Мерецков. Мерцающий луч славы — страница 7 из 99

Оседлав коня, Мерецков взял с места в карьер. В степи было жарко, солнце палило нещадно, то и дело где-то на северной стороне раздавались глухие взрывы снарядов. Уже показались дома в Сенном, и вдруг из-за бугра выехал казачий разъезд. Мерецков осадил коня, ещё не решив, как ему поступить. Белоказаки — их было с полсотни — ехали неторопливо, без охраны, видимо полагая, что красных вблизи села нет. Что делать? Какое-то время Кирилл Афанасьевич размышлял. Потом сказал себе: «Надо пробиваться!» — и пустил коня в галоп. Пока ехал вдоль деревьев, казаки его не видели, а когда он выскочил на дорогу, они заметили его, но почему-то не стреляли, наверно, приняли за своего казака из соседнего разъезда. На полном скаку Мерецков, согнувшись в седле, проскочил мимо казаков, стреляя из нагана. Трое бросились ему наперерез, кто-то из них зацепил его шашкой по руке. Но Мерецков с ходу сшиб с ног одного казака, другого уложил из нагана, а третий что-то замешкался, потом вскинул карабин и стал стрелять. Но Мерецков уже был далеко. В хутор казаки за ним не поскакали.

«Наверное, там и находится наша бригада», — рассудил Кирилл Афанасьевич. Так оно и было. У здания исполкома он увидел командующего 9-й армией полковника Всеволодова и двух членов Реввоенсовета армии. Все трое стояли у автомобиля и о чём-то беседовали. Мерецков, спешившись, подошёл к ним.

— Вы кто? — спросил его Всеволодов, насупив лохматые брони. Он явно был чем-то недоволен, хотя пытался это скрыть.

Мерецков представился.

— Что здесь делаете?

Мерецков объяснил, что ищет свою бригаду, а прибыл он со станции Серебряково. Вся местность запружена белоказачьими разъездами, и он сам едва не попал в их руки.

— Вдали я видел крупные кавалерийские отряды белых, — сказал Мерецков командарму, — будьте осторожны!

— Не может быть, вы врёте! — чуть ли не закричал на него командарм, даже покраснел. Смотрел он на Кирилла Афанасьевича зло.

— Как вру? — возмутился Мерецков. — Я только что дрался с разъездом белоказаков, мне руку ранили, — он протянул левую руку с рукавом гимнастёрки, надрезанным шашкой, — так что ехать вам туда нельзя, иначе попадёте к белым в плен. А вот в Серебряково стоят наши части.

— Вы трус! — грубо бросил командарм. — Сейчас я поеду на автомобиле и лично всё проверю. Тогда пеняйте на себя, отдам под трибунал!

Но командарм Всеволодов и не думал воевать против белоказаков. Он переметнулся к ним! Наутро об этом узнал Мерецков. Теперь ему стало ясно, почему командарм так подозрительно вёл себя. Видимо, он давно замыслил измену, иначе 9-я армия воевала бы с врагом по-другому.

Мерецков принял дела начальника штаба 1-й стрелковой бригады. Став им, он с головой окунулся в работу. Теперь он знал, что и как делать, чтобы бригада была боеспособна и успешно громила врага. Себя, однако, он не собирался ставить под вражеские пули. Но, когда конники, выхватив шашки, ринулись в атаку на белоказаков, чтобы по приказу Степиня отбить у них хутор Чумаковский, Мерецков был впереди всех.

Во время боя лошадь Мерецкова понесла. Стреляя на ходу из нагана, Кирилл Афанасьевич увёртывался от вражеских пик. Но один из казаков вскинул карабин и почти в упор выстрелил в него. Пуля больно обожгла голень, держать ногу в стремени было невмоготу. Мерецков сполз с седла на землю, чувствуя, как закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Два бойца подхватили его на руки, отнесли в сторону, затем разрезали сапог и перевязали рану.

