Когда мы вошли в столовую, донья Арканхела взяла меня под руку и говорит:
— Как я рада, что ты вернулся, а то мужики, которых заводила сестра после твоего ухода, — сплошной сброд.
Я хотел объяснить, что не вернулся, а просто ехал мимо, но она не дала мне и слова сказать. Усадила на стул, поставила передо мной бутылку текилы — по ее словам, отличной, — велела девушкам, которые ее сопровождали, принести лимон и соль, и они с Серафиной ушли.
Сестры Баладро ушли в одну дверь, девушки — в другую, и я битый час сидел с этой бутылкой, отпивая из горлышка, потому что стакан мне никто не принес. Когда дверь, наконец, открылась, и вошли Арканхела с Серафиной, я встал и сказал:
— Я пошел, сидеть голодному и в одиночку в машине куда приятней.
— Симон, — говорит мне тогда Серафина, — у моей сестры большие неприятности.
И объяснила, что одна из женщин, работавших в «Прекрасном Мехико», по имени то ли Эрнестина, то ли Эльда, то ли Элена, накануне ночью померла, и они не знают, куда девать труп.
— Организуйте ночное бдение, а утром отнесите на кладбище, — посоветовал я.
На это Арканхела сказала, что покойница умерла не своей смертью, и похоронить ее без вмешательства властей не удастся.
— А этого я допустить не могу. Мне это навредит.
Получалось, что нет другого выхода, как отвезти труп в сторону Мескалы и оставить в таком месте, где его никто не найдет. Тут всплыла вторая часть проблемы: никто не мог найти Лестницу, единственного шофера, которому доверяли сестры Баладро.
— Поэтому я в таком отчаянии, — сказала Арканхела, вытирая слезы, похоже, настоящие.
А я говорю:
— Не расстраивайся, Арканхела, я отвезу покойницу в своей машине и оставлю, где скажешь.
Не успел еще рот закрыть, как пожалел о сказанном, но было поздно. Хотя, если разобраться, поздно было давно. Чтобы все сложилось по-другому, нужно было еще вчера не ездить в Пахарес насчет налогов. Пять минут назад я был человеком, который ждет, что его покормят, и вот уже подвизался везти в горы труп.
От такого предложения они рассыпались в благодарностях. Серафина опять положила руку мне на колено. Она отдалась бы мне тут же, на месте, только я был не в настроении. Арканхела утерла слезы и ушла. И слышу, кричит во дворе:
— Передайте Лестнице, что он нам не понадобится.
Потом я узнал: дело было не в том, что они не могли найти Лестницу, а в том, что он запросил за работу тысячу песо.
Через минуту Арканхела вернулась и протянула мне несколько сложенных купюр:
— Возьми в благодарность, на бензин.
Там было пятьсот песо, я сунул их в карман. Мне хватило духу поставить условие:
— Я везу покойницу, куда скажете, но прикасаться к ней не буду.
Когда принесли суп, есть мне уже не хотелось.
Допрошенный заявил, что его зовут Симон Корона Гонсалес, возраст — 42 года, женат, мексиканец, уроженец Сальто-де-ла-Тукспана; по профессии пекарь, неграмотный, умеет только расписываться, католик, пристрастия к спиртному не имеет, марихуану не курит, наркотики и транквилизаторы не употребляет. На вопрос, является ли данное заявление добровольным, допрошенный ответил утвердительно.
Допрошенный заявил, что познакомился с Серафиной Баладро в 1952 году в Педронесе, в ее доме на улице Молино. В тот же день вступил с ней в любовную связь, они прожили вместе два года, после чего допрошенный оставил Серафину Баладро и вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана. В 1957 году по просьбе вышеназванной Серафины допрошенный вернулся, они прожили вместе год, после чего он снова ее оставил и вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана. Допрошенный сообщил следующее:
«В 1960 году я случайно встретил Серафину в городе Пахарес, она захотела, чтобы я отвез ее к сестре, Арканхеле, которая живет в Сан-Педро-де-лас-Корьентес. Когда мы приехали, Арканхела мне сказала: „Поставь машину во дворе“, я так и сделал. Меня отвели в столовую и дали мне бутылку текилы. Потом сестры вернулись и сказали: „Как стемнеет, поедешь по шоссе и выбросишь в овраг тело одной девушки, которая умерла“. Мы поехали на моей машине в сторону Мескалы, на каком-то повороте Арканхела мне сказала: „Остановись здесь“. Я остановился. В машину покойницу положили без меня, но мне пришлось помочь ее вытащить, потому что она окоченела, и Арканхела, Серафина и еще одна девушка по имени Эльвира, которая тоже была с нами, не смогли вытащить ее из багажника. Пока мы несли труп, чтобы бросить в овраг, мешок съехал, и я увидел лицо покойницы: все черты заострились, глаза открытые, вытаращенные. По их словам, звали ее то ли Эрнестина, то ли Эльда, то ли Элена. Когда мы вернулись в Сан-Педро-де-лас-Корьентес и Арканхела выходила из машины возле своего дома, она сказала: „Если узнаю, что ты болтаешь про то, что случилось сегодня ночью, из-под земли тебя достану“. Мы с Серафиной поехали в Педронес, прожили вместе еще полгода, потом я бросил ее в третий раз и вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана».
