Линор нырнула головой в чистое платье.
– Когда начнется памятная ночка?
Кэнди глянула на часы, которые как раз щелкнули и загудели, отмечая новую минуту.
– В любой момент. Сейчас поеду к нему обедать, потом, думаю, мы будем спариваться как звери, много-много-много часов.
– Да ты романтик, – сказала Линор. – Иисусу всплакнулось, Влад Колосажатель. Грехи отцов наших. Мне ни в чем не будет нужды.
– Иисусу ни в чем не будет нужды.
– Молодчина.
– Я все еще жду рассказа о Рике, ну, в плане спариваться, – крикнула Кэнди, вернувшись к себе. – Вы с ним уже сколько месяцев, и если он такой суперический, как ты говоришь… Я жду подробных анатомических сплетен. Иначе ты вынудишь меня разведать все лично.
– Да, ну, м-м-м. – Линор натянула чистые носки.
– Да шучу я. Но правда, мы все-таки подельницы. А когда ты его описываешь, оно тебе делается ближе. В смысле, он. Правда. Углы, наклоны, родимые пятна, всё такое. Так оно еще интимнее. – Кэнди вошла, на ней было старое выцветшее фиолетовое хлопковое платье, которое раньше долго носила Линор, Кэнди оно было идеально мало и облегало не самые хилые холмы бедер. Она встала на колени в тени у окна и принялась красить ресницы, глядясь в свое отражение в черном нижнем прямоугольнике чистого оконного стекла. На улице воспряли сверчки.
– Если я кончаю. Как личность, – сказал Влад Колосажатель. – Где эта дурковатая сучка?
– Прости, пожалуйста.
– Ты не подкинешь меня к дому Рика? Я оставила машину у Центра. – Линор завязала шнурки и теперь расчесывала локоны. – Думаю, в плане питания Владу Колосажателю ничего не грозит. Он, кажется, не голоден.
– Да, подвезу. Слушай, ты польешь растение или как?
– Это типа эксперимент.
– Грехи сосцов наших! – заревел Влад Колосажатель. – У кого книга?
– Какая книга? – спросила Линор у Кэнди.
– Чтоб жё [58] знала. Слушай, я опаздываю. Пошли уже.
– Да. Доброй ночи, Влад Колосажатель.
– Любовь ничего не значит. Для меня слово «любовь» – бессмыслица.
– Может, отнести его в «Живые Люди» [59]?
– «Живые Попугаи».
– Еще раз спасибо за платье. Предупреждаю, могут разодрать.
– Все первые брачные ночи должны быть как твои разрывы.
– Женщинам нужно пространство, нужно пространство!
– Тебя тревожат мысли о том, тревожит ли меня то, что ты никогда не говоришь мне «я тебя люблю»?
– Может, иногда.
– Ну, не тревожься. Я знаю, что ты меня любишь, глубоко внутри. Я это знаю глубоко внутри. И я тебя люблю, люто и беззаветно – ты только поверь.
– Да.
– И ты меня любишь.
– …
– Это не проблема. Я знаю, ты меня любишь. Прошу, не позволяй себе об этом тревожиться.
– …
– Спасибо, что рассказала новости о бабушке. Извини, что за обедом с мной был такой геморрой. Извини за Нормана.
– Да господи, я хотела тебе рассказать. Только, мне кажется, это рассказ ни о чем. Рассказывают факты, рассказывают что-то. Это не что-то, это просто коллекция стремностей.
– Пусть так. Тебя тревожит, что пропала книга, да?
– …
– Эта книга – проблема, Линор. Эта книга – твоя проблема, мне кажется. Разве Джей не говорил, что ты просто вкладываешься во внешнее, чтобы действенно вредить или помогать – и обретать значимость, которая на деле может прийти только изнутри? Что твоя жизнь – внутри тебя, а не в какой-то книге, из-за которой отвисла старушкина ночнушка?
– Откуда ты знаешь, что Джей мне говорил?
– Я знаю, что сказал бы на его месте.
– …
– Испытывай оправданную тревогу за родственницу, которая вернется со средиземноморским загаром и лаконичными объяснениями твоего отца, Линор. Всё.
– Знаешь, Рик, ты меня переполняешь. Ты выворачиваешь меня наизнанку.
– Прости?
– Ты выворачиваешь меня наизнанку. Когда мы… ты знаешь. То, что мы сейчас делали.
– Я тебя переполняю?
– Да.
– Ну, спасибо.
– Историю, пожалуйста.
– Историю.
– Пожалуйста. У тебя сегодня есть история?
– О да.
– Хорошо.
– Вообще-то я завел сегодня дневник, правда. Журнал-дневник, для почеркушек. То-сё, эт цетера. Было интересно. Я еще в молодости хотел.
– Очень хорошо. Можно я когда-нибудь его почитаю?
– Конечно же, нет. Журнал-дневник почти по определению не читает никто, кроме автора.
– Ладно, тогда сойдемся на истории, пожалуйста.
– Пришла сегодня еще одна интересная.
– Отличненько.
