Кто ведет учет расходам, почему в трех местах и почему одинарной записью, а не двойной… для начальства можно и ординарной, но мы-то сами должны знать? Мы знаем? Откуда? Мы точно знаем? Проверим? Добрые христиане не заключают пари? Добрые христиане не клянутся и не играют на деньги, мы и не станем клясться, слово наше будет да и нет. Так проверим?
Откуда берем фураж? Кому сдаются в аренду армейские земли? Кто и зачем перенес кузницу от реки? Кому мы продаем навоз… как это никому?
Злоупотреблений, к чести полковника, выявилось мало. Глупости, невнимания, небрежения — немного и не слишком значительных, но у будущего коннетабля обнаружились еще и задатки менялы. Он все складывал и переводил в монету, и получалось, что по капле, по ручейку из личного дохода полковника де Ла Ну утекает целое озерцо. Конечно же, так утекает у всех, и в этом-то полку дела ведутся куда рачительнее, чем у других — но… вот оно, озерцо. Непроданный навоз. Не сданный под выпас луг. Кожи, закупленные у ближайшего землевладельца… не очень хорошие кожи по стандартной цене, в то время, как его сосед просит меньше, а товар поставляет получше. Не заселенные вовремя рыбой пруды. Не тот участок под порубку…
Юнец всерьез вознамерился превзойти де Ла Ну в занудстве и дотошности. И превзошел.
В нескольких случаях, впрочем, его пришлось отзывать в сторону и объяснять, что рыба лучше себя чувствует, если поверхность пруда затянута ряской. Рыбе так спокойней, она веселей плодится, и рачительный рыболов от такого подхода только выиграет. А мы ведь не рыболовы и от настроений рыбы зависим куда больше… Вон тот невыгодно сданный участок земли дополнительно оплачивается хорошим отношением. Каким? Если бы вы были расквартированы в приграничном районе, вам было бы интересно, кто ходит на вильгельмианские радения не открыто, а тайно? Кто возит через границу не только вино и ткани, но и оружие?
Подобные взаимосвязи будущий коннетабль понимал еще лучше, должно быть, благодаря домашнему и придворному опыту, и быстро научился сам их выявлять и использовать. К Великому посту число паутинок, связывавших полк с Пти-Марше и окрестными хуторами, увеличилось едва не вдвое. Это отразилось как на офицерском столе, так и на числе сплетен, которыми стремились поделиться с полковником, в том числе и через Клода.
Сплетни были на три четверти корыстными и на семь восьмых отражали местные дрязги, но любой человек, которому приходилось командовать людьми, знает, что местные дрязги — это помесь золотоносного русла с полосой предстенных ловушек. Если правильно засесть с решетом — останешься в прибытке, если не выяснишь заранее, где у врага ямы и колышки, подохнешь и других погубишь.
Среди прочих слухов и сплетен донесли полковнику, что старший сын семьи Ламбен, Жан собрался подписать договор с королевскими вербовщиками. По мнению де Ла Ну, решение это было весьма правильным: парень крепкий, здоровый и сообразительный, такому молодцу самое место в армии Его Величества, а ковыряться в земле могут его младшие менее видные братья. Да и поправить дела, получив выкуп из казны, семье Ламбен не мешало бы, ибо, сколько они ни трудились, только обрушивали края долговой ямы, и землевладелец еше год назад грозился изгнать их с арендуемого участка, и едва согласился подождать прихода вербовщиков на следующую Пасху. Господин Отье Ришар де Эренбург вообще был терпелив к должникам.
Тем же образом полковник узнал, что участок, арендуемый семьей Ламбен, собирается выкупить у господина Ришара крестьянская община Пти-Марше, таким образом выровняв свою границу вдоль по ручью — но покупать землю, обремененную долгом и неуспешным семейством они не хотели. Ришар брал 12 серебряных денье и две мины овса в год за пожилое и по 4 денье за каждый взятый в аренду арпан земли, а община — на полденье с арпана меньше и овес ей был без надобности, потому уход Жана в армию решал сразу множество проблем.
Так что господин полковник в который раз ничуть не удивился, когда в один прекрасный — почти закончившийся — жалобный день ему в ноги упало разноцветное пятно. Внутри пятна находилась Мари Оно, проживавшая за две канавы от Ламбенов, а общее впечатление дрожащей разноцветной массы создавал ее лучший, буквально пасхальный, наряд в пять цветных слоев, спасибо, что в зеленый ни здесь, ни в этой части Франконии хорошо красить не умеют, а привозные неконтрабандные ткани дороги. Спасибо, что не умеют, и спасибо, что верхнее платье не в полоску — в глазах рябило и без того.
Сначала не удивился, а выслушав начало, стал уже удивляться.
Оказывается, господин Отье Ришар, утратив всякий стыд и совесть, сживал со своей земли семейство Ламбен не за долги, терпеть которые не стал бы ни один рачительный землевладелец, не чтобы освободить участок и продать его общине, а потому, что в сатанинской злобе и похоти вознамерился и вовсе погубить несчастных землепашцев, извести их и избавиться, и все ради того, чтобы взять в свой дом в услужение собственно девицу Мари Оно, невесту Жана Ламбена. Разумеется, с грязными намерениями. Да и вообще господин Ришар практикует такое каждый год…
Полковник рассмотрел сквозь пеструю рябь девицу Мари и обнаружил, что жалобщица представляет собой хорошенькую голубоглазую блондинку, белокожую и с румянцем во всю щеку. Некоторую чумазость искупало пышное и плотное сложение — вполне во вкусе местных землепашцев, да и кого повыше. Де Ла Ну и сам не отказался бы от такой служанки, особенно если переодеть ее в будничное платье.
