Стоп, стоп, стоп! Какие узелки, какие вохровцы? Что за безумный набор воспоминаний⁈ Ведь точно помню: я — крупный бизнесмен и ученый! Черт! Да мне еду, если внезапно заработаюсь, из лучших московских ресторанов привозят! Или нет? В памяти внезапно промелькнули детские воспоминания о голоде и сосущее чувство в животе, возникающее через несколько часов работы в цеху. Так… А как же ковид? Больница? Космонавты? Глаза всё-таки придется открывать — нужна информация «со стороны». Даже если вокруг никого нет, посмотрю на ладони — по внешнему виду собственных рук можно определить, какие из воспоминаний… реальные, что ли? Интересно, что увижу? У шестидесятитрехлетнего пожившего мужчины руки точно не такие, как у шестнадцатилетнего подростка.
Яркий свет резанул по глазам! И боль! Она словно ждала этого момента, чтобы раскаленной иглой снова впиться в переносицу и набатом врезать по вискам. Однако прежде, чем заслезившиеся глаза сами собой закрылись, смог уловить главное: холеными, волосатыми руками бизнесмена, ученого и мецената, с его безупречно обработанными ногтями, тут и не пахло. Жилистые, мозолистые пятерни с въевшимися следами машинного масла и окалины. Хоть какая-то определенность, однако, успокоила. Сразу пришла утешительная мысль: «Значит, молодой, проживу подольше».
— О! Кажись, наш стукнутый очнулся! — послышался возглас совсем рядом. — Гля, как руками дергает!
Попытался взглянуть на мир еще раз. Повторно это далось куда легче. Сквозь щелочки глаз свет еще резал глаза, но уже почти терпимо, да и головная боль как-то отодвинулась на третий план, смытая новизной впечатлений. Огляделся, насколько позволяло лежачее положение. Да, это вам не Рио-де-Жанейро! Дощатый, грубо побеленный потолок, одеяло ветхое и вытертое, с небелёным полотнищем вместо пододеяльника, непривычно грубым на ощупь. Зато на дальней стене, в верхней её части, натянули транспаранты: «Вставай, Товарищ, с койки! Вперед — к новой жизни!», и чуть ниже: «В стране, где здоровье твоё берегут, И легок, и радостен пролетарский наш труд!» Палата же (а ничем другим помещение, сплошь заставленное кроватями с лежащими на них людьми, быть не может) человек на десять-пятнадцать. И сосед — кудлатый седой старикан с окладистой бородой, как у Карла Маркса, с изучающим взглядом нависающий надо мной.
— С возвращением тебя, паря!
— Что со мной? Где я? — извечные вопросы.
— Известно где. В заводской больничке, — принялся разъяснять текущее положение дел словоохотливый старик. — Тебя часа два как принесли. Сказали — авария в кузнечном цеху. Неужто не помнишь?
— Смутно… — вроде, и в самом деле начал припоминать, как наш старший мастер, Трофимыч, с брюзжанием и такой-то матерью что-то подправлял в механизме заевшего парового молота. А потом — грохот, свист пара и… уже в больничке лежу.
Долго разлеживаться не дали. Очевидно, доктору кто-то сообщил, что новый пациент очнулся. Эскулап, появившийся в сопровождении парня и девушки в белых халатах (то ли санитары, то ли интерны), сразу, как пришёл, положил ладонь мне на солнечное сплетение. От руки по телу словно мурашки расползаться стали.
— Марьяна, записывай! Пульс 81, давление 131 на 85, но может быть неустойчиво. Критических последствий сотрясения не наблюдается…
Через пару минут, удовлетворенно кивнув, он закончил диктовать результаты своих «измерений» и принялся меня мять, щупать, временами простукивая. При этом постоянно спрашивал:
— Так больно? А так? А если мы здесь?
Убедившись, что с телом, на первый взгляд, все в порядке, длинная ссадина на голове — не в счет, даже бинтовать не стали — осколок взорвавшегося котла прошел по касательной — сей достойный эскулап предложил встать и попробовать пройтись.
Я поднялся на ноги. Мир вокруг сначала закружился, но быстро обрел равновесие. Как и я сам, когда, опираясь на отполированную десятками рук моих предшественников спинку простой кровати, сколоченной из оструганных досок, сделал первый шаг. Потом еще. Потом, расхрабрившись, попытался шагнуть уже без опоры. Даже на ногах удержался!
— Ну, что могу сказать, голубчик? Всё с вами понятно, — заключил доктор. — Пока полежите до завтра. И можете не волноваться: товарищи, что вас притащили, обещали родным сообщить, что вы в больнице. Поправляйтесь.
Ну, что ж, доктор сказал — в морг… тьфу ты! Сказал — лежать, значит, придется лежать.
Вечером пришел заглядывавший ранее с доктором парень, принес какую-то микстуру, отвратительнейшую на вкус. А следом появилась пожилая нянечка, в эмалированном ведре похлебку притащила. Половником принялась разливать порции в подставляемые ей больными тарелки. У меня тарелки, разумеется, не было. Немного помешкав, женщина сходила, взяла с подоконника и тщательно её обтерла.
— Ему уже не пригодится. А ты кушай, милок, — и, по-доброму улыбнувшись, щедро зачерпнула гущи с самого дна.