– Только опять печальная. Знаешь, кто присылает все по-настоящему печальные истории? Присылают, вообрази, детки. Ребятки из колледжа. Я начинаю думать, что у американской молодежи серьезные проблемы. Во-первых, абсолютно шокирующее количество детей интересуется сочинительством. Абсолютно шокирующее. И не просто интересуется, нет. То, что мне присылают, не могли написать люди, которые всего лишь… интересуются. И – печальные, печальные истории. Что стало со счастливыми, Линор? Да хоть с назидательными? Я бы с жадностью накинулся на какую-нибудь дидактическую сэлинджеровщину, найди-утешение-где-не-ждешь, я читал такое вагонами в «О’Хота и Клевок». Мне тревожно за нынешних деток. Им бы пить пиво, ходить в кино, охотиться за трусиками [60], терять девственность, извиваться под суггестивную музыку, а не сочинять длинные, печальные, запутанные истории. И они все, без единого исключения, мерзко печатают. Им надо тусоваться и учиться печатать. Я неслабо встревожен. Правда.
– Ну так расскажи.
– Мужчина и женщина встречаются и влюбляются друг в друга на сеансе групповой терапии. Мужчина – красавчик, с выпирающей челюстью, и еще, как правило, очень милый, но у него проблема с неимоверными вспышками ярости, он их не контролирует. Им завладевают эмоции, он их не контролирует и становится безумно, иррационально злым, иногда. Женщина до боли очаровательна, и добра, и ласкова, как только можно надеяться вообразить, но страдает от кошмарных периодов меланхолии, которую могут сдержать на подступах только жуткое переедание и избыточный сон, поэтому она постоянно ест «фритос» и капкейки «хостесс» [61], слишком долго спит и очень много весит, хотя все равно еще красивая.
– Не мог бы ты чуть подвинуть руку?
– И вот эти двое встречаются на сеансе групповой терапии, и страшно влюбляются друг в друга, и мечтательно глядят друг на друга из разных концов помещения раз в неделю, пока психотерапевт, он всегда такой вальяжный, милый и носит фланелевое пончо, ведет сеансы терапии. Психотерапевт, кстати, это важно знать, по виду очень милый и всем сочувствует, но на деле он, как мы узнаём благодаря всезнающему рассказчику, единственный настоящий злодей в истории: в колледже у него был нервный срыв во время теста GRE [62], он сдал его так себе, не поступил в Гарвардскую высшую школу, вынужденно поехал в Нью-Йоркский университет, кошмарно страдал и жестоко мучался в Нью-Йорке и в результате просто ненавидит большие города и коллективные социальные единицы вообще, ненавидит реально патологически, считает, что давление общества и группы есть корень всех проблем всякого, кто к нему приходит, и старается беспрерывно, но ненавязчиво убедить всех пациентов уехать из города и перебраться в уединенные хижины в лесах того штата, в котором происходит действие, у меня ощущение, что это Нью-Джерси, и эти-то хижины по какому-то странному совпадению принадлежат ему, и он продает их пациентам, грязно на них наживаясь.
– …
– И мужчина с женщиной страшно влюбляются друг в друга, и начинают встречаться, и мужчине чудесным образом теперь легче бороться со злостью, а женщине теперь легче бороться с меланхолией, и она уже не спит все время, и не ест нездоровую пищу, и худеет, и становится такой писаной красавицей, что впору расплакаться, и они решают пожениться, идут и говорят об этом психотерапевту, тот радуется с ними и за них, как он выражается, но говорит, что терзающие их психологические проблемы просто отошли на задний план, ненадолго, потому что они отвлеклись на свою новую любовь, и что, если они действительно хотят вылечиться навсегда, чтобы сосредоточиться на любви друг к другу до гроба, им нужно вместе уехать из города, у меня ощущение, что из Ньюарка, в хижину в лесной глуши, подальше от всего, что связано с коллективным обществом, и он показывает им проспекты хижин в лесу, и вдруг оказывается, что у психотерапевта в самом центре зрачков – маленький знак доллара, тут идет сюрреалистическое описание, мне оно показалось неважным.
– Ну ничего себе.
– Да, но мужчина и женщина уже почти полностью подпали под врачебное заклинание психотерапевта, после всего-то года терапии, а еще они, ясное дело, психологически податливы и нестабильны от любви такой силы, поэтому они следуют совету психотерапевта и покупают хижину в лесной глуши в нескольких часах езды отовсюду, и мужчина уходит с работы, он архитектор, причем был совершенно потрясающим и успешным архитектором, когда не страдал от приступов злости, а женщина уходит со своей работы, она дизайнер одежды для корпулентных женщин, и они женятся, едут в свою хижину и живут одни, и, почти прямым текстом, у них постоянно просто невероятный секс, в хижине, и в лесу, и на деревьях, и, чтоб было на что жить, они начинают писать романы, в соавторстве, о триумфе сильной чистой человеческой эмоции над злым групповым давлением современного коллективного общества. И у них почти мгновенно, по результатам всего этого невероятного, но психологически невинного секса рождается ребенок, причем они сильно рискуют со схватками, еле-еле успевают в крошечную больницу на отшибе, едут на полноприводном джипе-вездеходе, который им продал тот же психотерапевт, еле-еле успевают в больницу, но в конечном итог