Семафорная площадь и раскинувшиеся вокруг нее мрачные кварталы были не лучшим местом для одиноких прогулок, особенно для девушки, особенно для такой: миленькой и миниатюрной. Но темные подворотни меблированных комнат и даже паб «Вертляк» с его шумными завсегдатаями не казались ей чем-то страшным – Лиззи ходила этой дорогой каждую неделю. В один и тот же день, примерно в одно и то же время, она брала свою корзинку с шитьем и шла в гости к маме. Сегодня был как раз такой день, вот только погода вызывала у нее опасения: она не взяла зонтик.
Пройдя узкий переулок и задворки «Вертляка», Лиззи вышла к поросшей темно-красным плющом стене и, перехватив поудобнее корзинку, двинулась вдоль нее.
Само время будто застыло в этом тихом печальном месте. Подслеповатые окна выходившего на парковую стену дома были плотно завешаны тяжелыми шторами и даже заклеены газетами, словно те, кто здесь жил, не хотели глядеть на улицу. За стеной росли деревья, очень старые, безмолвные и величавые. Их ветви не колыхались на ветру – ветер просто не мог к ним подобраться, поскольку парк был застеклен, отдаленно напоминая огромную оранжерею.
Путь Лиззи лежал именно туда, и вскоре она без происшествий добралась до арки ворот.
Смотритель мистер Дранкард был здесь – сидел на старом ящике, привалившись к стене. У его ног вычесывал блох облезлый пес Бутылка, и если бы Бутылка не шевелился, Лиззи даже не поняла бы, что в плюще кто-то есть – смотритель не двигался, сложив руки на груди и затерявшись в своем дырявом пальто и потертой шляпе в зарослях.
– Добрый вечер, мистер Дранкард, – сказала Лиззи. – Привет, Бутылка!
Смотритель был неприятным человеком и пьяницей, но мама учила ее быть вежливой со всеми, даже с теми, кто ей не нравится. «Вежливость и доброта, Лиззи, чуть смягчает костяное сердце грубых людей», – говорила она. И хоть Лиззи всегда следовала маминым наставлениям, к сожалению, сталкивалась она лишь с тем, что вежливость, словно какой-то семафор, только сигнализирует грубым людям о том, что их грубость останется безнаказанной.
Вот и мистер Дранкард на ее приветствие лишь криво осклабился, чиркнул себя по щетине спичкой и закурил папиретку, тут же окунувшись в зловонное черное облако табака «Гордость Гротода».
Лиззи закашлялась и поспешила поскорее пройти мимо – этот табак курил ее отчим, и ей порой казалось, будто его запах на всю жизнь въелся в ее кожу, в сами корни ее волос – и от него никак не избавиться.
Она так торопилась проскочить мимо смотрителя, что не заметила стоящий в потемках у стены паровой экипаж, похожий на нищего горбуна из-за выгнутой крыши-гармошки и покрытых грязью дверей. Внутри сидели два невзрачных типа, как нельзя лучше подходящие для своего средства передвижения. Увидев зажегшийся на конце папиретки мистера Дранкарда огонек, один из типов опустил взгляд на карманные часы, которые уже длительное время держал в руке. Другой спросил:
– Знак?
– Да, знак, – ответил первый и захлопнул крышку часов.
Спустя полминуты экипаж-«горбун» завелся и покатил к воротам…
Лиззи меж тем шла по центральной аллее мимо облетевших и скрюченных, будто в параличе, кленов. Опавшие листья бордовым ковром покрывали вымощенную плиткой дорожку. Тишина под стеклянной крышей парка убаюкивала, и лишь изредка где-то в стороне раздавалось заунывное карканье. Миссис Дин, жена адвоката, у которой Лиззи работала швеей, говорила, что ненавидит это место, ведь здесь обитает больше воронов, чем под крышей здания суда, где трудится ее супруг: «Вороны – фу! Гадкие-гадкие птицы! Ходят повсюду такие важные, будто фраки напялили – не хватает только монокля и цилиндра!».
Миссис Дин была ворчливой, довольно высокомерной и очень строгой, но она была добра к Лиззи, она была… почти как мама. И Лиззи любила ее, любила свою работу – ей ничего не стоило сегодня вечером порадовать жену адвоката, рассказав ей забавную выдуманную историю о том, как «прямо на моих глазах, миссис Дин, – вы просто не поверите! – дюжина пьяных воронов нелепо спотыкалась, играя в крикет». Да, это поднимет миссис Дин настроение, возможно, даже заставит ее улыбнуться.
Лиззи свернула на узкую тенистую аллею, которую про себя называла «аллеей Грустных Влюбленных» из-за двух старых разлапистых ив, что тянулись друг к другу, но все никак не могли соприкоснуться ветвями. Мама жила здесь, в густых и путаных зарослях роз, похожих на терновник.
Лиззи поздоровалась с мистером Уирчином, мистером Гарви и миссис Тернби. Они, как всегда, не ответили.
– Привет, мама, – сказала Лиззи.
Мама промолчала.
Лиззи подняла крышку в корзинке, достала пучок камышовника и положила на могилу.
– Как поживаешь, мама? Тут так тихо – ты всегда любила тишину… – Лиззи окинула взглядом Чемоданное кладбище и печально вздохнула. – У нас все хорошо. Вяжу новый шарфик для Хмырра.
Поставив корзину на землю, она достала из нее начатое вязание, покрутила-повертела, будто демонстрируя невидимому собеседнику.
