В зелёных глазах Макрона вспыхнул огонёк похоти.
— А кто поможет? — осторожно поинтересовался он.
— Я могу тебе помочь.
Гость задумался. Ему действительно давно хотелось обладать дочерью знаменитого Германика и правнучкой Августа. Лёгкая, воздушная, словно наполненная свежестью и ароматом лесных ветерков, она единственная из обитателей императорского дворца вызывала восхищение старого вояки, и каждый раз сердце его вздрагивало, едва он видел её.
Сапожок тут попал точно в цель. Теперь оставалось ответить лишь на один вопрос: стоило ли ради этого прерывать нить жизни прежнего императора?
— Разве это плохой договор? — чувствуя слабину начальника гвардии, пошёл в атаку Калигула. — Мы оба получаем то, что хотели, и оба выигрываем. Сейчас ты тоже зависишь от Сардака, он в любую секунду может оборвать и твою жизнь, если мой дед воспылает недоверием к тебе. Возьми того же Сеяна! Казалось бы, не было друга лучше у Тиберия, он вверил ему всю империю, назначил консулом, пообещал в жёны мою сестру. А где ныне его голова?
Макрон нахмурился. Настала пора принять последнее решение: с кем он ныне? Умрёт вместе с догнивающим Тиберием или останется с новым молодым императором? Сапожок умеет находить нужные слова и убеждать. Этого у него не отнять. И сенат племянничек в несколько мгновений укротит. И ему, Макрону, будет всем обязан. Разве этого мало? А ещё Юлия...
— Когда я получу её?
— Ты хочешь сестру прямо сейчас? — встрепенулся Калигула.
— Что ж откладывать. — Префект сам наполнил вином чашу и стал пить медленно, по глотку, причмокивая и облизывая губы. — На вилле Лукулла возникли некоторые сложности, и мне завтра придётся туда выехать. На день, на два...
— И через два дня всё свершится? — У Сапожка от этого предположения пересохло в горле.
— Чего тянуть?
— Да, конечно!
Калигула поднялся и снова сел. Ноги подогнулись.
— Сейчас она придёт к тебе, — прошептал он.
Он встал и вышел из гостиной. Спальня Юлии была рядом, и Сапожок постучал. Послышались её лёгкие шаги, дверь открылась, и она, увидев его, бросилась к нему на шею.
— А я уже начала злиться на тебя. Слышала, как о чём-то бубните с Макроном, и подумала: как он может вести беседы с этим ослом и забыть обо мне! А ты вспомнил, любимый мой!
Она впилась в его рот и долго не разжимала объятий.
— Славненький мой, пойдём в бассейн, я так люблю, когда мы этим занимаемся в воде, что меня уже бьёт нервная дрожь, ну пойдём, пойдём! — зашептала она.
Она схватила его за руку, чтобы вести туда, но он её остановил:
— Подожди, мне надо поговорить с тобой.
— Там и поговорим.
— Нет, лучше здесь.
Она замерла, вглядываясь в его глаза:
— Что опять случилось?
— Ничего. Просто мы договорились с Макроном, что он сам закончит несчастные дни нашего деда и сегодня же вечером провозгласит меня императором.
Юлия просияла, снова бросилась ему на шею:
— И тогда мы сможем пожениться?!
— Конечно!
— Какой ты умный! Наконец-то я стану твоей женой! Как долго я об этом мечтала! — В припадке восторга она даже укусила его мочку уха, и он вскрикнул от боли:
— Ты с ума сошла!
— Ещё бы! Я без ума от счастья!
— Но Макрон поставил мне одно условие, — помрачнев, охладил пыл сестры Калигула.
— Какое?
Сапожок с грустью взглянул на неё и отвёл взгляд.
— Чего он хочет? — не поняла Юлия.
Калигула не ответил, повалился в одежде на кровать, рухнул на белоснежное покрывало в своих пыльных сапожках, голенища которых он столь же лихо, как все преторианцы, подворачивал, потянулся, сладко с подвывом зевнул.
— Он хочет меня?! — догадалась Друзилла.
— А что же ещё?
— А ты не сказал ему, что этого никогда не будет? Что я лучше умру, чем лягу в кровать с этим мерзким животным?! — в гневе воскликнула Друзилла.
— Я пообещал, что ты это сделаешь ради меня.
Юлия была потрясена. Несколько секунд она не могла выговорить ни слова. Сапожок неожиданно поднялся, встал перед сестрой на колени, обнял её ноги.
— Да, он мерзкое животное, тварь, скотина, падаль, — скороговоркой зашептал он. — Но что делать, если другого выхода нет? Сардак ходит за мной по пятам и готовит удавку. Ты хочешь, чтоб он задушил меня? Хочешь, чтоб я умер, да?
— Нет-нет, любимый мой, — она подняла его с колен, — но я хочу принадлежать только тебе. Тебе и больше никому. Мне сейчас трудно это объяснить. Разве вишня родит лимон? И потом, мне ненавистна сама мысль, что кто-то другой будет со мной, я не переживу этого! — Юлия закрыла лицо руками, залилась слезами, упав на постель.
Калигула не ожидал такого поворота. Ему самому было неприятно отдавать свою нежную голубку в лапы грубого преторианца, которого, казалось, грязная, грубая шлюха возбудила бы гораздо сильнее, нежели чистая и прекрасная Юлия. Но Сапожок понимал: когда питаешься одной солониной с чёрствым, прогорклым хлебом, иногда хочется полакомиться и сочным барашком с горячими тонкими лепёшками. Никто только не знал, придётся ли старому гвардейцу по вкусу такая резкая перемена блюд.
Гай Германии нахмурился, присел на кровать, погладил Юлию по спине. Она успокаивалась.
