Мессия очищает диск — страница 6 из 7

Шаолинь должен быть разрушен

Воинское искусство – это важное государственное дело, основа рождения и гибели, путь жизни и смерти, и его нельзя не изучать.

Из поучений мастеров

Глава одиннадцатая

1

Лошадь испуганно заржала, кося недоверчивым лиловым глазом, и мальчишка поспешил отойти в сторонку – еще лягнет копытом, с нее станется!

– Это что за город? – Оборвыш поправил котомку, откуда торчал гриф восьмиструнного цина, весь в облупившемся лаке, и повернулся к заржавшему почище лошади конюху.

– Тунцзин, – булькнул конюх, всласть отсмеявшись над пугливым пареньком. – Тоже скажешь – город! Крепостца окраинная…

– А почему столько солдат? – Мальчишка попался на редкость любопытный.

– А потому, что кончается на «У»! – И конюх снова заклокотал горлом.

– Для кого кончается, – с достоинством ответил юный бродяга, – а для меня только начинается. И подсказывает, что это – войска генерала Чи Шу-чжао по прозвищу Стальной Хребет. А еще подсказывает, что ты в следующей жизни непременно будешь драным мерином. Готовься, учись ржать. – С этими словами он проследовал мимо обалдевшего конюха к ближайшему костру, на котором солдаты как раз готовили свой нехитрый ужин.

Подойдя, мальчишка молча уселся на единственное свободное место и под обстрелом недоуменных взглядов извлек из котомки цин.

– «Легенда о кулаке», – во всеуслышание объявил он и, выдержав паузу, заставил струны весело вскрикнуть, подобно певичке, ухваченной за ляжку богатым гостем.

Солдаты придвинулись поближе, и мальчик запел.

Со всех сторон к костру уже спешили заинтересованные слушатели, кто-то тугоухий спрашивал у стоявших рядом, что за песню поет удивительный пришелец. Те принимались объяснять, на них шикали, грозя надавать тумаков, – а мальчик пел, и даже самые тупые и лишенные слуха наконец поняли, что это – знаменитая «Легенда о кулаке», а оборвыш с цином… Яшмовый Владыка, неужели он – именно тот, кому приписывается авторство песни?! Глядите, а ведь точно – все приметы сходятся!

И когда в финале монах наконец доблестно оторвал «башку баранью», последовал взрыв одобрительного хохота, а солдат, помешивавший в котелке аппетитно пахнущее варево, щедро насыпал в плошку добрую горку риса с прожилками говядины.

– Ешь, парень, заработал! – Кашевар, протягивая еду, одобрительно хлопнул мальчишку по плечу. – Неужто сам сочинил?

– Угу, – кивнул мальчишка, уплетая рис за обе щеки.

– Ну да! – не поверил молодой пехотинец с мосластыми руками-оглоблями, нелепо торчащими из куцых рукавов. – А где ж тогда еще один куплет?

– Какой? – чуть не подавился мальчишка.

– А вот такой! – И солдат, немилосердно фальшивя, пропел:

Коль монаху плохо спится,

Бьет ладонью черепицу;

Коль монах намерен спиться —

Крошит гальку кулаком!

А приспичит утопиться —

Схватит боевую спицу,

Ткнет во вражью ягодицу —

И с хандрою незнаком!

– Не было такого, – категорично заявил мальчик. – Это народное творчество. Хотя и неплохо.

– Как тебя хоть зовут-то, парень? – Хлебосольный кашевар явно проникся к юному певцу симпатией.

– Так, как тебе и не выговорить, – невесело усмехнулся оборвыш. – А прозвали в свое время Маленьким Архатом. Если хочешь – так и называй.

– Ишь ты! – усмехнулся усатый толстяк со шнуром тунлина. – Архат, он брюхат, а ты тощ, как хвощ!

Мальчишка не обратил внимания на перл тунлинского остроумия, поглощая честно заработанный ужин.

Интерес к странному пареньку постепенно угасал, песен пока не предвиделось (с набитым ртом не очень-то попоешь!), часть слушателей разбрелась к своим кострам, а оставшиеся затеяли игру в «тройные» кости – где перебор ведет к проигрышу еще вернее, чем недобор.

Закончив трапезу, Маленький Архат некоторое время внимательно следил за игрой, а потом достал из котомки пару медяков и решительно бросил их на кон.

– Не лез бы ты… – попытался было отговорить мальчика кашевар, но поздно: игра уже началась.

Паренек взвесил на ладони замызганный стаканчик, уверенно встряхнул кости, коротко глянул на выпавшие очки…

– Бросай еще! – ожег ухо шепот усатого тунлина.

– Хватит, – отрезал Маленький Архат.

И впрямь хватило, да еще с избытком: не прошло получаса, как вся «облачная казна» перекочевала к юному певцу, расчетливому не по годам, словно дух игорной удачи Син-тянь.

– Все, достаточно. – Вслушавшись в настороженное молчание, мальчишка отложил кости. Затем отделил от выигрыша пять мелких монет, завернул в платок и сунул в котомку, а остальное придвинул к растерявшемуся тунлину.

– Пошли кого-нибудь за корчагой-другой вина – я угощаю! А мне пусть возьмут сладких колобков с маком и полцзиня чищеных орехов! Только не перепутай – мне сладкое, а вам вино.

Солдатня радостно загомонила, и Маленький Архат улыбнулся тайком – в его планы отнюдь не входило ссориться с людьми Стального Хребта из-за горсти медяков.

Мосластый пехотинец, усомнившийся в авторстве «Легенды о кулаке», был за свое неверие отряжен в Тунцзин, к лавочникам, а мальчик тем временем снова взялся за цин.

«На подоле сто жемчужин, никому подол не нужен…» – шутливо забренчали струны.

– Под подолом лишь одна, не видна, но хочу достать до дна! – разом откликнулся хриплый хор.

День обещал быть удачным.

Вечерело. Выгоревшая голубизна неба наливалась фиолетовой глубиной, мерцающей искрами первых звезд. Слегка захмелевшие солдаты сгрудились у костра, предусмотрительно потеснившись, чтобы не помять своего гостя.

– Завтра придется брать в рот палочки, – вздохнул тунлин.

– Ну и что? – не понял мальчик. – Есть будем…

Солдаты беззлобно засмеялись.

– Выступаем завтра, – пояснил тунлин, топорща усы. – А палочки в рот – чтоб не болтали на ходу, тишину соблюдали.

– А-а-а, – понимающе кивнул Маленький Архат. – На Нинго выдвигаетесь?

– Точно, – подтвердил мосластый, после щедрого угощения отринувший всякие сомнения относительно авторства «Легенды…». – Пора поставить сукина сына Чжоу на место!

– Ты погляди, как заговорил, – вызывающе хмыкнул тунлин. – Давно ли сам принцу-мятежнику служил?

– Давно, – согласился мосластый. – Три дня назад. А как понял, к чему дело идет, так и решил уйти, пока не поздно! Что я, петухом клюнутый?! Почитай, треть ванского гарнизона здесь – кому охота потом под государевыми батогами выть! У Стального Хребта тысяч тридцать войска, если не больше, а у Чжоу-вана – и семи не осталось! Кто к генералу свалил, а кто вообще в бега пустился…

– Так ты что же, три дня как из Нинго? – Слова мосластого явно заинтересовали Маленького Архата. – И что слышно в городе? Говорят, Чжоу-ван кучу народу арестовал?

– Точно, арестовал, еще в первый день мятежа, – подтвердил мосластый перебежчик.

– А кого именно?

Подобный интерес мальчишки мог бы показаться подозрительным, но разомлевших после выпивки солдат переполняло благодушие.

– Ну, перво-наперво начальника уезда, потом главного казначея… Да, еще ванского распорядителя – дескать, в сговоре был; дальше кого-то из судейских… Хотели и генерала Чи Шу-чжао схватить, только шиш лапшовый – не вышло!

– А из судейских – кого?

– Кого, кого… судью городского и арестовали! Бао или Лао – запамятовал! Я не нингоусец, меня за неделю до мятежа из Хаоляна перевели.

– Судья Бао по прозвищу Драконова Печать, – тихо проговорил Маленький Архат.

– Точно! – обрадовался солдат. – А откуда ты его знаешь? Может, родственник тебе?

– Родственник. Дальний, – глухо подтвердил бледный мальчик. – А что с ними… ну, с арестованными – не знаешь? Живы?

– Вот уж чего не знаю, – покачал головой мосластый. – Может, живы еще, а может, и померли в ванских-то темницах! Но казнить их не казнили – это точно. При мне, по крайней мере.

– Мне надо в Нинго, – решительно заявил Маленький Архат. – Можно завтра с вами? – обратился он к тунлину.

– Ну… – замялся тот. – Вообще-то не положено. Вот если сотник разрешит…

– Если я разрешу, – раздался позади чей-то насмешливый голос, и солдат как ветром подняло, а на лицах невидимая кисть мигом нарисовала уставную бдительность.

– Сидите, храбрецы, отдыхайте, – махнул рукой подошедший, высокий седовласый мужчина в парчовом халате и с поясом, украшенным золотыми бляхами с гравировкой.

Маленькому Архату не надо было объяснять, что перед ним – сам генерал Чи Шу-чжао по прозвищу Стальной Хребет, лично обходящий расположение своего войска.

– Я, недостойный, приветствую достославного полководца, да будут дни его долгими, а предстоящий поход – быстрым и победоносным. – Мальчик встал и неторопливо поклонился. – Полагаю, что герой-военачальник слышал наш дерзкий разговор и мою нижайшую просьбу. С трепетом адресую ее мудрому командующему и молю о снисхождении.

Однако при этом во взгляде Маленького Архата было что угодно, но только не трепет и смирение.

– Речи странника изысканны, как и подобает словам сочинителя «Легенды о кулаке», – в тон ответил Стальной Хребет. – Это правда – то, что я слышал у предыдущего костра?

– Смотря что вы слышали, достославный генерал, – пожал плечами мальчишка.

– Что, усладив солдатские уши, ты потом обыграл в кости с полдюжины взрослых мужчин.

– Увы, правда.

– Тогда я предлагаю тебе сыграть со мной. – У генерала сегодня было отличное настроение, как всегда перед тщательно подготовленным походом. – Выиграешь – возьму в обоз. Нет – не обессудь.

– Хорошо, – серьезно кивнул Маленький Архат, но глаза его при этом хитро сверкнули. – Только, по моему скудному разумению, игра в тройные кости недостойна достославного генерала!

– Ну, если ты так считаешь, мы можем сыграть и в более достойную игру. К примеру, в облавные шашки.

Солдаты понимающе переглянулись, заранее сочувствуя пареньку – Стальной Хребет слыл истинным знатоком древней игры полководцев.

– В шашки так в шашки, – лихо подбоченился мальчишка. – Объясните мне правила, и сыграем. Пять партий – так, кажется, положено?

На объяснения не понадобилось много времени, и у генерала возникло подозрение, вскоре переросшее в уверенность, что мальчишка прекрасно осведомлен о правилах и просто валяет дурака.

«Солдаты любят редкую доступность полководца», – подумал Стальной Хребет, расставляя шашки на доске.

И пошел ближней юго-западной шашкой.

Первую партию мальчишка проиграл. Расставляя шашки заново, генерал воссоздал в голове финальную позицию – и неожиданно ему показалось, что он увидел сложнейшую комбинацию, ведущую к победе юного певца… и еще Стальной Хребет увидел свой собственный проигрыш от гораздо более простой атаки по восточному флангу.

Во второй партии Маленький Архат сразу же повел массированное наступление по всему фронту, и Чи Шу-чжао постыдно проморгал «лисий клин» на том же восточном фланге – после чего исход партии стал ясен.

Генерал с нескрываемым удивлением посмотрел на своего юного соперника и снова наклонился над доской.

На этот раз военачальник играл куда осторожнее, удачно избежал «трех ловушек духа Хы», расставленных Маленьким Архатом, и благополучно угодил в четвертую, с опозданием поняв: сей исход был предопределен еще ходов восемь назад.

– Прости, но я не верю, что ты раньше никогда не играл в эту игру, – негромко произнес Стальной Хребет.

– Я тоже в это не верю, – спокойно ответил мальчишка, и генералу даже не пришло в голову, что его соперник дерзит.

А тот и не дерзил: как известно, за шашечной доской не существует чинов и рангов – только личное мастерство.

Сегодня игроки были достойны друг друга.

Четвертую партию мальчишка снова выиграл, и Чи Шу-чжао уж совсем было решил, что перед ним – небожитель или бес, принявший на время детский облик; ибо кто из смертных способен шутя просчитывать сотни вариантов на много ходов вперед?!

Последнюю партию можно было не играть – Маленький Архат уже заработал себе место на одной из обозных телег, но генерал не стал отказывать себе в удовольствии. «Учиться можно у прохожего», – не раз говаривал Стальной Хребет. А у этого прохожего было чему поучиться!

В тот момент, когда рука мальчика потянулась к рядам расставленных шашек, генерал быстро оторвал взгляд от доски и посмотрел прямо в лицо сопернику. Мальчишеская физиономия неуловимо изменилась: разгладился наморщенный в раздумье лоб, чуть отвисла нижняя губа, обнажая крепкие и корявые зубы, в глазах быстро таяли колючие льдинки, и сквозь них проступал радостно-безмятежный взгляд другого существа, словно бы только сейчас рождающегося на свет.

Взгляд дурачка или святого.

А потом мальчишка сделал ход – совсем не тот, которого ждал генерал.

Он делал немыслимые, неправильные, совершенно невозможные ходы, которые неминуемо вели к проигрышу; он с легкостью жертвовал шашки направо и налево, без цели и смысла, как ветер расшвыривает палую листву, – и лишь в самом конце Чи Шу-чжао понял, что снова проиграл!

А мальчик, улыбнувшись совсем по-детски, вскочил и поклонился до самой земли.

– Но это… это просто немыслимо! – растерянно выдохнул генерал, и застарелый шрам на его щеке дернулся. – Можно быть великим мастером в десять-одиннадцать лет, но играть в двух совершенно разных стилях с одинаковым успехом… Мне кажется, я узнал последнюю манеру: говорят, так играл Чжан Чжи-кэ[60] под конец своей земной жизни, перед тем как обрел бессмертие! У кого ты учился?

– У великого Будды и Безначального Дао, – ответил мальчишка, и Чи Шу-чжао увидел, что в его глазах вновь застывает насмешливый лед.

– Оставьте нас, – генерал обернулся к потрясенным солдатам.

Через мгновение вокруг них уже никого не было.

– Ты можешь ехать с нами к Нинго, – помолчав, бросил генерал, глядя мимо Маленького Архата. – Но это уже не важно. Я бы попросил тебя, когда смута закончится, зайти ко мне. Тебя пропустят – я распоряжусь. Было бы жаль, если бы столь выдающиеся способности пропали втуне. Не скитаться же тебе до старости по Поднебесной, зарабатывая на чашку лапши бренчанием на цине. По-моему, ты заслуживаешь лучшей судьбы.

«Ага, шеф тоже с этого начинал, – подумал тот, кого покойник Десантура любил в шутку звать Гением. – Тоже, помню, все обещал устроить мою судьбу… А что – и впрямь устроил!»

Однако вслух он вежливо поинтересовался:

– И каким же образом вы намерены это сделать, достославный генерал?

– Если, кроме игры в шашки и кости, а также сочинения песен, ты знаешь грамоту и счет…

– Знаю.

– …то я мог бы пристроить тебя в одно из военных училищ. У тебя явный талант стратега, а я, поверь мне, редко ошибаюсь в таких вещах.

– Верю, – кивнул мальчик.

– Такие люди нужны Чжунго.

Мальчик сорвал травинку, прикусил ее, и при виде этого Стальной Хребет отчего-то смутился, что случалось с ним крайне редко.

– Конечно, у тебя нет средств и, наверное, родственников, которые смогли бы оплатить обучение, но я возьму эти расходы на себя. Или добьюсь для тебя статуса линьшэна – студента-стипендиата…

Пригоршня холодной воды из льдистых глаз заставила генерала умолкнуть. И за мгновение до того, как прозвучал ответ Маленького Архата, Стальной Хребет понял: все, что он предлагает, не интересует это странное существо с телом ребенка и глазами змеи.

– Разве Будде нужна стипендия? – Мальчишка повернулся и пошел прочь, ни разу не оглянувшись.

* * *

Весь день Маленький Архат провалялся на обозной телеге, мерно переваливавшейся на ухабах. Изредка он выныривал из дремы и ненадолго соскакивал на землю, чтобы справить нужду или размять ноги. На привалах его кормили вместе со всеми, и никто не задавал никаких вопросов. Солдаты косились на мальчишку с опаской и благоговением: шутка ли – обыграть в шашки самого Стального Хребта! А беседа без свидетелей?! Нет, парень не так прост, и вообще, мало ли кто он на самом деле…

Маленькому Архату было на это наплевать. Его везли к цели путешествия, кормили и не трогали.

Вполне достаточно.

На рассвете следующего дня войска подошли к Нинго и встали под стенами, обложив город со всех сторон. На стенах время от времени показывались люди, но почему-то все больше в цивильной одежде и без оружия: выглядывали и исчезали, а вместо них объявлялись новые.

Потом створки городских ворот медленно отворились, и открывшие их – опять-таки мирные горожане – поспешили вернуться обратно, оставив ворота без присмотра.

Генерал искренне надеялся, что это как раз то, на что он рассчитывал, – добровольная сдача. Но, с другой стороны, здесь могла крыться ловушка; и умудренный опытом полководец не спешил. В итоге Стальной Хребет выслал делегацию парламентеров (и по совместительству разведчиков) во главе со своим заместителем тайвэем Асы.

Делегация настороженно прошла по улицам Нинго к ванскому дворцу, где и выяснилось, что ночью Чжоу-ван вместе с большей частью двора и гвардии бежал в неизвестном направлении. Однако дворец охраняла верная принцу стража, отказавшаяся пустить парламентеров внутрь. Приказ есть приказ, даже если приказавший и бежал. Вот если генерал Чи Шу-чжао лично явится ко дворцу и повелит снять караул – тогда…

Оставшиеся солдаты ванского гарнизона, а также кое-кто из городской бедноты тем временем занимались откровенным грабежом, и никто этому не препятствовал.

О чем тайвэй Асы незамедлительно доложил генералу по возвращении в ставку.

Конечно, следовало бы ввести войска в город и прекратить безобразия, но осторожный Чи Шу-чжао решил подождать. Грабят? Насилуют? Бывает. Пограбят – и успокоятся. А незаконнорожденные плоды насилия так же марают пеленки, как и прочие. Надо будет – уважаемые граждане сами обратятся к нему за помощью. А не обратятся – так он, Стальной Хребет, навязываться не собирается.

По сведениям, доставленным генералу соколиной почтой, со дня на день в Нинго должен был приехать инспектор из Столицы.

Но все это уже не слишком интересовало Маленького Архата, успевшего проскользнуть в городские ворота вместе с парламентерами.

2

Дорогу к дому судьи Бао Маленький Архат нашел быстро – подсказали встречные горожане, недоуменно косившиеся вслед юному бродяге. Была некоторая, хотя и слабая, надежда, что судью уже выпустили из тюрьмы в связи с бегством Чжоу-вана, о котором болтал весь Нинго. Кто-нибудь из тюремщиков, желая выслужиться перед имперскими властями, вполне мог открыть камеры и освободить узников принца.

Впрочем, с тем же успехом принц, перед тем как скрыться, мог приказать казнить заключенных.

Ворота нужного мальчишке дома оказались распахнутыми настежь, и во дворе царило полное разорение: вытоптанный цветник, изрубленные кусты жасмина, груда поломанных стульев и кресел, ворох измазанных нечистотами одежд…

А те проходимцы, что мелькали в окнах, никак не походили на слуг или домочадцев.

Искать здесь судью не имело смысла.

Тем не менее Маленький Архат вошел во двор и направился к дому. Навстречу ему из дверей вывалился солдат в распахнутой форменной куртке и с объемистым узлом на плече. Воровато оглядевшись и погрозив мальчишке кулаком, солдат зарысил к воротам, но, пробегая мимо алтаря с искусно выполненными фигурками даосских святых, вдруг подпрыгнул и с воплем покатился по земле. Впечатление было, будто кто-то невидимый дал мародеру хорошего пинка. Вскочив, солдат поспешно подхватил узел и исчез со двора с удвоенной скоростью.

Мальчик внимательно посмотрел на загадочный алтарь и счел за благо обойти его стороной.

