Так я подружилась с Биллом Коксом и его женой. Иногда по вечерам мы гуляли по освещенным улицам все вместе, но чаще Билл и я прогуливались вдвоем. Он рассказывал главным образом об американо-испанской войне[10], в которой принимал участие, и об Аврааме Линкольне[11]. Эти темы его особенно волновали.
Я никогда прежде не слышала об американо-испанской войне. Наверное, я пропустила школу, когда ее проходили на уроке истории.
Билл Кокс подробно рассказывал о войне, ее причинах и сражениях. От него я узнала и о жизни Авраама Линкольна — от рождения до смерти. Я не чувствовала себя одинокой, и тротуарные „волки“ не приставали ко мне.
Однажды вечером Билл сообщил мне, что возвращается в Техас.
„Я немного нездоров, — объяснил он, — и не хочу умереть нигде, кроме Техаса“.
Из Техаса он прислал мне несколько писем. Я на них ответила. А потом пришло письмо его жены с известием, что Билл умер в доме для ветеранов. Я прочла это письмо в ресторане, где мы познакомились, и рыдала по дороге домой. Голливудские улицы казались мне еще более одинокими без Билла Кокса, Сан-Хуана[12] и Авраама Линкольна».
«Хуже всего было по воскресеньям. По воскресеньям было невозможно искать работу или притворяться, что тебе нужно что-то купить в магазине. Можно было только ходить по улицам с деловым видом.
В одну из таких прогулок я обнаружила место, куда можно было ходить по воскресеньям. Это был железнодорожный вокзал. На вокзал приходили поезда со всей страны. Это было красивое здание, и там всегда было полно людей, тащивших чемоданы и малышей.
С тех пор я обычно приходила туда по воскресеньям и проводила там почти весь день. Я наблюдала за людьми: как они приветствовали друг друга, когда толпа с подошедшего поезда вываливалась в зал ожидания. Или прощались.
В большинстве своем это были небогатые люди. Хотя там и сям появлялись и хорошо одетые пассажиры. Но все же по преимуществу поезда привозили и увозили бедняков.
Наблюдая за ними, можно было многое узнать. Я замечала, как красивые жены обожают своих невзрачных мужей, а красавцы мужья обожествляют своих ничем не примечательных жен. Я наблюдала за людьми в поношенной одежде, нагруженных мешками и с тремя-четырьмя висящими на них детьми. Но когда они встречали родных, их лица освещались необыкновенным светом, как рождественская елка. И я видела скромных мужчин и женщин, толстых и старых, которые целовались с такой нежностью, будто они любовники из фильма.
Кроме вокзала, можно было еще стоять на углах улиц и слушать речи ораторов. По большей части это были выступления религиозного характера. Я стояла там часами, слушая проповедников. Они ораторствовали, взгромоздясь на ящики. Речь всегда шла о Боге, и проповедник призывал слушателей отдать Ему свои души и свою любовь.
Я наблюдала за толпой, когда проповедник выкрикивал, как сильно Бог любит людей и как они должны вести себя по отношению к Богу. Лица слушателей почти ничего не выражали, просто усталые лица людей, которым было приятно знать, что кто-то их любит.
Когда наступало время сбора пожертвований, я выскальзывала из толпы. У меня, как правило, не было и десяти центов на трамвай. Но иногда, в приливе чувств, я бросала в шапку полдоллара.
У меня появилась привычка не подкрашиваться, не причесываться и не надевать чулки по воскресеньям. Мне казалось, что так я буду больше сливаться с толпой на вокзале и со слушателями проповедников. Что касается одежды, то тут мне нечего было беспокоиться, что я слишком наряжена.
Однажды воскресным утром, когда я кружила по прилегавшим к вокзалу улицам в поисках очередного проповедника, ко мне обратился парень в солдатской шинели.
„Помогите инвалидам войны, — сказал он. — Дайте изуродованным войной героям шанс выжить“.
В руках у него был ящик, полный карточек с наклеенными на них небольшими жестяными звездочками.
„Пять серебряных звездочек за пятьдесят центов, — продолжал солдат. — Купите и подарите своим друзьям, чтобы они помнили о наших раненых ветеранах“.
Я заметила, что парню лет двадцать пять и он говорит с серьезным выражением лица.
„Простите, но я не могу ничего купить, — сказала я ему. — У меня совершенно нет денег“.
„Всего пятьдесят центов, — настаивал он. — Только и всего — пять звездочек за пятьдесят центов. Разве вы не хотите помочь искалеченным ветеранам?“
„Я бы очень хотела, — ответила я, — но у меня нет даже на трамвай. Мне придется идти домой пешком“.
„Не может быть. У вас нет даже десяти центов?“
„Сегодня нет, — ответила я. — Я получу немного денег завтра, и если я тогда вас увижу, я с удовольствием куплю ваши серебряные звездочки“.
Я заметила, что мы идем вместе. Он закрыл ящик с карточками.
„Я не позволю вам купить эти звездочки, если мы встретимся“, — внезапно заявил он решительным голосом.
