Правда, когда Израэль пришел в себя, они все равно допросили его, в соответствии с положенной процедурой.
— Вы знаете, что вы делали в такие-то и такие-то ночи, сэр?
Разумеется, чтобы отчитаться за все даты, Израэлю требуется свериться с дневником, но он с ходу отвечает, что первые два месяца из интересующего их периода провел в Соединенных Штатах.
— Вы можете это доказать, сэр?
— Да, конечно. Вот здесь, в моем паспорте. Отметка о прибытии, аэропорт Кеннеди, восемнадцатое апреля девяносто восьмого года. А вот и отбытие, через аэропорт О'Хара, девятого мая того же года. С субботы по субботу, ровно три недели.
— Большое спасибо, сэр. Просим прощения за беспокойство.
В результате Израэль даже не опоздал на трапезу со своими приверженцами. Правда, у Кейт и Джеза возникла мысль о том, не является ли исполнителем убийств кто-нибудь из паствы, делающий это по велению Израэля. Идея казалась смехотворной по причине кротости и покорности членов секты. В любом случае эту версию можно будет проверить и в понедельник утром.
После завершения той провальной беседы Джез с Кейт угнездились в уголке паба «Слон и замок» в окружении обтекающей их приливами и отливами пятничной толпы. Их разговор хоть и не затрагивает это дело напрямую, но вертится вокруг да около, в постоянной готовности быстро вернуться к теме, которая навязчиво не отпускает их уже на протяжении шести месяцев. Они говорят о душевном состоянии Реда и его консультациях, после чего переходят к обсуждению психотерапии как таковой; оба сходятся во мнении, что характерная для британцев антипатия к психотерапевтам лишает людей с реальными проблемами возможности выговориться. Это приводит их к роли самаритян, возвращает к убийству Джуда и снова к общим вопросам, связанным с суверенностью личности и анонимностью.
Кейт возвращается с выпивкой: пивом для Джеза, водкой с тоником для себя. Когда она ставит бокал на стол, пиво слегка расплескивается.
— Тут, на днях, Ред сказал мне нечто забавное, — говорит Кейт.
— Что?
— На днях… я имею в виду несколько месяцев тому назад. Еще летом.
— И что он сказал?
— Он спросил, нет ли между нами особых отношений.
— Между кем это «нами»?
— Между мной и тобой.
— И что ты сказала?
Кейт ищет ответа в своем бокале. Прозрачность водки тронута желтизной лимона.
— Не помню. Да и не важно.
Смелости начать этот разговор у нее хватило, но теперь решимости поубавилось.
— Нет уж, выкладывай, Кейт. Теперь отступать поздно. Что ты сказала?
— Я все отрицала.
— И он тебе поверил?
— Не знаю.
Джез цедит пиво, поглядывая на нее над ободком бокала.
— Он, наверное, знает, что у тебя есть приятель?
— Конечно знает. Но все же…
— Что «все же»?
— Ну, это же явление распространенное, верно?
— Что?
— Отношения на работе.
— Верно.
— Не то чтобы мы были первыми людьми в истории Скотланд-Ярда, между которыми… возникли неслужебные отношения.
— Внеслужебные, Кейт. Не «не», а «вне».
Она смеется.
Нужно перейти Рубикон. Карты выложены на стол, но все еще лежат рубашкой вверх. На этой стадии еще можно отступить, так что ничья гордость не пострадает. Повисает пауза.
Кейт решается.
— В общем, — произносит она, — это сейчас говорит пиво…
— Водка.
— Ну да. — Она хихикает. — Водка. Я знаю, что это говорит водка, но все равно хочу сказать, что ты чертовски привлекательный малый. Мне… правда хочется тебя поцеловать. О Господи. Ты заставляешь меня чувствовать себя девчонкой.
— У тебя же есть парень, — мягко напоминает он.
— Я знаю. Но это заглохло, Джез.
