Мужчина ее пожал.
– Эндрю Земновондер Ланг, – сказал он, – из Муди-Понта, то есть вообще-то Далласа, Техас, а позднее из Скарсдейла, Нью-Йорк.
– Скарсдейл, Эндрю? – сказал я. – Я жил в Скарсдейле, сам, довольно долго. В основном в семидесятые.
– Но в итоге переехали, – усмехнулся Эндрю Ланг. – Я вас понимаю, абсолютно и полностью. Да.
Что я могу сказать оглядываясь теперь? Вероятно, что ощутил присутствие родича. Не просто брата по братству: я был среди Пси-Хов абсолютным маргиналом и вообще-то поспешно покинул клуб на втором курсе, когда старшие товарищи срубили половину лестницы, соорудили условный трамплин, отодрали половину половиц в клубной гостиной, наполнили подпол пивом и назвали свое творение бассейном, в который всем второкурсникам было приказано нырять и затем пить, пока море не станет по колено. Я был маргиналом. А в Ланге я ощутил реально закоренелого Пси-Ха: он выпил по крайней мере десять бутылок пива, приступал к переговорам с одиннадцатой и вообще не казался захмелевшим; что куда важнее, после моего прибытия он ни разу не был в уборной. Плод возмужания в колледже, каким я его знал.
Нет, но все-таки я чувствовал общность, пусть избирательную. Я фибрами чуял в Ланге здешнего нигдешного, того, кто был внутри, а стал вовне, такого же одинокого выпускника безвыпускниковой эпохи. В окружении, да, здешних: детей, своих, с утиной походкой и сложными глазами. В глазах Ланга, глазах растительного цвета, сложности не было. Я глянул в них в зеркало. Это были мои глаза. Глаза мужчины, вернувшегося в дом, где он вырос, и увидевшего, как новые ребята играют в его дворе, новый «Роулингз Вечнопрыг» [114] ныряет в новое баскетбольное кольцо над гаражом, новый пес дрочит на рододендроны его матери. Очень печально. Может, дело только в виски или пиве, но в Ланге я чуял печаль. Его бар был моим колледжем. Они были одним и тем же. И мы просто перестали быть своими.
– Вы ведь здесь не просто так? – спросил я Ланга. – Восемьдесят третьи собрались?
– Не, – сказал техасец. – Восемьдесят третьи в жизни не собираются. Я просто понял, что мне надо… к чертям собачьим выбраться из Скарсдейла. Плюс мне тут правда нравится осенью. Хотя какая осень. Слишком бляцки жарко.
– И все-таки.
– Ну. Точняк. Но я зуб даю, что вы не просто так катили сюда из самого Огайо, чтоб проветриться, – прав?
– Не просто, правы. – Я покачал головой. Попросил у теперь уже откровенно враждебного бармена еще виски. Бармен испепелял Ланга глазами. Ланг его игнорировал. – Не, – сказал я, – моя невеста поехала навестить брата, выпуск девяносто третьего, ну а я поплелся с ней немножечко шутки ради. Ни разу сюда не возвращался.
Ланг уставился в зеркало.
– Угу, я тоже не особенно. Правда, и лет прошло всего ничего. И я приезжал на пару Возвращений Домой. Это был угар.
– Помню, они веселые.
– Да уж да.
– Вы женаты, в Скарсдейле? – спросил я. Здесь надо признать, я задал вопрос по заведомо инфантильной и эгоистической причине. Я инстинктивно и непроизвольно рассматриваю всех прочих мужчин как потенциальную угрозу моим взаимоотношениям с Линор. Одним женатым больше – одним членом угрожающей мне структуры меньше.
– Да, женат. – Ланг глядел на свое отражение.
Я одобрительно прихихикнул.
– Жена приехала с вами?
– Нет, не приехала, – сказал Ланг. Сделал паузу, рыгнул. – Жена… – Глянул на часы. – …Жена в эту секунду определенно на заднем дворе, в шезлонге, с мартини и «Космополитен», подновляет старый загар.