— Хорошо, не надо плакать, — проговорил он. — Я пойду и откажу Макрону...
Юлия поднялась, упала ему на грудь. Сапожок обнял её.
— Я люблю тебя, — сквозь слёзы прошептала она. — А ты? Ты любишь меня?
— Неужели ты в этом сомневаешься, голубка моя? Но давай простимся...
— Как... простимся? — Юлия обратила к нему заплаканное лицо.
— Через несколько дней Сардак убьёт меня. Дощечки с безносым профилем были предупреждением. А приказ исходит от Тиберия.
— Но...
— Я знаю! — твёрдо сказал он. — Неужели ты думаешь, я бы смог пойти на эти страшные условия Макрона, если б мне ничего не угрожало? Да никогда! Но ради твоих маленьких грудок, похожих на двух голубков с нежными клювиками, ради твоей мшистой норки, где любит греться мой юркий мышонок, ради твоего язычка, похожего на огонь, умеющий разжигать всё на свете, ради твоих ног, бёдер я готов умереть! — Калигула настолько поверил в сказанное им, что слёзы выступили на его глазах.
— Твои слова как амброзия богов! — Юлия обняла его с такой страстью, что чуть не задушила в своих объятиях.
Гай Германии закашлялся, сполз с кровати. Он немного наигрывал, как это делал всегда, но всегда столь естественно, что заподозрить его в неискренности было невозможно.
— Я сделаю всё, что ты скажешь! — смахнув слезу, самозабвенно проговорила она. — Некоторое время будет противно, я буду казаться себе грязной, отвратной, но потом это пройдёт. Только не выходи, я не хочу, чтоб ты видел!
Юлия вышла, но тут же вернулась, подошла к столику, открыла шкатулку, достала флакон с маслом кипариса, капнула на палец, смазав несколько точек на своём теле. Эфирное снадобье защищало душу от чужих дурных проникновений. Она поправила платье, подошла к двери, кокетливо покачивая бёдрами. Обернулась с ухмылкой на лице.
— А у него, насколько я знаю, потолще твоего! Меня это уже возбуждает! — хохотнула и вышла за дверь.
— Шлюха, — прошипел ей вслед Калигула.
4
В своё время Ливия, желая порадеть родному внуку в его учёных изысканиях, наняла ему четверых греков вольноотпущенников. Когда-то их привезли в Рим рабами, но они благодаря уму, стараниям и таланту сумели скопить денег, купить вольную и работать уже по найму. Из пятидесяти кандидатов Клавдий отобрал себе в помощь четверых секретарей. Нарцисс отвечал за письма, архив и переписку, Полибий за библиотеку и поступление новых рукописей, Каллист, имевший безукоризненный почерк, подрабатывал писцом, Паллант ведал всеми делами, помогая Кальпурнии, каковая исполняла обязанности служанки, любовницы и экономки в счётных и иных делах. Из всей четвёрки самым богатым был Паллант, он мог не утруждать себя работой, но его привлекала возможность бывать в императорском дворце, расширять свои деловые связи и знать намерения правителя. Он посещал Клавдия два-три раза в неделю, не больше, в то время как остальные находились при нём постоянно, и работа находилась всегда. Поступали новые папирусы, ветшали старые, и приходилось их переписывать, приводить в порядок библиотеку, отвечать на письма. К услугам племянника прибегала и императорская канцелярия, ибо лучших переводчиков и каллиграфов даже у них не было.
Работал Клавдий с помощниками с утра до обеда. Сам разбирал письма Цезаря, диктовал комментарии, набрасывал план биографий тех, с кем вёл переписку великий устроитель империи. Около двух часов дня Клавдий обедал. Обычно вдвоём с Кальпурнией в большой мраморной столовой. Ел, лёжа на широкой скамье, шумно сопел, изредка делая небольшие перерывы, чтобы пища умялась в желудке. Пожирал всё без разбора, зачастую переедал и тогда ложился на живот, чтобы ловкие слуги вставили ему в рот перо, дабы освободиться от излишков. После обеда Кальпурния костяными палочками чесала ему пятки, и он засыпал, грозно похрапывая. Спал часа два-три, потом просыпался, принимал ванну, одевался и шёл принимать работу у своих помощников, а порой и сам садился на часок за те же письма.
Так проходили дни. Изучение культуры, письменности и обычаев этрусков, разбор архивов, переписка, обильные обеды, ванны, изредка, когда нападала похоть, он требовал от Кальпурнии девочек или принимал её ласки. Всё шло спокойно и размеренно. Иногда приходил в гости Луций Вителлий. Тиберий отправил его наместником в Сирию, где он успешно служил, однако, бывая в Риме, Луций всегда навещал всех обитателей императорского дворца, каждому привозил подарки, умел сказать и ласковое слово.
Небольшого роста, лысоватый, с необычайно живым и выразительным лицом, он умел слушать собеседника, при этом сочувствуя л принимая такое живейшее участие в рассказе другого, что казалось, никто другой, даже самый близкий человек, не поймёт тебя столь глубоко и сердечно. Вителлий никогда не спорил, всегда вставал на сторону собеседника, одобрительно кивая, причмокивая, издавая громкие восклицания, и с ним всегда хотелось поделиться самым сокровенным. При этом он никогда не передавал чужие тайны посторонним и благодаря этим качествам сумел завоевать симпатии Тиберия, Калигулы и Клавдия одновременно. Даже Ливия на старости лет успела его полюбить, ибо он и ей оказал несколько мелких услуг. Впрочем, такой уж он имел добрый нрав: приходя к Клавдию, Луций угождал и Нарциссу, и Кальпурнии, понимая, что их расположение и доверие принесут ему больше пользы, нежели скрытая вражда.