— И кем ты видишь меня? Легкой поживой?
— Джез, не говори так. Ты не знаешь, ты не можешь знать, как много я думаю о тебе, как высоко ценю. Ты одно, а Дэвид совсем другое, и то, как я к тебе отношусь, не имеет ничего общего с тем, как я отношусь к нему. Но то, что ты только что сказал… Это оскорбительно для нас обоих.
Джез встает.
— Я не могу думать с полным мочевым пузырем, — говорит он. — Схожу отолью. Вернусь через секунду.
Протискиваясь мимо Кейт, он пробегает пальцами по ее спине, и она поднимает руку, чтобы дотронуться до него. Всего лишь на миг кончики их пальцев соприкасаются.
«Едва уловимое прикосновение, — думает она, — а я схожу с ума от желания».
Три места у металлического корытца заняты, и Джез заходит в кабину. Он мочится и читает сделанную мелким почерком на стене над унитазом надпись.
«Бодибилдеры чертовски хороши в постели здесь был один на днях короткие темные волосы здоровенные мускулы под футболкой и мы поболтали он сказал что его зовут Стив и он купил мне пиво и мы не могли отлипнуть друг от друга и потом мы пошли к нему на квартиру и трахали друг друга всю ночь, вот был кайф так кайф».
Ох уж эти надписи в мужских туалетах. Постоянное напоминание о «Коулхерне».
К тому времени, когда Джез заканчивает и выходит из кабины, те трое у писсуара уже ушли. Он подставляет руки под холодную воду из-под крана, глядя на себя в зеркале над раковиной. Красные прожилки в белках глаз ясно свидетельствуют о переборе с алкоголем.
И ведь знал же он, что все идет к этому, но пустил дело на самотек. Вот и получается, что проблема, пусть отчасти, возникла по его вине. Теперь ему нужно найти способ отказать Кейт как можно тактичней.
Он возвращается в паб, садится напротив нее. Она подается вперед.
— Я сказала тебе, что я думаю, Джез. Теперь твоя очередь.
— Кейт. Кейт. Кейт. Кейт.
Она молчит. Ему приходится высказаться определеннее.
— Не думаю, Кейт, чтобы это была хорошая идея.
Она по-прежнему молчит.
— Даже если у вас сейчас что-то не клеится, ты все-таки не одна, и…
— Это моя проблема, Джез. Ты Дэвида не знаешь, так что не можешь упрекать себя в том, что обманываешь друга или что-то в этом роде. Если я что-то делаю, не ставя Дэвида в известность, это мое решение, в ответе за него только я.
— Конечно, конечно. Забудем о Дэвиде, но я все равно не думаю, что это хорошая идея. Мы еще не поймали Серебряного Языка, и нам не стоит менять отношения, пока продолжается это расследование. Мы должны работать вместе, Кейт, и не имеем права осложнять ситуацию, которая и без того непроста. И потом, это было бы нечестно по отношению к Реду. Теперь, когда нет Дункана, нас осталось всего трое. Представь, как почувствует себя Ред, если узнает, что две трети его команды сошлись на почве секса.
— Да ладно тебе. Он ничего не имел бы против.
— А вот и имел бы.
— Почему? Потому что от него ушла Сьюзен?
— Нет, вовсе не поэтому. Просто мы хорошо ладим, между нами сложились правильные деловые отношения, и было бы неразумно нарушать этот баланс. Я лично не хочу, чтобы Ред начал чувствовать себя посторонним.
— Джез, ты сам понимаешь, что хватаешься за соломинку. В чем вообще дело? Может, ты гомик?
Он смеется.
— Не глупи.
— Ну откуда мне знать. Человек, который распутал дело Колина Ирлэнда. Разве не было бы большой иронией, если бы ты в конце концов оказался одним из них? Не удивительно, что ты так хорошо справился с тем делом. Рыбак, как говорится, рыбака…
— Колин Ирлэнд не был геем, Кейт, и я не гей.
