Выяснилось даже, почему господин Ришар вдруг испытал потребность в продаже земельного участка. После того, как принц Клавдий публично пообещал не оставить милостью новообретенного приемного сына Отье Ришара, а потом еще и подтвердил, что будет рад видеть мальчишку в своей свите, приемного отца одолели новые амбиции. Взыскующий лучшего для своих чад господин де Эренбург решил отправить второго из собственных сыновей в Орлеанский университет, изучать теологию — явно и несомненно надеясь, что далее при помощи принца и принцева дядюшки выхлопочет ученому богослову неплохой приход поблизости, и это только начало. Для этого похвального плана требовалось наличное золото: часть платы за обучение можно было вносить всяким товаром, но часть — непременно в монете.
По мнению де Ла Ну, любое хозяйство Аурелии, хоть мелкое, хоть огромное, задыхалось без достаточного количества денег в обращении. Расчеты здесь уже начали вести в серебре, но даже оговоренную стоимость аренды выплачивали обычно урожаем, скотом или работой.
Мнение де Ла Ну, к сожалению, ничего не решало — а законы природы, к не меньшему сожалению, продолжали действовать вне зависимости от того, обращают на них внимание или нет. Землевладельцам нужны были деньги, королю нужны были деньги, крестьянам тоже нужны были деньги, а денег было мало, деньги были дороги. И ради денег совершались поступки… на которые, впрочем, люди, бывало, шли и ради других выгод, и просто по злобе, но нужда в монете и ее нехватка словно усиливали все это, как протрава усиливает цвет.
Торговля рекрутами и в меньшей степени прислугой была важна еще и этим. Она приносила деньги туда, где их раньше не было.
И еще, если присмотреться, источником денег были войска, стоящие в округе — в дни мира, скорее, мелким ручейком, но дороги деньги, дороги. А солдатам платят немного, но все-таки платят.
Полковник покрутил еще в голове мысленную монетку, проследил, на какую сторону упадет, вызвал офицера для поручений и сказал: с начала осени, кто у нас кому за что платил, от штрафов до подарков девушкам, все, все, что можно, узнайте мне.
В первый день юноша вернулся с отчетом поздно и весьма сконфуженным. Кратко изложил историю движения монет по Пти-Марше и окрестностям, не скрывая того факта, что за последние месяцы больше половины звонкой наличности вытекло из его собственных рук: подарки местным девицам за приятно проведенное время и кое-какие покупки. Офицера явно озадачило не то, сколько серебра он потихоньку растратил — считать деньги он умел, — а последствия, выразившиеся в разнообразных сварах, ссорах, драках, кражах и даже одном убийстве с поджогом. Наличествовали и две нарушенные помолвки, одна грозила обернуться судом: в обоих случаях семьи невест, получивших от Клода по паре монет «на приданое», решили, что прежние женихи для них недостаточно хороши.
Де Ла Ну даже и сам удивился тому, сколько бед натворил златой телец. Была, конечно, и некоторая польза — выплаченные долги, купленные обновки, инструменты и скот, приглашенные лекаря и то самое приданое. Но возьмись слепое Правосудие взвешивать добро и зло, по мнению полковника, зло бы перевесило. Благодетеля девиц и щедрого подателя на бедность это, кажется, тоже сильно смутило. Смущение, как водится, выражалось в нарочитой бесстрастности изложения.
За смущением следующим слоем стояло беспокойство: молодой человек знал, что деньги дороги, но не предполагал, что они настолько дороги. В почти два с половиной раза дороже, чем у него в Нормандии. Со столицей сравнивать бессмысленно. Он хотел бы просить разрешения написать дяде — епископу Дьеппскому — и еще некоторым людям и, не разглашая существа проблемы, поинтересоваться, сколько весит в их краях какая монета, и прямо, и в том, что на нее можно купить… конечно, с учетом местных особенностей. Потому что если господин полковник прав в своих предположениях, это лучше бы выяснить быстро.
Господин полковник поинтересовался, а как офицер для поручений представляет себе его полковничьи предположения. И получил ответ, немедленный и понятный.
— Вы предполагаете, что через 10–15 лет здесь будет Франкония.
— Предполагаю… — задумчиво протянул де Ла Ну, ощущая, что он и впрямь предполагает — и, возможно, уже не один год. Просто он не называл вещи своими именами, так внятно и так четко, даже наедине с собой. А потом добавил: — Его Величество, как я понимаю, тоже предполагает… в своей высшей мудрости.
— Из Орлеана плохо видно, — изрек юноша. — Теперь я могу ощутить, насколько плохо. То, что здесь уже сделали, оттянет переход ненадолго. А, может быть, и приблизит. Будь общины придавлены больше, у них не так быстро бы накопилось горючее для бунта.
И то верно, восстают не там, где живется хуже всего, восстают там, где есть еще силы и есть, куда падать.
Хотят ли в столице войны?
Полковник знал, что в случае бунта его положение крайне невыгодно. Неси он ту же службу на внутренних землях Аурелии, все было бы во сто крат проще: защищай мелкого землевладельца и арендатора от алчности крупных помещиков. На границе же интересы политики Его Величества требовали и защищать бедных от богатых, и не позволять тем же бедным ни убежать во Франконию, ни привести Франконию сюда. Одновременно опираться на крупных землевладельцев в конфликте — и их же ущемлять… полком следовало бы командовать бродячему комедианту, умеющему стоять на голове на веревке и жонглировать при помощи ног.