– Ясно, – сказал я.
Ланг глянул на меня.
– Реально не знаю, какого черта сюда приехал, честно говоря. Просто мне… надо было срочно домой, куда-нить. – Он постучал костяшкой по стойке.
– Да, да. – Я почти сжал его руку. – Прекрасно понимаю. Попытка вернуться внутрь, стать здешним…
– Что?
– Ничего. Ничего. Чем вы занимаетесь, Эндрю? Можно называть вас Эндрю?
– Да конечно, Дик, что ты, – сказал он. Снова развернулся ко мне, дыхнул арахисом. Глаза у него помутнели. – Прям сейчас я бухгалтерствую. Папочка жены – бухгалтер и все такое, и я кое в чем ему помогаю. В основном груши околачиваю. Хочу уволиться. Думаю, по сути, я уволился сегодня, не явившись. – Он отхлебнул пива и, глядя вдаль, вытер губу. – Я как покончил с колледжем, работал за бугром, на моего личного папочку. Мой личный папочка владеет фирмой в Техасе, и я работал на нее за бугром, пару лет. Охерительно.
– А потом ты женился.
– Ага. – Орешки. – Дик, ты сам женат? Ну да, ты сказал, что помолвлен.
– Я… я помолвлен. С чудесной, чудесной девушкой. – Он все-таки женат. – Я раньше был женат. Развелся.
– А теперь опять помолвлен. У-и-и. Ты, Дик, любитель нарываться.
– Зови меня Рик, – сказал я. – Мои друзья зовут меня Рик. И – всё абсолютно по-другому, теперь, к счастью.
Мне было чуть не по себе. Мы с Линор, в конце концов, не были формально помолвлены, хотя всего-то и надо дождаться сочетания верного момента и накопленной слюны.
– Ну, повезло тебе. Как зовут счастливую мадемуазель?
– Миз Линор Бидсман, из Восточного Коринфа, то есть Кливленда, Огайо, – сказал я.
Ланг размышляюще обсасывал соль с орешка. Глянул в зеркало и смахнул что-то с губы.
– Бидсман, Бидсман. – Он глянул на меня. – Хм-м-м. Она не училась в колледже по соседству, а? Как его там – Маунт-Холиок?
– Нет, нет, – сказал я взволнованно, ощущая потенциал братских уз – все-таки восемьдесят третий. – Но ее сестра – да. Миз Клариса Бидсман. Ныне миссис Элвин Гишпан, Кливленд-Хайтс, Огайо.
– Ох, да будь я проклят, – сказал Ланг. – Клариса Бидсман была жёниной соседкой по комнате, одной из, год. Я тогда был на втором. Я ее знаю. Христос на колесах, как же дьявольски давно это было. Они с моей женой не очень ладили.
– Но они друг друга знают. Правда. Правда. – Я извивался от волнения и полноты мочевого пузыря. Но отправиться в уборную прежде Ланга – ни за что. – Как зовут твою жену, скажи, я скажу Линор, а она Кларисе.
– Девичье имя моей жены было мисс Мелинда Металман, – сказал Эндрю Ланг зеркалу.
Земля чуть не слетела с оси. Слюна будто пылесосом всосалась и растворилась где-то в затылке. Мелинда Металман. Минди Металман, возможно, самая эротичная девушка, какую я когда-либо видел вживую. Дочь Рекса Металмана, она вытворяла вокруг газонного дождевателя такое, чего ни одной тринадцатилетке делать нельзя. На лбу вдруг выступил пот.
– Минди Металман? – каркнул я.
Ланг снова развернулся.
– Ага. – Глаза у него были старые и мутные.
Я уставился на свой виски.
– Ты, наверно, вряд ли знаешь, может ли ее отец случайно жить на… Вайн-стрит в Скарсдейле, – сказал я.
Ланг ухмыльнулся себе.