— Крепко вас зацепило, — качнул головой боец, покручивая рыжие, как пшеничный колос, усы. — Вас бы надо отправить в лазарет, не то как бы хуже не было.

— До свадьбы заживёт! — отшутился Кирилл Афанасьевич, хотя острее ощущал боль.

Под ударами красных бойцов белоказаки отступили, и 14-я дивизия вошла в Поворино. Радоваться бы, но рана давала о себе знать, и Мерецкову стало совсем плохо. Он лежал на деревянном топчане, ощущая, как занемела нога, появилась тупая, гнетущая боль. Бойцы нашли в хуторе фельдшера и привели его в штаб. Он осмотрел рану Кирилла Афанасьевича и, теребя куцую бородку, хмуро свёл брови.

— Плохи твои дела, товарищ начальник штаба, — изрёк он. — У тебя в голени сидит пуля и, если её не убрать, гангрена неизбежна и придётся отнять ногу.

— А ты сможешь вытащить пулю? — тяжело дыша, спросил Мерецков.

— Смог бы, но у меня нет хирургических инструментов. Вот ежели попробовать извлечь пулю другим способом… — Фельдшер замялся, пощипывая бородку. — Но я боюсь, что боли ты не вынесешь…

— Делай что надо, кричать от боли не стану, — хрипя, молвил Кирилл Афанасьевич.

Фельдшер прокалил на огне стальной крючок, на который обычно ловят щук, попросил бойцов покрепче прижать больного к топчану, чтобы не дёргался от боли во время операции, глубоко вонзил крючок в воспалившуюся рану и рывком извлёк пулю.

— Вот она, стерва, возьми её себе на память! — улыбнулся фельдшер. — А ты мужик крепкий, я ждал, что станешь орать во всю глотку, а ты даже не пикнул. Сейчас перевяжу тебя, ты поспишь, а там видно будет, что делать дальше. Но, ежели желаешь сохранить ногу, надо тебя срочно отправить в госпиталь.

Фельдшер наложил свежую повязку, и боль немного утихла. Мерецков вскоре уснул. К утру рана вновь воспалилась, появилась острая боль. В девятом часу его навестил Степинь.

— Что же ты, Кирилл Мерецков, подставил себя вражьей пуле? — добродушно улыбнулся он, тепло пожимая ему руку.

Мерецков с трудом поднялся с топчана.

— Товарищ начдив, — начал было он, но гость мягко прервал его:

— Я не начдив, а командующий 9-й армией! — В его голосе, однако, не было суровости или обиды, он даже улыбался.

— Рад я до слёз, — выдавил из себя Кирилл Афанасьевич. — Вы достойны быть командармом!

— Знаешь, Мерецков, мне не хочется тебя терять, а тем более видеть инвалидом. — Степинь подозвал своего адъютанта. — Срочно сажай его в мою машину и в госпиталь. Возьми с собой охрану: в степи всё ещё попадаются казачьи разъезды.

Степинь нагнулся к Мерецкову и поцеловал его в щёку.

— Сделают тебе операцию и будешь свежим, как огурчик! Ну, прощай, слушатель Генерального штаба. Мы ещё с тобой увидимся. Человек ты надёжный, а таких я уважаю!..

(В 9-ю армию Кирилл Афанасьевич больше не вернулся. Находясь на лечении, он узнал, что за разгром белоказаков под Екатерининской его 14-ю стрелковую дивизию наградили орденом Красного Знамени и вручал его комиссару дивизии перед строем бойцов М. И. Калинин. — А. 3.).

Машина командующего вихрем неслась по ночной степи, выхватывая фарами кусты можжевельника, росшего по обочинам дороги. Вот она въехала в город и вскоре замерла у подъезда военного госпиталя. Было два часа ночи. Адъютант вылез из машины и поспешил в приёмный покой. Сидевшие за столом дежурный врач и медсестра вскочили со своих мест. Не обращая внимания на их испуганные лица, адъютант громко объявил:

— У меня в машине умирает комиссар, ему нужна ваша помощь!