У западной веранды высился целый завал из всякого барахла, явно выброшенного сверху: треснувший при падении стол на гнутых ножках, несколько письменных приборов, опахало, ворох свитков, шкатулки, ящички…

Особенно бросалась в глаза средних размеров шкатулка, покрытая черным лаком и украшенная инкрустациями из перламутра, серебра и слоновой кости. Мальчик сделал шаг и поднял заинтересовавшую его вещь.

К сожалению, шкатулка держалась на честном слове и грозила с минуты на минуту развалиться окончательно.

– Эй, ты что там делаешь? Воруешь?! – громыхнуло над головой.

Из окна выглядывал краснорожий вояка-тунлин, устремив на юного бродягу обличающий перст.

Вдобавок перст был корявый и грязный.

– А ты сам у судьи в гостях сидишь? – поинтересовался мальчик. – Чаи по комнатам гоняешь?!

– Да я тебя!..

Мальчишка ловко уклонился, быстро подобрал брошенное тунлином точило и уже собрался послать сей метательный снаряд обратно, но вовремя заметил, как недобро сузились глаза мародера, и понял, что лучше уносить ноги.

Что и сделал с завидной резвостью, заодно прихватив с собой шкатулку и точильный камень – точило пригодится в любом случае, а шкатулка… ну, красивая она, и все тут!

Уже снаружи, на улице, в безотказной памяти Маленького Архата всплыла фраза мосластого перебежчика: «Может, и живы еще, а может, и померли в ванских-то темницах!»

…На одиннадцатилетнего оборванца, спрашивающего, как пройти к ванскому дворцу, смотрели как на помешанного, однако в совете не отказывали, так что через полчаса Маленький Архат был у цели.

Вокруг дворца стояла хмурая стража. И перед наружными воротами, и дальше, у парадного входа. Остальные лазейки наверняка тоже были перекрыты, а одного взгляда на служак-гвардейцев хватало, чтобы отбить всякую охоту задавать им вопросы. В лучшем случае – обругают и прогонят, в худшем – могут и алебардой навернуть, и хорошо еще, если древком!

«Эх, Змееныша бы сюда!» – с сожалением подумал бывший монах.

Но Змееныша рядом не было.

Время подгоняло – Маленький Архат нутром чуял, что необходимо спешить, но ничего умного в голову не приходило. Еще раз окинув взглядом дворец и решительно настроенных стражей, мальчик повернулся и пошел прочь с намерением отыскать укромный уголок и перекусить – пару лепешек и кусок вяленой говядины ему успел вручить давешний кашевар, а тыква-горлянка с родниковой водой была всегда при нем.

На сытый желудок и думается лучше.

Подходящее место нашлось неподалеку, в переулке: чей-то разграбленный дом, покинутый хозяевами. Мальчик уселся прямо на ступеньки, расстелил относительно чистую тряпицу и разложил на ней свой небогатый провиант.

Откусил кусок лепешки, прожевал, запил водой из тыквы. С некоторым сомнением повертел в руках мясо.

– Ясное дело, монахам убоины вкушать не положено, – пробормотал он себе под нос, – но мы-то теперь просветленные, а потому правила не для нас! Кроме того, в первый раз, что ли? – И извлек из котомки ножик с костяной рукояткой.

– Ага, примерно так у нас в Шаолине и издеваются над новичками, – заключил Маленький Архат после третьей попытки отрезать кусок жесткой говядины тупым, как полено, ножом.

Прервав на время трапезу, мальчишка достал украденный точильный камень и усердно заелозил по нему лезвием, то и дело высекая искры. Затем, обтерев лезвие полой кургузого халата, снова попытался сделать надрез. На сей раз упрямое мясо соизволило чуть-чуть поддаться, но далее дело вновь застопорилось.

– Что ж, точим дальше, – пожал плечами Маленький Архат и снова взялся за камень.

А кто-то взялся за него самого.

Возникшая из-за плеча мохнатая лапища ловко подцепила злополучную говядинку и в мгновение ока располосовала ее кривыми когтями на тонкие ленточки. После чего лапа исчезла, унося с собой одну мясную ленту, а остальной харч оказался перед бродягой в готовом к употреблению виде.

– Кушай, мальчик, – добродушно рыкнули откуда-то сверху. – Чтобы вырасти большим и сильным, надо хорошо кушать.

Вслед за этой сентенцией послышалось удовлетворенное чавканье – и мальчишка набрался храбрости обернуться.

Тот, кого он увидел, явно в детстве отличался завидным аппетитом.

Огромный, косматый, похожий на медведя черт-лоча, голова которого была «украшена» многочисленными шипами и рогами.

Желтые клыки задумчиво жевали полоску вяленого мяса, а янтарные глазищи с интересом оглядывались по сторонам.

– Говорили мне умные дяди – не играй в «DOOM» по ночам, – пробормотал Маленький Архат на совершенно неизвестном в Чжунго языке, судорожно пытаясь отодвинуться подальше. – А я, дурак, их не слушал!

При этом пальцы мальчишки с невероятной скоростью шарили по костлявым коленкам, словно пытаясь нащупать и нажать что-то невидимое – но так ничего и не нашли.

– А где мой друг, прозорливый судья Бао? – поинтересовался наконец черт-лоча.

И Маленький Архат мгновенно пришел в себя.

– В тюрьме, – ответил он.

– В тюрьме?! – изумился черт. – За что? И как он тогда меня вызвал?

На лице мальчишки мелькнула тень внезапного понимания, и он повертел в руках столь пригодившееся точило.

– Давай-ка по порядку, – заявил мальчишка. – Имя, должность, звание?

– А почему ты со мной так грубо разговариваешь? – Косматый собеседник был явно обижен. – Вот ты кто такой? Бродяга и нахал, у которого молоко на губах не обсохло! А я – уважаемый черт из племени лоча, чиновник четвертого ранга Первой канцелярии ада Фэньду, и зовут меня Ли Иньбу.

– А бродягу и нахала зовут Маленьким Архатом, и это именно он тебя вызвал. Понятно?

– Да чего уж тут непонятного?!

– Ну вот и чудненько, раз понятно. Значит, теперь ты подчиняешься мне. – Тот, кого раньше звали Гением, хорошо помнил сказки про джиннов.

– С какой это стати? – искренне изумился Ли Иньбу.

Видимо, сказки про джиннов не входили в образование чиновника четвертого ранга из уважаемого племени лоча.

– Но ведь это я тебя вызвал!

– Ну и что? Это камень судьи Бао, а не твой, и подчиняюсь я соответственно ему!

– Камню?

– Нет, судье!

– Договорились! – неожиданно заключил мальчишка и улыбнулся. – Тогда тем более ты должен помочь мне его выручить! Как я тебе уже говорил, судья Бао – в тюрьме.

– Нет, погоди… – соображал черт не слишком быстро. – Ведь я же его видел совсем недавно!

– Где?! – чуть не подпрыгнул Маленький Архат.

– Да у нас, в Преисподней!

– Он что, умер? – Сердце мальчика на мгновение остановилось.

– Почему умер? Он, когда спит, работает у нас, в аду, а днем – здесь, в мире живых.

– А когда ты его видел?

– Да с полчаса назад…

– Но ведь сейчас день! Какого черта он днем дрыхнет?

– Не ругайся, – наставительно произнес черт. – И в самом деле? – тут же задумался он.

– Полагаю, что судье Бао сейчас очень плохо, – тихо произнес мальчик. – Тем, кто проводит в забытье весь день, обычно немного остается жить. По себе знаю.

Черт-лоча прикусил губу – такую губу, как у Ли Иньбу, просто грех было время от времени не прикусывать.

Действительно, судья стал появляться в аду все чаще и задерживаться все дольше, при этом выглядя осунувшимся и усталым. А Владыка Янь-ван, ранее чуть ли не ежедневно навещавший достойного сянъигуна и настойчиво предлагавший ему свою помощь, теперь оставил Солнечного чиновника в покое.

Надеется, что судья скоро помрет и останется у него навсегда?

Похоже на то! Судья, значит, каждую ночь трудится на благо Преисподней, а Владыка и пальцем не шевелит, чтобы помочь ему! Конечно, Владыке не терпится окончательно заполучить ценного работника, и воля Янь-вана – превыше всего, но…

За последнее время черт-лоча искренне привязался к своему коллеге; кроме того, Ли Иньбу был в долгу перед судьей за удачно изловленную Чернобурку. С другой стороны, гнев Янь-вана… Только если Ли Иньбу сейчас уйдет – Князь наверняка будет доволен, зато сам чиновник четвертого ранга перестанет уважать себя на всю оставшуюся вечность!

И Ли Иньбу принял решение.

Которое грозило осложнить его и без того адскую жизнь.

3

Дворец Чжоу-вана находился рядом, однако по дороге Ли Иньбу успел-таки насмерть перепугать двух прохожих, сломя голову бросившихся наутек.

«Хорошо бы и стражникам взять с них пример», – подумалось Маленькому Архату.

Однако стражники его надежд не оправдали. Поначалу они действительно малость струхнули и подались назад, но пришедший в себя командир рявкнул на гвардейцев, и охрана мигом ощетинилась лезвиями алебард.

– Вольно! – весело гаркнул черт во всю немалую глотку. – Пр-р-ропустить нас!

– Ну да, разогнался! – не слишком решительно ответил командир, наставив на Ли Иньбу алебарду. – Никого пускать не велено.

– В таком случае – смена караула! Кр-р-ругом марш! – Ли Иньбу был вполне уверен в себе, но Маленький Архат уже понял, что нахрапом стражников не возьмешь.

– Ну, и где же смена? – ехидно поинтересовался командир, малость приходя в себя. – Ты, что ли, медвежья твоя морда, сменять нас будешь?

– Я не медвежья морда, а чиновник четвертого ранга ада Фэньду! – поправил Ли Иньбу. – А посему…

– Мы штатским не подчиняемся. Даже адским, – перебил черта начальник караула. – Ишь раскомандовался! Вот я тебе сейчас брюхо-то пощекочу! – И не слишком сильно ткнул черта в живот острием алебарды.

– Туповата твоя жестянка, чтоб меня щекотать, – оскалился Ли Иньбу, выпячивая невредимое брюхо. – Подточить надо!

И выхватил у Маленького Архата точильный камень, который мальчишка все еще держал в руке.

Это неожиданное предложение раззадорило бравого начальника, и следующий удар он нанес уже в полную силу. Однако черт с неожиданной для его телосложения ловкостью отбил удар точилом.

Брызнули искры, и Маленький Архат увидел, как за спиной Ли Иньбу прямо из воздуха материализовался здоровенный якша в ржавом панцире, открытом шлеме и с двуострым копьем в волосатых ручищах.

Однако увлеченный поединком начальник караула не обратил на это внимания. Не прерывать же на полпути замечательный танец с алебардой, пользоваться которой командир был большой мастак! Особенно если Ли Иньбу ничего не имел против. Лезвие сверкало подобно молнии, удары градом сыпались на черта, однако мохнатый лоча всякий раз успешно уворачивался, точильный камень искрил почище фейерверка, а за спиной черта один за другим возникали воины-якши, выстраиваясь в ровную шеренгу.

Наконец озверевший от постоянных промахов начальник караула рубанул наискосок из какого-то немыслимого выворота, и на мгновение Маленькому Архату показалось, что теперь-то Ли Иньбу уж точно конец: будь шкура черта и его рогато-шипастый череп даже из брони – этот удар неминуемо должен был расколоть надвое голову адского чиновника.

Однако в последний момент Ли Иньбу исхитрился возложить себе на макушку многострадальное точило, искры брызнули фонтаном, и лезвие алебарды с треском сломалось пополам.

Вместе с точильным камнем.

– Хороший удар, – похвалил лоча, растирая ушибленное темечко. – А вот сталь никуда не годится!

Начальник караула растерянно переводил взгляд со сломанного оружия на черта и обратно – и только тут до него дошло, что его подчиненные опасливо жмутся к воротам.

Еще бы не жались, если перед ними застыла шеренга мрачных якшей в полном вооружении, впереди которой находился вполне человеческого вида воин в изрубленном и залатанном панцире, с красной повязкой на лбу и с двумя топорами «шуан» за поясом.

– Ты спрашивал, где смена? – довольно осклабился Ли Иньбу. – Вот, явилась! Слушай мою команду…

– Что это значит, Ли? – строго осведомился воин с красной повязкой. – Нам запрещено вмешиваться в дела живых!

– Кроме особых случаев, уважаемый господин тайвэй, – обернулся к нему черт. – Мы все здесь по вызову.

– Чей вызов?

– Судьи Бао. Точнее, этого достойного малыша, но судья в темнице, так что я позволил себе…

– И правильно сделал, – кивнул тайвэй. – Нужно сменить караул?

– Совершенно верно. Мне они подчиниться не пожелали.

Воин с топорами молча отстранил Ли Иньбу и вышел вперед.

Начальник караула невольно попятился.

– Я – генерал Сян Хай-чжун, доблестно погибший в битве у Черепаховой заводи, ныне – тайвэй дворцовой стражи Владыки Янь-вана! – прогремел над замершей площадью суровый голос воина.

Начальник караула невольно вытянулся, как не вытягивался даже перед принцем Чжоу.

– Как старший по званию, приказываю сдать пост! Слушай мою команду: напр-р-ра-во! Шаго-ом марш!

Почти сразу Маленький Архат успел отметить, что стража у парадного входа во дворец поспешила последовать примеру внешней охраны, не дожидаясь особого распоряжения. Якши уже занимали оставляемый солдатами пост, а Ли Иньбу и Маленький Архат, не теряя времени, проследовали ко входу во дворец. Позади топал один из якшей, приставленный к ним в качестве сопровождающего предусмотрительным Сян Хай-чжуном.

Во дворе Маленький Архат немедленно изловил за ухо дворцового повара, неудачно пытавшегося прикинуться статуей, и приказал:

– Веди нас в темницу. И быстро! А то съем.

Повар и не подумал сомневаться.

4

Допросы прекратились несколько дней назад. Казалось, об узниках все забыли: их даже перестали кормить, и лишь изредка сердобольный старик-тюремщик приносил кувшин с водой и горсть заплесневелых корок.

«Решили уморить голодом», – отстраненно думал иногда судья. Впрочем, эта мысль уже не вызывала у него никаких чувств. Не все ли равно, от чего умирать: от голода или от пыток? В допросную залу выездного следователя не таскали, но обожженное и истерзанное тело не желало выздоравливать, лелея собственные раны, как залог смерти-избавительницы – жизненные силы были на исходе.

Почти все время Бао пребывал в забытье, в аду Фэньду – но и там его мысли путались, мешая сосредоточиться на работе, и судья не раз пропускал появление злокозненных рук или, наоборот, поднимал ложную тревогу.

Иногда он приходил в себя. Чаще – в Темном Приказе, реже – в своей камере. В один из моментов просветления он попытался связно изложить Владыке, кто повинен в безумии, лихорадившем оба мира все сильнее.

Яньло грустно смотрел на судью.

– К сожалению, здесь я бессилен, – развел руками Князь Преисподней. – Шаолинь недоступен для меня и моих слуг. Теперь лишь живые способны остановить этого безумца.

– А может быть… – судья вспомнил явившийся ему призрак Бородатого Варвара. – Может быть, найти того, кем стал сейчас великий Бодхидхарма? Мне кажется…

– Вы плохо просмотрели его свиток, уважаемый сянъигун. У Просветленного Учением больше не было перерождений.

«Вот и все, – подумал судья Бао, провожая удаляющегося Князя взглядом. – Я раскрыл это дело, но остановить происходящее не в моей власти. Янь-ван бессилен, Бородатый Варвар навсегда ушел в Нирвану или куда-то еще, а я медленно гнию в тюремной камере».

Но и эта мысль не взволновала его, вызвав лишь мимолетное сожаление.

Теперь оба мира представлялись судье Бао одинаково размытыми и нереальными. Он все чаще барахтался в омуте воистину чудовищных видений, не имевших отношения ни к Преисподней, ни к миру живых: ему виделись странные твари, отдаленно похожие на бесов, но не являвшиеся ими; в бреду он разговаривал с людьми и нелюдями – живыми или давно умершими, иные из которых были ему абсолютно незнакомы; грань между двумя мирами и горячечным миражем становилась все более зыбкой, и судья почти не сознавал, где он на самом деле находится.

Но что-то еще держало его, не давая слететь с вертящегося Колеса Сансары, ведь когда Сингэ Третий, окончательно сошедший с ума от голода, попытался перегрызть судье горло и напиться свежей крови… выездной следователь, очнувшись, сумел оттолкнуть сюцая ногой – и теперь Сингэ Третий жалобно скулил в углу, сверкая оттуда безумными глазами.

Бао понимал: в следующий раз у него может просто не остаться сил, чтобы оказать сопротивление своему бывшему подчиненному.

Ну и пусть.

Лязгнул засов, и дверь в камеру неторопливо отворилась.

Или это снова видения?

Судья попытался сосредоточиться.

В дверном проеме мелькнул свет, и в камеру вошел коренастый человек со свечой в руке. Тусклый огонек ослепил отвыкшего от света выездного следователя, но он все же успел заметить удавку в другой руке вошедшего.

Палач.

Вот теперь – действительно все.

Но в следующий миг палач почему-то кувырком полетел в угол, словно площадной акробат, а перед судьей Бао возникла знакомая физиономия Ли Иньбу.

«Вот я и умер, Ли», – хотел сказать выездной следователь, но губы его только беззвучно шевельнулись.

Смерть оказалась странной: судью подняли и куда-то понесли, бережно прижимая к мохнатой груди, – после чего он надолго перестал воспринимать что бы то ни было.

Они успели в последний момент. Насмерть перепуганный повар плутал в лабиринте дворцовых подземелий, несколько раз им приходилось возвращаться обратно и начинать путь заново – и когда нужная камера наконец отыскалась, дверь в нее оказалась приоткрыта, а в темноте мелькнуло колеблющееся пламя свечи.

Опередив черта, Маленький Архат ворвался в темницу, увидел спину человека с удавкой, склоняющегося над узником, лежащим на куче прелой соломы, – и тут выяснилось, что мальчишка не зря полтора года постигал нелегкую науку «цюань-фа» под руководством наставника Лю. Еще раньше, чем Маленький Архат успел что-либо сообразить, тело его словно само собой взвилось в воздух…

Если бы палач оказался размером с Маленького Архата или, наоборот, Маленький Архат весил примерно столько же, сколько и заплечных дел мастер, у последнего, без сомнения, был бы перебит крестец. Но и так пинка обеими ногами хватило, чтобы палач перелетел через судью и шлепнулся на взвывшего сюцая, после чего скорчился в углу, не помышляя о дальнейшем сопротивлении.

Доведись наставнику Лю увидеть этот удар, он остался бы доволен.

Впрочем, один ценитель поблизости все же нашелся – возникший в дверях Ли Иньбу одобрительно хмыкнул, вваливаясь в камеру. Потом черт легко, как ребенка, подхватил на руки судью Бао, огляделся и, обнаружив под палачом хрипящего Сингэ, скомандовал якше-сопровождающему:

– А ты бери этого – не оставлять же его здесь!

Знал бы добряк лоча, КОГО он спасает!

5

Лежать было мягко и удобно; это пугало. «Как дома», – подумалось судье. Он попытался шевельнуться, стряхнуть сонную одурь – сразу закружилась голова, и некоторое время Бао просто лежал, не открывая глаз и прислушиваясь к собственным ощущениям. Слабость. Головокружение. Тепло. Покой.

Голод! Но не прежний, животный, терзающий душу и тело, сводящий спазмами живот. Выездной следователь чувствовал себя изрядно проголодавшимся, но отнюдь не умирающим от истощения.

Умирающим. «Так я все-таки умер или нет?» – этот вопрос неожиданно взволновал его, хотя волнение было чувством забытым и чужим; и судья Бао поспешил открыть глаза.

Потолок. Знакомый, украшенный лепниной в стиле «макушка журавля». Где он его видел? В своем адском кабинете? Нет, не похоже. Скорее – дома, в собственной спальне!..

Бао с усилием повернул голову.

Столик. Невысокий столик на гнутых ножках, столешницу которого почему-то рассекала уродливая трещина. Раньше ее не было. На столике громоздились кувшинчики, горшочки, чашки и прочая утварь.

«Дома! Жив!» – радостно екнуло сердце.

Правда, над кроватью теперь отсутствовал балдахин, но с этим можно будет разобраться позже.

Это прекрасно – возможность с чем-нибудь разобраться, причем непременно позже!

Подчиняясь налетевшему, как вихрь, порыву, судья громко позвал жену.