Но каждый год?
Ну не каждый, признается девица Мари, если к себе забирать, а с землей все время так. Если на ком долг, говорит, что выбросит с земли голыми, а не хотите, давайте рекрутов, а если своих нет, давайте, что есть, а бывает, что при жизни отца на детей кабалу пишут, а община молчит, потому что с ними делятся, а вербовщики тоже молчат, им-то все равно, лишь бы рекрут не сбежал, а куда он сбежит, если семья его здесь?
О злоупотреблениях при наборе рекрутов полковник, конечно, знал. Вербовщикам дано было право выплачивать землевладельцам от имени Его Величества долги, лежавшие на рекрутах-арендаторах. При выкупе рекрутов долги, разумеется, возрастали до верхнего предела, а разницу вербовщики и землевладельцы делили между собой. Так же мошенничали с суммой долга на рекруте и общины, владевшие землей, и монастыри, и вообще все, кто мог. Такое положение вещей всех устраивало — и даже Его Величество если и знал о происходящем, то не принимал никаких мер, а просто установил сумму, выше которой казна расщедриваться не собиралась.
Пройти дотошный отбор и попасть в королевские рекруты считалось делом почетным. И все недоимки с семьи снял, и через три года будешь получать жалованье монетой, а оружие, шапку и сапоги получишь прямо сразу, да и повоевать, добыть кое-чего удастся. Опять же, у королевских солдат мясо в котле дважды в неделю, а каши и похлебки — каждый день от пуза…
Но то, что излагала девица Оно, более напоминало работорговлю, и не могло обрадовать полковника де Ла Ну.
C кем такое стряслось? Девица вываливала имена так быстро, что полковник едва успевал запоминать. Получалось много. А почему никто не жаловался? Да как-то… верно, и не думали, что можно. Давно ведь так делается, еще до господина полковника, еще до всего. А раньше ведь хуже было. И денег не платили, и отсрочки не давали — сразу с земли гнали, чтобы с новым арендатором повыгодней ряд заключить, и если хотели девушку взять, брали да и все, а если семья из должников, так оно даже за милость считалось. На что ж теперь жаловаться? Это она пошла, потому что ей без Жана никуда, а его угонят, а вернется когда еще, и если вернется, на нее не посмотрит.
Выслушав все это, полковник накрепко задумался. Девицу он отправил домой без каких-либо определенных обещаний — местным арендаторам палец в рот положи, откусят и руку, и голову, — а сам принялся уточнять сведения. Для начала о самой Мари Оно. Семейство было небогатое. Землю арендовало только под дом и огород. Сестра Мари, горбатая Жанна, слыла отличной прядильщицей овечьей шерсти, сама Мари работала на огороде и брала стирку в господском доме. Еще в семье имелся отец, слегший после тяжелой лихорадки, и незамужняя тетка матери, подслеповатая и глуховатая старуха лет пятидесяти. Поговаривали, что вся семья погрязла во франконской ереси. Красотку Мари называли вертихвосткой. Противоречия в этих утверждениях не видели. В общем, вполне почтенное по местным меркам было семейство.
Во-вторых, Мари Оно последние несколько месяцев «ходила» с ламбеновским Жаном и зайти у них могло далеко, что не смущало здесь даже еретиков, потому что это благородным господам важно знать, чей ребенок, а на земле важнее — легко ли рожает, много ли, хорош ли приплод. В-третьих, последние дни Жан ходил боком и смотрел странно. А в-четвертых, господин де Эренбург действительно решил, что его восстановившееся в количестве семейство нуждается в дополнительной прислуге.
Все это де Ла Ну счел достаточно достоверным. Оставалось только поинтересоваться у кого-то из семьи Ламбен, что они-то обо всем этом думают. Хотя что уж они могут думать? По всей Аурелии задолжавших сгоняли и хорошо еще, если позволяли продать новым арендаторам хоть часть орудий труда. Чаще все, что было в доме, попросту отбирали в уплату долга. Земля и года не стояла без обработки. На место согнанной семьи быстро находилась другая. Изгнанные шли в батраки или просто пополняли ряды нищих бродяг. На севере они еще и пытались бежать во Франконию. В обязанности де Ла Ну входило ловить беглецов, но к этой части своей службы он относился крайне нерадиво. Нерадивостью его не попрекали: поставь котел на слишком большой огонь, закрой его слишком крепкой крышкой — и хорошо, если получишь только мятеж.
Прежде чем говорить с Ламбенами, полковник послал офицера для поручений проверить список, составленный со слов Мари. И совсем задумался. Список подтвердился, можно сказать, весь. У этого двое сыновей в рекрутах, а землю купила община, у того дочери уехали в город в прислугу, а денег домой что-то не шлют, у этих, не арендаторов, владельцев наследственных, заложенную землю с согласия общины выкупили, большей частью в уплату долга, самих выбросили. На новом месте младшего сына в армию забрали.