нуку, и видение мгновенно растворилось в белёсом облаке пара. Клавдий открыл глаза, рассерженный на служанок, и уже готов был их отругать, как вдруг на пороге мыльни он увидел её, Юнону, живую, во плоти, и оцепенел от изумления. Она, видимо, зашла до того, как с племянником Тиберия случился этот казус, и теперь, стоя на пороге, тоже подхихикивала. Но и в таком, чуть искажённом облике это была она, его живая мечта.
Похихикав, Юнона подмигнула Клавдию и ушла.
— Кто это? — придя в себя, спросил он.
— Валерия Мессалина, дочь Лепиды и покойного консула Марка Мессалы, — ответила одна из служанок.
— Дочь Марка Мессалы? — удивился сын Друза. — А что она делает во дворце?
— Мессалина приходит репетировать к твоему племяннику Гаю Германику. Он ставит представление из жизни Цереры.
— Из жизни Цереры... — потрясённо повторил Клавдий.
Гаю Германику, прозванному всеми Калигулой, что означало «сапожок» — он с детства любил щеголять в грубых солдатских чёботах, мечтая о великих походах, — шёл двадцать пятый год. Мокрогубый, с узким нервным лицом и суетливыми, бегающими глазками, Сапожок целыми днями пропадал в казарме гвардейцев, угощая их вином и рассказывая забавные байки из жизни своего родителя, прославленного полководца Германика, которого любил сам Август, первый император. Август заставил и усыновлённого им Тиберия совершить такой же акт усыновления и по отношению к племяннику, тем самым официально как бы сделав его следующим преемником престола. Но в 19 году Германик погиб в Сирии, а из всех живых и близких по родству остался только Гай, третий сын Германика. Он рос хоть и болезненным, но шустрым малым, подчас ловким и сообразительным, если с ним не случалось припадка ярости, ибо с детства страдал падучей. Высокий, как каланча, на худеньких ножках, с тонкой шеей, широкой проплешиной на голове и слюнявым ртом, он производил отталкивающее впечатление и внушал непонятный страх всем, с кем сходился. Злые языки болтали, будто третья его жена, Цезония, стремясь вызвать в нём ответную страсть, опоила его ядовитым зельем, и оттого он сильно повредился в уме и здоровье. Но в минуты затишья никто не мог упрекнуть его в слабоумии или неверной логике, он обладал красноречием, и те же преторианцы охотно его слушали, раскрыв рты. Однако все его заигрывания с ними были не случайны. В том он имел свой дальний умысел, ибо девять когорт преторианской гвардии по две тысячи отборных воинов в каждой, стянутые в один лагерь на Виминальском холме, могли привести в чувство кого угодно. Префект Тиберия Луций Элий Сеян собирал императорских гвардейцев отовсюду с заботой и любовью, однако воспользоваться плодами своих трудов ему не удалось. Новый префект Квинт Невий Макрон оказался хмурым и неразговорчивым. Шутки Сапожка его не веселили, а мрачный вид отбивал всякую охоту сойтись с ним поближе. Но Калигула и тут нашёл выход: заманил его толстушку жену в спальню, в которую Макрон года три не захаживал, и та быстро поняла, что от неё требуется. Ночная кукушка дневную перекукует, и жёнушка Макрона быстро напела муженьку, кого ему стоит держаться.
— Не будь глупцом, разуй глаза да подумай, кому служишь. Тиберий не сегодня завтра сдохнет, и кому отойдёт империя? Не думал ещё? За Клавдия никто из сенаторов и руки не поднимет — он слабоумный, а Калигулу все любят. Так почему ему сразу не подсобить?!
— О чём ты? — не понял Макрон.
— О том! Хватит уж Тиберию дурную заразу по империи сеять! Что проку от него? А ты всё его пустой дворец оберегаешь. Долго ли съездить в ту же Мизену, куда он, болтают, переселился с Капри, подушку накинуть да удушить!
— Думай, о чём языком мелешь?! — чуть не задохнувшись от ярости, вскипел Макрон. — На тот свет захотелось?
— Не пугай! Стану я этой дохлой тени бояться! А если у тебя котелок не варит, то хоть жену послушай! — презрительно выгнув губы, обрезала она мужа и несколько секунд пристально рассматривала его, словно видела впервые. — Хватит гнуть спину перед полумёртвой клячей. Тиберий за твоё усердие жалованья не прибавит. А вот Калигула уж точно прогонит со службы! И что мне, в «волчицы» идти?
«Волчицами» в Древнем Риме звали проституток.
Префект гвардии и сам о том подумывал, наблюдая, как угасает Тиберий, хотя кроме Калигулы есть ещё родной внук императора — Гемелл. Но тому только что исполнилось восемнадцать, да и властитель перестал испытывать к нему родственные чувства, после того как Апиката, жёнушка Сеяна, призналась в письме к Тиберию, что её муженёк давно жил с Юлией, женой его сына, — и от кого родился Гемелла, есть ли в нём кровь самодержца, сказать было трудно. Скорее всего, Юлия понесла от Сеяна, а их обоих правитель возненавидел, и эту ненависть перенёс и на приплод. Так первым в списке преемников и возник Калигула, и вряд ли стоило надеяться, что император изменит своё мнение. Потому Макрон и промолчал в ответ на последние слова своей жены Сульпиции. Та непременно всё распишет Гаю Германику, вплоть до этой молчаливой паузы. А уж как её оценит Сапожок, тут и Юпитер не скажет. Хитёр мокрогубый, принадлежавший к августейшей семье, хитёр и опасен. Тут ещё правитель выехал с Капри на материк и поселился на вилле богача Лукулла в Мизене. Что означает этот переезд? Намерен ли властитель вернуться в Рим и снова взять бразды правления, или же ему надоели горы и он решил пожить среди цветущих садов?