Вернее, хотел громко, а получилось пискляво и еле слышно, но буквально через мгновение за стеной прошуршали торопливые шаги, и перед следователем возникла его младшая жена.

– Вы очнулись, мой господин! – Она упала рядом с кроватью на колени. – Наконец-то! Радость, радость-то какая! А мы тут…

– Потом, – напрягшись, просипел Бао. – Есть давай! Я голоден, как восемь тигров!.. Или как четыре дракона, – добавил он, подумав.

Жена не совсем поняла, при чем тут драконы и тигры, но в руках ее мигом появился пузатый горшочек, и в губы судьи ткнулась серебряная ложечка, предназначенная специально для кормления тяжелобольных. Выездной следователь втянул в себя содержимое, едва не прихватив заодно и ложку, но тут же скривился и выплюнул все обратно.

– Что это за дрянь?! – возмутился он уже почти нормальным голосом.

– Целебная питательная кашица из пророщенных семян проса и ячменя, которую прописал вам лекарь, – испуганно ответила жена.

– А что еще он мне прописал? – с нехорошим предчувствием поинтересовался судья.

– Молоко, отвар…

– Пусть сам это и пьет! – не выдержал выездной следователь, с детства питавший отвращение к молоку. – И заедает целебной кашицей! Значит, так: свинину под кисло-сладким соусом, карпа, жаренного в сметане… ну, можно вареного, потом вина, и обязательно подогреть!..

Разумеется, ни вина, ни жареного карпа, ни тем более свинины под кисло-сладким соусом ему не дали. Пришлось удовольствоваться вареной щукой, куриным бульоном и жиденьким чайком – что, впрочем, судью вполне устроило.

Обсасывая рыбий хребет и запивая еду бульоном прямо из чашки – ложечка выскользнула из жирных пальцев и закатилась под кровать, – судья слушал рассказ жены.

Собравшаяся вокруг семья (в полном составе, включая до сих пор не уехавшую тетку) с умилением взирала на выздоравливающего хозяина дома, то и дело дополняя, перебивая, перекрикивая и споря, что отнюдь не способствовало вразумительности повествования.

Вкратце дела обстояли так.

На следующий день после ареста судьи во двор заявился даос вместе с ослом («Знаю», – махнул рукой Бао, но родичи сочли, что глава дома шутит или что-то путает), и когда святой Лань завершил магический ритуал, то в пасти осла открылась сверкающая жемчужная лестница с яшмовыми перилами, все семейство ступило на нее и вскоре оказалось в некоей чудесной стране, которая, как им сказали, называется…

– Ослиная Задница, – пробормотал себе под нос выездной следователь и из-за этого не услышал более благозвучного варианта названия чудесной страны.

Там высились дворцы из чистого хрусталя, коралловые пагоды, гиацинтовые беседки, благоуханный аромат чайных роз разносился над шелковистой травой, и лазоревые птицы щебетали в ветвях деревьев, под сенью которых звенели прозрачные ручьи…

Одним словом, рай.

«Вот он, значит, где находится», – подумал судья Бао, к которому уже начала возвращаться его обычная язвительность.

А какие яства там подавали!

А какие прекрасные девушки прислуживали, услаждая по вечерам слух и взор пением и танцами!

А какие…

Судья слушал и искренне радовался за своих близких, одновременно столь же искренне завидуя: пока прекрасные девы развлекали семью в райских дворцах, он, глава дома, благополучно подыхал в застенках принца Чжоу!

Однако это было уже не важно: мытарства закончились, он дома, в кругу семьи, и теперь все будет хорошо. «Все обязательно будет хорошо!» – убеждал себя судья Бао, так и не сумев увериться в этом до конца.

– …А Старшенький Вэнь совсем оправился от хворей: раны телесные за три дня зажили сами собой, а напевы райских дев исцелили его душу (при этих словах Старший Вэнь покраснел и смущенно потупился – дело явно было не в одних напевах).

В глубине дома послышался шум, и вскоре раздался знакомый бодрый фальцет:

– Ну, где наш умирающий? Что, еще жив? И даже поел?! Странно, странно… – И в дверях возник самый тактичный в Нинго лекарь Семипилюльник.

Быстро изгнав из комнаты всех, кроме младшей жены – вдруг понадобится какая помощь! – лекарь приступил к осмотру больного.

Несмотря на вредный характер и бесцеремонность, Семипилюльник свое дело знал, и Бао это было хорошо известно.

Ловко ворочая судью с боку на бок, лекарь осмотрел зарубцевавшиеся следы побоев и ожогов, усердно пощупал пульс, качая лысой головой, потом заставил больного широко открыть рот, долго думал, словно собираясь запрыгнуть внутрь, оттянул веки, рассматривая белки глаз…

– Я умру? – поинтересовался выездной следователь, все еще не вполне уверовавший в свое чудесное спасение.

– А как же! – радостно возвестил Семипилюльник. – Непременно умрете! И в самом скором времени! Лет эдак через тридцать-сорок, если будете соблюдать умеренность в еде, вине и исполнении супружеского долга. Или вы намерены приобщиться к Безначальному Дао и стать бессмертным?

Подобного намерения у судьи отродясь не было, и лекарь, вполне удовлетворенный осмотром и платой, поспешил откланяться.

– А теперь, – Бао придержал младшую жену за полу халата, – расскажи-ка мне, сколько дней я провалялся в беспамятстве?

– Почти две недели, мой господин. – Жена присела на скамеечку у постели больного. – Когда мы вернулись из хрустальных чертогов, вы уже были дома, и лекарь вместе со святым Ланем сообща боролись за вашу жизнь. Потом даос удалился, оставив вас на попечение родни. Наш дом был разграблен, но многое уже вернули, слуги навели порядок…

– В городе, в городе-то что? – нетерпеливо перебил судья. – Кто правит? Где Чжоу-ван? Что тут вообще творится? Раз я дома и жив, значит, в Нинго перемены!

– Ох, и не говорите, мой господин! Генерал Чи Шу-чжао взял Нинго, причем, говорят, без боя; нас-то тогда здесь не было!.. Чжоу-ван со свитой бежали – вроде бы в юго-восточные провинции, но точно неизвестно. А начальника уезда, главного казначея и ванского распорядителя удавили в темнице по велению принца-кровопийцы! Нам рассказали, что хотели казнить и вас с бедняжкой Сингэ, но вас спас один мальчик…

– Мальчик? – изумился выездной следователь, пропустив мимо ушей «бедняжку Сингэ».

– Воистину так! – подтвердила жена. – Это вообще очень странная история: якобы мальчику помогал то ли бес, то ли, наоборот, небожитель Пэнлая… О, это просто чудо, что вы живы, мой господин!

– А где этот мальчик сейчас?

– В нашем доме. Мы ему ни в чем не отказываем, но он все ждет, когда вы придете в себя, – хочет с вами поговорить.

– Пригласишь его ко мне чуть попозже, – задумчиво проговорил судья Бао. – Что еще произошло?

– Когда принц Чжоу бежал, в городе начались беспорядки, и граждане Нинго отправили делегацию к генералу Чи Шу-чжао с просьбой навести порядок. Десяток мародеров казнили, остальным дали плетей – и все успокоилось. А на следующий день приехал государев инспектор из Северной Столицы! И с ним – новый начальник уезда, назначенный Сыном Неба. Слыхала я, генерал вручил им некую бумагу: вроде бы признание Чжоу-вана в казнокрадстве, злоумышленном захвате города, кровосмешении и содомском грехе (только никто не знает, что это за грех такой, – видать, больно страшный!) – и все это заверенное личной подписью и печатью принца! Вы представляете, мой господин?!

– Не представляю, – честно ответил судья. – Он что, с ума сошел?

– Кто – генерал?

– Нет, принц!

– Не знаю… – растерялась женщина.

Тут снова послышался какой-то шум, и в комнату вбежала перепуганная и взволнованная старшая жена.

– К вам гость, мой господин! – выдохнула она.

– Кто? – досадливо поморщился порядком уставший судья.

«Сегодня поистине день визитов», – подумал он.

– Господин инспектор! Из Столицы!

– Нижайше проси его войти, – вздохнул Бао и попытался сесть ровнее.

Инспектор был высок ростом, сухощав, подтянут, с живыми умными глазами на гладком (несмотря на далеко не юный возраст) лице и сразу понравился судье. Он был не при параде – в дорогом, но строгом халате из лиловой шерсти с яркой каймой по подолу, такой же лиловой семиугольной шапке, но носки инспекторских туфель легкомысленно загибались кверху, а положенная табличка на поясе и вовсе отсутствовала.

– Лежите-лежите! – Инспектор замахал руками на попытавшегося было приподняться Бао. – Вам надо набираться сил! И вообще, я к вам пока неофициально.

Бао указал гостю на кресло с высокой спинкой, и тот, вежливо поклонившись хозяину дома, присел.

– Рад видеть досточтимого Бао в сознании и почти в добром здравии, – мягко улыбнулся инспектор. – Искренне надеюсь, что через день-другой слово «почти» можно будет опустить.

– Благодарю за заботу, господин инспектор. Для меня большая честь…

– Не стоит, – снова махнул рукой гость. – Скрупулезное соблюдение этикета, мой дорогой Бао, утомит вас, и мне придется уйти раньше времени. Поговорим как старые друзья – тем более что я о вас немало слышал.

– Как скажете, – пожал плечами судья.

Недоверчивость к столичным штучкам боролась в нем с расположением к приветливому гостю.

– Вот так-то лучше. Разрешите представиться – инспектор Ван Инь, чиновник второго ранга, прибыл из Бэйцзина по поручению государя. Ах да, вы, наверное, еще не знаете – в Чжунго новый Сын Неба, живи он вечно! Недавно на престол взошел божественный Хун Ци…

«Как я и предполагал!» – с удовлетворением отметил судья Бао.

– Он провозгласил девиз правления: Эпоха Обширного Благоденствия. Надо сказать, что молодой государь решителен и тверд: обнаружив ряд несомненных злоупотреблений, допущенных монахами из тайной канцелярии преподобного Чжан Во и ведущих к подрыву устоев государства, император повелел безжалостно покарать виновных. Все высшие иерархи тайной канцелярии в один день были казнены, а головы злодеев-монахов выставлены для обозрения простолюдинами на площади…

«Вот это новость! А ведь в их число вполне могли попасть и Змееныш с преподобным Банем!»

– …Но Сын Неба, в несказанной мудрости своей, сурово карает лишь изменников и врагов Поднебесной. Тех же, кто верно служит Чжунго, государь не обходит высочайшей милостью и достойно награждает за заслуги и стойкость в исполнении долга.

Ван Инь выдержал небольшую паузу.

– Я счастлив сообщить вам, что ваш доклад о расследовании происшествия в городе Нинго был особо отмечен государем…

«Значит, Змееныш жив!»

– …А когда до государя дошли известия о случившихся здесь прискорбных событиях и вашем беспримерном мужестве, то мне было поручено…

Инспектор снова выдержал паузу, на этот раз куда более торжественную.

– …поручено уведомить вас, что императорским указом вам пожалован второй ранг, а также почетный титул Вельможи Несокрушимого Спокойствия и личный памятный знак государя!

– Я… нижайше благодарю… – У судьи перехватило дыхание, и Ван Инь жестом остановил его.

– Не сейчас. Вы сможете выразить свои чувства на церемонии официального вручения регалий, которая состоится через неделю. Кстати, спешу сообщить, что ваш мужественный сослуживец, разделивший с вами тяготы заключения и пыток сюцай Сингэ Третий, также не обойден высочайшим вниманием…

При этих словах судье лишь ценой огромного усилия удалось сохранить вежливо-почтительное выражение лица.

– …Ему заочно присвоена степень цзюйжэня, он повышен в ранге и пожалован титулом Мужа Достойного и Славного.

(Забегая вперед, следует отметить, что бывший сюцай, а с того времени – цзюйжэнь Сингэ Третий до глубокой старости продолжал честно служить в судейском приказе судьи Бао и в оставшиеся годы прославился молчаливостью и крайним недоверием ко всякого рода сомнительным историям, за что был искренне уважаем своим начальником, который нередко ставил Сингэ Третьего в пример другим.)

– …Однако, я думаю, вам не терпится взглянуть на памятный знак, которым вас жалует Сын Неба? – вывел судью из состояния задумчивости голос инспектора.

– Да-да, конечно, – поспешил согласиться выездной следователь. – Если мне будет позволено до официальной церемонии…

– Будет, – улыбнулся Ван Инь, извлекая из рукава украшенную бериллами самшитовую шкатулку и откидывая крышку.

На дне шкатулки, до половины погрузившись в алый бархат, покоился некий плоский белый предмет.

Судья принял из рук инспектора императорский дар, взглянул на него – и едва не выронил реликвию.

Он держал небольшой диск из белой полированной яшмы, на который были нанесены всего два иероглифа.

«Цзин» и «жань».

«Чистое» и «грязное».

6

Мутный поток противоречивых образов, напоминающих былые видения, захлестнул сознание выездного следователя. Подыхающий пес, последним усилием выводящий в пыли два старых иероглифа; деревянный диск безумного повара Фэна, испещренный теми же знаками; и вот теперь – дар Сына Неба!

Совпадение?!

Но судья давно уже не верил в подобные совпадения.

Тогда откуда император узнал о загадочных знаках? И как сумел прийти к столь далеко идущим выводам, что решил немедленно казнить высших чиновников-монахов тайной канцелярии?

Может быть… тигр и дракон?! Противоборство двух клейменых рук в Преисподней; безумный Фэн и новый Сын Неба; возможно ли?!

– …Что это означает, господин инспектор? – выдавил наконец судья.

– Дар государя и, по-видимому, новый символ императорской власти, – развел руками Ван Инь. – Во всяком случае, божественный Хун Ци почти никогда не расстается с точно таким же диском, только большего размера, и в минуты раздумий выводит на нем иероглифы. Совершенно верно, именно «цзин» и «жань», во всевозможных сочетаниях.

Тигр и дракон.

«Чистое» и «грязное».

Инь и ян.

Монах и император.

– Я вижу, вы задумались. Действительно, в этой истории немало странного, но стоит ли удивляться, зная, что сейчас творится в Поднебесной? К примеру, история вашего спасения из ванской тюрьмы тоже представляется мне весьма загадочной. Все признают, что вас спас мальчик с удивительным прозвищем Маленький Архат…

«Маленький Архат, Маленький Архат…» – прозвище казалось знакомым, но после долгого беспамятства голова соображала плохо, и выездной следователь никак не мог вспомнить, где и от кого он это слышал.

– …Я говорил с ним. Мальчик утверждает, что спас вас в одиночку, при помощи точильного камня и разбитой шкатулки, однако подробнее объяснить отказывается. С другой стороны, многие свидетели заявляют, будто мальчику помогала чуть ли не сотня вооруженных якшей…

Точильный камень и шкатулка! Бао начал кое-что понимать, однако не спешил делиться своими соображениями со столичным инспектором.

– Кстати, как я узнал, именно этот мальчик и передал доблестному генералу Чи Шу-чжао (также не забытому государем) свиток с подробными, хотя местами и не вполне понятными, признаниями Чжоу-вана. Я приказал проверить печать и подпись принца – они оказались подлинными! Насколько мне известно, сей отрок проживает в вашем доме и ждет возможности поговорить с вами. Так вот, если вам удастся выяснить у него некоторые обстоятельства, о которых я упомянул, я бы очень просил вас, уважаемый Бао, сообщить их мне. Возможно, ими заинтересуются и в Столице, включая… В общем, вы меня понимаете.

– Разумеется, господин инспектор! Как только мне станет известно что-либо касающееся этого дела, я немедленно…

– Вот и отлично. Я вижу, мы поняли друг друга. Что ж, не буду вас больше утомлять. Выздоравливайте, набирайтесь сил – и через неделю жду вас на церемонии награждения, которая состоится в бывшем дворце принца Чжоу.

И инспектор поспешил откланяться.

Некоторое время судья просто отдыхал, откинувшись на изголовье и пытаясь привести в порядок разбегавшиеся мысли.

Потом он заснул и, засыпая, успел подумать еще об одном удивительном факте: одиннадцать дней он провел в забытьи – однако все эти дни он не был в Преисподней!

Почему?

С этой мыслью он заснул.

Первым, кого судья увидел, проснувшись, был мальчик.

Мальчик был одет в кафтан Старшего Вэня, довольно удачно перешитый специально для него и подпоясанный черным с серебром кушаком, а также в темно-зеленые шаровары.

Грызя здоровенное яблоко, ребенок с интересом наблюдал за судьей Бао.

– Добрый вечер, – заявил он, увидев, что больной открыл глаза.

– Добрый вечер… Маленький Архат. Похоже, именно тебе я обязан жизнью?

– В некоторой степени. А также точильному камню и своему коллеге Ли Иньбу.

– Я так и думал! – удовлетворенно заметил следователь, усаживаясь на кровати. – Что ж, искренне благодарен! Мой дом – в твоем полном распоряжении…

– …Уже около двух недель, – закончил Маленький Архат. – Благодарности оставьте на потом. По-моему, нам есть о чем поговорить.

– И по-моему, тоже, – согласно кивнул судья Бао. – Позволь задать тебе несколько вопросов, мой юный спаситель.

– Позволяю. Грех не уступить просьбе больного.

У судьи возникло ощущение, что мальчишка над ним издевается.

– Тогда ответь: как к тебе попали точило и свиток?

– Свиток нашел в разбитой шкатулке под окнами вашего дома. А точилом в меня запустил один из мародеров.

– Второй вопрос: что за бумагу ты вручил генералу – которую он потом передал господину инспектору?

– А-а, это! – ухмыльнулся мальчишка. – Все в той же шкатулке я нашел чистый свиток с личной печатью и подписью принца Чжоу. Я так понимаю, что принц выдал вам эту бумагу совсем для другого, ну а я решил использовать ее по-своему! И вписал туда все, что успел услышать о Чжоу-ване, да еще и от себя кое-что добавил! Неплохо получилось, а? Пусть теперь попробует отвертеться!

Мальчишка вдруг засмеялся, словно вспомнив что-то забавное.

– Я когда отдавал бумагу генералу, случайно свитки перепутал, – пояснил он в ответ на недоуменный взгляд выездного следователя. – Так Стального Хребта чуть удар не хватил, когда он подпись Князя Преисподней увидел!

Однако у Бао создалось впечатление, что мальчишка «перепутал» свитки отнюдь не случайно, а желая полюбоваться результатом.

И полюбовался.

Маленький Архат тем временем извлек из рукава бумагу, заверенную подписью Яньло, и положил ее на столик перед судьей.

– Понятно, – кивнул судья. – Ну и третий вопрос: там, в шкатулке, было не два свитка, а три. Один – чистое «разрешение» с печатью и подписью Чжоу-вана, второй – грамота Владыки Преисподней; и третий – составленный тайнописью или на никому не известном языке. Где он?

– У законного владельца, – нахально сообщил мальчик. – Этот подлец-птицелов стащил его из моего тайника в скалах, так что я всего-навсего вернул себе свою собственность.

– Значит, его написал ты. – Это был не вопрос, а утверждение. – И что же в нем?

– Вы не поймете, судья, – очень серьезно и тихо произнес Маленький Архат. – Прошу вас, не обижайтесь. Я был бы рад все объяснить вам, но в языке Чжунго еще просто нет таких слов. И не будет в ближайшие пятьсот лет… Итак, это все, что вы хотели узнать?

– Да, все или почти все. Ты – Маленький Архат, бежавший из обители у горы Сун. Тебя послал ко мне Змееныш Цай. И ты далеко не мальчик.

Маленький Архат долго и с нескрываемым интересом смотрел на судью Бао, но теперь к этому интересу вместо насмешливой иронии была примешана немалая толика уважения.

– Я недооценил вас, судья. Возможно, я не прав, и вы сумеете понять изрядную часть того, для чего здесь еще не придумали слов. Но об этом – после. А сейчас слушайте то, ради чего я бежал из Шаолиня.

Рассказ мальчишки был недолгим, и выездной следователь оценил умение собеседника выделять только существенные факты и связи между ними, опуская ненужные подробности и отметая любые личные эмоции.

«Такого бы – да к нам, в судейский приказ», – мелькнула мысль.

Когда Маленький Архат закончил, оба некоторое время молчали. Потом мальчишка стряхнул с себя задумчивость и потянулся за очередным яблоком, рукавом зацепив при этом свиток, который не замедлил свалиться со стола.

Неожиданно свиток сам собой развернулся и замерцал голубоватым светом.