Мерецков потерял сознание, когда машина уже подъезжала к госпиталю, и очнулся, когда его внесли в палату.

— Где я, что со мной и кто вы такие? — подал он голос, глядя на людей в белых халатах.

— Мы ваши друзья, так что не волнуйтесь, — успокоил его хирург Игорь Денисович Костюк. — А находитесь вы в военном госпитале Ростова…

Когда хирург снял повязку с голени, он увидел, что вокруг раны уже проступили чёрные пятна: похоже, ткань стала отмирать. Костюк распорядился, чтобы санитары немедленно отнесли раненого в операционную.

После тяжёлой операции Мерецков трое суток лежал в реанимационном отделении, а на четвёртые сутки его перевели в палату.

— Нога болит? — спросил Игорь Денисович.

— Маленько ноет, а боли как таковой не ощущаю.

— Далее не верится… — обронил хирург.

— Что? — не понял Мерецков.

— Это я о своём деле, — смутился Игорь Денисович.

Находясь в госпитале, Мерецков подружился со своим лечащим врачом, узнал его ближе. Костюк был из бывших царских офицеров. Невысокого роста, с куцей чёрной бородкой и серыми глазами, он производил впечатление человека, в чём-то обиженного судьбой. Лечил он Кирилла Афанасьевича хорошо, но, сколько бы раз ни заходил в его палату, никогда не улыбался, словно ему это было неведомо. В его пытливых глазах всегда была грусть. Как-то, осмотрев рану, он неторопливо смазал её лекарством, потом задумчиво сказал:

— Рана в голени весьма опасная штука, молодой человек! Да-с, весьма опасная. И лечить её тяжело, могут возникнуть осложнения. Я много лет практикую, но такой раны, как у вас, ещё не лечил. Обычно, если пуля или осколок остаётся в голени хотя бы несколько дней, у бойца начинается гангрена. А вам фельдшер, о котором вы рассказывали, в тот же день, когда вас ранило, извлёк пулю. Казалось бы, рана будет затягиваться, но нет, она всё ещё воспалена. — Костюк поднял брови, продолжая перевязку, и тихо, но с горечью добавил: — Я бы советовал вам уйти из армии. С больной ногой шутки плохи.

Мерецкову стало зябко. Хотя острой боли у него не было, но лицо оставалось по-прежнему бледным, неживым.

— Армия — моя жизнь, Игорь Денисович, и пока я жив, Руду в ней служить! — сказал он твёрдо, словно вбил в стенку гвоздь. — Человек я молодой, и мой организм выдюжит.

— Дай-то Бог, Кирилл!..

Впервые хирург назвал Мерецкова по имени, и от этого и его душе растаял ледок.

— Вы служили в царской армии, Игорь Денисович? — спросил он.

— Естественно, и чин у меня — подполковник. В Первую мировую войну служил под началом генерала Брусилова[8], лечил его.

— Это правда? — удивлённо вскинул брови Мерецков. Он даже приподнялся слегка на локтях, глядя на врача.

— Правда, Кирилл. — Игорь Денисович на минуту задумался. — Алексей Алексеевич Брусилов — «известный военный деятель, генерал от кавалерии». Когда началась Первая мировая война, он командовал 8-й армией. Уже тогда я служил в его штабе. А в марте шестнадцатого года Брусилов возглавил Юго-Западный фронт. Талант необыкновенный! — Костюк взглянул на Мерецкова. — Надеюсь, вы слышали о Брусиловском прорыве? — Не дождавшись ответа, Игорь Денисович продолжил энергично и с веселинкой в голосе: — Это он, Алексей Алексеевич, в мае — августе осуществил крупнейший стратегический прорыв австро-германского фронта. Это, по существу, подвиг, о котором благородные потомки Российского государства должны помнить.