Дядя Реджи гладит меня по спине круговыми движениями. Это очень успокаивает.
— Он очень хороший мальчик, ты знаешь?
Макс? Да! Макс — лучший мальчик. Когда я был моложе и боялся грома, Макс заворачивал меня в своё любимое тёплое одеяло. «Космо-буррито», — говорил он, прижимая мои лапы к груди и крепко обнимая. Мы сидели и раскачивались, пока облака не переставали громыхать, словно сковородки и кастрюли. Я никогда ему об этом не говорил, но иногда мне хотелось, чтобы началась гроза и он бы снова завернул меня, словно буррито.
«Защищай их сердца», — сказал дядя Реджи.
И я обязан это сделать, потому что Макс всегда защищал моё сердце.
Весь день я бегаю туда-сюда по дому, стуча когтями по полу. Я почти не смотрю в телевизор, хотя по «Классическому кино от Тёрнера» идут «Поющие под дождём» — один из величайших фильмов всех времён. Когда дядя Реджи выпускает меня днём, под ярко-жёлтое солнце, я не ухожу со двора; я слишком сосредоточен на своих мыслях, на том, как избежать расставания с Максом. Если считать в собачьих годах, я самый старший из Уокеров; удерживать семью вместе — это моя ответственность, моя привилегия.
Может быть, чтобы улучшить настроение в доме, мне стоит чаще лизать всем лица? Или меньше лаять на белок в кустах? Я могу даже тратить меньше времени, чтобы покакать, — выбирать место случайно, без тщательного предварительного осмотра. Но что-то мне говорит, что нужно что-то больше и смелее.
Тем вечером мы собираемся за ужином — сыр на гриле и хрустящий салат. Я очень умело расположился возле стула Макса, под обеденным столом. Я словно в пещере, в которой жили мои предки-волки.
— Надеюсь, вы голодны, — говорит дядя Реджи.
— Спасибо, что приготовил для нас, — отвечает Мама.
— Просто изумительно, — говорит Макс. — Ты приготовил сыр как надо. Идеально тянется.
Они жуют и жуют у меня над головой. Им нужно столько времени, чтобы поесть. Я всегда думаю, насколько же всё было бы проще, если бы они ели, не отрывая лиц от тарелок.
Эммалина, громко хлюпая, пьёт сок из пакетика.
— Ооооо! Оооо! Сегодня мисс Джанин читала нам рассказ о собаках, а потом мы в тетрадках рисовали собак, и Кара сказала, что моя собака выглядит самой похожей на собаку из всех.
— Ты нарисовала Космо? — спрашивает Макс, тайком скармливая мне кусочек своего бутерброда с сыром.
Я смакую его, медленно пережёвывая задними зубами.
Я слышу, как Эммалина качает головой.
— Я нарисовала собаку дяди Реджи.
— Я… — говорит дядя Реджи. — Я показал ей фотографию. Роузи. Она ещё в Афганистане, но, надеюсь, мы скоро снова увидимся.
Я навостряю уши. Иногда, когда я слушаю — по-настоящему слушаю, — мне удаётся узнать удивительные вещи. Например, что деревья живые, а овчарки — это не собаки, скрещенные с овцами[4], как я раньше думал. А теперь я узнал, что дядя Реджи дрессирует немецких овчарок — собак, которые бегают и прыгают быстро, как ветер, которые идут вместе с солдатами в бой и помогают защищать страну. Он говорит о них так, словно они тоже люди.
— Я тут подумал, — говорит он, — привезите Космо в эту субботу.
Я поднимаю голову ещё выше. Я что-то прослушал? Куда меня привезти?
Мама говорит:
— На самом деле отличная идея. Макс, ты же помнишь, я рассказывала тебе о клубе, правильно?
Макс ёрзает в кресле.
— Ага. Хорошо. Космо, наверное, это понравится.
Что понравится? Я слушаю и слушаю, но они уже говорят о чём-то другом. Папа уходит с Мамой на кухню и говорит, что в посудомойке слишком много всего.
Она говорит:
— Тогда достань оттуда что-нибудь.
— А ты почему её не запустила? Ты дома уже несколько часов, — говорит он. — Я не понимаю, почему ты не можешь этого сделать.
Они рявкают друг на друга, словно дикие собаки, которых я как-то видел позади старого городского кинотеатра. Самец и самка, с тёмной шерстью. Когда кто-то пытался к ним подойти, они тут же щерились. Их зубы блестели, как у бордер-колли на Хеллоуин. Мне их было жалко. Насколько же им больно, что они так себя ведут?
Мама и Папа начинают кричать, не обращая ни на кого внимания, и Макс суёт мне свою руку, чтобы я её облизал. Он шевелит пальцами, и я узнаю жест. Он говорит: «Вот он я. Обрати на меня внимание».
Если я что-то и узнал за свои тринадцать лет, так это то, что все заслуживают права быть увиденными.
9
Обычно я веду себя на поводке исключительно хорошо. Вы не можете представить, как приходится сдерживаться, чтобы идти, благородно и спокойно, рядом с вашим человеком, когда вас окружает столько запахов. Но в этой субботе что-то есть — ветер, и трава, и энергия. На парковке местного общественного центра Макс и дядя Реджи, по человеческим обычаям, обмениваются шутками, и меня настолько переполняет их радость, что я изо всех сил тяну за поводок. Бегаю между машин. Гоняюсь за хвостом, пока не запутываюсь в поводке.
— Да что на тебя нашло? — смеётся Макс.
