– Бабуля была бы разочарована своей любимицей, – сказал он. – Они, само собой… означают то, что ты хочешь, чтоб они означали. Смотря для чего ты их хочешь использовать. Миз Бидсман… – Он притворился, что держит под носом Линор микрофон. – …какую функцию вы желали бы приписать рисункам? Зрители, пожалуйста, воздержитесь от подсказок… – Антихрист изобразил языком тиканье часов. – Функция. Каждой унции по функции. Функция. От латинского «функ», означает вонь вследствие постоянного чрезмерного использования. Она отползла, понимаешь? Либо мертва, либо яростно функционирует. Кстати, о яростном функционировании, ты могла бы помочь мне, на секунду, пожалуйста.
Линор помогла брату встать. Он похромал в кусты на краю холма. Линор услышала, как он ходит в туалет в сухих кустах.
– У меня идея, – голос Антихриста из кустов достиг Линор. – Сделаем все чисто по-бидсмановски. Сыграем в игру. Сделаем вид, по приколу, что Линор не угасла, что миссис Иньгст ее не распотрошила и не скормила Владу Колосажателю, что Бабуле на деле нефиолетово твое потенциальное беспокойство и она на деле пытается использовать это беспокойство в своих мерзопакостных целях. – Он возвращался, медленно, держа равновесие на склоне. – Итак, если игровой сценарий ровно таков – ка́к мы хотим, чтобы функционировали эти рисунки, а? – Он вновь уселся, не без помощи Линор, глянул на нее. – Рисунок со скользящим человеком при таком сценарии может сообщать: хей-хо, смотри, куда идешь. Осознай, как ты – мы – осознаём Линор в качестве… «пропавшей». Не просто смотри на него; думай о том, как на него смотреть. Может, он… означает как раз противоположное тому, что, ты думаешь, он делает, тому, как он… выглядит. – Ля-Ваш затруднился с ногой из-за бугра на холме. Линор помогла ему устроиться поудобнее. Этикетки детского питания она держала в руке.
Ля-Ваш продолжал:
– Смотри, может, Линор вовсе не исчезла. Может, это как раз ты исчезла, в самом конечном счете. Может… это мне особенно нравится… может, это папа исчез, закрутился в воронке промышленной пустоты. Может, он и нас с собой взял. Может, Линор это поняла. Может, не она скользила прочь от тебя, а ты скользила прочь от нее. Или карабкалась прочь от нее. Может быть, это игра в скольжение и карабканье! «Желоба и лестницы» восстали из мертвых! – Антихрист говорил с трудом, его рот пересох из-за косяка. Он выгреб из ящичка последнюю порцию дани Клинта Вуда и зажег ее.
– Хм-м-м, – сказала Линор.
– Главное, не думай о себе, в этой игре, вообще, – сказал Антихрист. – Потому что в этой игре, как мы в нее играем, рисунок с брадобреем означает «не думай о себе», в контексте игры, иначе твоя голова взорвется в стиле ар-деко. Просто думай о других людях, если хочешь играть. Что означает, что членов семьи нужно воспринимать как эксплицитно Других, что, я должен сказать, привлекательно освежает.
– Что эта фигня вообще значит? – сказала Линор.
Антихрист выдохнул.
– Притворимся, по приколу, что на дворе у нас поздние семидесятые, и Линор в своем голубом периоде [118], и еще сидит исключительно у себя в кабинете, и цыкает на каждого, кто к ней подходит, включая старого бедного Дедулю, который готовится умереть и становится в общем жалким…
– Проматывай. У меня задница болит.
– И, так или иначе, в игровом контексте, Линор все еще скептична как черт или по меньшей мере натужно делает вид и демонстративно убеждает, что она есть только акт думания, а-ля Француз [119], хотя Линор сказала бы, что она есть только акт говорения и рассказывания, но это такая хренотень, что у меня язык сводит, и по-любому, к счастью, нам без толку, так что мы скажем, что она есть только акт думания; это единственное, в чем она может быть уверенной, – что она есть ее думание.
– Это все по правде, или ты это говоришь, потому что обдолбанный? – спросила Линор.
– Тихо, пожалуйста, – сказал Ля-Ваш. – Я усердно играю. Итак, Линор – лишь акт думания, ничего иного «предположить» нельзя. – Он лег на спину и стал смотреть в алеющее небо, поместив косяк в вырезанный в ноге инициал. – Она и есть ее думание. И, как мы знаем, любое думание требует объекта, чего-то, о чем или насчет чего думают. А единственное, о чем можно думать, – это то, что не является актом думания, то есть Другие, да? Ты не можешь думать о собственном акте думания-о-чем-то, не больше, чем нож может себя порезать, да? Разве что ты – чувак, существенно ухудшающий качество жизни Дерганого Роя Келлера, но я отказываюсь об этом думать, пока этого не потребует от меня нога. Итак, мы не можем думать о себе, если мы всего лишь акт думания. То есть мы как этот брадобрей. Брадобрей, я припоминаю, бреет тех и только тех, кто не бреется сам. Значит, Линор думает, что мы думаем о тех и только о тех вещах, которые не думают о себе, которые не есть акт нашего думания, которые – Другие.
– Херня игра, – буркнула Линор.
