нщина. Это не была зависть, скорее, необъяснимое ощущение грусти и печали. Так как я не «влюблялась» в племянника бабушки Чжао, то и не испытывала отвращения к Сяо Лю, которую бабушка Чжао обозвала обольстительницей. Мне нравились этот мужчина и эта женщина, в особенности Сяо Лю. Я не верила тому, что в ту ночь она имела желание опозорить Да Чуня, а если бы это было и так, что ж тут такого? В душе мне хотелось выгородить её, и тогда я сама казалась себе подленькой. Эта женщина с отвратительным жёлтым педикюром всколыхнула в моей бесконечно мрачной душе чувство свободы и раскрыла моё тайное греховное желание стать такой же. Когда я спустя десять с лишним лет смотрела фильм «Клеопатра» с Элизабет Тейлор, и в частности, то место, где колдун велит людям завернуть её, полуобнажённую, в персидский ковёр и отнести к императору, я тотчас же вспомнила Сяо Лю из переулка Фумахутун, эту необыкновенную красавицу.
Долгое время я не говорила своей двоюродной сестре о том, что я думала о Сяо Лю. Я считала это запретной темой: ведь в тот год Сяо Лю с перекрёстка Сидань «увела» у Бай Дасин человека, из-за которого она упала в обморок. Опять-таки, к началу 80-х годов пять комнат в северном флигеле, что в третьем дворе, вернулись к господину Цзяню, жившему в привратницкой, а семья Сяо Лю съехала. Зачем же было напоминать сестре о прошлом? Но вот однажды, где-то года два назад, в районе Саньлитунь мы с Бай Дасин встретили Сяо Лю. Это произошло в баре «Дубовая бочка». Она пришла туда не развлекаться, она была его владелицей.
Это было небольшое заведение, которое изо всех сил старалось во всём подражать европейскому стилю. В воздухе витал смешанный запах баранины, табака, корицы, карри и других специй, не характерный для китайских ресторанов. На первый взгляд, дела у Сяо Лю шли неплохо. В полутёмном помещении горели свечи, было немало посетителей, в основном иностранцев. На стенах висели шкуры, лук, стрелы. Перед стойкой две певицы латиноамериканского вида пели под гитару «Поцелуй меня, Джимми». Вот здесь мы и встретили Сяо Лю. И хотя мы не виделись более двадцати лет, при тусклом свете свечей я сразу же узнала её.
Я никогда не придавала значения всяким разговорам о том, что спустя годы люди перестают узнавать друг друга и что это приводит к различным курьёзам. Как такое может быть? У меня, во всяком случае, такого не произошло. Сяо Лю было, вероятно, лет сорок. К ней совершенно не подходило выражение «увядшая красота». Она была одета в длинную чёрную юбку, в ушах бриллиантовые серьги в виде цветка подсолнуха; она пополнела, но не выглядела толстой. Сяо Лю сохранила свою красоту, в которой была уверена; она шла в нашем направлении, и походка её была точно такой же, как в переулке Фумахутун, — такой же беззаботной и ленивой. В её поведении появилась уверенность, свойственная человеку, много повидавшему на своём веку. По её виду можно было определить, что живёт она хорошо, вполне довольна собой, хотя и выглядит несколько вульгарно. Я сказала Бай Дасин: «Ой, смотри! Сяо Лю!»
В этот момент Сяо Лю также узнала нас. Она подошла к нам и, вспоминая, сказала, что мы раньше вроде бы были соседями. Смеясь, она велела официанту принести нам две порции коктейля «Карнавальная ночь». В её смехе была особая трогательность с привкусом ностальгии, этот смех не вызывал раздражения, так как был совершенно искренним. Мы смеялись вместе с ней, и в нашем смехе не было дурного умысла. Мы были удивлены, что она вспомнила двух ребятишек из того переулка. Вот только мы не знали, о чём с ней говорить, поэтому вежливо и чистосердечно расхваливали её заведение, а ей было приятно слышать наши слова. Помахав на прощание рукой, она подозвала к себе крепкого молодого парня и представила его нам в качестве своего мужа.
Тот вечер в баре «Дубовая бочка» мы с Бай Дасин провели очень славно. Сяо Лю с перекрёстка Сидань и её муж, который был по меньшей мере лет на десять младше неё, заставили нас долго охать и вздыхать. Мы восхищались этой несгибаемой женщиной, которая так и осталась для нас загадкой. В тот вечер Бай Дасин мне сказала, что никогда не испытывала к Сяо Лю неприязни. Она призналась, что с детских лет просто благоговела перед ней. Тогда она мечтала стать такой же женщиной, как Сяо Лю, гордой, привлекательной, и чтобы вокруг неё вертелись мужчины и она могла дружить с кем хочет. Она часто стояла перед зеркалом, плела косички так же свободно, как это делала Сяо Лю, высвобождая при этом у висков несколько прядей волос. Затем она стояла некоторое время в дверях, прислонившись к косяку, томно опустив веки, после чего вертлявой походкой делала по комнате несколько кругов. Глядя на себя в зеркало, она находилась то в крайнем возбуждении, то воровато озиралась, то чувствовала себя самоуверенно, то впадала в уныние. Как ей хотелось вот так взять и выбежать со двора и пройтись по улице. Конечно, она никогда так не делала и никто, включая меня, не видел, как она гримасничала перед зеркалом.
В тот вечер я шла и смотрела на идущую рядом со мной и казавшуюся уверенной в себе Бай Дасин. Я смотрела на неё сбоку и думала про себя, что ведь я совсем не знаю этого человека.
