Кристиан БэдМесто, где падают деревья
Осенью здесь падали деревья. Они стояли голые, пока не пересыхали у самого корня. А потом налетал ветер, и в лесу начинался деревопад. Так было потому, что зима здесь длилась ровно четыреста дней, а каждый здешний день был равен земному месяцу.
Я бы сказал тебе, что зима длилась здесь тридцать три земных года, но это будет весьма относительной правдой. Ведь она длилась дольше: тридцать три года, три месяца, три дня, три часа, три минуты, три секунды… И вот так она делила всё на три, пока душа не остывала. Потому-то здесь, на Кайкго, положено зимовать только бездушным аппаратам.
Лишь однажды двое остались на этой планете на зиму. Он и она. Только сначала они прожили вместе невыносимо короткое лето.
Ты спросишь, почему их лето было коротким, ведь орбита планеты такова, что лето здесь всего в три раза короче зимы? Я отвечу тебе: одиннадцать лет пролетели для них как единый миг.
Ну, садись. Слушай, если у тебя есть чем слушать. Эта история только для тебя. Ведь умеющих любить — их меньше, чем нету. Теперь пришли времена, когда в каждого нужно вложить часть своей души, чтобы он тоже смог подарить хоть кому-то в ответ своё маленькое «люблю». Простое и безыскусное, даже почти без желаний.
Если не боишься — открой мне своё сердце, и я вложу в него немного любви. И веры. В то, что ты — именно ты — сумеешь стать собой.
Да, тебе будет больно. Любовь — это очень, очень больно. Но и сладко так, как тебе не испытать без неё. Ведь все здесь давно забыли: чудо обретения любви в том, что мы отдаём её. Отдаёшь — и поэтому получаешь. А иначе — никак. Это всё сказки, что можно иначе. Посмотри, до чего эти сказки довели твой мир?
Садись. И возьми. Я отдаю тебе часть себя. Слушай.
— Мне кажется, что осень никогда не наступит, — сказала Исель Ронсан.
Наван не ответил, он раскладывал по тарелкам овсянку. По двум тарелкам, хотя одна так и останется нетронутой.
Мегью, кошка сомалийской породы, надменная, медово-рыжая, с редкой тёмной остью по хребту, шумно фыркнула. Она по запаху знала то, чего люди не могут понять, даже глядя на календарь. Шёл одиннадцатый год лета, а лето не может идти одиннадцать лет подряд.
Исель и Наван Ронсан были биоинженерами, они прилетели на Кайкго изучать револис аргис — живые камни.
Исель — невысокая, рыжеватая, как и её кошка, худощавая, с пухлыми вкусными губами. Наван — брюнет с короткой бородкой. Они были сработавшейся супружеской парой, активно делали карьеру и не тратились на сантименты. Особенно Наван. А Исель, ласковая от природы, с детства умела довольствоваться малым — случайным прикосновением рук, поволокой в любимых глазах. Она любила надевать его рубашки и не настаивала на большем. Но всё это было давно. Почти два года назад.
Наван сел рядом с саркофагом и подвинул чашечку с утренним кофе поближе к лицу жены, хорошо различимому за толстым стеклом. Медицинский агрегат был огромным. Исель могла там и есть, и спать, и даже сделать десяток шагов из конца в конец, но там же она была заперта. Только зима Кайкго могла сделать её свободной.
— Осень… — повторила Исель одними губами. Дыхание её было таким холодным, что не замутило стекла.
Наван кивнул, не поднимая тёмные глаза от чашки. Никто не знал, кому было тяжелее, ему или Исель — тонкой, хрупкой, но очень сильной.
Мегью, не выносившая томительные паузы этих утренних завтраков, мягко спрыгнула с подоконника и требовательно замяукала, выпрашиваясь за дверь.
Наван встал и выпустил кошку. Крупных хищников на планете не было, они просто не переживали здешнюю зиму.
Разнообразие насекомых и растений уже угасало, опережая осеннюю непогоду. Но Мегью с удовольствием пугала последних жёлтых «бабочек», что липли на тепло атомной станции. Осень приближалась неумолимо.
К полудню прилетел Сион Асмин, космобиолог со станции «Азорра». Её уже приготовили к консервации. Биологи улетали завтра.
Сион был высок, кряжист, совершенно сед. И весь он последние дни был как немой укор.
Он хотел, чтобы семья Ронсан тоже поднялась на орбиту, а потом, законсервировав и там жилые модули, отправилась с остальными к Марсу, где располагался сейчас основной форпост землян. Он полагал, что Наван задумал чушь, а Исель — и вообще нечего спрашивать, нужно просто погрузить её саркофаг на атомолёт. Ах, у вас ещё кошка? Ну а ту взять за шкирку и сунуть в багажный отсек!
Наван слушал и молчал. И в конце концов друзья перестали это обсуждать. Совсем.
— Я договорился, — сказал Сион, глядя под ноги. — На базовых спутниках оставят резервное топливо. На всех трёх спутниках. Если ты…
Наван кивнул.
— Если ты передумаешь… — Биолог замолчал и стал смотреть в окно на Мегью, решившую вдруг извести всех «бабочек» в округе.