– Но мы же помним, что мы – только наш акт думания, в игре, для Линор, – сказал Ля-Ваш, быстрее и чуть мямля. – И если мы думаем о нас самих в контексте игры, мы думаем о нашем думании. И мы решили, что именно о нашем думании мы думать не можем, потому что объект должен быть Другим. Мы можем думать только о вещах, которые не могут думать о себе. Так что, если мы думаем о себе, смотри, например, восприятие себя как мысли, мы сами не можем быть объектом нашего думания. Че тэ дэ.
Линор прочистила горло.
– Но если мы не можем думать о себе, – продолжил Антихрист, адресуясь к небу и пробуя облизать губы, – это значит, что мы, сами, есть вещи, которые не могут думать о себе самих, то есть мы – подходящие объекты для нашей мысли; мы выполняем условие игры, мы сами – Другие. То есть если мы можем думать о себе, мы не можем; и если мы не можем, мы можем. БАБАХ. – Ля-Ваш раскинул руки. – Старая черепушка к черту.
– Тупая игра, – сказала Линор. – Я могу думать о себе в любое время, когда захочу. Вот, смотри. – Линор подумала о себе, как она сидит в доме Гишпанов в Кливленд-Хайтс и ест замороженный горошек.
– Тупое возражение, особенно от тебя, – поведал Антихрист небу. – Ты что, реально о себе думаешь? Ты думаешь о себе как о чем? Может, мне припомнить кое-какие наиболее интересные и, для меня, более чем слегка настораживающие беседы последних двух лет? Не думая о себе как о реальной, ты жульничаешь, ты играешь нечестно, ты карабкаешься по желобу, ты не думаешь о себе.
– Кто говорит, что я не думаю о себе как о реальной? – спросила Линор, глядя мимо Антихриста на кусты, в которых он ходил в туалет.
– Я бы склонился к тому, чтобы сказать, что это ты так говоришь, учитывая твой общий настрой, – разве что коротышка с пышными усами и ездящими креслами как следует дал тебе по башке, – сказал Антихрист. – По моему клиническому мнению, ты, совершенно естественно прибегнув к защитной реакции на свои обстоятельства, решила, что ты не реальна – конечно, с Бабулиной помощью. – Ля-Ваш посмотрел на нее. – Почему всё так, спрашиваешь ты?
– Я ничего не спрашивала, ты мог заметить.
– Потому что ты – та, на кого пало основное бремя зла – верное слово, «зла»? – бремя зла этого семейства. Зла в форме маленьких индоктринирующих сессий с Линор, которые, надо сказать, я всегда рассматривал как жалкие до крайности. Зла в форме папы, который, целиком и полностью похерив жизнь нашей матери, навсегда, пытается похерить еще и твою жизнь любыми способами, о которых, бьюсь об заклад, ты даже не знаешь или не хочешь знать. Вспомни теперь про обстоятельства, которые привели к рождению, в частности, меня. Точно так же папа пытался похерить и мою жизнь, и всех вообще. Как и его, в свою очередь, похерили дураки в старомодных шляпах и костюмах. – Антихрист засмеялся. – Просто поэма. В общем, ты несешь это бремя. Джон, когда мог пригодиться папе или Линор, со своей логарифмической линейкой и прочим багажом мазохиста умотал в Чикаго; у меня была нога и фишка, я подстрахован; Клариса им не подходила в плане характера – нет нужды это обсуждать. Но осталась ты. Ты – семья, Линор. А для папы – вперед, замени очевидное слово в предыдущем предложении словом «Компания».
Линор потянулась и достала из-под себя короткую палку, на которой сидела.
– Но Линор похерила твою жизнь еще хуже, радость моя, – сказал Антихрист; он вернулся в сидячее положение, с косяком, и глядел на Линор. – Линор заставляет тебя верить – вели заткнуться, если я не прав, – Линор заставляет тебя верить, с твоим соучастием, говоря обиняками, что ты реально не реальна или что ты реальна, лишь пока о тебе говорят, так что в той мере, в какой ты реальна, тебя контролируют, а сама ты контролем не обладаешь, то есть ты больше типа персонаж, чем персона, реально, – и, конечно, Линор сказала бы, что это одно и то же, да, верно же?
– Жаль, дождя нет, – сказала Линор.
– Ты же только что была в душе, – Ля-Ваш усмехнулся. – Ты дерганая развалина, сестрица. Не будь такой дерганой. Вот. Быстро поцелуй псису. – Антихрист протянул косяк, который, видела Линор, с одной стороны сгорал куда быстрее, чем с другой.
– Не хочу я ничего, – сказала Линор. Мельком глянула на солнце, по-килроевски [120] залипшее на крыше спортзала. – Как насчет взять и спонтанно прервать этот отрезок разговора, а, Камешек? Потому что, если бы я, например, попросила тебя помочь мне разобраться с этой предполагаемой проблемой «зло-и-реальность против рассказывания», ты бы, само собой разумеется, стал мне что-то рассказывать, что привело бы нас к…
– Не называй меня Камешком, – сказал Ля-Ваш. – Называй Ля-Вашем или Антихристом, но никаких больше Камешков.
– Тебе норм Антихрист, самая, не могу не сказать, настораживающая кличка, которую я когда-либо слышала? Но тебе не норм Камешек?
– Камешками зовут всех подряд, – сказал Антихрист. Вновь отплюнулся белым. – Каждый наш родственник с мужскими гениталиями – Камешек. Камешек напоминает мне, что я, вероятно, всего лишь часть машины, частью которой быть не желаю. Камешек напоминает мне о сильно досаждающих ожиданиях. Камешек напоминает мне о папе. Как Камешек я более-менее дедуцируем…