ка на самом деле может потерять сознание из-за любимого ею красавца-мужчины. Молодые люди его возраста не способны проникнуть в переживания десятилетних девочек, в их глазах они всего лишь стайка ребятишек. Они могут обнять их, как детей, но они никогда не узнают, какую бурю чувств могут вызвать у этих девочек протянутые к ним руки.
Сам того не желая, дядя Чжао ранил сердца многих девчонок из нашего переулка. После того что произошло у него с девчонкой по имени Сяо Лю из третьего двора, что в районе перекрёстка Сидань, выходившие с ним на сцену и исполнявшие роль Си-эр девчонки поняли, что на самом деле он особого внимания на них и не обращал. Его влекло к известной во всей округе Сяо Лю. Почему десятилетняя девочка могла потерять сознание из-за взрослого мужчины, а Сяо Лю с Сиданя, которая ни разу толком и не взглянула на Да Чуня, смогла свести его с ума?
II
Сяо Лю в то время было лет семнадцать-девятнадцать. Она вместе с семьёй перебралась в переулок Фумахутун лишь несколько лет назад. Семейство занимало пять комнат в северном флигеле в третьем дворе. Прежние хозяева этого флигеля — господин Цзянь и его жена — давно уже в принудительном порядке перебрались здесь же в привратницкую. Не стоило господину Цзяню до Освобождения держать частную аптеку. Его причислили к мелкобуржуазным элементам, а отец Сяо Лю работал плотником в строительной фирме, поэтому имел намного больше прав на эти комнаты.
Родители Сяо Лю были небольшого роста и выглядели весьма невзрачно, но зато каких детей они нарожали! Их было восемь: четверо мальчиков и четыре девочки. Парни выросли рослыми, крепкими, а девицы стройными и красивыми. Люди они были малограмотными и бедными. Когда въехали в третий двор, у них даже кровати не было, спали прямо на полу. Питались они плохо, ели грубую пищу. Тем не менее, несмотря на это в этой семье выросла такая девица, как Сяо Лю. Среди её сестёр у неё были не самые правильные черты лица, однако фигурой она, что называется, вышла, и это привлекало внимание многих мужчин. Её смуглая кожа была гладкой и нежной, а от распущенных волос веяло тёплым ароматом свежих опилок. Её слегка влажные большие глаза всегда были чуть прищурены, словно она всматривалась во что-то. Казалось, что она намеренно прикрывает свои чёрные глаза длиннющими ресницами. Пренебрегая правилом порядочных девушек туго заплетать свои косы, она всегда их заплетала свободно, так, чтобы у висков небрежно выбивалась прядь волос. Так она казалось смелой и отчаянной, несколько небрежной и загадочной, будто только что оторвала голову от подушки, проведя бурную ночь с мужчиной. На самом деле вполне возможно, что она только что закончила мыть котёл, в котором варили капустную похлёбку, или только что съела золотистую пампушку из грубого теста с салатной горчицей.
Когда наступали сумерки, она, съев пампушку и вымыв котёл, частенько стояла в проёме ворот, прислонившись к косяку, или отправлялась через весь переулок в общественный туалет. Когда она шла по улице, все достоинства её обольстительной фигуры бросались в глаза. В то время все ходили в широких штанах. Уж не знаю, что сделала Сяо Лю со своими штанами, что они так плотно облегали её упругий зад. Странное сочетание её расслабленной походки и стройной фигуры придавало ей при ходьбе особое очарование.
Она часто носила шлёпанцы на босу ногу. Ногти на ногах были покрашены соком бальзамина в ядовитожелтый цвет. Кто в те времена в переулке, да и во всём Пекине, осмелился бы красить ногти на ногах? Только Сяо Лю с перекрёстка Сидань. Она так и ходила, ни на кого не обращая внимания, потому что не собиралась водиться ни с кем из нашего переулка. У Сяо Лю не было подруг, но ей было всё равно, потому что у неё было полно кавалеров.
Она входила в одну компашку, которая называла себя «Сиданьской колонной». Прозвище «Сяо Лю с перекрёстка Сидань» она получила после того, как вошла в эту компанию. Вообще-то, согласно китайской традиции, её следовало бы просто называть Шестая, так как среди своих братьев и сестёр она по возрасту была шестой. В компашку эту входили с десяток нигде не учившихся (да и негде было учиться) и нигде не работавших парней, все из хороших семей. Они ничего не боясь, шныряли в районе Сиданя по переулкам и крали военные фуражки и звонки от велосипедов. Относили их в комиссионку, а на полученные деньги покупали сигареты и выпивку. В те годы военная фуражка и модный велосипедный звонок особой конструкции были мечтой многих молодых людей. Военная фуражка из шерстяной ткани, была всё равно что шикарное пальто из овечьей шерсти сейчас. Если у тебя на велосипеде красовался такой звонок, то это было то же самое, что нынче иметь в кармане миниатюрный мобильный телефон. Сяо Лю в грабежах не участвовала. Говорят, в этой компании она была единственной девицей. Её развлечением было переспать со всеми парнями из этой компашки. Делала она это без всякого расчёта, просто так, ради собственного удовольствия, потому что она им нравилась. Ей больше всего хотелось нравиться мужчинам и чтобы они из-за неё били друг другу физиономии.