– Миссис Дин говорит, что у меня неплохо получается. Этот шарфик из хорошей шерсти – он очень мягкий и совсем не колючий.
Спрятав шарфик обратно в корзину, Лиззи начала рассказывать маме обо всем, что случилось в ее жизни за прошедшую неделю.
Она не замечала, что чьи-то глаза пристально глядят на нее. Не заметила Лиззи и того, как экипаж-«горбун», тихо шурша колесами, свернул на Ивовую аллею и остановился неподалеку. Дверца открылась, кто-то из него вышел.
Лиззи как раз рассказывала об очередной нелепой ситуации, в которую угодил ее брат, о настырном коте соседки миссис Барлоу и о невероятных прыгучих туфлях, появившихся в обувных лавках на Набережных, когда вдруг услышала шаги.
Она испуганно обернулась, в первое мгновение решив, что это… Он. Лиззи ожидала увидеть багровое, покрытое редкой седой щетиной лицо, злобно выглядывающие из мешков век глаза и длинные сальные волосы, но это был какой-то незнакомый мужчина в кривобоком шапокляке и тяжелом, пропитанном влагой пальто. Всматриваясь в надписи на надгробиях, он брел меж могил.
Лиззи с облегчением вздохнула и отвернулась.
– Он пока что не нашел нас, мама, – сказала она. – Не нашел…
Страхи Лиззи не отпускали ее даже спустя столько лет. Всякий раз, как она слышала оповещение городской системы связи, все внутри у нее вздрагивало, ведь ей казалось, что это Он – бредет по темному переулку с привинченным к коробке на ремне бронзовым рупором, уведомляя горожан об изменениях в погоде и о новом средстве от блох или же сообщая Лиззи, что он наконец ее отыскал и идет за ней.
Много лет назад жизнь столкнула Лиззи, ее брата Хмырра и их маму с одним из городских пеших вещателей, которые бродили там, где нет столбов с громкоговорителями. Мистер Боргин был личностью премерзкой и злобной. Кто мог подумать, что именно он однажды станет Лиззи и ее брату отчимом?
Их мама попала в сети мистера Боргина из-за нужды – в ином случае ее двум маленьким детям пришлось бы просить подаяние или и вовсе попасть в работный дом. Благодаря мистеру Боргину они смогли пережить голодное время, но что это была за жизнь… Он не только постоянно бил их и всячески над ними издевался, но и позволял глумиться над Лиззи и Хмырром своим дружкам-вещателям. Детьми они старались как можно реже бывать дома. Ее брат устроился в помощники к Паровозникам – ему всегда нравились поезда, и он мечтал однажды стать машинистом локомотива, а Лиззи отдали в ученицы к мадам Леру с канала, и она начала осваивать мастерство заплатницы. Мама говорила, что у нее талант и, если она будет стараться, однажды ее даже возьмут в «Трюмо Альберты», модную дамскую лавку на улице Файни. Но их мечтам не суждено было сбыться, а мама… мама теперь лежит здесь. И виной всему – пеший вещатель мистер Боргин.
Лиззи ощутила, как по спине прошел холодок. Кто-то, шаркая ногами, приближался к ней. Она обернулась…
– Эй, милая девочка, ты не знаешь, где тут лежит мой старый приятель, сержант Баркли? – хрипло спросил мистер в шапокляке, увидев, что она заметила его. – Война, понимаешь ли, не смогла сжить его со свету, но супруженька постаралась – придушила во сне. Позорная смерть для солдата. Где ты прячешься от меня, мой старый Баркли?
Лиззи даже не успела удивиться странному вопросу этого человека, когда ее рот неожиданно закрыла грязная тряпка. Резкий удушающий запах жидкости, которой та была пропитана, проник в ноздри. Чьи-то сильные грубые пальцы прижали тряпку к лицу Лиззи так крепко, что она не могла даже дернуться.
Перед глазами все поплыло, и последним, что она увидела, было ухмыляющееся лицо типа в шапокляке, спрашивавшего про мертвого солдата.
Лиззи безвольно опала на руки человека, который подкрался к ней сзади и лишил ее чувств.
– Первое дело сделано, – сказал тип в шапокляке, подойдя.
– Нужно поторопиться, Пиггс, – сказал другой, обладатель красного клетчатого шарфа и такой же кепки.
– И без тебя знаю, Смайли. Потащили.
– А что с корзиной делать?
– Оставь здесь. Она ей больше не понадобится…
…Леопольд Пруддс лежал на дне могилы и глядел на дождь, стучащий по стеклянной крыше Чемоданного кладбища. Серо-зеленые капли воды бились в нее и стекали, оставляя разводы, а по кладбищенскому парку гуляло эхо.
Он снова это сделал. Дождался, когда гробокопатели мистер Дэрри и его сыновья уйдут, а затем спустился на глубину в шесть футов.
Лео забирался в могилы, только когда его подобие существования становилось совсем уж невыносимым. В такие моменты мир кругом утрачивал свои цвета и превращался в старую выцветшую фотокарточку, запахи исчезали вовсе, а звуки сливались в неразборчивый гул. В груди при этом появлялась неимоверная тяжесть, ноги начинали словно врастать в землю.
И только на дне, буквально в сырой земле, ему становилось легче. Он приходил, ложился в очередную пока еще пустую могилу и просто какое-то время глядел на грязное небо, проглядывающее через такую же грязную стеклянную крышу. Лежа на дне без движения и едва дыша, он ощущал себя героем своего собственного скорбнянса – грустного похоронного романса, сыгранного на трубе среди надгробий.