– Это еще что?! – Мальчишка на всякий случай отодвинулся подальше, однако ничего страшного не случилось. Свиток померцал-померцал и погас, снова свернувшись в трубку.

Маленький Архат опасливо потрогал свиток ногой, затем, убедившись, что тот никак не реагирует, поднял его и развернул, присев на край кровати. А судья Бао поспешил заглянуть в бумагу через плечо мальчишки.

Подпись и личная печать Владыки Янь-вана были на месте, однако текст свитка полностью изменился.

Это было официальное приглашение. Судья Бао Лунтан, отшельник Лань Даосин и юный монах по прозвищу Маленький Архат приглашались на День Рождения Владыки Преисподней князя Янь-вана! По этому поводу в аду объявлялся всеобщий праздник с суточной амнистией для грешников; а состояться все это торжество должно было в ближайшую ночь, то есть через несколько часов.

– Здорово! – искренне восхитился Маленький Архат. – В ад, да еще и на именины к Владыке! Как на Яньванские именины испекли мы… только как мы туда попадем?

– Очень просто. Спать ляжем. – И судье Бао доставило истинное удовольствие то растерянное выражение, которое возникло на физиономии Маленького Архата после этих слов.

7

Судья крепко держал Маленького Архата за руку, иначе мальчишка наверняка затерялся бы в этом поистине адском столпотворении – ищи его потом с помощью Недремлющего Ока! А Маленький Архат только и делал, что вертел головой во все стороны в тщетных попытках успеть разглядеть все сразу и время от времени восторженно цокал языком.

И то сказать – поглядеть было на что!

Они оказались сразу в присутственной зале дворца Сэньло, которую выездной следователь помнил пустой и гулкой, погруженной в зловещий сумрак. Сейчас же повсюду – на стенах, на потолке и прямо в воздухе – сияли разноцветные огни, играя бликами на полированном дереве стенных панелей, и эта иллюминация никак не соответствовала представлениям судьи и мальчишки о торжестве в Преисподней.

Зато публика подобралась соответствующая: буланы канцелярий, бесовки-письмоводительницы, черти на побегушках, мохнатые лоча и белесые якши, духи всех видов и рангов – по случаю праздника вырядившись кто во что горазд, они щеголяли друг перед другом пышностью одеяний, раззолоченными и посеребренными рогами-когтями, искусно заплетенными в косички гривами (у кого было что заплетать); по полу шуршали чешуйчатые хвосты с гравировкой на каждой чешуйке, а обладатели хвостов попушистее, особенно дамы, грациозно подметали ими паркет; сверкали острозубые улыбки, демоны церемонно раскланивались, встречая знакомых, спеша обменяться любезностями и новостями…

На возвышении восседал вполне человеческого вида сказитель, до самых хитро прищуренных глазок заросший седеющей бородой. Корявые пальцы перебирали струны цина – Маленький Архат сразу оценил мастерство бородатого, – а рядом стояла изрядных размеров чаша с жасминной настойкой (край чаши почему-то был обгрызен), к которой певец прикладывался в перерывах между песнями.

– Я пил из Чаши Бытия… – донеслось до судьи и мальчишки.

Они протолкались поближе.

– Кто это? – поинтересовался судья Бао у случайно оказавшегося рядом тигроглавого булана, предварительно приветствовав коллегу.

– Как, разве вы не знаете, коллега? Это известный поэт эпохи Сун, отшельник Жэнь Лю-кин. Ему уже пора уходить на новое перерождение, но по личной просьбе Владыки он согласился ненадолго задержаться, дабы порадовать гостей своим искусством. Вам нравится?

– О, да! – одновременно ответили судья и Маленький Архат.

Наверное, они бы еще долго слушали то безудержно веселые, то щемяще-грустные песни отшельника Жэня, но тут рядом объявился Владыка Восточного Пика.

– А, вот вы где! Князь Янь-ван уже заждался, идемте скорее. – И потащил обоих через толпу гостей в дальний конец залы, где девять ступеней вели к высокому креслу, вырезанному из цельной глыбы розовой яшмы. На нем и восседал величественный, как никогда, Владыка Преисподней.

Приветствия, поздравления, поклоны – это длилось достаточно долго и утомило всех, включая и самого Янь-вана, но воистину: «Храбрость без ритуала – дерзость, а мудрость без ритуала – самонадеянность!»

Маленький Архат вел себя вполне достойно и на радость судье не учинял никаких выходок; понимал – не время и не место.

Затем судья Бао преподнес Владыке свою печать, с которой при, мягко говоря, необычных обстоятельствах и началось их знакомство (в связи с новым титулом и рангом судье должны были выдать другую печать, кроме того, подарок-то делался во сне, что ни говори!).

– Сколько же исполнилось лет справедливому Владыке? – осмелился поинтересоваться выездной следователь.

– Янь-вану столько лет, на сколько он выглядит, – хитро усмехнулся Князь Преисподней.

Как выяснилось, у Маленького Архата тоже нашелся подарок для Янь-вана.

– Прошу принять от ничтожного скромный дар, – мальчик протянул Владыке небольшой футляр из резной слоновой кости. («И где он достал его?» – успел подумать выездной следователь.) – Здесь – послание из будущего. Попытайтесь прочесть его веков через пять-шесть – и вспомните сегодняшний день.

«Свиток, украденный птицеловом!» – догадался Бао.

Янь-ван с плохо скрываемым недоумением повертел в руках футляр, вежливо поблагодарил, затем снова перевел взгляд на судью Бао и, как показалось выездному следователю, немного смутился.

– Я виноват перед вами, досточтимый Бао, – неожиданно заявил Владыка.

– В чем? – изумился следователь.

– Понимаете, не так давно мы с моим другом, Владыкой Восточного Пика (стоявший рядом даосский Владыка согласно кивнул), бились об заклад. Умолчу, какова была ставка, но зато суть заклада… Я утверждал, что вы, досточтимый Бао, непременно попросите у меня помощи в мире живых – и когда оная помощь будет вам предоставлена, попадете после смерти в мое полное распоряжение, согласно законам Преисподней; мой же друг уверял, что помощи вы просить не станете ни при каких обстоятельствах, – и, как видите, оказался прав! Хотя мои подчиненные и принимали участие в вашей судьбе, вы сами здесь абсолютно ни при чем. Так что поздравляю вас с благополучным окончанием всех мытарств и желаю долгой и счастливой жизни! Поверьте: пожелания Князя Темного Приказа имеют обыкновение сбываться! А там уж вы сами вольны будете выбирать, где остаться после смерти. Но сразу хочу заметить, место чиновника второго ранга для вас свободно всегда! На ближайшее же время я решил предоставить вам возможность отдохнуть от работы в аду.

«А, так вот почему в последние дни я спал как убитый и никуда не переносился», – понял следователь.

– Благодарю сиятельного Янь-вана и вас, Владыка Восточного Пика, за столь высокую оценку презренного крючкотвора. – Судья склонил голову. – В оставшиеся мне годы жизни я подумаю над вашим предложением. Кстати, позвольте спросить: здесь ли мой друг Лань Даосин?

– Я его не видел, – развел руками Яньло. – Впрочем, он предупреждал, что может задержаться. Я бы попросил вас об одном одолжении, досточтимый Бао: не могли бы вы заглянуть в свой кабинет и с помощью Недремлющего Ока разыскать вашего друга?

– Разумеется!

– А я вынужден временно покинуть вас: в зале объявилась блистательная бодисатва Гуань-инь, и я спешу приветствовать ее – нечасто здесь появляются такие гости!

Владыка Восточного Пика также поспешил откланяться, присоединившись к Яньло (у судьи сложилось впечатление, что даосский Владыка неравнодушен к блистательной бодисатве), – и выездной следователь обернулся к своему юному спутнику.

– Ну что, хочешь посмотреть мой здешний кабинет?

– Конечно! – Сейчас Маленький Архат, как никогда, напоминал обычного мальчишку, впервые попавшего в балаган, где выступают чародеи и акробаты.

И судья решил показать мальчишке побольше – когда-то еще он попадет в ад?! А если и попадет, то, возможно, при совершенно других, куда менее приятных обстоятельствах.

Однако выяснилось, что и самому выездному следователю есть на что посмотреть. Ад полностью преобразился: повсюду горели огни, принарядившиеся грешники славили амнистию и именины Владыки, распивая горячительные напитки со своими вчерашними и завтрашними палачами; многие уже вовсю заигрывали с наиболее соблазнительными грешницами – в общем, ад праздничный ничуть не напоминал ад повседневный, знакомый судье Бао.

– Если здесь все время так, я бы не отказался попасть сюда после смерти, – ухмыльнулся Маленький Архат.

– Янь-ваны рождаются не каждый день, – вздохнул Бао. – В остальные дни здесь мучают и мучаются.

– Я, в общем-то, догадался, – кивнул мальчик.

Знакомое судье кроваво-смоляное озеро сегодня было наполнено пенящимся пивом, а посреди него пускала пузыри давешняя голова-советчица, вдрызг пьяная.

Наконец они добрались до пустовавшей в праздник Первой канцелярии и вошли в кабинет судьи.

– Класс!.. – тихо пробормотал мальчишка незнакомое судье слово, но выездной следователь не обратил на него внимания.

Он гордо уселся в рабочее кресло, кивнув Маленькому Архату на стоявший рядом стул, и привычно прошелся мухобойкой по квадратам Адского Ока.

Для начала судья бегло просмотрел все канцелярии, но у повара Фэна, видимо, сегодня тоже был выходной – во всяком случае, ничего подозрительного выездной следователь не обнаружил. Тогда он потянулся к свободному квадрату и пальцем вывел в нем имя Лань Даосина.

Недремлющее Око замигало, вихрем замелькали всевозможные картинки – и наконец засветилась надпись: «На территории Фэньду отшельник Лань Даосин не обнаружен».

– Ищи в мире живых! – громко приказал судья, досадуя на собственную недогадливость.

Снова – беспорядочное мелькание изображений, вскоре завершившееся рядами иероглифов: «В мире живых отшельник Лань Даосин не обнаружен».

Бао растерянно смотрел на Око.

Где же в таком случае находится святой Лань?

– А что у нас еще есть, кроме ада и мира живых? – неожиданно вмешался Маленький Архат. – Рай? Небо Тридцати Трех Будд? Нирвана?

– Да, наверное… – пробормотал судья. – Только сомневаюсь, чтобы Лань находился там. Хотя… я слышал еще о каком-то Третьем мире.

– А ну-ка, дайте я! – И не успел выездной следователь опомниться, как Маленький Архат бесцеремонно согнал его с кресла, уселся за стол и быстро начертал что-то в пустом квадрате.

В следующий момент на все Око возникла нарисованная физиономия Янь-вана, осведомившись:

– Сообщите ваше имя, ранг и степень допуска.

– Ух ты! – радостно возопил мальчишка. – Защитка! Сейчас мы ее сделаем! – И раньше, чем судья успел использовать служебную табличку, с невероятной скоростью захлопал мухобойкой по всем десяти квадратам, одновременно чертя свободной рукой какие-то иероглифы в одиннадцатом.

– Погоди!.. Табличка…

– Не мешай! – досадливо дернул ухом Маленький Архат. – Сиди и молчи!

Руки мальчишки так и летали, все сектора Адского Ока уже светились ярко-голубым пламенем, не поспевая выполнять приказы, некоторые из ответов Маленький Архат тут же воспроизводил в свободном квадрате, и лицо мальчишки при этом напоминало морду кота, по самые усы обожравшегося краденой сметаной.

Судье Бао оставалось только смотреть и пускать слюнки от зависти.

– …Сообщите ваше имя… сообщите!.. имя, ранг и… Нижайше прошу прощения, Владыка! Ваш высочайший ранг и допуск подтверждены. Начинаем поиск в Третьем мире.

Нарисованный Яньло исчез, трепеща усами, и в Недремлющем Оке вновь началось мельтешение.

Мальчишка откинулся на спинку кресла и победно улыбнулся.

– Как… как ты смог? – судья Бао с трудом подбирал слова.

– А, ерунда! – махнул рукой Маленький Архат, явно немного рисуясь. – Тут пароли китайские, я их быстро расколол. Да, извини, что я так… бесцеремонно – но твоего допуска все равно бы не хватило. Я проверил.

Судья понял далеко не все, хотел было попросить разъяснений, – но тут на весь глаз вспыхнуло изображение, заставившее обоих мгновенно умолкнуть и прикипеть взглядом к открывшейся картине.

На заднем плане, за дымкой желтой пыли поверх холмов, угадывались размытые контуры островерхих пагод Поднебесной, а ближе, как бы заслоняя их собой, стоял воздевший над головой руки Лань Даосин. По искаженному нечеловеческим напряжением лицу даоса градом катился пот, а губы дергались, словно в припадке падучей, произнося неслышные слова.

Потом нахлынули звуки: топот, конское ржание, хриплые крики, лязг оружия, нечленораздельный рев… Изображение сместилось, стали видны ряды бумажных воинов, вооруженных мечами «цзяньгоу», насмерть рубившиеся с четверкой жутких всадников: один – бледный, с обтянутым пергаментной кожей ликом, больше похожим на скалящийся череп, на таком же мертвенно-бледном коне и с боевой косой в руках; другой – на гнедом жеребце, разивший длинным мечом направо и налево, и противостоящие ему воины падали, рассыпаясь бумажными обрезками; третий – на белоснежной кобыле, в сияющем венце, вооруженный луком; четвертого, на вороном скакуне, судья не успел как следует рассмотреть, потому что в этот момент послышался громоподобный рев, изображение испуганно дернулось, и выездной следователь увидел дракона.

Нет, такого дракона судья Бао еще не встречал, хотя в аду успел насмотреться всякого. Багрово-красный, семиглавый, рогатый, извергающий дым из всех семи пастей, похожих на львиные, с медвежьими мохнатыми лапами и длинным хвостом скорпиона – подобное чудище судья не мог себе представить даже в самом страшном кошмаре!

Дракон спешил на помощь всадникам, подминая стонущую землю.

А на спине чудовища… прямо в ложбине, поросшей жестким волосом, восседала соблазнительная девица явно легкого поведения, наряженная в багряницу (под цвет дракона, что ли?!) и с ног до головы увешанная украшениями и жемчугом!

В руке девица держала золотую чашу, время от времени игриво отхлебывая из нее; и красные капли стекали по точеному подбородку с ямочкой.

Вино?

Кровь?

Дракон бежал весьма резво, сотрясая холмы топотом, и судья еще подумал: «Как эта певичка с него не падает?!» Однако девица каким-то чудом держалась, а за спиной дракона уже шевелилась земля, из разверстых могил вставали полуразложившиеся трупы с горящими глазницами и шли следом – медленно и неотвратимо…

– Армагеддон! – прошептал рядом Маленький Архат, но Бао было сейчас не до него.

Потому что перед надвигающимся драконом внезапно возник… осел!

До боли знакомый осел, в свое время доставивший святого Ланя к вратам ада Фэньду!

Только теперь ослик не казался кротким и покорным: куда там, это был огромный разъяренный ослище, размерами почти не уступавший чудовищу из неведомых краев!

На мгновение Око затуманилось, и судье показалось, что вместо осла он видит перед собой статного небожителя в лазоревых одеждах, сжимающего в руках длинный стяг с изображением… все того же осла!

А потом туман исчез, осел недобро оскалился, высоко подпрыгнул – и с оглушительным ревом: «И-и-а-а-а!» – засадил дракону всеми четырьмя копытами сразу по четырем ближайшим головам!

Дракон отшатнулся, из пострадавших голов брызнула темная мокрота, слипаясь комками; девица таки не удержалась и с визгом слетела со спины зверя, облив все вокруг содержимым чаши… Осел снова заревел, задрав хвост, но дракон не стал дожидаться повторения атаки: с обиженным ворчанием он проворно развернулся и бросился наутек, едва не растоптав устремившуюся следом девицу и сметая по дороге восставших из могил мертвецов, нерешительно сгрудившихся позади.

Всадники, надо отдать им должное, отступали организованно, отбиваясь от воспрянувших духом и яростно наседавших на них воинов Лань Даосина, но исход битвы был уже ясен.

Железная Шапка обернулся и устало вытер пот со лба.

Судья вгляделся – и увидел в глазах даоса… собственное крохотное отражение.

– Здравствуй, друг мой Бао. – Лань нашел в себе силы улыбнуться. – Ну что: скорее мы их, чем они нас?! Пока, во всяком случае… Передай Владыке, что я скоро буду, и да простит он мне мое опоздание – сам видишь, раньше я прийти никак не мог!

– Вижу, – кивнул судья.

Изображение подернулось рябью и исчезло.

– Надеюсь, он действительно скоро будет, – пробормотал Маленький Архат. – Мне бы очень хотелось…

Судья Бао не ответил – потому что на стол перед ними упала огромная крылатая тень.

* * *

– Ну что, вы отыскали почтенного Ланя?

– Разумеется, Владыка. Он передавал вам свои глубочайшие извинения и сказал, что вот-вот будет.

– Благодарю вас, досточтимый Бао. Однако, судя по выражению вашего лица, случилось еще что-то?

– Вы, как всегда, правы, Владыка. В мой кабинет приходили двое… похожи на демонов: крылья, рога, копыта… но, по-моему, не местные. Один представился Лю Ци Фэном, а другой – кажется, Сатанандой. Из Индии, что ли? Так вот, эти пришельцы имели дерзость заявить, что являются Владыками Преисподней!

– Очень интересно! – поднял брови Яньло. – И что же вы им ответили?

– Разумеется, я сообщил, что они заблуждаются и Владыка Преисподней – сиятельный князь Янь-ван, у которого как раз сегодня День Рождения! Но они упорствовали, утверждая, что Преисподней владеют именно они, поскольку являются воплощениями Абсолютного Зла!

– Абсолютное Зло? – еще более удивился Яньло. – А разве такое бывает?

– Вот высокоуважаемый судья Бао и объяснил им, что нет! – не выдержал Маленький Архат. – Он долго убеждал незваных гостей, что как внутри женского начала инь всегда присутствует зародыш мужского ян и наоборот, так и Зло с Добром просто не могут быть Абсолютными! И в конце посоветовал этим двоим поискать в себе ростки добра; они, мол, ростки эти, непременно отыщутся!

Мальчишке почему-то было весело, но ни судья, ни Яньло никак не могли понять – почему?

– В общем, эти господа почесали в затылках и ушли, пообещав поискать в себе что-нибудь доброе! Но заявили: дескать, если не найдем – вернемся! – закончил Маленький Архат.

– Ну и пусть их! – махнул рукой Янь-ван. – Шляются невесть кто! Скоро Преисподняя превратится в проходной двор!

Однако развить эту мысль Владыка не успел: в воздухе послышался свист, гости поспешно расступились, и перед розовым креслом опустился здоровенный расписной чайник. Крышка чайника поднялась вверх, вырвался легкий парок, и наружу выбрался усталый даос в запыленной одежде.

– Волшебный чайник Даосина! – хмыкнул мальчишка.

Железная Шапка поспешно поклонился, рассыпавшись в извинениях по поводу своего опоздания; попутно он щелкнул пальцами, что привело к мгновенному уменьшению чайника до нормального размера.

После чего даос с еще более низким поклоном вручил чайник Владыке Янь-вану.

Князь Преисподней остался весьма доволен подарком и долго благодарил святого Ланя, а Маленький Архат пробормотал себе под нос:

– Похоже, чайники нынче в цене!..

Почти сразу возникли уже изрядно подвыпивший Ли Иньбу в обнимку с тайвэем Сян Хай-чжуном; оба уважительно поздоровались с мальчишкой и долго поздравляли судью с выздоровлением и окончанием бед, после чего двинулись дальше – искать других знакомых.

Вскоре всех пригласили к столу, и гости отдали должное изысканному и обильному угощению, а также вину; Маленький Архат, пристроившийся рядом с даосом, вина пить не стал, сославшись на нехорошего духа по имени «Бо-Дун», который будет мучить его, если он выпьет, и больше к нему не приставали.

Между мальчишкой и даосом вскоре завязался оживленный разговор, но судья к нему особо не прислушивался, и до него лишь изредка долетали отдельные реплики: «Серебро… осина?..», «Нет, против Зверя не поможет, но против зомбей… ну, которые из могил вылазят…», «Нет, этот знак рисуется не так!», «Да, понял! Святой Лань, а как вы…» – и в том же духе.

Когда даос куда-то отошел, судья не выдержал и поинтересовался у своего юного спасителя:

– О чем это вы столь увлеченно беседовали со святым Ланем?