III
Когда моя двоюродная сестра стала взрослой, её наивное целомудрие и порядочность частенько заставляли меня чувствовать, что она представляет собой редкое исключение среди современных нравов и обычаев. В средней школе и в университете она всегда считалась хорошей ученицей. На третьем курсе она даже была агитпропом в студсовете. Она хотела помогать людям, активно участвовать в общественной жизни, не считаясь с тем, что множество всяких мелких мероприятий мешали ей учиться. Я подозревала, что, может быть, сама по себе учёба не доставляла ей особого удовольствия. Бай Дасин училась на факультете психологии и иногда могла сбежать с занятий в общежитие, чтобы поспать. Правда, это не помешало ей успешно окончить университет, после чего она и оказалась в четырёхзвёздочном «Кэррэн отеле». Там нужно было уметь привлекать постояльцев, так как постоянной клиентуры от турфирм и частных лиц было недостаточно. Её объектами были различные предприятия, а также представительства иностранных фирм в Пекине. Она постоянно ходила по кабинетам этих учреждений и предлагала номера во вверенном ей отеле. Служащие отеля такую форму работы называли «обстреливанием зданий». На слух звучало несколько жутковато, немного похоже на стрельбу из пулемёта, а это уже вам не шуточки.
Я так и не могла понять, каким «основным капиталом» пользовалась Бай Дасин, «обстреливая здания». Ведь у неё не было никаких преимуществ, которыми можно было бы воспользоваться. Красотой она не блистала; её короткие и жёсткие волосы нельзя было уложить в привлекательную причёску. Она любила носить мужские рубашки. Рост у неё был нормальный, но талия практически отсутствовала, а ноги были коротковаты. Несколько полноватый зад слегка свисал, отчего при ходьбе она казалась немного неуклюжей. Однако её успехи в «обстреле» поражали. Каким же это образом, Бай Дасин? Благодаря невероятной страстности, с которой она общалась с людьми?
Однажды я на себе испытала эту её страстность. Она тогда училась на втором курсе и приехала в наш город, чтобы участвовать в учениях закрытого типа, которые организовала Военно-командная академия. После учений я позвонила ей и предложила не торопиться обратно в Пекин, а пожить пару дней у нас. Я тогда только вышла замуж, была очень счастлива, и мне хотелось, чтобы Бай Дасин поглядела, как я живу, и познакомилась с моим мужем Ван Юном, о котором я уже все уши ей прожужжала.
Она с радостью согласилась. Мы встретили её и пригласили в дом, наготовили для неё всякой вкуснятины. Вспомнив, что мы в детстве бегали в «Южную» лавку за охлаждённым лимонадом, я специально купила немного требухи, которую мы в детстве ужасно любили. Мои родители — дядюшка и тётка Бай Дасин — также подоспели к обеду. Все отметили, что Бай Дасин во время учений загорела и посвежела. Далее предметом разговора стал рассказ Бай Дасин о её участии в боевых учениях. Вне всякого сомнения, она бесконечно влюбилась в эти учения. Она подробно рассказывала, чем занималась каждый день, начиная с подъёма и заканчивая отбоем. Как нужно завязывать вещмешок, как надевать маскхалат, что продают в буфете и какой хороший у них командир взвода. Он с ними строг, но никто на него не обижается. Сам он из провинции Шаньдун, говорит с местным акцентом, но нисколечко не провинциален. Знали бы вы, какая у него добрая душа. Не думайте, что он умеет только командовать «смирно», «вольно», «напра-во», передвигаться ползком да стрелять из винтовки. Этот командир умеет играть на скрипке и может даже сыграть отрывок из музыкальной драмы «Лян Шаньбо и Чжу Интай». Да, а ещё командир…
Пока мы сидели за столом, она предавалась сладким воспоминаниям о военных учениях. Она не видела, что стоит на столе, не заметила специально купленную для неё требуху, не обращала внимания на дядю и тётю, на мужа своей сестры. Она не видела, как нам уютно и радостно в новой семье. Кроме военных учений, командира взвода, инструктора, её ничто не волновало. В данный момент ей было неважно, где она и с кем. Если бы её сейчас вообще выставили на улицу, она бы не расстроилась, лишь бы ей позволили рассказывать о своих учениях. Вечером, когда Бай Дасин отправилась в ванную, я отнесла ей зелёное полотенце. А она заперлась там и стала громко рыдать. Стоя за дверью, я спрашивала, что случилось, но она не отвечала. Через некоторое время она вышла с опухшим лицом, вся заплаканная, и сказала: «Послушай, я теперь совершенно не могу видеть зелёный цвет. Он заставляет меня вспоминать воинскую часть, нашу Народно-освободительную армию». С этими словами она уткнула лицо в полотенце и зарыдала снова, будто полотенце — это военная форма их командира взвода.
Такая необузданная тоска по нескольким военным, откровенно говоря, раздражала. Мне не хотелось больше слушать её истории, и к тому же я боялась, что мой муж разочаруется в моей двоюродной сестре. На следующий день после завтрака я предложила ей пройтись, чтобы она хоть имела представление, как выглядит наш город. Она согласилась. Мы пошли, но она тут же спросила, нет ли поблизости почтового отделения. Сказала, что вчера ночью написала несколько писем командиру и ещё кому-то и хочет сначала сходить на почту и отправить письма. Прощаясь, она обещала написать