III. Старая любовь
Сеньора Хуана Корнехо по прозвищу Калавера[5] об отношениях Симона Короны и Серафины Баладро рассказала следующее.
Из всех мужчин сеньоры Серафины дон Симон был самый обходительный. Меня называл «сеньора Калака»[6], а девочек — «сеньоритами»; если что просил, то добавлял «если вам не трудно», а уходя, всегда говорил «с вашего позволения».
Он вставал рано и появлялся на кухне, когда я разводила огонь.
— Добрый день, сеньора Калака.
Иногда он уезжал и долго не возвращался, но когда возвращался, то по утрам первым приходил на кухню и вежливо здоровался.
Пока я готовила завтрак, он рассказывал про Сальто-де-ла-Тукспана. Ничего такого, как пройтись вечерком с девушкой до берега Пьедрас, его не интересовало.
Говорят, по утрам дон Симон сидел на Пласа-де-Армас и слушал музыку, а вечером играл в таверне в домино. Возвращался домой ночью и в кабаре никогда не заходил, сразу шел в комнату сеньоры. И до утра мы его уже не видели.
Иногда он грустил и, вместо того чтобы есть, просто смотрел в тарелку с чилакилес[7], а потом говорил:
— Скоро меня здесь не будет.
Бросал недоеденный завтрак и, вместо Пласа-де-Армас, шел на задний двор и садился под гуайявой. Вскоре выходила сеньора Серафина — узнать, в чем дело. Он говорил, что устал от своей жизни в Педронесе, что хочет вернуться в Сальто-де-ла-Тукспана, а она отвечала, мол, хорошо, пусть уезжает, и приходила на завтрак заплаканная.
Это были не такие скандалы, какие у них случались из ревности, а просто перебранки, потому что дону Симону иногда хотелось уехать. Три раза он уезжал надолго, два раза возвращался, но очень много раз пытался уехать, да не смог.
Однажды уже сложил пожитки и ходил по дому прощался.
Говорил всем:
Уезжаю на автобусе в полшестого.
Тогда у дона Симона еще не было машины.
Пока он прощался, постучали в ворота. Открываю и вижу капитана Лагуну и еще одного военного. Спрашивают дона Симона.
— Он давно уехал, — говорю (я знала, что дон Симон с ними не в ладах).
Слава богу, эти люди в дом не вошли, потому что если б вошли, то увидели бы дона Симона тут же, за первым поворотом. Войти они не вошли, но и мне не поверили, остались ждать на углу. Дон Симон, как узнал, что за ним приходили федералы и поджидают на улице, несколько месяцев не решался выйти из дому, а уж о Сальто-де-ла-Тукспана даже не вспоминал.
В тот раз ему повезло. Но иногда выходило хуже: солдаты гнались за ним и ловили, один раз — в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, другой — в Муэрдаго. Привозили его обратно в Педронес, запирали в участке, и он очень мучился, потому что его заставляли отмывать всякую грязь. И так до тех пор, пока за него не вступалась сеньора Серафина — она дружит с полковником Саратэ — и не договаривалась, чтоб его отпустили. Дон Симон возвращался такой, как будто в преисподней побывал, съедал гору лепешек и потом долго не говорил, что скоро его здесь не будет.
Однажды я его спросила, за какие грехи его преследуют зеленые. Он сказал, что был дезертиром: записался по молодости в кавалерию, но не вынес лишений. Сбежал за три месяца до окончания службы, и за это они двадцать лет не давали ему покоя.
О своих отношениях с Симоном Короной Серафина Баладро рассказала следующее.
Первый раз Симон пришел в заведение на Молино совершенно неотесанным. Вижу, стоит у стойки один, ни с кем не разговаривает. «Чем порадовать этого увальня?» — думаю. Чтобы его немного растормошить, потащила танцевать. Он и шагу ступить не умел, но я танцую отлично, начала его учить, и понемножку дело пошло.
— Угости меня выпивкой, — говорю.
А простофиля отвечает, что у него в кармане пятнадцать песо.
— Благодари Бога, — говорю, — что приглянулся хозяйке.
Он не понял, что я — хозяйка заведения. Как и другие, он не мог и подумать, что я, такая молодая и красивая, содержу публичный дом.
— Давай сюда свои пятнадцать песо, — говорю, — остальное — за мой счет.
Врать не буду, он мне понравился. Мы сели за столик, он рассказал, что приехал из Сальто-де-ла-Тукспана и что он пекарь.
— Небось, пупок весь в крошках, — говорю. — Иди-ка, отмойся как следует, прежде чем ляжешь со мной в постель.
Отвела его в свою ванну, какая ему и не снилась. И когда увидела, как он стоит голый и крутит кран горячей воды, то сильно умилилась, потому что Симон, хоть и был неотесанный здоровяк, но уж больно беззащитный.
Я его всему научила. Если он сейчас хоть чего-то стоит, то только благодаря мне. Когда мы только познакомились, он был просто деревенщина с гор.
Мы не всегда ладили. Большую часть времени жили хорошо, но иногда я замечала, что мой бизнес встает между нами. Например, он ревновал, когда я занималась клиентами, болтала с ними, садилась к ним за столик; его раздражало, что я ложилась спать в два, а то и в три часа ночи.