А королевского наместника, который мог бы — и должен был — заняться этим, на границе не было сколько? Шесть лет с походом. Ни наместника, ни наместников. Его Величеству не нравились большие вельможи, сильные роды и должности с особыми полномочиями, а господину коннетаблю не нравилось, что наместники вмешиваются в его дела, и очень было трудно отыскать среди наместников того, кто не подумывал, что в королевстве слишком мало наследственных должностей… и почему бы не исправить положение здесь и сейчас?
Так или иначе, а все письма, цифры, жалобы, уголовные дела и армейские рапорты попадают теперь прямо в королевскую канцелярию — и там не встречаются. Как краска. Почему в Альбе и Арморике зеленый — дешевый ходовой цвет, а в Аурелии редок и плох? Да потому что чаны с желтой и синей краской стоят в Аурелии в разных помещениях, а чаще — в разных кварталах. Разные мастера занимаются этими цветами, разные лицензии на них дают. И самый быстрый способ получить хороший зеленый: смешать желтый с синим — не откроешь даже случайно. А когда откроют другие — запретишь способ как опасный для цеха и противный вере. Потом прибежит какая-нибудь Мари Оно с жалобой…
— Я не наместник, не меняла, не пастырь… я, че… Господь меня помилуй, офицер! Я не хочу во всем этом разбираться! Я хочу воевать! — грохнул кружкой по столу де Ла Ну. Кружка была пустая и деревянная, а полковник — весьма предусмотрительным человеком.
Клод смерил его долгим, насмешливым и сочувствующим взглядом. Второй раз в одни силки он попадать не собирался.
— Напишите, кому хотели, — сказал наконец де Ла Ну, окончательно предавшись греху уныния. — И я еще напишу.
И возблагодарил про себя Бога за то, что он, в великой милости своей, обращает к добру даже не самые лучшие людские намерения. Не приглянись де Эренбургу свежая девица, не пожелай он спровадить ее жениха куда подальше, не прийди Мари Оно, а скорее ее разумной сестре, в голову, что вместо того, чтобы искать денег на выкуп Жану, нужно пожаловаться полковнику на беззаконие, потому что полковник с принцем крови за спиной может и поссориться с де Эренбургом, если захочет… сколько бы они еще не видели того, что лежало прямо перед глазами?
На третий день офицер для поручений вернулся поздно и по уши перемазанный глиной и грязью, и не успев даже привести себя в подобающий вид, пожелал сообщить важные сведения. Все-таки от его неумеренных щедрот была и польза. Так, ему удалось вернуть к свету истинной веры целое семейство мельника, почти впавшее в ересь. Теперь мельник с чадами и домочадцами из ереси наполовину выпал — то есть, Ромскую церковь по-прежнему честил на чем свет стоит, но «доброму принцу» пересказывал все, что слышал на вильгельмианских радениях, которые на его же мельнице и происходили.
— После Пасхи будет бунт, — заявил юноша.
Полковнику не надо было спрашивать, почему после Пасхи: не только вербовщики придут в Пти-Марше, но и королевские сборщики податей — в дома землевладельцев. Господа уже напоминают арендаторам о том, сколько на них накопилось долга; и на этот раз не намекают даже, а прямо сообщают, что знают, у кого сколько денег за душой — и ускользнуть от выплат не удастся.
В другие годы подумали бы, а сейчас… есть живые деньги, которые не хочется отдавать, деньги, просвет, который возьмет и закроется. И опять нужно будет отдавать — сына в войска, дочку в «прислугу», знаем мы, какая в городах прислуга, особенно для таких, себя — в зависимость. Деньги и то, что в округе — принц. Может, помилует, добрый ведь, молодой и до девушек охочий, и Ришарам чужого сынка подсуропил не от любви же к тутошним господам. Но если и по-плохому обернется, не страшно — захватить и с такой добычей кому хочешь, тому и ставь условия, хоть королю, хоть франконцам.
Полковник слушал и думал, что «тутошние господа» здесь живут не первый год и если мельник не решил заработать еще немного на ложном слухе — все люди бывают дураками время от времени — то недели не пройдет и потянутся местные к полковнику с подарками и выражениями дружбы. И горе собственным информаторам де Ла Ну, если они будут выжидать слишком долго.
Полковник некоторое время смотрел, как его офицер для поручений крутит в руках деревянную поделку, простенькую головоломку из трех колечек, а потом спросил:
— Ваш мельник боится?
— Очень, — кивнул Клод. — Я думаю, что он нашел бы способ рассказать вам, даже если бы я не ездил мимо его дома.
Господа потянулись — как и в прошлом, и позапрошлом году; но на этот раз подарки были куда щедрее, просьбы — настоятельнее, а гости тревожнее. Они тоже не дремали, у них тоже были свои люди среди мельников и огородников. Они тоже оказывались меж двух огней: с одной стороны растревоженный улей обозленных крестьян, с другой — королевский гнев. В полку образовалась не только суета от бесконечных визитов, ужинов в честь гостей и их щедрости, но и определенное изобилие. Аппетитные окорока и копченая дичь отправлялись в погреба в ожидании Пасхи, вина шли на стол, фураж лошадям, пиво солдатам… де Ла Ну все это раздражало и беспокоило. Еще больше его беспокоили доносы и донесения.