– Да так, – мальчишка явно не был склонен особо распространяться о содержании их беседы, – я поделился с ним некоторыми известными мне способами борьбы с той напастью, которую мы сегодня видели, а в ответ святой Лань любезно прочел мне краткий курс «Дао для чайников».

Видимо, это была шутка, но Бао ее не понял.

Вернулся даос.

– А не выпить ли нам, друзья?! – воззвал уже изрядно захмелевший Бао и наткнулся на отрезвляюще холодный взгляд льдистых глаз мальчишки.

– Нет, – заявил Маленький Архат. – Нам пора. Пора собирать всех. Времени почти не осталось.

– Змееныш? – понял мгновенно протрезвевший выездной следователь.

– Не только. Нам понадобится еще преподобный Бань.

И судья не стал спрашивать: «Для чего понадобится?» или: «Почему ты так решил?» Понял: раз это странное существо так говорит – значит, знает.

Поэтому он произнес совсем другие слова.

– Возможно, преподобный Бань уже мертв, – сказал он.

– Значит, он присоединится к нам мертвый, – жестко отрезал Маленький Архат.

Глава двенадцатая

1

Паланкин Государева Советника медленно продвигался…

Нет.

Мы начнем не так.

Ни к чему уподобляться бардам Туманного Альбиона, коих в первую голову интересовало действие: «и поскакал сэр Парцифаль, и устремил копье, и поразил…»

И певцы-чангиры знойной Азии нам не указ, ибо носителей тюрбанов и тюбетеек увлекало исключительно описание: «Губы ее подобны ширазскому рубину, ряд зубов – ряд жемчужин, ресницы острее дамасских клинков…»

Опять же иной путь у аэдов Пелопоннеса, наследников слепого Гомера, предпочитавших обстоятельства: «Дико взревел бурный Эвр, паруса напрягая, море покрылось барашками волн крутобоких, а небо…»

И уж наверняка не стоит прозревать будущее: «Я еще надеру тебе задницу!» – думал Государственный Советник, выруливая к проспекту Дацзыбао…»

Стыдно нам, истинным ханьцам, уподобляться варварам былого и грядущего, повторяя их напевы.

Итак?

Начнем с того, что первыми вообще шествовали повара и поварята, несшие короба с сухим рассыпным чаем и сластями. Всем этим они щедро одаривали собравшийся люд, и радости бэйцзинцев не было предела. Еще бы: получить щепотку чаю и пригоршню изюмных колобков в день назначения Сыном Неба Хун Ци своего нового советника! Съешь такое – и удача станет бегать за тобой по пятам, как ручная собачонка!

И можно спокойно шевелить челюстями, дожидаясь того заветного мига, когда вдали на мосту, отделяющем Запретный Город от центра Столицы, покажется конный вестовой с развевающимся стягом.

За гордым всадником, также верхами, ехали Золототыквенные телохранители – в железных шлемах и с иероглифами «Храбрец» на латах и налобниках. Под доспех герои надевали зеленые стеганые кофты из полушелка, а под пояс – набрюшники кирпично-розового цвета. Набедренники их делались из кожи оленя-двухлетки, на ногах красовались сапоги с четырьмя швами; и казалось – едет свора тигров верхом на свирепых драконах.

А уже вслед за Золототыквенными скакали обычные дворцовые стражники, вокруг которых по обеим сторонам дороги двигались блюстители порядка – все как на подбор, здоровенные бородачи.

Когда приветственные крики достигли апогея, на мосту возникли отгонялы – детины хоть куда, в трубообразных шапках, видных издалека, и с бамбуковыми палками в руках. Толпа попятилась, расступилась, не дожидаясь привета подруги-палки, а бравые отгонялы ускорили шаг, приподняв одну полу халата.

Наконец появился паланкин новоявленного Государева Советника – открытый, устланный жалованной тигровой шкурой, несомый восьмеркой носильщиков, а еще восемь рысцой трусили рядом, дожидаясь своей очереди.

Ну а потом уже двинулись письмоводители и секретари, писцы и канцеляристы, щеголи и распутники, кичащиеся кто дорогим седлом, кто – уздечкой, подаренной щедрым покровителем, а кто – потупив взор и втайне рассчитывая на будущие милости.

Воистину славен тот, кого отличает государь, и символы успеха – синий дракон с пестрой сорокой – склоняют головы к его ногам!

Выезд этот был во многом подобен возвращению Чжоу-вана в наново дарованный Нинго, случившемуся не так давно; только вот появление незнакомца в свите сановника не сопровождалось столь разрушительными последствиями, как вторжение озверевшей Восьмой Тетушки.

Потом отгонялы утверждали, будто дерзкий мелькнул среди них, – но бросил пару слов, прикрикнул на оплошавшего горожанина, чуть не попавшего под копыта, мимоходом поправил кому-то сбившееся набок оплечье… и все, не сговариваясь, решили: этот парень из своих, новонанятых!

Стражники же в один вой голосили, что вообще никого не видели, не замечали; а носильщики и вовсе поначалу приняли как должное – идет себе и идет, вроде так и надо!

Только оно было совсем не надо: чтобы рядом с паланкином Государева Советника шел никому не ведомый человек лет сорока пяти, с абсолютно незапоминающимся лицом.

Как ни странно, сам Государев Советник и был первым, кто всерьез обратил внимание на незваного гостя.

Крохотной лапкой тронул край занавески, блеснул глазом-бусиной из тени…

До назначения на столь высокий пост Государев Советник служил почетным наставником в Училище Сынов Отечества. Многие знатные студенты, впервые видя его, презрительно хмыкали и не подозревали, что жестоко ошиблись – но не все же сведущи в чтении скрытых признаков! Воробей себе и воробей! Маленький, лысенький, вечно встрепанный и рассеянный, с тоненькими ручками-ножками, клювастый и влажноглазый. Уже гораздо позднее выясняли непочтительные студенты, что именно этот воробей и был автором знаменитого трактата «О пяти видах наказаний», где доказывал, что все наши беды проистекают из глубокой древности. Дескать, гуманисты эпохи Тан легкомысленно отказались от прежнего канона – клеймение лба, отрезание носа, кастрация, отрубание ног и смертная казнь, – заменив его на опасные нововведения. Ну скажите, можно ли устрашить преступников и вразумить злоумышленников таким набором, как битье легким бамбуком, битье тяжелым бамбуком, ссылка на определенное расстояние, ссылка на определенный срок и только потом уж – смертная казнь!

Неудивительно, что нравы падают и падают…

Видимо, незнакомец у паланкина был не чета студентам-оболтусам из родовитых семей – едва уловив блеск советникова глаза, он почтительно склонился, приложив руки ко лбу, и одними губами произнес:

– Отчаянный дерзец лишь выполняет приказ: передать высокому сановнику весточку от далекого друга! Уста не карают за произнесенное – виноват сказавший!

– Зато иногда отрезают излишне длинный язык, – как бы невзначай чирикнул воробей. – Ты, я вижу, не боишься смерти?

И шевельнул пальчиком опомнившейся страже – не трогать! Раньше суетиться надо было.

– Осмелюсь спросить: как вы догадались?

– По твоему голосу, чужой гонец, – он совсем не изменился.

– Но ведь и вы, о опора Чжунго, по моему ничтожному разумению, не дорожите вашей драгоценной жизнью!

Во взгляде сановника промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее интерес.

– И как же ты определил это, удалец?

– По вашему лицу, господин: оно не изменилось.

Более прозрачного намека и быть не могло: «Окажись я наемным убийцей, досточтимый сановник, и вам бы оставалось гордиться новым титулом лишь посмертно».

Носильщики успели сделать не меньше тридцати шагов, прежде чем бескровные губы учителя Сынов Отечества снова шевельнулись:

– Говори.

Но даже привычные ко всему носильщики вздрогнули и сбились с ритма, когда незнакомец вдруг заговорил звучным, хорошо поставленым баритоном, свойственным скорее человеку дородному, грузному и, судя по интонациям, облеченному властью:

– Я, подданный, безрассуден и глуп. Подавая трону доклад, я употребил в нем непочтительные выражения. Если определять мне наказание, то и десяти тысяч смертей окажется мало. Надеюсь, государь с состраданием отнесется к глупости верного слуги и простит ему безрассудную прямоту… – Незнакомец замолчал и добавил уже прежним бесцветным голосом: – Пославший меня сказал: если вынудят докладывать при людях, то этих слов будет достаточно.

– И мой друг Бао по прозвищу Драконова Печать, как обычно, оказался прав. – Улыбка Государева Советника казалась чужой на махоньком личике, совершенно не приспособленном для таких широких и искренних улыбок. – Узнаю стиль – уничижение паче гордыни… Впрочем, я полагаю, у тебя сыщутся и другие доказательства, кроме стиля и краденого щебета?

– Досточтимый господин, чье имя вы только что произнесли, повелел: если спросят, напомни о неких отроках, сбежавших с занятий по «Заново составленному описанию Пяти династий» и попавшихся в лапы сыщикам подле Зеленого терема, что на углу улиц Изначального Покровительства и Златоудельной.

Улыбка сановника стала еще шире.

Он даже сбил на затылок шапку – сбил лихим юношеским движением, сверкнув очами, порывисто приподнявшись на сиденье…

И снова замер – прямой, маленький, строгий.

– Уйди к писцам, – приказал Государев Советник. – Скажешь: я велел после трапезы привести тебя ко мне в кабинет. Там и зачитаешь доклад.

Змееныш Цай кивнул – и через мгновение у паланкина никого не было.

Запасные носильщики даже сделали из пальцев колечко – от нечистой силы.

– Слава! – кричали в толпе, нимало не заботясь явлением гонцов с тайными докладами. – Слава Государеву Советнику! Слава мудрецу, подсказавшему Сыну Неба истребить проклятых монахов! Долгие лета губителю тайной канцелярии!

Сановник в паланкине слушал эти крики и зябко кутался в шерстяную накидку, хотя на улице было более чем жарко.

2

Кабинет Государева Советника состоял из трех помещений; Змееныша сановник принял в первом, где находилась летняя кровать с мраморной основой и перилами из темного, инкрустированного золотом бука. В углу располагался лаковый столик для игры на цитре; рядом – складной стул, украшенный перламутром. Вместо цитры на столике валялись визитные карточки и учетные книги, где регистрировались подарки, полученные в Праздник Средины Осени.

Книги же были навалены грудами в беспорядке.

Сановник расположился на махоньком табурете по ту сторону кровати, и Змеенышу были видны только четырехугольная шляпа, поблескивающие глазки и породистый клюв, время от времени трепещущий ноздрями.

Лазутчику еще подумалось, что все это очень удобно для допроса: окна позади Государева Советника были затенены зеленым флером, а сам Змееныш сидел как раз на освещенной половине, за музыкальным столиком.

– Я слушаю, – тоном, не терпящим возражений, бросил воробей из-за кровати.

Змееныш Цай прикрыл глаза, сосредоточился и чужим голосом принялся пересказывать доклад – тот самый, который ему прочел судья Бао в притоне Немого Братца.

Медленно.

Внятно.

Слово в слово.

В столице Цай находился уже вторую неделю.

Еще в первый день, еле заставив себя уйти от страшного частокола, лазутчик отправился возобновлять старые связи. В Бэйцзине он бывал в последний раз лет эдак пятнадцать тому назад – а значит, можно было воспользоваться тогдашним именем, под которым его в ту пору знали здесь. Никого из прежних знакомцев не должен был удивить нынешний вид Змееныша. Постарел? Ну и что?! Мало ли отчего выпадает в жизни человеку сомнительное счастье выглядеть хуже, чем следовало бы? А в тех местах, куда побрел за пристанищем лазутчик, не было принято подробно расспрашивать о превратностях судьбы.

И к вечеру Змееныш «плюхнулся в тину».

В свое время ему довелось самовольно встрять в щекотливое дельце с подставной партией опиума-сырца и умудриться решить его без крови, к обоюдному удовольствию схлестнувшихся сторон. В результате умельцу-доброхоту было даровано почетное право тройного щелчка пальцами; всякий раз – наособицу. Первый раз – тайным знаком рыночного «бугра» Аня Захребетника, второй раз – личным щелчком Монашка У, главы «сидящих спокойно», третий же раз – с присвистом, как завещала Змеенышу Гиблая Доченька, негласная хозяйка всех столичных борделей, пережившая дюжину мужей.

После этого, когда в любой харчевне Бэйцзина против Змееныша обнажался нож, достаточно было воспользоваться почетным правом – и если забияка не исчезал сам после первого щелчка, то после третьего его тихо-мирно закапывали на заднем дворе.

Сейчас же лазутчик был уверен: он может лежать «в тине», даже не шевеля ухом, – в подобные схроны столичные сыщики не заглядывают, а привилегии отребья долговечнее милостей государя.

С рассеянной отрешенностью манипулируя иглами и мазями, Змееныш Цай знал: у него есть неделя, чтобы подарить самому себе восьмой день свободного и почти безболезненного передвижения. К концу этой недели он будет выглядеть лет на пятьдесят; после дня, во время которого надо будет успеть разобраться с порученным докладом, лазутчику может не хватить сил добраться до укрытия, но это и не важно.

Потому что до утра он скорее всего не доживет.

Змееныш Цай не боялся смерти; он и жизни-то не боялся.

Но судьба распорядилась иначе.

Ночью Змеенышу приснились мертвый детина-возчик с постоялого двора и Святая Сестрица. Покойник и лиса-оборотень злобно рычали и тянули к лазутчику когтистые лапы, но перед Цаем смерчем крутилась взбесившаяся мошкара, и неживая плоть обугливалась в мечущемся рое. Следующей ночью кошмар повторился, но с той разницей, что на руках возницы и оборотня появились знаки тигра и дракона. Клейменые руки разгребали тучи жалящего гнуса, сшибались, сталкивались и в конечном итоге передрались меж собой.

Третью ночь Змеенышу снился он сам. Посреди пустого двора, похожего на двор монастырской кухни в Шаолине, он стоял в очерченном круге, а мошкара замедляла свое движение и оседала к его ногам.

Цаю удалось поймать нескольких мошек на ладонь и внимательно рассмотреть.

Это были меленькие иероглифы «цзин» и «жань».

«Чистое» и «грязное».

Со слюдяными крылышками.

Утром Змееныш проснулся бодрым, и эта невероятная, невозможная бодрость не покидала его до момента встречи с Государевым Советником – да и тогда не покинула.

Сейчас он выглядел, как много повидавший мужчина лет сорока с небольшим, изрядно седой, истощенный и замученный, но вполне годный для того, чтобы еще пожить всласть.

И Змееныш с испугом подумал, что это – жалованье.

Жалованье от неведомого нанимателя, властного над жизнью-смертью и пожелавшего приобрести для своих целей опытного лазутчика.

А жалованье, как подсказывал тот же опыт, нужно отрабатывать.

…Лазутчик замолчал, и в тот же момент прекратилось ровное шуршание кисточки по бумаге.

Доклад был переписан.

Оставалось только недоумевать, почему сановник разложил письменные принадлежности на кровати, а не на более подобающем для таких целей столе.

Тишина надолго воцарилась в кабинете.

Только мухи суматошно бились об оконный флер.

– Удивительно, – сказал Государев Советник и помахал лапкой в воздухе. – Воистину достойно удивления…

Змееныш скромно потупился. На самом деле он уже давным-давно стал равнодушен к похвалам, но люди, кому он передавал донесения, что называется, «из уст в чернильницу»… эти люди, невзирая на чин и положение, всегда восторгались памятью лазутчика.

На паркете обнаружился сучок, похожий на детскую ухмыляющуюся рожицу; Цай вспомнил сумасшедшую память Маленького Архата и вдруг понял – если Государев Советник сейчас похвалит лазутчика, то Змеенышу это будет неприятно.

Почему? В подробности лазутчик решил не вдаваться.

– Только сейчас я понял, почему толстый студент-стипендиат Бао, – неожиданно для Цая донеслось с той стороны кровати, – закончив с отличием Академию, не захотел остаться в Столице, взяв курс новых студентов. Ему сулили прекрасное будущее, звание академика-ханлиня, высокий чин в самом скором времени… «Нет, – сказал он мне, – я умею учиться, но не умею учить. И потом – дело надо крепко держать в руках, а это…» И не договорил. Тогда я не понял его. Что ж, всему свое время… жаль лишь, что поздно!

Змееныш почувствовал: пора удаляться.

Сановник не походил на человека, способного на откровенность с посторонним. Если у Государева Советника сейчас развяжется язык – впоследствии он пожалеет об этом и перестанет любить Змееныша, присутствовавшего при минуте слабости. Тогда уйти из Столицы незамеченным будет гораздо сложнее.

– Я похож на человека, откровенного с незнакомцами? – спросил Государев Советник.

На лице Змееныша не отразилось ничего.

Ему непросто далось спокойствие.

Мысли он читает, этот опорный столб Чжунго, что ли?

– Слушай и не перебивай. – Воробей неожиданно оказался совсем рядом, мигом перепорхнув через кровать, и пристально заглянул в глаза лазутчику – головы стоящего сановника и сидящего Змееныша были практически на одном уровне.

– Слушай и не перебивай. Ты передал мне слова моего друга Бао, ты говорил его голосом – и заслуживаешь поощрения. Когда я закончу, я выполню любую твою просьбу, если это будет в моих силах. А сейчас запоминай мои слова и молчи. Когда судья Бао вновь увидит тебя… я надеюсь, что, услышав мой голос из чужих уст, он поймет меня, как понимал раньше.

Сановник помолчал.

– Поймет и не осудит, – добавил автор трактата «О пяти видах наказаний».

Рассказ государева советника, или Частичный ответ на вопрос «Как умирают монахи»

Чернь есть чернь.

Сегодня она готова целовать пыль из-под твоих сандалий, завтра же будет с удовольствием глазеть на твою отрубленную голову; сегодня прославляет, через неделю – проклянет.

Воистину:

Хотел бы уйти я

В небесный дым,

Измученный

Человек.

Но такие, как я, не уходят из неубранного дома.

Ты, незнакомец с никаким лицом и чужим голосом, наверняка слышал, как бэйцзинцы пели мне хвалу. «Слава! – надрывались они. – Слава тому, кто подсказал государю истребить проклятых монахов!» Завтра наступит похмелье, они увидят, что головы монахов-кознодеев протухли на колах, а налоги остались прежними, «Безумие Будды» и не подумало отступить, небо выглядит небом, а грязь – грязью. Что они закричат тогда? Кому воздадут по заслугам?! Не тому ли, кто подскажет распилить бездарного советника бамбуковой пилой или сварить в кипящем масле?!

Знаешь ли ты, как я дал государю Хун Ци совет, приведший к уничтожению тайной канцелярии Чжан Во? В тот день я был в Академии Ханлинь с целью сверки результатов выпускных экзаменов у них и у нас. Когда я вернулся обратно, в Училище Сынов Отечества, меня поразила царящая во дворе суматоха. «Внезапный приезд императора! – объяснили мне. – Государь нагрянул, как гром с ясного неба, собрал всех почетных наставников, носящих титул „тайчан боши“, и уединился с ними в присутственной зале. И вам было передано сразу по приезде отправляться туда».

Я поспешил в присутственную залу, что называется, «между вдохом и выдохом».

Еще от дверей меня поразила тишина. Сын Неба стоял на возвышении, рядом с ним находились трое телохранителей из Крылатых Тигров, а почетные наставники, потупившись, кусали губы и дергали себя за бороды.

– Итак, я жду! – гневно вопросил государь, сдвинув брови. – Неужели я не получу нужного совета?

Тишина царила в зале.

Тут император обратил внимание на меня.

– Тогда ответь хоть ты! – крикнул он, ткнув в мою сторону пальцем. – Только не тяни и не мямли, как эти мудрецы! Ответствуй, явившийся невовремя: как должно поступить государю, только что поднявшемуся по красным ступеням?![61]

– Государь должен поступать так, как подсказывает ему его собственный разум, – не найдя ничего лучшего, ответил я. – Ибо сказано древними: тело правителя – тело государства, душа правителя – дух народа, помыслы правителя – чаяния подданных.

– Вот! – возопил радостно Сын Неба, а я поймал на себе несколько косых взглядов коллег. – Вот те слова, которые я хотел услышать; вот он, нужный совет! Я был не прав – ты явился вовремя, муж достойный и величественный, и именно ты, как никто другой, достоин титула Государева Советника!

Через минуту в зале никого не было – государь выбежал прочь, а следом, грохоча сапогами, пронеслись телохранители.