Наван отправился в кухонный отсек жилого модуля нарезать консервированную ветчину. Они с Исель решили устроить сегодня отгул на пару часов, чтобы можно было напоследок напоить друга чаем и накормить вареньем из «оранжевых бусин». Местного, прошедшего все положенные биопроверки растения: терпкого, пряного, горького до сладости.
Кайкго была царством самых удивительных растений, семена которых приспособились расселяться по планете весной. Ведь мест для зимовки часто оказывалось не так уж много.
Тем не менее зимой планета не была безжизненной. Биоценоз организовывали револис аргис («живые камни»), становясь основанием пищевой цепочки для зимних видов животных — в основном это были насекомые и крошечные грызуны-гермафродиты.
Наван любил сравнивать револис аргис с полыми холмами из английских сказок. Ведь именно вокруг живых камней в запредельные морозы теплилась жизнь. Но даже аппаратам была небезопасна температура Кайкго, а особенно её ледяные бури и внезапные холодовые провалы, когда едва ли не космический минус колодцами сходил на грунт.
Потому «холмы Кайкго» не были до сих пор изучены как следует. И наблюдение за ними всю долгую зиму могло принести науке огромную пользу. Если исследователям удастся выжить, разумеется.
— А кошка-то не замёрзнет? — спросил Сион, откусывая бутерброд.
Сладкого он не любил, но, не желая обидеть Исель, зачерпнул и варенье и заел им ветчину, стараясь не морщиться.
— Кошка, я думаю, замёрзнет в последнюю очередь, — заверил Наван.
И этим было сказано всё.
Сион поднялся, даже не дожевав, скомканно попрощался. Ему было неловко и больно, но он должен был улетать.
Исель долго смотрела ему вслед, пока стосорокаметровая капсула атомолёта не растворилась в небе.
— Нам нужно универсальное горючее, — сказал Наван задумчиво. — Простое и экологически чистое. С тех пор как на Земле закончились углеводороды, мы слишком зависим от электричества. Но возьми условия астероидов или наши, на Кайкго, и остаётся лишь атом. Мы и здесь не сможем использовать зимой лёгкие электрические машины. Слишком велики перепады температур.
Наван повторял хорошо известное, чтобы не говорить о текущем. И даже Мегью, просочившаяся в дом, когда уходил Сион, притворно зевнула.
— Да, — кивнула Исель, и динамик передал её голос ясно и без искажений. Наван сам настраивал его. — Я помню. Ты говорил, что процессы в живых камнях регулируют бактерии. Что именно они превращают жидкость, скапливающуюся в основании «каменных колоний», в некое биологическое топливо. Но мы искали одиннадцать лет и не нашли даже следов подобных процессов.
— Ничего, — сказал Наван. — У нас впереди целая зима. Ведь жидкость там действительно скапливается. И бактериальный состав её — уникален.
Он посмотрел на часы, убрал со стола тарелки, аккуратно упаковал в плёнку остатки ветчины. Запасы их были регламентированы, даже «овсянку жены» Наван привык доедать на ужин. Исель не ела обычной пищи, её питали специальные растворы, не разрушающие её гелеобразную кровь.
История болезни Исель Ронсан была причудлива, словно история человечества. Был момент, когда земляне всерьёз рассматривали замораживание своих тел как некий прорыв к продолжительности жизни. Тогда же был выведен вирус, превращающий кровь в сверхтекучий при низких температурах гель, и всё население Земли получало тогда прививки, внедряющие этот вирус в геном. Вирус должен был активироваться в момент смерти, совершенно меняя некробиоз человеческого тела. Затем тело охлаждали и отправляли на хранение. Предполагалось, что учёные уже близки к тому, чтобы сделать людей бессмертными, и скоро они разморозят тела, вновь вдохнув в них жизнь.
Эти времена давно прошли, теперь продолжительность жизни регулировалась иначе, однако фрагменты спящего вируса не так-то просто оказалось удалить из генома людей. Вирус маскировался и иногда просыпался сам.
Он не убивал, Исель могла вести полноценную жизнь, но… только при температуре не выше нуля. Её зона комфорта была в пределах –18 С, допустимая зона — от ноля до –4 °C.
Так они и жили: +18 С в жилом модуле, где обитал Наван, и –18 С — за толстым стеклом саркофага. Специально для Исель с Марса доставили компьютер, который мог успешно работать при низких температурах, но лабораторное оборудование было теперь, конечно, целиком на Наване.
Медики не смогли ответить на вопрос, что пробудило вирус в крови Исель после девяти лет жизни и исследований на Кайкго. Возможно, ретроболезнь проснулась сама по себе или причиной были стрессы, смена климата, межзвёздный перелёт…
Исель ругала себя лишь за то, что за девять лет плодотворного брака они с Наваном не удосужилась родить малыша. Мальчика или девочку. Супруги не думали, что останутся зимовать на Кайкго, и планировали завести детей уже на марсианской станции «Азимут».
Как глупо было не торопиться жить ещё полнее.
На следующее утро прямо на золотые гроздья «бабочек» крупными хлопьями повалил снег. «Бабочки» жались к охладителям ядерного реактора, путая их с живыми камнями. Исель «бабочек» жалела, ведь в реакторе никаких удивительных бактерий уж точно не завелось бы, и насекомые были обречены.