„Почему?“
„Да потому что это обман. Деньги не идут раненым солдатам. Половину пожертвований получаю я, а остальное забирает парочка мошенников, на которых я работаю. Куда вы сейчас?“
„Иду послушать проповедника где-нибудь на углу“.
„Один такой работает в двух кварталах отсюда. Я там уже был и собрал три доллара“.
Я промолчала.
„Я действительно ветеран войны, — продолжал солдат. — Это правда. Я воевал во Франции и Германии. Пехота. Почему я работаю на этих мошенников? Да потому что не могу вернуться домой. Мой папаша зовет меня, но я не хочу“.
„Почему же вы не хотите?“
„Отец считает, что я должен работать на его ферме, — пояснил солдат. — Он фермерствует в Огайо. А я сказал ему: „Не желаю быть жалким фермером и провести жизнь впустую, как ты“. Мы сцепились, и я удрал. Некоторое время лодырничал, а потом встретил этих проходимцев со звездочками. Они поставили мне пару кружек пива, и я вступил с ними в долю. Это легкие деньги“.
Некоторое время мы шли молча. Потом он остановился.
„Давай постоим здесь, я хочу спросить тебя кое о чем“.
Мы стояли перед продуктовой лавкой. И он первый раз мне улыбнулся.
„Вот что я хочу тебя спросить, — сказал он. — Не выйдешь ли ты за меня замуж?“
Я не ответила.
„Нет, серьезно! — заволновался парень. — Если ты выйдешь за меня, я вернусь с тобой на ферму к отцу. И стану фермером. Это не так уж плохо. Там есть городок неподалеку, милях в двадцати. Что ты на это скажешь?“
„Ты даже не знаешь, кто я и что я“, — ответила я.
„Ты мне нравишься, — сказал он. — Я встречал многих девушек. В тебе есть что-то такое, что мне по душе. Ты не такая, как все“.
„Нельзя предлагать первой встречной выйти за тебя замуж, — сказала я, — не то у тебя будет масса неприятностей“.
„Каких неприятностей?“
„А что, если она плохой человек, или даже преступница, или что-то в этом роде?“
Он посмотрел на меня долгим взглядом и ответил:
„Ты не преступница или что-то в этом роде. Я готов рискнуть. У меня хватит денег, чтобы добраться до фермы. Ну так как — пойдешь за меня?“
Я покачала головой, мне было трудно говорить. Сердце заныло в груди. Этот молодой солдат, продававший фальшивые карточки, был так пронзительно одинок, что мне хотелось разрыдаться.
Я сжала его руку и сказала: „Я не могу выйти за тебя замуж“ — и быстро ушла. Он не пошел за мной.
Когда я оглянулась, я увидела, как он открыл крышку своего ящика и направился к толпе на ближайшем углу».
«Ты сидишь одна. За окнами вечер. Вереницы машин, шелестя дорогими шинами, мчатся вдоль Голливудского бульвара. Они напоминают бесконечную череду светлячков. Ты голодна и ты убеждаешь себя: „Диета полезна для талии. Нет ничего прекраснее, чем плоский живот“.
И ты громко повторяешь задание учителя дикции: „Ариадна поднялась со своего кресла в снегах акракаронианских гор“.
И еще:
„Здравствуй, дух веселый!
Взвившись в высоту,
На поля, на долы,
Где земля в цвету,
Изливай бездумно сердца полноту!“[13]
Каждый урок стоит доллар. За доллар можно купить пару чулок или один гамбургер. Но ни колготки, ни гамбургер никогда не сделают тебя актрисой. Уроки дикции могут. Так что с голыми ногами и пустым желудком ты повторяешь согласные: „Здравствуй, дух веселый…“
Глядя на голливудскую ночь, я часто думала: „Наверное, тысячи девушек сейчас сидят в одиночестве, мечтая, как и я, стать кинозвездой. Но меня это не тревожит, потому что моя мечта самая сильная“.
Чтобы сильно мечтать, не нужно знать ничего особенного. Я ничего не знала об актерском мастерстве. Я не прочитала ни одной книги об этом, не пыталась играть и ни с кем не обсуждала эту тему. Мне было стыдно признаваться в своей мечте тем немногим людям, которых я знала. Я говорила, что надеюсь зарабатывать на жизнь, став моделью. Я звонила во все модельные агентства и время от времени получала работу.
Но я никогда не расставалась с моим секретом — мечтой стать актрисой. Это все равно как сидеть в тюремной камере и смотреть на дверь с надписью „Выход здесь“.
Работа актера — это было что-то светлое и прекрасное. Что-то вроде ярких красок, которые Норма Джин видела в своих мечтах. Это не было искусство. Это было как игра, в которую ты играешь, чтобы вырваться из мрачной, хорошо знакомой тебе действительности и очутиться в мирах, столь разноцветных и ярких, что твое сердце начинает биться в груди при одной мысли о них.
Когда мне было восемь лет, я часто по ночам смотрела из окон приюта и видела огромную освещенную вывеску — „Киностудия Р.К. О. Радио“. Я ненавидела эту надпись. Она напоминала мне запах клея. Однажды моя мама взяла меня на студию, где она работала. Запах клея, которым она склеивала кинопленку, долго держался у меня в носу.