Позже мне объяснили: император Хун Ци, открывший Эпоху Обширного Благоденствия, спрашивал у наставников Училища Сынов Отечества:

«Стоит ли мне без промедления уничтожить тайную канцелярию наставника Чжана и поставить на место зарвавшуюся братию Шаолиньской обители?!»

Вскоре я был приближен к трону.

Мне вручили почетную дщицу из слоновой кости, цвет придворной знати склонился передо мной – а я видел бамбуковый частокол и бритые головы на нем.

Поверь мне – я отнюдь не щепетилен и не робок. Если по зрелом размышлении я пришел бы к необходимости уничтожения сановников-монахов, я сказал бы об этом кому угодно: государю, Будде, Князю Темного Приказа! Но знать, что цена твоему опрометчивому слову, вовремя подвернувшейся на язык цитате, сдобренной лестью, – несколько десятков отрубленных голов…

Выслушав из твоих уст доклад судьи Бао, я еще раз изумился проницательности моего друга и всеведению государя: теперь, пожалуй, я понимаю смысл поступка Сына Неба. Стремительная жестокость Хун Ци превратилась в обдуманные меры предотвращения. Если и впрямь есть сила, способная влиять на человеческие поступки нечеловеческими путями еще до того, как они свершились… сегодня я бы и сам приветствовал казнь Чжан Во и его людей. Но сегодня. И это ничуть не умаляет моей вины. Ни перед Поднебесной, ни перед казненными… перед самим собой.

Когда ты будешь рассказывать об этом моему другу Бао, передай: я не прошу о снисхождении, я даже не молю о понимании – я лишь хочу, чтобы меня не презирал единственный человек, которого я безоговорочно уважаю.

Потому что в течение недели я подготовлю дела для своего преемника и выпью яд на пороге присутственной залы Училища, на том самом месте, где мой язык стал палачом.

Толстый студент Бао много лет назад говаривал:

«Невелика месть, невелика заслуга – повеситься на воротах дома обидчика».

Может, и так – но я не вижу иного выхода.

Я просил тебя слушать и молчать! Слушать и молчать! Ты сейчас не человек! Ты мой посмертный голос и крылья моих почтовых соколов. Уговаривая меня жить дальше, ты оскорбляешь все поколения моих предков! Поэтому сиди и запоминай.

Или ты полагаешь, что я не читал трактата великого Сунь-цзы, главу о пяти видах лазутчиков? Там ни слова не говорится о лазутчиках, дающих непрошеные советы…

Напоследок добавлю: закончив церемонию возведения в ранг, государь помолчал, повертел в руках диск из белой яшмы, исписанный иероглифами «цзин» и «жань»… Ты вздрогнул, мой участливый гость? Бэйцзинцы еще не успели рассказать тебе о причуде нового Сына Неба? О том, что он всегда носит с собой этот диск и время от времени пишет на нем иероглифы, всегда одни и те же?! Он пишет их черной тушью, какой пишутся указы о призыве войск на помощь. Впрочем, я отвлекся, и не в диске дело – даже если ты полагаешь, что я не прав.

Так вот, государь повертел диск в руках и сказал внятно, с явной угрозой, не стесняясь присутствия множества людей:

– Шаолинь должен быть разрушен!

После чего… недостойно судить правителя, но мне показалось, что он смешался. Оглянулся по сторонам, будто государю показалось, что он уже когда-то произносил подобные слова – пусть не точно эти, пусть при других обстоятельствах или в других жизнях, но вкус их был знаком государю, вне сомнений, знаком!

– Шаолинь должен быть разрушен! – еще раз повторил Хун Ци и показал мне, что аудиенция и церемония возведения в ранг закончены.

Когда он удалялся, я смотрел ему в спину и думал: вот идет судьба.

Но тогда я не понимал, чья именно: только моя или всей империи.

Я и сейчас этого не понимаю.

3

…А мухи все бились о флер окна, все жужжали наперебой, трепеща крылышками.

Лето, раздолье для мух.

Змееныш смотрел в пол, на паркетину с рожицей Маленького Архата, и думал: «Пожалуй, Будда прав. Наша жизнь действительно переполнена страданием. И есть выход. Только Будда предложил выход для всех или хотя бы для многих, а этот несчастный воробей – для одного себя. Я не осуждаю его. Нет. Не осуждаю».

За дверью послышались шаги, и звонкий голос доложил:

– Гонец от императора к Государеву Советнику!

– Просите немедленно войти! – после некоторой паузы отозвался сановник.

И повернулся к Змеенышу.

– Спрячься за той ширмой, – властно приказал он. – Нет, за павлиньей! Я хочу, чтобы ты знал как можно больше о последних днях моей жизни, когда встретишься с моим другом Бао. Но если послание Сына Неба окажется сугубо конфиденциальным…

«Ты на всякий случай прикажешь оскопить меня и отрезать мне ноги, – чуть не вырвалось у Змееныша. – А перед тем как выпить яд, пошлешь своих людей доставить меня в Нинго».

– …Я попрошу гонца прерваться, сославшись на необходимость принять лекарство, а ты исчезнешь из кабинета. За ширмой находится дверца – не думаю, что тебе стоит что-то объяснять. Обратишься к любому из слуг от моего имени – и тебя определят на ночлег.

Уверенный тон сановника не предполагал и тени сомнения в том, что Змееныш поступит именно так, как приказывают, а не исчезнет, к примеру, навсегда и в неизвестном направлении.

Видимо, бывший тайчан боши, а нынешний Государев Советник и впрямь отлично изучил трактат Сунь-цзы, главу о лазутчиках. Уж если судья Бао доверил сему человеку опаснейший доклад. В общем, в худые бурдюки не льют доброе вино!

И вот тут-то досточтимый сановник оказался не совсем прав – не насчет бурдюков, а насчет намерений Змееныша Цая.

Скрываясь за шелковыми павлинами, прогуливающимися на шелковом лугу, лазутчик всерьез подумывал о том, чтобы немедленно воспользоваться указанной дверцей.

Но гонец от государя…

От государя с яшмовым диском, исписанным иероглифами двух видов!

– Тебя накормили? – негромко спросил Государев Советник, мелкими шажками прохаживаясь по кабинету в ожидании посланца.

– Да, – шепотом отозвался Цай. – Премного благодарен.

Его действительно накормили. И Змееныш сам не понимал, почему наотрез отказался от мяса и курятины, ограничившись баклажанами, маринованными рисом и морковью. Опять же чай – чашки три выхлебал… Змееныш боялся признаться самому себе, что Пять Запретов[62] и распорядок жизни Шаолиня въелись в него гораздо крепче, чем можно было предположить. Даже «лежа в тине», он регулярно просыпался в конце пятой стражи, положенное время высиживал у стены, выпрямив спину и думая ни о чем; после чего тщательно омывал тело и приступал к «рукам восемнадцати архатов».

Орел впивался в горло, монах вдевал в иголку золотую нитку, порхала упрямая птица Луань, руки ткали смертоносную паутину, совмещая науку сурового Бодхидхармы и науку строгой бабки Цай – а Змеенышу все казалось, что вот-вот из-за спины прозвучит низкий рокочущий голос:

– Где способен улечься бык, там способен ударить кулак!

Лазутчик втайне ждал этого голоса, этих слов человека, чья голова весело скалилась на бамбуковом колу; и танцевал до изнеможения.

Только потом, взмокнув и изгнав из сознания ненужные мысли, лазутчик жизни брался за пилюли, мази и иглы.

Ему невыносимо хотелось обрить голову.

Гонцом неожиданно оказался рыхлый евнух. Лицо его представляло собой мешанину жировых складок и морщин, но маленькие колючие глазки напоминали иглы из котомки лазутчика.

– Скромный письмоводитель счастлив склониться перед мужем достойным и величественным…

Змееныш весьма сомневался, что евнух – письмоводитель, да еще и скромный; видимо, сановник разделял эти сомнения, потому что нетерпеливо всплеснул лапками – к делу, любезнейший!

Будто мы не знаем, что скопцы неоднократно занимали не только посты «больших мужей-дафу», но и надевали шапки цинов-министров!

– Государь велит вам, господин советник, нынче же вечером, едва прозвучат гонги и барабаны первой стражи, прибыть в Восточные казематы, в верхнюю допросную залу. Сын Неба поручает вам инспекцию проведения дознания по делу монаха-изменника, захваченного на дороге Цветущих Холмов. Ваши выводы и предложения необходимо будет представить в докладе на высочайшее имя не позднее чем завтра.

– Он до сих пор молчит? – поинтересовался Государев Советник, и в тоне его пробилась нотка уважения.

– Увы, господин советник, – молчит. Поэтому, памятуя про вашу осведомленность о мерах наказания времен прошлых и нынешних… Государь приказал до конца недели получить от монаха-изменника подробные сведения о внешних и внутренних укреплениях обители близ горы Сун, о количестве подготовленных сэн-бинов в Шаолине, о состоянии монастырского арсенала, а также о наличии боеспособных слуг-мирян и каналах связи с филиалами монастыря. Осмелюсь добавить от себя: Сын Неба был очень разгневан, когда ему докладывали об упрямом молчании монаха! И трижды назвал Шаолинь гнездом смуты и козней. По-моему, чиновник-дознатчик всерьез рискует не только должностью, но и…

– Коновалы! – презрительно бросил Государев Советник. – Цирюльники для кровопускания! Между прочим, когда я еще в позапрошлом году предлагал учредить стипендии на факультете наказаний, открыв специальный курс «развязывающих языки», – меня упрекнули в отсутствии гуманности! А теперь какой-то монах смеется над государевыми чиновниками! Позор! Стыд и позор!

– Вот поэтому, господин советник, именно вам и поручается…

Спасительная дверца была совсем рядом, но Змееныш не трогался с места. Монах, захваченный на дороге Цветущих Холмов?! До сих пор молчит? Быть не может! Лазутчик собственными глазами видел голову преподобного Баня на колу, – правда, как голову наставника Чжан Во, главы тайной канцелярии… Ну и что? Не все ли равно, под каким именем ты восходишь на эшафот; не все ли равно, как тебя звали при жизни и назовут после смерти? Даже если Бань и был переодетым наставником Чжаном…

Опять же: сведения, которые должен дать монах-изменник, кем бы он ни оказался, могли означать только одно – готовится штурм обители правительственными войсками.

– Выходи! – приказал Государев Советник, и Змееныш послушно вышел.

Они были одни в кабинете.

– Ты слышал?! – возмущению сановника не было предела. – Так и передай моему другу Бао: грядет конец света! Бездельники из Восточных казематов почти две недели не могут разговорить простого монаха! Впрочем, не надо, не передавай… к делу это отношения не имеет.

Змееныш же полагал обратное:

– Позднорожденный осмеливается спросить: разве не всех преподобных отцов из столичной тайной канцелярии казнили для устрашения?

– Не всех. Этого доставили на следующий день после публичного умерщвления, и государь повелел сохранить ему жизнь. Разумно, хотя и с опозданием: стоило оставить в живых троих-четверых – глядишь, у кого-то язык оказался бы не столь неповоротливым! Впрочем, не мне, скудоумному, судить поступки Сына Неба…

Змееныш кончиками пальцев взъерошил оперение шелкового павлина.

– Позднорожденный дерзко напоминает: высокий сановник обещал исполнить его просьбу!

– Проси, – кивнул Государев Советник.

– Я, подданный, безрассуден и глуп, – повторил Змееныш первые слова доклада судьи Бао. – Если определять мне наказание, то и десяти тысяч смертей окажется мало…

Лазутчик помолчал, машинально погладил макушку и брезгливо отдернул руку – ощутить под ладонью мокрые от испарины волосы было неприятно.

– Я прошу разрешения присутствовать при инспекции Восточных казематов, – твердо закончил он.

– Зачем? – Неприятно прозвенела сталь; и нахохлившийся воробей снизу вверх заглянул в глаза Змеенышу.

Лазутчик не отвел взгляда.

– Я слышал, под пытками говорят все. И поэтому хочу увидеть человека, сумевшего промолчать. Полагаю, если подождать до того дня, когда Шаолинь и впрямь будет разрушен, – мне и вовсе не доведется лицезреть подобное чудо.

Сановник медленно подошел к окну и неуловимым движением сцапал самую назойливую муху.

Подержал в кулаке, прислушиваясь к жужжанию, и резко сжал пальцы.

«Сейчас склюет!» – подумалось Цаю; но он не стал уточнять, кто склюет и кого именно.

Тишина.

– Хорошо, – только и ответил Государев Советник, автор трактата «О пяти видах наказаний»; человек, не способный выпить яд, прежде чем не подготовит дела для сдачи преемнику.

– Хорошо. Ты поедешь со мной.

И крохотный трупик мухи упал на паркетину с рожицей Маленького Архата.

4

В допросной зале было невыносимо жарко.

Всем: чиновнику-дознатчику, время от времени снимавшему шапку и утиравшему лоб огромным платком; сидевшему в углу писарьку, бумагомараке весьма преклонного возраста, клевавшему носом над чернильницей с тушью; помощникам палача, возившимся подле дымящихся жаровен с инструментом…

Двоим мастерам заплечных дел – ну этим, пожалуй, было жарче остальных (если не считать, конечно, пытуемого)! Попробуй-ка в эдакое пекло намахаться от души батогами, особенно если тебя насквозь сверлит взгляд чиновника, а треклятый узник даже не стонет, мешая определить степень устрашения и готовности ответить на вопросы! А еще раз! А сплеча! И с оттяжкой! Да тише ты, недоумок, пришибешь под горячую руку – с тебя же и спросят шумным спросом!

Ох и жарища…

Сегодня к тяжелым батогам добавилось усиление пыточного довольствия: с узника не стали снимать шейную кангу, а прямо с колодой поставили на колени и зажали в тиски кончики пальцев. Обычно это помогало сразу: дергаясь под батогами, человек с кангой на шее вынужден был мучительно напрягать плечи и заодно причинять дополнительную боль самому себе – тиски держали крепко, и нередко судорога от ласки батога приводила к вывиху суставов пальцев.

Но дело близилось к вечеру, а толку было чуть – один еле слышный стон за все время.

– Огнем надо! – тихо бурчал подмастерье-заплечник, раскладывая на холстине ряд щипцов и клещей. – Огонек – он завсегда говорило развязывает… самое милое дело! Помню, года три назад, еще при девизе Вечной Весны, изменщика-телохранителя работали – ох и детинушка был! Батог отскакивал! А как каленую спицу сунули туда, где у него не кругло, – мигом запел: винюсь, каюсь, злоумышлял и готов претерпеть!.. Вот и этого бы, преподобного, – огоньком…

– Жаль, Сым-Хватала слег, – вторил ему собрат по ремеслу. – Старенький он, Хватала, забывать все стал, я ему одно, он мне другое… а как пытуемого увидит – куда годы и деваются! Орел! Закогтит, и клещей не надо! Одна беда – учеников не берет. Болтали караульщики, будто девку какую-то учит… врут небось! А я просился – так он мне в рожу дал! Несильно, правда… он старенький, а я ж не пытуемый, чтоб мне со всей силушки прикладывать…

И оба подмастерья согласно закивали головами, – видно, уважали слегшего Сыма-Хваталу и жалели, что не берет тот учеников.

А насчет девки – это, конечно, враки…

В толстую дубовую дверь забарабанили кулаками. Нет, даже не кулаками, а древками алебард. Чиновник мигом нацепил шапку и принял достойный вид, а палачи покосились на него и приостановили махание батогами. Мало ли кого принесла нелегкая, ежели так колотят?!

– Государев Советник с инспекцией! – рявкнули от входа (писарек, невзирая на почтенный возраст, уже успел метнуться и поднять засов).

Палачи переглянулись и обрадованно утерлись – перерыв, значит!

Самое время отдышаться и водички попить.

Перерыв и впрямь вышел долгий. Явившееся начальство церемонно приветствовало начальство пребывавшее, и Государев Советник углубился в протоколы дознания. Его интересовало все: последовательность усиления пыток, имена и стаж работы заплечников, причина отсутствия знаменитого Хваталы, время и степень воздействия на пытуемого, состав пищи узника и частота кормления; чиновник-дознатчик почтительно стоял рядом и изредка комментировал описанные события. Временами вспыхивала дискуссия. Только и слышалось:

– Ничтожный глубоко убежден: двойное кормление вредно сказывается…

– Осмелюсь возразить: ослабевший от голода пытуемый теряет изрядную толику чувствительности…

– И все же позднорожденный утверждает: если в приказе говорилось про необходимость избежать членовредительства!..

– Согласно высочайшему рескрипту…

– Методы духовного устрашения…

– Но он же монах! Клейменый сэн-бин! Сами знаете, высокомудрый, – шаолиньская братия…

– Оказывал сопротивление?

– Что вы! Просто молчит!

– Просто молчит? Или дознатчики недостаточно усердны?

– Переворачиваем горы!.. Про дом забыли, ночуем в допросной зале, трапезничаем тут же… рук не покладая…

– Со своей стороны я порекомендовал бы…

Наконец Государев Советник отложил протоколы и задумался.

Трое людей его свиты лениво стояли у двери, прислонившись к стене; четвертый же находился на шаг впереди прочих и напряженно всматривался в пытуемого монаха.

Змееныш Цай понимал, что умирает.

Умирает, как лазутчик.

Тонкость! Тонкость! Мастер «листвы и ветра» равно спокойно жертвует врагом, другом и собой.

Эта тонкость сейчас рвалась в клочья – и впрямь, где тонко, там и рвется! – Ошметки прежних навыков метались в сознании Цая мошкарой из сновидений, и глаза слезились без причины, а сердце грозило разорвать грудную клетку. Кого он сейчас видел перед собой? Преподобного Баня? Наставника Чжана, главу тайной службы? Чья голова торчала на колу; чьи руки скрещивались под ней?! Кто сейчас жестоко страдал в колодках?! С этим ли человеком они покидали Шаолинь, ехали в Нинго и плыли к Бэйцзину?! Или все пять чувств подводят измученного Змееныша, чудом оставшегося в живых?!

Какая разница?!

Уйти! Немедленно уйти и этой же ночью отправиться обратно в Нинго, потому что лазутчики жизни – это те…

Ладони Святой Сестрицы с нечеловеческой скоростью простучали по груди монаха – так бьет лапами кошка или лиса, – и преподобного Баня швырнуло через всю комнату, ударив спиной о стену.

Такой удар сломал бы обыкновенному человеку позвоночник.

Но монах встал.

Уйти! Вот она, дверь, – и словно не было ни дороги на Бэйцзин, ни старого Ши Гань-дана, ни Святой Сестрицы, ни преподобного Баня… Ничего не было! Бабушка, помоги! Я больше не в силах оставаться прежним юношей с душой змеи и сердцем старика! У меня седая голова, я должен был подохнуть к завтрашнему утру, но, видать, не подохну, и значит, это уже не моя жизнь, а дареная, с чужого плеча, медяк в плошке!.. Яшмовый Владыка, почему я не даю себе сделать этот шаг, почему всматриваюсь в лицо пытуемого, еле видное из-за канги, и ноги не хотят меня слушаться, а в мозгу хохочет взбесившийся нетопырь: «Шаолинь должен быть разрушен!»

Почему?!

Но совсем рядом, под убийственный смех твари, в который уже раз падал и вставал монах из тайной канцелярии, сэн-бин с клеймеными руками, наставник и насмешник – падал и вставал, не давая проклятой блуднице приблизиться к беспомощному Змеенышу.

Падал.

И вставал.

Ползи, Змееныш!

Прочь!

Вычеркни из памяти прошедшие дни, вычеркни события, недостойные лазутчика из семьи Цай: ты не спасал Маленького Архата, не учился у сэн-бина из тайной службы, не ловил губами редкие капли дождя, слушая, как шаркают вощеные подошвы монашеских сандалий, уводя их хозяина – того, кто не сдал тебя Золототыквенным! – к бамбуковому колу или к допросной зале…

Забудь!

Не было!

Лазутчики жизни – это те…

Достав из мешочка иглы – не обычные, длинные, а коротенькие, чуть меньше палочек для еды, с колечками на тупом конце, – монах внимательно поглядел на человека без возраста.

Рука человека без возраста скребла по земле, обдирая ногти – словно чего-то требовала.

Монах вложил в чужие пальцы иглу и стал ждать.

Ползи, Змееныш!

Как умирают монахи?

Как?!

Так же, как и лазутчики.

Змееныш Цай, бывший лазутчик жизни, криво усмехнулся и вышел на середину допросной залы.

– Я, рожденный в травах, безрассуден и глуп, – сказал он, поклонившись, и Государев Советник вместе с чиновником удивленно посмотрели на дерзкого. – Но по моему ничтожному разумению, дело кроется в нерадивости палачей и неумении добиться большого малыми средствами. Если мне будет дозволено, я осмелюсь продемонстрировать, как «птица Пэн склевывает алмазный столб».