– Да, ты ж из Скарсдейла, правильно. Ну, ага. Вайн-стрит, четырнадцать. Только уже нет, потому что в прошлом году он подарил дом нам с Минди. Он теперь живет в квартире. Предположительно, без газона. Этот газон выеб старому Рексу мозги. Но, правда, теперь он разбил газон в том здании, где живет, говорит. Просто очень маленький. Почти что и не газон, говорит. Черт его знает. – Ланг глянул в зеркало. – Теперь я живу на Вайн, четырнадцать, типа.
– Я раньше жил на Вайн, шестнадцать, – сказал я тихо. Ланг повернулся ко мне. Фанаты «Боба Ньюхарта» точно решили, что у нас любовь. Наши глаза светились восторгом очевидной связи. И какой это был восторг, учитывая контекст. Я даже и теперь чуть трепещу, в мотеле. – Моя бывшая жена так там и живет, хотя, мне намекали, готовится продать дом.
– Миссис Клевок? – Глаза Ланга расширились. – Вероника?
– Миз Клевок, – сказал я, уже не понарошку схватившись за рукав Лангова пиджака. – Клевок – ее девичья фамилия. И я часто играл в теннис с Рексом Металманом, давным-давно. И смотрел, как Рекс выходит на газон, почти каждый день. Для всех соседей это было событие.
– Будь я вымочен, зажарен и проклят с ног до головы, – сказал Ланг. – Понятия не имел, что Ронни вышла замуж за выпускника Амхёрста. Чё-ё-ёрт. – Он снова постучал рукой по стойке. Я вдруг разглядел эту руку. Веская, бурая, сильная. Тяжелая рука.
– Ронни? – спросил я.
– Ну, я с ней близко знаком, живем рядом и все такое. – Ланг опустил глаза и стал размазывать пальцем влажную окружность, оставленную пивным бокалом на темном дереве стойки.
– Ясно, – сказал я. – Как Ронни?
Мы посмотрели друг на друга в зеркало.
– Когда в последний раз виделись, у нее все было хорошо, – сказал Ланг. Долил пива в пену на дне бокала. Я увидел соль, от орешков, на ободке. – Чем вообще занимаешься, Рик? В Кливленде.
– Издательский бизнес, – сказал я. – Управляю кливлендским издательством. «Част и Кипуч, Издательство, Инк.».
– Хм-м-м.
– А как Минди? – спросил я. – Я ее знал, чуть-чуть, в детстве. У Минди все хорошо? Тоже делает карьеру?
– Минди очень даже делает карьеру, – сказал Ланг секунду спустя. – Минди – голос.
– Голос? – спросил я. Голову заполнили виды Минди Металман. Ее спальня была за забором, прямо напротив моей берлоги.
– Голос, – сказал Ланг. Он теребил коктейльную салфетку с изображением огромного помадного поцелуя. – Ты ведь ходишь в продуктовый? И когда платишь за покупки и всякое на кассе, девушка толкает покупки через сканер, тот пищит, и потом голос из кассы говорит цену? Или, если у тебя машина последней модели, она говорит: «Пожалуйста, пристегните ремни», – когда ты не пристегнул ремни? Мелинда Сью – голос внутри вещей.
– Это Минди Металман? – Я ходил по магазинам. Я водил машину последней модели.
– Миссис Э-Зэ Ланг собственной персоной, – сказал Ланг. – Раньше великий голос был у той дамы из Сентерпорта, на Лонг-Айленде, да? Но она постарела, скрипит. Мелинда Сью практически выпихивает ее из бизнеса.
– Святые небеса, – сказал я. – Кажется, и правда фантастически интересная карьера. Минди рада?
– Уж как рада. Делать нехер. Садишься где-нить раз в неделю с выпивкой и магнитофоном за миллион и сценарием с репликами типа «Вам сдача, четыре доллара». Делать нефиг. Только у нее теперь вдруг амбиции. У нее и ее менеджера. – Ланг заглотил полпива. – Алан Гласкотер – ейный менеджер. Амбициозный Ал. Они теперь с амбициями. – Еще пива. – Она хочет в телик.