Нынешнему императору Тиберию исполнилось семьдесят девять. Он являлся старшим сыном Ливии Друзиллы. Его и Друза Старшего она родила от своего первого мужа Тиберия Клавдия Нерона. Ливия ещё носила Друза, когда сумела обольстить первого консула, а позже первого римского императора Октавиана Августа. Ей тогда едва исполнилось девятнадцать. Октавиан только что развёлся со второй супругой, Скрибонией, и даже не стал отнимать у неё дочь Юлию. Он мечтал о сыне, наследнике, а дочь была ему не нужна. Мягкая, обольстительная, кроткая на вид, готовая на всё ради своих детей, смазливая Ливия мгновенно окрутила Августа, постепенно заставив его усыновить Друза, а потом и Тиберия. Впрочем, Август сам был усыновлён Цезарем, чтобы стать наследником некоронованного властителя Римской империи, к таким вещам римляне относились без предубеждений.
Надо сказать, что в первые десятилетия нашей эры имперский Рим вовсе не чтил священные узы семьи. Современник той поры, известный философ Сенека, не без сарказма замечал! «Ни одна женщина не постыдится развестись, потому что женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей. Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись». А претор, то бишь один из высших судей в Риме, Плавтий Сильван попросту выбросил чрезмерно надоевшую ему жену из окна, и она разбилась насмерть. А на суде, не моргнув глазом, он заявил, что у неё самой появилось такое желание.
Август умер 19 августа 14 года. Он продрог, проведя ночь на корабле. Обычная простуда оказалась роковой. Семидесятисемилетний император уже не мог ей сопротивляться и умер на своей вилле в Ноле. В том же году императором был провозглашён Тиберий. Преемнику исполнилось пятьдесят шесть лет. Избранный властителем, Тиберий двенадцать лет исправно ходил в сенат и управлялся с делами империи. Но мало кто знал, что в одном из африканских походов темнокожая наложница наградила его сифилисом. Вылечить страшную болезнь по возвращении в Рим полностью не удалось. И она дала о себе знать снова. Лекари посоветовали ему принимать каждый день и подолгу солёные морские ванны, и тогда-то Тиберий, хватаясь за соломинку, и решил уехать на Капри, остаток дней пожить в своё удовольствие, оставив Рим на префекта гвардии Сеяна.
Это случилось в 26 году нашей эры. За три года до этого внезапно умер единственный сын Тиберия Друз Младший. Злые языки разнесли по Риму, что его отравила жена, Юлия Младшая, дочь Германика и Агриппины, подученная своим любовником, Сеяном. Тиберий вызвал старого преторианца к себе. Тот явился.
— Правду болтают о тебе и моей невестке? — помолчав, угрюмо, растягивая слова, спросил император.
— Она сама затащила меня в постель, ваша светлость, — утирая пот со лба, оправдывался Сеян. — Друз с ней не жил, приводил в дом наложниц, открыто смеялся над ней, вот она в отместку ему и уложила меня с собой. Но к его кончине я не причастен! Клянусь Юпитером, и помыслов таких не имел!
Префект умолк. Молчал и Тиберий. Те же злые языки утверждали, что Друз, узнав об измене жены, при свидетелях влепил Сеяну пощёчину — и тот отомстил ему таким способом. Но на слухи правитель не полагался. Как человек, чья жизнь прошла в походах, он понимал: враг мог намеренно распускать эти сплетни, а уж недругов и завистников у Сеяна хватало. И потому доверял словам старого товарища.
— Я хотел бы жениться на Юлии, мы любим друг друга... — сказал Сеян.
Тиберий нахмурился и ничего не ответил, что означало отказ. Причина была проста: Сеян принадлежал к «всадникам», второму после аристократов сословию римских граждан, и брак с родственницей императора в Риме будет принят как неравный. Но отношения между префектом и Тиберием не изменились. Император разрешил ему построить на окраине Рима большой лагерь для девяти когорт гвардии — раньше они размещались в разных городах, — а уехав на Капри, всю власть в Риме и империи доверял Сеяну.
Властителю исполнилось шестьдесят восемь лет. Высокий, поджарый, крепкий, с узким, чуть удлинённым мужественным лицом, слегка тяжеловатой челюстью, он производил впечатление человека смелого и решительного, а поскольку никогда почти не улыбался, то зачастую и мрачноватого. Кисти рук имели такую силу, что он одним пальцем мог насквозь проткнуть яблоко, а щелчком серьёзно кого-то поранить. Боевой опыт приучил его мало спать и есть, легко ориентироваться в темноте и не иметь в душе страха. Государь не любил много говорить, а если говорил, то медленно, жестикулируя пальцами, словно переводил слова на язык глухонемых.
Новая вспышка недолеченного сифилиса покрыла загорелую кожу его лица кровавыми язвами, потому ему и пришлось уехать, дабы избежать гнусных пересудов. Гонцы каждый день сновали между Капри и Римом, развозили указы. Тиберий пристально наблюдал за всем, имея своих наушников, — например, Сардака, начальника тайной полиции.