Такое беспутное поведение дочери, конечно же, не проходило мимо внимания домашних. Отец-плотник связывал свою дочь и заставлял её стоять во дворе на коленях на стиральной доске. Поведение Сяо Лю, казалось бы, должно было заставить её братьев и сестёр провалиться со стыда, но нет. Отношения у них были на удивление хорошими. Когда её ставили на колени, сёстры и братья наперебой просили отца простить Сяо Лю. Наказание длилось долго, иногда от полудня до глубокой ночи. Каждый раз отец снимал с неё верхнюю одежду, оставляя лишь майку да трусы. Все просьбы о снисхождении со стороны братьев и сестёр оставались без внимания. Они тяжело переживали, когда видели, как их сестра стоит на коленях на стиральной доске, голодная и замёрзшая. Кончилось всё это тем, что однажды её друзья, ребята из этой компашки, узнав, что она наказана, той же ночью устроили в третьем дворе «грабёж». Они перелезли через стену, развязали Сяо Лю, завернули её в ковёр в бело-красную клетку и вынесли со двора. После этого они сели на свои крутые велосипеды марки «Феникс-18», нажали на педали и, гремя велосипедными звонками, устроили в переулке настоящую «демонстрацию протеста». Затем всей толпой вместе с Сяо Лю они пронеслись по переулку и скрылись.
Той ночью я и Бай Дасин слышали пронзительную трель звонков. Бабушка тоже слышала, заметив сквозь сон, что наверняка в семье Сяо Лю что-то случилось. На следующий день по переулку поползли слухи, что Сяо Лю «похитили». Такая новость взбудоражила меня и Бай Дасин. Мы стали вертеться около третьего двора, пытаясь хоть что-то разузнать. Потом стали говорить, что об издевательствах над Сяо Лю компашка узнала от одного из её старших братьев. Сама она никогда своим дружкам о своих наказаниях не рассказывала. Кто мог видеть, что её, закатав в красно-белый ковёр, умыкнули со двора, кто мог посреди ночи разглядеть, что ковёр в клетку? Эта интрига нас не волновала. Неизгладимое впечатление на нас оказало то, что несколько мужчин, действуя дружно, освободили стоявшую на коленях любимую ими женщину. И способ, которым они действовали, многих потряс. Сяо Лю приобрела ореол загадочности и необыкновенности. Спустя несколько дней она как ни в чём не бывало вернулась домой и ближе к вечеру стала снова появляться в проёме ворот. В руке она держала вязальный крючок, в кармане лежал моток белых ниток, и она, ловко орудуя кистью руки, сосредоточенно вязала воротничок. Вполне возможно, что именно тогда племянник бабушки Чжао, тот самый Да Чунь с вьющимися волосами, и увидел её, а Сяо Лю с переулка Сидань именно в этот момент взглянула на него своими прикрытыми ресницами чёрными глазами.
Самой судьбой было определено, что именно этот мужчина и эта женщина должны были познакомиться, и ничто не могло этому помешать. Я слышала, как бабушка Чжао говорила моей бабушке, что операцию Да Чуню, ставшему для дворовых девчонок просто наваждением, давно уже сделали. С его работы несколько раз уже приходили письма, в которых торопили его вернуться, только он на это не обращал никакого внимания. Несмотря на увещевания бабушки Чжао, он просил Сяо Лю выйти за него замуж и уехать с ним из Пекина. Сяо Лю жеманно смеялась, пропуская всё мимо своих ушей, и лишь урывками встречалась с ним. Позднее дружки из компашки схватили их обоих на заднем дворе у бабушки Чжао. И снова это было ночью, и снова они перелезли через стену и закатали голую Сяо Лю в ковёр, а Да Чуня избили и, угрожая стилетом, выгнали его из Пекина. В переулке стали говорить, что этот набег организовала сама Сяо Лю. Стоило её сердечку забиться, как мужчины сразу же на это реагировали. Как же ей нравилось, чтобы мужчины перед ней оказывались в смешном положении. Если всё это было правдой, то Сяо Лю с перекрёстка Сидань поступила, в общем-то, непорядочно. Красота и коварство разбили сердце Да Чуня.
Бабушка Чжао, рыдая, говорила моей бабушке, что всё это большой грех, и откуда на нас свалилась такая напасть с этой обольстительницей. Обе старушки лили слёзы и наказывали нам не ходить играть в третий двор и разговаривать с кем-либо из семейства Сяо Лю. Они боялись, что мы научимся дурному и станем такими же, как она.
Именно тогда я покинула Пекин и вернулась в город N к своим родителям. К тому времени они только-только закончили свой «курс перевоспитания» в так называемой «школе седьмого мая», расположенной далеко в горах. Первое, что они сделали, вернувшись домой, — перевезли меня от бабушки к себе, чтобы я могла продолжать ходить в школу. Они любили меня, но только моё сердце осталось в пекинском переулке Фумахутун. Я знала, что живущие там взрослые не будут вспоминать ребёнка, не имевшего к ним никакого отношения, но я постоянно думала о них: о Да Чуне с вьющимися волосами, о Сяо Лю с перекрёстка Сидань, о бабушке Чжао и даже о её кошке Нюню. Я когда-то представляла себе, что если бы смогла превратиться в Нюню, то днями и ночами была бы вместе с Да Чунем и смогла бы тогда видеть всё, что происходит между ним и Сяо Лю. Я слышала, что, когда парни из компашки отправились к бабушке Чжао, чтобы схватить Да Чуня и Сяо Лю, кошка Нюню сидела на крыше и громко орала. Кто её знает, звала ли она на помощь или просто злорадствовала? Что же я хотела увидеть, превратившись в кошку? В том возрасте я ещё не знала, что делают наедине мужчина и же