Чиновник-дознатчик моргнул и собрался было спросить мнения Государева Советника относительно сего нахала, но высокий сановник заинтересованно кивнул: дескать, поглядим, поглядим!

А после и подумаем, чем платят за необоснованную дерзость: что там сгоряча отменили в эпоху Тан? – кастрация, отрубание ног…

Змееныш еще раз поклонился и приблизился к узнику. Посмотрел сверху на его макушку, давно не бритую и заросшую мутно-белесой порослью, провел ладонями по истощенным рукам, зажатым в тиски… взялся за клейменые предплечья, что-то нащупывая…

– Как умирают монахи? – громко спросил Змееныш и резко усилил хватку.

Тело узника против его воли выгнуло бьющейся на берегу рыбой, он гортанно вскрикнул, хватая ртом воздух, тщетно пытаясь вырваться, но канга, тиски и новоявленный мучитель держали крепко.

– Как умирают монахи? – повторил Цай.

Повторил все: и вопрос, и пытку.

– По-всякому… – прохрипел узник.

Это были первые слова, произнесенные пытуемым за все время.

– А ты говорил – девку! – восторженно прошептал один подмастерье другому. – Вот кого небось Хватала учил!.. Какой же он девка?!

Государев Советник не возражал, когда дознатчик чуть ли не на коленях стал умолять его оставить этого мастера в Восточных казематах – хоть на неделю!

Только искоса посмотрел на Змееныша.

И удалился.

Следом за ним старший палач увел Цая – оформлять в нижней канцелярии бумаги о вступлении в должность.

У самой двери Змееныш вздрогнул и обернулся. В спину словно дротиком ударили – но нет, никто особо не интересовался новым работником, если не считать завистливых физиономий подмастерьев.

Чиновник утирает пот, узник недвижим, писарь шуршит кисточкой…

Когда дверь уже закрывалась за лазутчиком, старик писарь еле заметно поднял голову от бумаг, и бритвенно-острый взгляд снова полоснул по удаляющемуся Змеенышу.

5

Сквозняки гуляли по Восточным казематам. Шарили в заброшенных подвалах, куда не решались заглядывать самые отъявленные смельчаки-стражники; самовольно просачивались в камеры узников, мимоходом стряхивая со стен соленую росу-испарину; вихрем влетали в кабинеты начальства на верхнем ярусе, перебирали свитки с протоколами допросов, смеялись шелестящим присвистом над суетой людишек… Не скоро, ох, не скоро, никак не раньше правления под многозначительным девизом Эра Завершенного Преобразования, станут поговаривать, что и не сквозняки это вовсе, а неуспокоенные духи безвинно убиенных монахов-воителей, бритоголовых праведников, радетелей Поднебесной!

И впрямь: не те это сквозняки, чтоб отмахнуться походя! Не дворцовые лизоблюды, покорно плещущие шелковыми занавесями на забаву аристократам, не окраинные пройдохи, вынюхивающие сомнительный аромат темных делишек, не чинные дуновения храмов и пагод, колеблющие язычки свечей и оглаживающие жертвенные свитки. В казематах, пропахших кровью, прячущих по углам эхо истошных криков, такие гулены долго не уживаются – здесь место сырым, тяжелым, смрадным порывам, берущимся неизвестно откуда и исчезающим в никуда.

Положи на ладонь жизнь человеческую – сдует, швырнет в погреба да там и похоронит без перерождения!

Словно демоны тайком крадутся по Восточным казематам…

– А я тебе говорю – демоны! Крадущиеся демоны! Тамошние островитяне так их и называют! – на языке Ямато получается «ниндзя»! От слов «красться» и «демон»! Понял, дубина?!

И начальник караула, дородный плешивец с неуместно тоненьким голоском, довольно утер пот, свысока взирая на подчиненных.

Продемонстрировать свою ученость перед нижестоящими никогда не бывает лишним.

– А-а, лазутчики-пролазы! – презрительно осклабился один из стражников, молодой здоровяк с рябой физиономией. – Тоже мне, демоны! В любую дыру затычка, тащись, куда пошлют, – хоть у нас, хоть у варваров, хоть у этих… на островах Ямато в Восточном море! Гляди, братва, складно выходит: там Восточное Ямато, здесь – Восточные казематы!

И стражник плюнул на пол, желая подчеркнуть свое отношение к заморским шпионам.

– Вот уж чего не люблю, так это когда язык поперек ума суется, – начальник заговорил медленно и степенно, что предвещало грозу для осмелившихся поддержать рябого болтуна. – Ладно уж, поучу вас, безмозглых… Сошелся я тут на днях с одним монашком, из изменников – всего-то сутки с лишним и просидел, попутчик Будды, прежде чем повели его топором телегу рубить![63]

Начальник на миг расплылся в ухмылке – нечасто доводится вовремя блеснуть подслушанным изречением!

– Ну, да не в этом дело… Остановился я вечерком у его решетки, чтоб помочиться – не со зла, так, смеху ради, ну и приспичило опять же!.. Слово за слово, струя за струю – разговорились. Ночи в казематах длинные, я ему про жизнь караульную, про задержку жалованья, про жену-стерву; он мне – про то, как лет пятнадцать тому назад плавал по указу тайного наставника Чжана аж на самый остров Рюкю! С тамошними сянь-иноками[64] связи налаживать, привет от горы Сун ихним горам передать!

– Где еще и доведется с образованными людьми повстречаться! – льстиво бросил из угла Змееныш Цай. – Вот уж и вправду: только в казематах!

Начальник нахмурился, усмотрев в сказанном некий намек, но решил не связываться с новым палачом-любимчиком.

Ночевать Змееныш остался прямо здесь. Заплечных дел мастер, сопровождавший Цая в канцелярию, по дороге проникся расположением к умелому да удачливому собрату по ремеслу и до глубокой ночи провозился вместе с ним в пыточных каморках-чуланах – инструмент по руке подбирали. Заодно и поговорили о наболевшем: узники пошли то худосочные, на десятом батоге водой отливать приходится, то деревяшки бесчувственные, пили-строгай, а все без толку – ну а начальство торопит, покрикивает, жалованье урезать грозится… Тяжела ты, работенка заплечная!

И впрямь:

Не рубите, почтенные люди, сплеча,

Не спешите, друзья, осуждать палача:

Как подумаешь о недостатке деньжишек —

Руки так и спешат к рукояти меча!

Расположившись в караулке, Цай ковырялся в собранном мешке, лязгал, громыхал, временами извлекал на свет какую-нибудь хитромудрую железяку и покручивал в пальцах. В подобные моменты взглянувший на него солдат передергивался, как будто кислого хлебнул, и норовил мигом отвести взгляд.

Один начальник абсолютно не интересовался новым работником – все взахлеб рассказывал про далеких шпионов-ниндзя, о которых услыхал от монаха-изменника. Уж очень нравилось начальнику все заморское: от малайских подштанников до крадущихся демонов.

Да еще, пожалуй, был равнодушен к Змеенышу старикашка писарь. У этого разнесло всю щеку от больных зубов, половина писарской рожи была криво замотана ватным полотенцем, и доносившиеся из-за ткани стоны выходили гулкими и протяжными – ни дать ни взять заблудшая душа стенает от горя!

Похоже было на то, что писарь вообще живет в казематах. Во всяком случае, у почтенного крючкотвора нашлись в заначке и поношенный тюфячок, и латаное-перелатаное одеяльце, и изголовьице из обожженной глины – запасливый старичок оказался!

Стонал, сердечный, а ушко востро держал, топорщил из-за полотенца!

Небось надеялся отвлечься от скорбей зубовных рассказом про удивительных лазутчиков…

– Вверх прыгают – на верхушку клена с одного прыжка! Под водой сидят – сутками! В замок прокрадутся – утром встанешь, а ты уже зарезан! Собственную руку изо всех суставов вынимают! В три раза длинней становится! Треснешь такой ручищей из-за угла, и гирьки на цепи не надобно! Вот они какие, ниндзя!

И начальник еще раз со вкусом повторил название иностранных чудо-шпионов.

– А по небу они, случаем, не летают? – поинтересовался рябой стражник, тщетно пытаясь выдоить из пустой корчаги хоть каплю вина.

Пить на посту запрещалось, но караульщикам было не впервой обходить запреты – особенно если новый палач сам выставляет разгонное угощеньице!

– Летают! – с уверенностью подтвердил рассказчик.

– И все укусить норовят, – рассеянно добавил Змееныш, обматывая паклей треногу крохотных тисочков.

– Что?!

– Да ничего, это я просто… племянник у меня есть, маленький совсем – как комара или муху увидит, давай криком кричать: «Летает! Летает! Укусить хочет!» Вот к слову и вспомнилось…

Возмущению начальника караула не было предела. Змееныша осудили, заставили тридцать три раза извиниться, подтвердить, что ничего худого и в мыслях не держал, что просто оговорился с устатку и непонимания, а в наказание пришлось выслушать длиннейшую историю про славного ниндзя, который неделю просидел в отхожем месте, дыша через трубочку, дабы приколоть копьем местного князя.

Змееныш выслушал и восхитился.

К этому времени старик писарь уже давно храпел в своем уголке, следом за ним стали мирно посапывать и стражники, начиная с рябого; один начальник все крепился, все рассказывал…

Наконец заснул и он.

Змееныш неслышно поднялся на ноги и в два шага оказался возле стола. В руках Цай держал объемистую тыкву-горлянку с водой. Он тщательно промыл винные корчаги, а опивки слил обратно в тыкву и засунул ее в мешок.

Лазутчику вовсе не улыбалось, чтобы завтра какой-нибудь опытный следователь учуял на дне корчаг остатки сонного снадобья, которое он, не жалея, насыпал в вино.

А так – ну, упились охраннички, с них и спрос…

Вскинув на плечо мешок с инструментом, Змееныш даже не стал обыскивать спящих с целью отыскать ключи от темниц. Просто постоял немного над начальником и подумал, что покойная бабка Цай наверняка не одобрила бы методы удивительных «крадущихся демонов». Слишком сложно… хотя во многом правда – полжизни сидишь в дерьме по самую макушку!

И все-таки – руку из суставов… ишь ты!

Надо будет попробовать.

Небось спину такой рукой чесать, особенно если ногти длинные, – одно удовольствие!

6

…Канга невыносимо давила на истерзанные плечи.

Когда в замочной скважине заскрипело – осторожно, испытующе, словно змейка со стальной чешуей скользнула в незнакомый лаз, – монах даже не шевельнулся.

Он сидел у стены, скрестив ноги; исхудавший, прямой, неподвижный, и постороннему взгляду трудно было определить, дышит он или уже давно покинул сей приют скорбей.

Лицо, вырубленное из угловатого куска дерева неизвестной породы, оставалось отрешенно-равнодушным, и холод сырой стены поглаживал зябкими ладонями спину, обласканную батогом.

Назойливая змейка с легким скрежетом продолжила исследование замка, покусывая металлические внутренности острыми зубками, выгрызая крупицы неподатливой плоти, заставляя осыпаться мельчайшие частицы… язычок жала на миг показался в дверной щели и тут же выскользнул, а с той стороны донеслось слабое погромыхивание – так отзывается гром из-за горного хребта, когда грозой еще даже не пахнет, и только сухие зарницы изредка пробегают по безмятежному небосводу.

Дверь открылась без скрипа.

Змееныш спрятал инструменты обратно в мешок и неожиданно для себя самого вспомнил свое первое дело. Тогда ему поручили тайно выкрасть из областной темницы Линъаня знаменитого гадальщика по прозвищу Бирюзовый Дин. Гадальщик прогневал местного правителя уезда – напророчил ему неприятности по службе, и те не замедлили явиться, – в результате чего Дин был ложно обвинен в краже чужой жены и брошен за решетку. К несчастью, в Линъань почти сразу же приехал столичный цензор (как продолжение служебных неприятностей), и правитель испугался разоблачения в лжесвидетельстве и самоуправстве – у Бирюзового Дина могли найтись влиятельные покровители.

Собственно, именно правитель и поручил Змеенышу инсценировать побег и отвезти Бирюзового Дина в Шаньси, где гадателя уже ждали в дарованном ему домике.

Домика и всякого прочего имущества должно было с избытком хватить, чтобы гадатель, во-первых, прекратил скитаться и открыл собственное дело; а во-вторых, чтобы раздумал обижаться на опрометчивый поступок правителя.

Именно во время первого дела Змееныш выкрал у стражи связку ключей и долго ковырялся в замке, подбирая нужный; естественно, нужным оказался самый последний ключ, но ржавый замок и ему-то не захотел подчиниться сразу, и пришлось сперва прикидывать силу нажима, потом угол поворота…

Эх, молодо-зелено!

Лазутчик сунул весьма пригодившийся ему палаческий инструмент обратно в мешок и подошел к монаху.

Тот по-прежнему не двигался.

Змееныш замялся: он не знал, как ему называть узника – преподобным Банем или наставником Чжаном? В конце концов Цай решил не забивать себе голову подобной ерундой. Из Шаолиня он выходил с Банем, значит, и в Восточных казематах сидит именно Бань.

– Вставай, – просто сказал Цай. – Пошли.

Угольно-черные глаза монаха раскрылись и спокойно оглядели стоявшего напротив Змееныша с ног до головы.

Если вначале у Цая и были сомнения насчет того, что монах узнает его в новом обличье, то теперь они развеялись полностью.

– Зачем ты это делаешь? – негромко спросил преподобный Бань.

Спросил с интересом, не торопясь, как если бы увидел на дороге малыша, лепящего из песка маньтоу с глиняной начинкой.

– Потому что ты невиновен, – ответил Змееныш.

В темнице стало совсем тихо – стены, потолок, крысиные норы и капли воды на пористых стенах прислушивались к небывалому разговору двух человек, один из которых был в шейной канге-колодке, другой же – с палаческим мешком в руках.

– Ты не прав. Я виновен во многом. И поэтому не пойду с тобой. Подумай еще раз – зачем ты это делаешь?

– Потому что ты спас мне жизнь. А я привык платить долги.

– Я спас жизнь многим. И отнял у многих. Твои долги меня не интересуют. Это не повод менять одно жилище на другое. Подумай еще – может, найдется хоть одна причина.

– Ты – мой наставник.

– Тогда ты должен слушаться меня. А я говорю: уходи.

– Мы вместе вышли из Шаолиня. И вместе вернемся… или не вернемся.

Монах еле слышно рассмеялся:

– Я уходил из обители с безобидным иноком, спасал от смерти лазутчика, отвечал в допросной зале палачу – и у всех этих людей был один и тот же взгляд. Уходи.

Змееныш не ответил.

Он полез в мешок, извлек тисочки, молоток, клещи… затем приблизился к монаху и стал возиться с его кангой.

Бань не мешал, но и не помогал.

Через некоторое время канга упала на пол.

Монах не пошевелился, хотя любой на его месте стал бы разминать затекшие шею и плечи.

– Что ты собираешься делать теперь? – с любопытством спросил он у Змееныша.

– Немного отдохнуть, – ответил Цай. – А потом увести одного лысого дурака силой. Я волоком протащу его от Бэйцзина до Хэнаня, заставлю сосчитать лбом все ступеньки монастырских лестниц и верну патриарху. А потом пойду и полдня буду отмывать руки родниковой водой.

Бань в голос расхохотался и поднялся на ноги.

Пошатнулся.

Но устоял.

– Пошли, – сказал монах. – Вернемся в обитель – выдам тебе официальную гуаду о просветлении. Будешь показывать тем, кто не поверит.

– Все равно не поверят, – проворчал Змееныш.

7

И сквозняки шарахнулись, скуля, когда две тени беззвучно ринулись по коридорам.

Змееныш Цай слегка придерживал шаг – чуть-чуть, ровно в меру, чтобы измученный пытками монах этого не заметил. Таких людей, как сэн-бин, было труднее всего вытаскивать из разных переделок. Лазутчик имел в виду не только что состоявшийся разговор – хотя и это, конечно… Проще всего спасать самого обычного человека: лавочника, гадателя, краденую жену – ты всегда знаешь предел их скромным возможностям, рассчитывая исключительно на себя, но зато и не ждешь от спасаемых никаких неожиданностей. Их надо перетаскивать через ямы, защищать от врагов, прятать, ждать, пока они восстановят дыхание или прекратят жаловаться на несправедливости жизни; но при этом ты уверен, что гадатель не кинется в безнадежную драку, а краденая жена не станет бравировать перед тобой своей выносливостью и в результате вывихнет себе лодыжку.

Простые люди – словно промасленный фитиль: всегда видно, сколько сгорело и сколько еще осталось.

Гораздо хуже возиться с героями-недоучками, норовящими все время доказать своему спасителю, что могли бы обойтись и без него. Ну, в крайнем случае, считают на равных с собой – и тогда приходится спасать пустозвона и от опасностей, и от него самого.

Эти горят, как праздничный фейерверк: то вспышка, то темнота, то что-то не вышло, и вместо разноцветных искр – вонь и шипение.

Но истинное проклятие – работать с такими людьми, как преподобный Бань. Во-первых, невольно расслабляешься, чувствуя рядом действительно мощную поддержку; во-вторых же, никогда не знаешь заранее, в какой момент наступит предел немалым силам твоего спутника.

Вот еще мгновение назад он смеялся в лицо палачу и бегал после пыток резвей вспугнутого зайца, а вот уже сидит, привалившись к стене, и улыбается мертвым лицом.

Как щепоть пороха: мгновенное полыхание – и конец.

На бегу Змееныш машинально прислушивался к дыханию монаха. Ровное, ритмичное… как учил тогда, на лодке, так сам и дышит… хотя, пожалуй, еще месяц назад лазутчику вообще не удалось бы ничего расслышать. Значит, еще немного сбавим ход… теперь по лестнице, направо, налево, снова по лестнице… за углом караулка, где спят доблестные охранники…

Змеенышу повезло.

А может быть, Цай счел это везением за неимением лучшего.

Когда из караулки неожиданно выбрался человек, лазутчик двигался достаточно медленно, чтобы это не застало его врасплох, и достаточно быстро, чтобы не дать вмешаться преподобному Баню. Монах непременно свернул бы шею старику писарю, а это уж было бы и вовсе ни к чему: лучше пусть потом очухавшийся старикашка поможет рассказывать оплошавшему начальнику о «крадущихся демонах», нагрянувших в Восточные казематы со своих далеких островов.

Язык без костей, его из суставов вынимать не нужно…

Походя Змееныш Цай мазнул ладонью по писарскому горлу, остро и уверенно коснувшись дряблой, стариковской плоти – пусть отдохнет крючкотвор, пусть забудет до утра и о больных зубах, сколько их там у него еще осталось, и о ночных призраках…

Пол ушел у лазутчика из-под ног, стены накренились, словно прогневавшиеся демоны Преисподней качнули темницу, решив всласть натешиться человеческой кутерьмой; в глазах на миг стало темно, и чужие холодные пальцы беспощадно уперлись в ямочку между ключицами и в основание черпа.

Святой Сестрице, тысячелетней развратнице-оборотню, наверное, сейчас икнулось в тюрьме ада Фэньду – Чернобурка отлично помнила похожую хватку!

Монах замер, что называется, на середине прыжка. Уж кому-кому, а преподобному Баню не надо было объяснять: еще движение, и ему доведется бежать из Восточных казематов в одиночестве. Потому что удивительного писаря монах непременно отправит к предкам, нет в Поднебесной таких писарей, чтоб выдержали открытый бой с клейменым сэн-бином! – но Змееныша это не оживит.

Устоявший перед сонным зельем старик писарь молчал, удерживая согнутого в три погибели Цая, и пристально смотрел на монаха.

Взгляд его сильно напоминал взгляд древесного удава: рыбьи чешуйки между припухших век, стоячий омут, в котором ничего нельзя прочитать.

Обмотанное полотенцем лицо странным образом усиливало сходство с большой змеей.

Сытой?

Голодной?

Охотящейся?!

– Вы не туда бежите, – бесцветным голосом произнес старик. – Верхними ярусами вам не выбраться – там как раз смена караула. Разве что через допросную залу… пойдемте, я попробую провести.

И, отпустив Змееныша, неспешной рысцой затрусил по коридору в обратном направлении.

Слегка задев плечом окаменевшего Баня.

Вторым мимо монаха пробежал Змееныш Цай, на ходу растирая ноющую шею.

Преподобный Бань вздохнул и продолжил прерванный путь к свободе.

