их главная цель — обрести финансовую независимость. Но за этим кроется истинное стремление, уверенно заявить о котором они стесняются; речь идет о желании стать богатыми. Неприлично богатыми. Вероятно, они уже нарисовали в воображении роскошный дом. Шикарную машину. Возможность отправить детей учиться в лучшие международные школы. Огромное состояние. А еще я проводил и провожу консультации с молодыми амбициозными спортсменами, которые говорят, что их цель — стать как можно лучше в своем виде спорта. Но если копнуть глубже, выясняется, что их настоящая мечта — победить соперника и получить награду в виде аплодисментов пятидесяти тысяч зрителей, а потом идти по улицам в окружении невообразимо красивых парней или девушек, которые жаждут сделать селфи с победителем. Конечно, не у всех, кого я консультирую, именно такие желания. Есть люди, мечтающие совсем о другом. Как только удается избавить их от всех гнетущих чувств, обусловленных разными обязательствами, освободить от боязни утратить авторитет и общественное одобрение, многие на первый взгляд очень успешные люди признаются, что на самом деле мечтают о теплых семейных отношениях. Или о работе, которая дала бы возможность помогать тем, кто находится в бедственном положении. Или о том, чтобы подняться на самую высокую в мире гору.
Вне зависимости от того, чего мы хотим добиться, нужно погрузиться в самые сокровенные, смелые и честные фантазии, с помощью которых получатся мысленные образы, достаточно сильные для того, чтобы мотивировать нас на протяжении длительного срока. Надо создавать положительную энергию, которая обладает большей силой, чем страх. Возьмем, к примеру, цель обрести финансовую независимость — несомненно, это хорошее, практичное стремление, но в нем нет страсти. Оно вроде бы отличается благоразумностью, политкорректностью, но осмелюсь предположить, что эмоций оно не вызывает. Причина в том, что в упомянутом стремлении нет правды. Так что, если действительно хотите желаемого эффекта, необходимо быть беспощадно честным с самим собой, определить свою истинную цель и выяснить, что для вас означает понятие «успех».
Я сам привык мечтать о многом. Не все мои мечты в равной степени реалистичны. Я имею обыкновение гнаться за достижениями во внешнем мире, вместо того чтобы стараться стать лучше как отец, друг, товарищ. Сужу о себе по количеству успешно выполненных дел, веря, что они представляют собой то, из чего складывается моя ценность. В детстве я хотел стать лучшим в мире среди участников лыжных гонок. В юности — десантником. В последние годы, до недавнего времени, — блестящим коучем. А теперь мечтаю стать хорошим отцом, способным создать прекрасную семью. А еще хочу отправиться на Южный полюс. Но чтобы все это случилось, надо исцелиться. А для этого придется быть честным с самим собой.
Необходимо набраться смелости и поверить в себя.
Если по-настоящему верите во что-то и не сдаетесь, вы обязательно найдете путь к достижению цели.