Внезапно ужасно захотелось есть. Впрочем, вполне понятно. С самого утра во рту маковой росинки не было. Утром едва не проспал — не до еды было, обеденное молоко расколотил, а потом и вовсе чуть Богу душу не отдал. Или отдал? Вдруг поймал себя на мысли: правильно говорить не Богу, а Богам. Либо же требуется выбрать, в чертоги к какому именно ты желаешь отправиться.
С супом поначалу заминка получилась: ложки-то нет. Соседи, что сейчас с таким аппетитом хлебали свои порции варева, делиться с ожившим новеньким столовыми приборами явно были не намерены. Ладно, не на королевском приеме: втянул в себя теплую, недосоленную жижу через край, потом принялся гущу выгребать горбушкой хлеба, а тут и сердобольная санитарка заглянула — ложку принесла (с возвратом!). Так что, покидав в рот всё, что осталось в тарелке (перловка, какие-то овощи), и забросив следом раскисший хлебный обрезок, осоловевший от еды, я откинулся на кровать.
А теперь спа-ать!
Утром чувствовал себя вполне здоровым. Только вот когда окончательно сбросил дрему, обнаружил себя сидящим на кровати, с пальцами, сложенными в простенькую мудру, и на автомате бубнящего привычный текст.
Аж сбился с заученного с раннего детства ритма…
Занятно…
Что же сейчас происходит? А происходит со мной сейчас форменная мистика, а если точнее — Чтение Третьей Малой Веды. Веды — этакие молитвы-медитации, дарованные людям Богами, для их выживания, развития, процветания (и ещё целая страница, призванная подчеркнуть благородство Высших сущностей). Я-Васька принялся их осваивать даже раньше, чем говорить нормально начал (как и любой житель этого мира)… А вот Я как Василий Степанович из 21 века — спросонья разбирался с удивительной и поголовной «набожностью» граждан молодого советского государства… Да, да, 1926 год на дворе, помню, помню.
Но сосредоточимся на Веде.
Плавный вдох, медленный выдох, во время которого про себя «пропеваю» нужные слова, а по телу струится круговорот энергий, с каждым вздохом захватывая извне всё больше и больше…
Что ж. Вынужден признать: это, действительно, работает. Несколько минут подобной медитации — и я спокойно поднялся с кровати бодрым и полным сил. Только ссадина на голове слегка ломила, если дотронуться. «А вы, молодой человек, не лезьте пальцами, куда не надо», — фыркнула на моё замечание приходившая со вчерашним доктором практикантка, осматривавшая меня, прежде чем дать «добро» на выписку.
Хорошо, что было это уже после завтрака — успел неплохо подкрепиться. Осыпал комплиментами нашу сиделку, за что был удостоен двойной порции с добавкой. И что люди на больничную еду наговаривают?
Ну, вот и все! До завтрашнего утра домой отправлен!
Направляясь к выходу из заводской больницы, я рассматривал справку, что от доктора принесли. В ней сообщалось, что больной Николаев Василий Степанович, 1910 года рождения, может приступать к труду с завтрашнего дня, то бишь 23 июля 1926 года. Правда, в ближайшую неделю ему рекомендован «легкий труд». Словно он был в нашем кузнечном цехе, этот «легкий» труд. Ещё бы добавили про обязательные прогулки на свежем воздухе, а лучше — что мне рекомендуется есть больше мяса, присовокупив к подобному решению соответствующую продовольственную карточку…
И пошел я, солнцем палимый. Кстати, солнце, действительно, палило знатно. Тут, в Новом Гирканске [1], что широко раскинулся на северном берегу Каспия в устье реки Урал (а точнее — на сети каналов, в которые сию реку давным-давно заключили) в это время — самый разгар лета.
В задумчивости и не заметил, как углубился в ряды двухэтажных бараков, что почти возле самих заводских корпусов стояли.
Дом, милый дом. Ха! А строения-то вокруг знакомые и по «другой» жизни! Очень похожие деревянные двухэтажки стояли по соседству от дома, в котором я обитал ребенком в середине шестидесятых. Разве что — в туалет жителям будущего во двор бегать не приходилось, как сейчас.
Нда. Это точно не мой пентхаус в Москве третьего тысячелетия! Эххх… Может, я всё же сплю? А как проверить?
Зато тут было очень тепло, лицо ласкал морской ветерок, а от жарящего солнца вполне можно было спрятаться под сенью древ, что произрастали тут в изобилии. Хотя растительность здесь не просто несвойственная для средней полосы — она вообще неуловимо отличается от известной мне по «другой» жизни. Но чем — не скажу, ботаника — не моя специализация.
Вдруг взгляд выхватил пустырь с еле проглядывающим сквозь зелень остовом. Перед глазам замелькали картины, увиденные в «детстве». Гражданская. Бои в городе. Огонь, сжигающий целые кварталы, крики, плач… Я-Васька, пока мать меня не нашла и не уволокла в подвал, смог воочию лицезреть многометровый вал огня, прокатившийся немного поодаль, глотая дом за домом, не брезгуя при этом и редкими паникующими людьми…
Передёрнув плечами, отгоняю наваждение, которое уже давненько меня не посещало, решительно ныряю в подъезд.
На мой стук, дверь двухкомнатной «квартиры» открыл младший брат Сенька, тут же во все горло закричавший:
— Мама! Мама! Васька вернулся! — и тут же затараторил, пытаясь уложиться до подхода матери. — А мы с мамкой вчера хотели к тебе в больницу идти, но нас сосед отговорил, сказал, что мешаться там будем врачу тебе помощь оказывать. Мы сегодня собирались пойти, а ты…