— Кто громче всех кричит «держи вора»?
— Кейт…
— Бьюсь об заклад, все ребята в «Коулхерне» влюблены в тебя, мистер Мускул, — выплевывает она в неожиданном порыве пьяного озлобления.
Джез встает.
— Думай что хочешь, Кейт. Но выслушивать всякие бредни я не собираюсь.
— И пожалуйста. Можешь не переживать по этому поводу.
— Я ухожу. Но могу, если хочешь, посадить тебя в такси.
— Нет, спасибо, Джез. Как-нибудь обойдусь. Я предпочла бы положиться на настоящего мужчину.
Джез быстро выходит из паба, оказавшись на прохладном осеннем ветру, застегивает пальто на все пуговицы и, не оглядываясь, удаляется по улице.
Ее сожитель. Необходимость сохранить дух команды для блага расследования. Звучит правдоподобно, но все это не истинные причины, а отговорки. Что Кейт, конечно же, понимает не хуже его.
86
Мир нуждается в новом Мессии. Я знаю, что немцы утверждали то же самое в конце существования Веймарской республики и получили Гитлера, но это частный случай, да и сравнение сугубо мирское. В наши дни мир нуждается в Мессии, как нуждался в Иисусе Христе две тысячи лет тому назад. Мир нуждается в Спасителе. Миру необходимо, чтобы кто-то взял на себя все страдания, всю боль и избавил человечество от прежних обязательств, чтобы оно могло начать свою историю заново. Ибо нынешний мир прогнил. Оглянитесь вокруг, присмотритесь к происходящему и попробуйте сказать, что он не прогнил. Он прогнил до сердцевины.
У нас больше нет морали. У нас полностью отсутствует представление о ценности добродетели. В восьмидесятые в душах господствовал бесстыдный, алчный материализм, но когда наступил спад и эти идеи оказались выброшенными на свалку, мы остались ни с чем. Без идеалов, без вождей, без ориентиров. Остались в моральном вакууме. Как можно этого не видеть? Мы выбираем политиков, а они лишь набивают свои карманы и затевают мелкие партийные склоки. Западные транснациональные компании стали более богатыми и могущественными, чем половина суверенных стран мира, и при этом они не подотчетны никому, кроме крохотной кучки влиятельных богатеев. Они насилуют третий мир ради сверхприбылей, насаждая повсюду свой грабительский капитализм, так, что этим странам, одна за другой, приходится перенимать наши наихудшие порядки, просто для того, чтобы выжить. Посмотрите на Россию, Китай или Бразилию — все идут по тому же пути, что и Запад, где богатые становятся богаче, а бедные беднее.
Вот откуда берется преступность. Корни ее в том, что наш дерьмовый мир пробуждает в нас потребности, которые мы не в состоянии удовлетворить. Мы приучаем людей мечтать о недостижимом, а потом удивляемся, если они ради осуществления своих мечтаний прибегают к насилию. Можно сказать, что коммунизм был хорошей идеологией, потому что культивировал такие цели — быть образцовым рабочим или крестьянином, — которые были достижимы. Советский Союз основывался на серпе и молоте. Основа нашего мира — это шикарное авто и крашеная блондинка. Быть лучше означает быть богаче, успешнее. Это под силу далеко не каждому, вот многие и пытаются поправить свои дела за счет ближнего. Преступность, насилие и наркотики — к этому приходит одно потерянное поколение за другим. Мир производит достаточно пищи, чтобы накормить все население Земли. Но треть человечества голодает. И знаете почему? Да потому, что всем на это наплевать! Тех немногих неравнодушных, которые устраивают кампании в защиту окружающей среды или идут в церковь, чтобы помогать бедным, подвергают осмеянию, объявляя придурками или ханжами. Ну а все прочие пребывают в полной апатии, замкнувшись в своем мирке.