Он наклоняется и приподнимает меня за лапы, освобождая из ловушки.
Дядя Реджи подмигивает.
— Наверное, он в предвкушении.
Мне нравится, что он настолько хорошего обо мне мнения.
Внутри общественный центр пахнет миниатюрными сырными крекерами, которые Макс берёт с собой в школу.
Макс оглядывает фойе.
— Ну, и где оно?
— Я не совсем уверен, — говорит дядя Реджи. — Но собаки нам подскажут.
«Я — всего одна собака», — думаю я, но вскоре понимаю, что он имеет в виду. Я чувствую их запахи. Бигли! Колли! Чихуахуа! В общем и целом чихуахуа — очень самовлюблённые собаки, и подружиться с ними весьма трудно, но я всё равно радуюсь, чувствуя их запах в этом человеческом месте. Я знаю, что в большинство зданий собак не пускают, словно думают, что мы только и делаем, что вынюхиваем подходящее местечко, чтобы присесть и облегчиться. (Я так поступил всего один раз, в магазине с садовыми шлангами и огромными проходами, в которых была насыпана земля. Я был ещё щенком и не смог сдержаться, но совесть потом мучила меня не один год.)
— Сюда, — говорит Макс, следуя на лай и вой. — Звучит как вечеринка.
Я тяну за поводок всё сильнее, уверенный, что за поворотом нас ждёт что-то хорошее. Когда мы заходим в огромную комнату с искусственной травой, я чувствую прилив возбуждения и несколько раз трясу головой, чтобы убедиться, что всё это по-настоящему. Собаки везде, повсюду, виляют хвостами, высовывают языки, обнюхивают друг друга. Это сон? Прекрасный сон?
«Ты их видишь? — спрашиваю я, глядя на Макса. — Ты тоже видишь собак?»
— Ух ты, — говорит он, тоже осознавая происходящее.
И дядя Реджи соглашается:
— В самом деле «ух ты».
Воздух полнится пыхтением, и лаем, и завыванием. Мне очень трудно сосредоточиться на одной собаке за раз. Они сливаются воедино: серые шкуры и чёрные, жёлтые и белые. Одна половина меня очень хочет присоединиться к ним и раствориться в общем вихре, но другая более осторожна. Я жду и наблюдаю.
Вскоре мы слышим визг, перекрывающий весь шум.
— Нудлс!
Женщина в большой соломенной шляпке бросается вслед за корги, которая маленькими прыжками приближается ко мне. Я, в общем-то, не любитель мелких пород, но мне нравятся весёлые собаки. А по тому, как болтается язык во рту Нудлс, сразу видно — у неё чистое сердце. Она врезается в моё колено, криво ухмыляясь, и тут же начинает тыкаться носом мне в живот. Её дыхание пахнет лососем — и, конечно, мне сразу хочется есть.
— Ох, простите, — говорит женщина; её карманы оттопыриваются от теннисных мячей. — Вы, наверное, и подумать не могли, что она быстро бегает, но она очень быстро бегает.
— Не беспокойтесь, — отвечает дядя Реджи и машет рукой. — Она вроде милая.
— Она маленький кошмар, вот кто она. — Женщина недовольно ворчит и пытается схватить поводок, который до сих пор привязан к ошейнику Нудлс и уже успел завязаться узлами. — Нудлс, ты пойдёшь к мамочке?
Нудлс кланяется мне, виляя коротким хкостиком. Её шерсть переливается: белая, рыжая, блестящая. А потом она опять лает и бежит, ещё сильнее запутывая поводок.
— Нудлс! Прекрати! — кричит женщина. — Господи, НУДЛС!
Макс прикрывает рот рукой — насколько я понимаю, чтобы скрыть усмешку.
— Нудлс[5]… — шепчет он, когда женщина отходит подальше.
— Если у меня когда-нибудь появится ещё одна собака, — говорит дядя Реджи, — я назову её Паста. Или Лазанья. Представь, как кричишь на весь парк: «Ко мне, Тортеллини!»
Мы по-доброму смеёмся над этой шуткой — но потом, когда мимо проходит чёрный лабрадор, меня вдруг осеняет: я не совсем понимаю, зачем вообще мы здесь. Мама называла это «клубом». Я пытаюсь вспомнить всё, что знаю о клубах, но всё равно что-то не складывается.
Чёрный лабрадор лает. Он остановился в нескольких хвостах от меня, рядом с ним — человеческий детёныш. Что-то в них напоминает меня и Макса; они тоже выглядят неразлучными. Мальчик приседает, чтобы завязать шнурки, и я с интересом их разглядываю. Я уже довольно давно знаю, что шнурки — это не змеи, но лучше быть осторожнее.
Мальчик смотрит на меня и улыбается.
— Эй, привет, — говорит он, подходит к нам и протягивает мне руку, чтобы я мог обнюхать. Его уши немного заострённые (несомненно, он из терьеров), а волосы — светлые, как мои. — Можно тебя погладить?
Он оставляет решение за мной, и это мне нравится. Некоторые люди невероятно грубы: суют пальцы в лицо без всякого предупреждения. Тем не менее друг с другом люди так поступают редко: я ни разу не видел, чтобы Мама и Папа запускали пальцы в шерсть незнакомцев. Зевнув, чтобы показать, что я не опасен, я подталкиваю пальцы мальчика носом и с изумлением понимаю, что он точно знает, где почесать — прямо за ухом. Так хорошо, что у меня даже лапа дёргается.