Они опоздали.

Когда все трое влетели в допросную залу – через другую дверь туда же вошли семь стражников, идущих сменить уснувших собратьев.

Шедший впереди начальник отшвырнул ногой дубовый табурет, на котором еще вечером сидел один из подмастерьев, коротко скомандовал – и семь лезвий тяжелых алебард уставились на непрошеных гостей.

Полукруг отточенной стали грозно двинулся вперед, тесня замешкавшихся людей.

Двоих.

Потому что писарь мгновенно исчез, растворился в сумраке углов, затканных ажурной паутиной.

Отброшенный табурет прогромыхал по грубым плитам пола и ударил преподобного Баня в колено.

Монах задумчиво посмотрел на стражу и наклонился.

Когда Змееныш Цай, монах обители близ горы Сун и объявившийся невесть откуда старик писарь вышли из допросной залы, там оставалось семеро стражников и одна треснувшая табуретка.

– Наставник Лю был бы очень недоволен, – пробормотал преподобный Бань, вытирая кровь с плеча, оцарапанного алебардой.

– Что? – не понял Змееныш.

– Ничего. Сунь-цзы тоже был великий полководец, но зачем же табуреты ломать?

И монах зло покосился на свои руки, украшенные знаками тигра и дракона.

Руки слегка дрожали.

Взгляд монаха окаменел, и дрожь унялась.

8

– Вас догонят, – скучно сказал писарь, когда они оказались во внутреннем дворе казематов и приблизились к забору высотой в полтора человеческих роста. – Если будете бежать оба, вас обязательно догонят.

Сказав это, он немного постоял, потом размотал полотенце и в упор взглянул на Змееныша.

– Ты знаешь, что делать? – тихо спросил старик писарь, немощный бумагомарака с абсолютно незапоминающимся лицом.

Высокие скулы, чуть припухшие веки, нос с горбинкой, ямочка на подбородке… а отвернешься, и мгновенно забыл! То есть, конечно, помнишь: ямочка, высокие скулы… но эти слова перестают складываться в лицо.

– Ты знаешь, что делать? – повторил писарь, и звук его голоса неожиданно отвердел, как черенок длинной трубки из одеревеневшего корня ма-линь.

– Знаю, – ответил Змееныш.

Лазутчику очень хотелось добавить еще одно слово – простое и привычное даже для годовалого младенца! – но он не мог. Язык не поворачивался, губы немели, и в горле вставал шершавый комок.

– Хорошо, – кивнул старик и не спеша пошел обратно.

В глубь Восточных казематов, разбуженных грохотом боя в допросной зале и начинавших шумно закипать, как забытый на жаровне чайник.

Промедли – и обжигающий пар сорвет крышку, вырвавшись наружу.

– Кто это был? – Бань тронул Змееныша за руку.

– Мой отец.

Непроизнесенное миг назад слово вдруг далось легко и просто.

– Как… как ты узнал?!

– По клейму на руках, – непонятно отозвался Змееныш.

И позволил себе еще несколько драгоценных секунд смотреть вслед Ушастому Цаю, которого никто не знал в лицо; даже его жена, даже его сын.

Впрочем, теперь уже нет – сын знал.

…Не слушая возражений, Змееныш Цай подсадил монаха на забор и наскоро сообщил ему, куда следует направиться, выбравшись на южную окраину.

Потом торопливо извлек из-за пазухи маленькое лезвие без рукояти – палаческий мешок с инструментом Цай опрометчиво оставил в темнице.

Скрести макушку насухо было изрядно больно, порезы кровоточили, но сейчас, ночью да еще при спрятавшемся за облачко месяце, это было неважно.

С криками вывалившая во двор стража отчетливо увидела, как голый по пояс человек неуклюже карабкается на забор, – именно так и подобает двигаться тому, кто изнурен заключением и пытками.

Когда беглец оказался на гребне забора, звездный свет отразился от бритой головы – и стражники уверенно кинулись в погоню.

Если монаху-изменнику удастся его безумная затея – не поздоровится никому. Государь не простит коменданта казематов, комендант не простит начальников караулов, начальники не простят…

Ничего, после недели батогов далеко не уйдет!.. Вон он, вон, за угол свернул!.. Держи смутьяна!

Вскоре по всем близлежащим кварталам застучали колотушки и гонги: ночные Быстрорукие бросали обход и спешили присоединиться к увлекательнейшему занятию – охоте на человека.

9

Лысый Карлик, матерый вышибала из клана «сидящих спокойно», был очень удивлен, обнаружив бесчувственного монаха у самых дверей заведения, где имел сомнительную честь служить. Шел третий час после полуночи, и было трудно предположить, что инок-гулена собрался выкурить на сон грядущий трубку-другую опиума. Особенно если он только что ножищами вовсю пинал дверь – и весьма громко, надо заметить! – а теперь валяется, падаль падалью, и готов с минуты на минуту удалиться в свою Нирвану.

Подсветив себе лампадкой, Лысый Карлик уже собрался уйти, оставив монаха на произвол судьбы, но тут взгляд Карлика упал на правую руку странного гостя.

Вышибала вихрем метнулся назад в притон и в самом скором времени выбежал обратно с самострелом в руках. Причем заряженным не обычным шариком из твердой глины, предназначенным для успокоения шумных клиентов, а свинцовым, боевым.

Явись сейчас прямо сюда Князь Темного Приказа, Владыка Яньло, и предложи: «Подойди-ка, друг-вышибала, к несчастному да помоги ему оказаться под крышей!» – Лысый Карлик ухмыльнулся бы щербатой, как изношенный топор, ухмылкой и ответствовал:

– Нет уж, уважаемый! Посули вы мне даже возродиться Первым министром, и то я не подошел бы близко к клейменому сэн-бину, особенно после того, что сотворил с тайной канцелярией Сын Неба, государь Хун Ци!

А так, с самострелом и издалека, – совсем другое дело!

Дверь скрипнула, и наружу выбрались двое дружков Лысого Карлика; вернее, дружок и подруга, рыночный сборщик мзды Хоу Жадная Утроба и доверенная воспитанница Гиблой Доченьки, имени которой никто не знал, а называли просто: Доченька-Вторая.

Жадная Утроба тоже тащил с собой заряженный самострел, а руки Доченьки-Второй прятались за отворотами халата, там, где скрывалась кожаная перевязь с метательными ножами.

– Вот он! – победно рявкнул Лысый Карлик. – Лежит, паскуда! А ну-ка, братки, давайте свяжем его как следует и сдадим завтра Быстроруким! Я думаю, государевы люди не поскупятся на награду за поимку беглого кознодея!

Идея пришлась всем по сердцу, однако связывать не торопились – никто не спешил подходить первым.

Доченька-Вторая предложила было позвать на подмогу кого-нибудь еще, но Жадная Утроба категорически не захотел делить возможную награду.

Сошлись на том, что связывать будет Лысый Карлик, а Жадная Утроба с Доченькой-Второй станут внимательно следить за монахом и в случае чего примутся стрелять и бросать ножи.

Но зато и из будущих денег Лысый Карлик возьмет себе половину, а остальные поделят что останется.

Как ни странно, исполнить задуманное оказалось проще простого: не прошло и пяти минут, как монах был связан по рукам и ногам.

Запарившийся Карлик вытер лоб – поди, навяжи сто и еще восемь узлов! – и подмигнул дружкам.

– Готов! – весело хмыкнул он. – Теперь не развяжется!

– Понятное дело! – так же весело ответили ему. – Сам не развяжется, так ты поможешь! Давай, плешивый, не мнись, скреби ногтями!

Сперва Лысый Карлик не понял. Мало-помалу до него дошло, что Доченька-Вторая и приятель Хоу оторопело вертят головами, потому что никто из них этих слов не произносил.

Сам монах заговорил, что ли?

Да нет, лежит себе, спеленутый, как девичья ножка.[65]

Тень колодезного «отшельника» неприятно зашевелилась, сгустилась и превратилась в человека. Когда незнакомец приблизился к лежащему монаху и трем ловцам удачи – Лысый Карлик обратил внимание на изрезанную макушку человека, словно гость совсем недавно в приступе безумия самовольно принимал обеты служения Будде.

Сумасшедший?

Непохоже…

Всех окрестных сумасшедших Лысый Карлик знал поименно.

Карлик приподнял самострел, все еще колеблясь – опыт подсказывал вышибале, что именно «темные лошадки» всегда оказываются самыми трудными клиентами, но тут случилось непредвиденное.

Незнакомец лихо прищелкнул пальцами, и самострел Лысого Карлика поднялся еще выше – но уставился при этом на Жадную Утробу.

А что оставалось делать? Если сухой стук щелчка приказывал от имени самого Монашка У: слушаться этого человека, как меня самого! Вот возьмет Утроба, стрельнет, а потом Монашек У спросит Лысого Карлика: «Почему недоглядел?!»

Незнакомец же, заметив движение вышибалы, звонко расхохотался и присвистнул, вновь щелкая хитро сложенной щепотью. Доченька-Вторая вздрогнула, перебрала пальцами за пазухой, словно лаская собственную грудь, и стала вполоборота к побелевшему Утробе.

Сборщик мзды уже подумывал от греха подальше исчезнуть за дверями притона, но незнакомец прищелкнул в третий раз, сложив ладонь раковинкой… и Жадная Утроба, не колеблясь, поднял свой самострел, целясь в Карлика, и одновременно шагнул поближе к Доченьке-Второй. Глядишь, промахнется девка – а в рукопашной она Утробе не соперник!

Да и то – погибни сборщик Хоу, так рыночный «бугор» Ань Захребетник семью за послушание по гроб жизни обеспечит!

Змееныш Цай рассмеялся в голос, закашлялся от рези в спаленных погоней легких и встал между тремя людьми, готовыми по одному его знаку вцепиться друг другу в глотку.

– Несите монаха внутрь, – приказал он.

И никто не осмелился ослушаться.

10

Что труднее всего почесать всласть? Да так, чтоб больше не чесалось!

Языки столичных болтунов.

Всего недели хватило им, чтобы трижды облизать со всех сторон дерзкий побег монаха-воителя из Восточных казематов. Отвага неизменно вызывает приязнь и уважение: вот и посмеивались втихомолку бэйцзинцы, глядя на шарящих повсюду Быстроруких, на вывешенные объявления о награде в тысячу лянов за поимку беглого архата, на усиленные караулы, выставленные поперек дорог, на истошно орущих глашатаев… Умолкли глашатаи, осталась невостребованной награда, угомонились сыщики – и свежая новость затмила собой малость поднадоевший побег. Государев Советник, обласканный новым императором, без всякой видимой причины покончил с собой на пороге присутственной залы Училища Сынов Отечества – того самого учебного заведения, которому несчастный воробей посвятил лучшие годы своей жизни.

Эй, господа бэйцзинцы, чем завтра языки-то чесать станем?!

Известие о самоубийстве Государева Советника застало Змееныша и преподобного Баня во дворе надежного схрона, где оба и пребывали с той памятной ночи. Лазутчик и монах как раз спорили о наилучшем составе для укрепления сил; на отваре женьшеня и ароматного гриба-сянжу сходились и тот, и другой, но Змееныш настаивал на добавлении экстракта корицы, а Бань – на лотосовом семени.

В результате добавили и семя, и корицу одновременно.

А когда Лысый Карлик, вовсю выпячивающий жалованную Монашком У поощрительную татуировку, сообщил о происшествии в Училище – Змееныш на миг замер, глядя на монаха остановившимся взглядом, и негромко произнес высоким, чирикающим голоском:

– Поверь мне – я отнюдь не щепетилен и не робок. Если по зрелом размышлении я пришел бы к необходимости уничтожения сановников-монахов, я сказал бы об этом кому угодно: государю, Будде, Князю Темного Приказа! Но знать, что цена твоему опрометчивому слову, вовремя подвернувшейся на язык цитате, сдобренной лестью, – несколько десятков отрубленных голов…

Бань выслушал, не перебивая и не удивляясь, после чего пошел в дом.

Монах еще слегка кособочился при ходьбе, но силы быстро возвращались к нему.

Недаром тот же престарелый Монашек У, глава клана «сидящих спокойно», через Лысого Карлика предложил преподобному Баню открыть тайную школу и взять на себя обучение людей Монашка кулачному искусству.

Намек был более чем прозрачен: к чему вам возвращаться в Шаолинь, достойный сэн-бин, если обитель в опале, и не сегодня-завтра – в осаде?! А «сидящие спокойно» не поскупятся, с лихвой оплатят уроки клейменого мастера…

Бань не ответил ни да ни нет.

Лысый Карлик решил, что скорее «да»; Змееныш подумал, что скорее «нет», а сам Бань…

Что имел в виду монах, так и осталось невыясненным.

Потому что на исходе второй недели после побега Змееныш Цай пошел во двор умываться.

Наклонившись над огромной деревянной бадьей, он уже плеснул было себе в лицо водой, но засмотрелся на собственное отражение. В бадье, рядом с небритой физиономией лазутчика, колыхался совершенно неуместный здесь даос – щуплый, в рваном полосатом халате и железной шапке, похожей на рыбий хвост.

Даос улыбался и манил Змееныша пальцем.

Змееныш на всякий случай огляделся – нет, за плечом никакого даоса не наблюдалось.

Снова глянул в бадью – вон он, подлец, которого судья Бао притащил на тайную встречу, стоит, смеется и палец крючком гнет…

Лазутчик приблизил лицо к поверхности воды, чтобы повнимательнее рассмотреть странного даоса, и тут из бадьи выметнулись две худых руки, ухватили Змееныша Цая за шею и силком потащили в воду.

Невозможным, невероятным прыжком преподобный Бань, чудом случившийся неподалеку, достал мелькнувшие в воздухе ноги лазутчика, мертвой хваткой вцепившись в щиколотки Цая… но из бадьи мигом высунулся ужасно длинный ослиный хвост, тройным кольцом обвил талию монаха – после чего оба, Бань и Змееныш, шумно плюхнулись в воду и исчезли.

Когда хозяин схрона со слугами подбежал к бадье – она была пуста.

Если не считать оставшейся воды, меньше половины, и колышущихся отражений хозяина и слуг.

Самым удивительным было то, что отражения внутри бадьи глумливо хохотали над людьми, испуганно застывшими снаружи; и с того дня хозяин схрона всегда непроизвольно хихикал, когда видел колеблющуюся поверхность воды.

Даже чай пил, хихикая.

Междуглавье

Свиток, не найденный птицеловом Манем в тайнике у западных скал Бацюань

Человече, познай сам себя!

А если не так?

Если перефразировать?!

Система, познай сама себя!

Хрен собачий она вам себя познает.

Это я заявляю с полной ответственностью, как Маленький Архат, просветленный буддист-шизофреник с нетрадиционным поведением.

Эта кармическая зараза действует уже невесть сколько веков, так и не сумев понять одного: почему она действует именно так и можно ли действовать иначе?!

Не для этого ли моя подружка Система, изловчившись, захватила душу «однополушарного гения» и сунула ее в тело девятилетнего дурачка? Ей позарез нужен был именно я, человек из «сети», из совсем другой реальности, со свободным мышлением, не скованным форматом и установками здешнего диска.

Хорош диск – земля на трех китах, или на чем она тут держится?

На Великом Змее Шеша?

Только сейчас, отдыхая в доме милейшего судьи Бао на всем готовеньком, я вдруг понял, почему в Поднебесной никогда не наблюдалось войн на религиозной почве.

Ведь у любой Системы есть два языка: внутренний и внешний, то есть понятный ей самой и понятный пользователю. В нашем случае внешний язык «Кармо-компа» надцатого поколения – это и есть Преисподняя и Западный Рай, князь Яньло и Яшмовый Владыка, демоны и небожители, то место и те существа, которые конкретно воздают по заслугам. Родимый двоичный код: оппозиции святой – грешный, ангел – черт, рай – ад… «цзин» и «жань». Скажи ханьцу: «Твой Яньло – это мистико-магический пласт; адаптированное для тебя, прохвоста, отображение работы Системы Закона!» Кивнет ханец, тупо ухмыльнется и решит, что перед ним мудрец, познавший Безначальное Дао. Мудрецы, они все примерно так выражаются… А скажи ему: «Будешь себя вести хорошо – возродишься в раю Будды Амитабхи; а не станешь папу-маму слушаться – и прижжет тебе Адский Князь седалище за сыновнюю непочтительность!» – все понятно, ханец рад и счастлив.

Вот потому-то остальные, не такие, как мы, – варвары!

Из другой Системы, из непонятной хоть снаружи, хоть изнутри.

Зато те, кто наши…

Маг-даос, выплавивший свою любимую киноварную пилюлю, просто-напросто подключается к внешнему языку; отсюда вся его магическая мишура, радующая глаз и устрашающая сердца. Он, в сущности, оператор, ловко владеющий программами, плавающий в виртуальной реальности, как рыба в воде; вовсю пользуется возможностями, играет в игры и время от времени показывает народу чудеса на экране. Правда, внутрь Системы даос не лезет, основ не колеблет – Дао неизменяемо, и ему надо лишь следовать.

Зато поймавший У правоверный буддист – этот подключается сразу к языку внутреннему и никаких чудес народу не являет, кроме собственных заморочек. И впрямь: Будда вращает Колесо Закона. Вот кто у нас системный программист, вот кто работает с внутренней конфигурацией, вот откуда непонятности поведения – как же без внешнего языка бестолковому ханьцу уразуметь, что да как меняет в программе ушлый бодисатва. Не зря ж клянутся: не уходить в Нирвану, пока последнее живое существо не будет спасено!

Ну и конфуцианцы-грамотеи, электронщики, ремонтники и наладчики: эти вообще работают снаружи, так сказать, «с железом», с самими людьми. В Систему не лезут, возможностями ее не пользуются, зато организуют господ китайцев в правильные цепочки: сын – отец, государь – подданный, учитель – ученик…

Эй, файлы с секторами, слушай мою команду: согласно этике-морали в шеренгу по одному стройся!

И строятся.

Небось нигде так не строятся, как в Поднебесной…

Не явись вирус, росли б себе три Пути из одного корня и горя б не знали!

Я прямо проникся к подлому вирусу грандиозной нелюбовью: надо ж, какую стройную картину испоганил! Веками налаживали, а он с ходу хлоп, и в дамки! Теперь одна панацея, даже грохнув террориста, – заново диск форматировать, очищать его перед новой загрузкой.

А то, что от такого очищения куча народу в гроб ляжет, – это Системушке без разницы! Системулечка плотскими категориями не мыслит, ей отрубленная ножка или там выколотый глазик – вещь абстрактная. Один труп от миллиона трупов отличается лишь количеством и сроками работы. Не бойтесь убивающих тело, души же убить не могущих! Она, Системочка, и не боится – ей запорченный диск очищать надоть, и от вируса, и от всего-прочего!

На ее век душ хватит.

Вот только сам, без помощи извне, родимый «Кармо-комп» собственный диск отформатировать не в состоянии. Это вам не мастурбация, тут свои тонкости! Приходится запрашивать дружков по Сети: эй, как там у вас диски очищают? Конец Света, говорите? Апокалипсис?! Ох, что-то слово не наше, не ханьское, варварством попахивает… ну да ладно, сойдет. Что-что? Страшный Суд?! Пришить материальное человечество и уже потом отделять овец от козлищ?!

А подать нам сюда Всадников Апокалипсиса!

И подают – сам видел. Высылают, так сказать, очищающие программы. Они других не знают, у них там ни кармы, ни перерождений нету, без трубы восьмого ангела и озера серного не обойтись. К сожалению, вся эта прелесть в нашей-то Системочке уже успела пройти из языка внутреннего в язык внешний, в магически-адаптированный! Встали чародеи-даосы стеной, рубятся насмерть операторы-герои, блокируют чуждый способ очистки диска, как могут… понимают то, что Системушке невдомек: такая очистка разрушит все.

Совсем все.

Как теркой по младенцу: снимет опрелость вместе с кожей.

Только ни даосу, ни Системе не объяснишь: жесткое форматирование есть способ физического воздействия, и не дай бог откликнется Бог. Чужой для Поднебесной Бог, какой-нибудь Саваоф, Аллах или Иегова, вселенский программист во всем своем всемогуществе и с санкции дуры Системы!

Сами ж просили!

Возьмет и отформатирует диск под себя!

Будда вращает Колесо Закона; а Вседержитель – спицы отдельно, обод отдельно…

Не покажется ли тогда Апокалипсис санаторием?..

Вопрос: кто в силах устроить мягкое очищение диска изнутри?

Ответ: не знаю.

Пока не знаю.

Книга третья