– Ясно, да, но разве многим пропавшим «жильцам» не нужны капельницы для питания и прочего? И еще мелочи типа инсулина и антибиотиков, и таблеток от сердца, и помощи, чтоб одеться и принять душ? Линор этим летом едва шевелила левой рукой, и плюс сейчас слишком холодно на улице, если долго там сидеть, и я просто не понимаю, как они вообще…
– Миз Бидсман, смею всецело вас заверить, что мы с вами согласуемся здесь более чем полностью. Я запутан и смятен не менее вас. И сбит с толку. – Щеки мистера Блюмкера уступили напору его атак на бороду и всячески задвигались, будто он корчил Линор рожи. – Я оказался лицом к лицу с ситуацией, возможность встречи с которой, поверьте, не снилась мне и в кошмарах, – чудовищной, сбивающей с толку. – Он облизал губы. – А также, позвольте заметить, к подобной ситуации меня в ходе обучения на администратора заведения не готовили никоим, просто никоим образом.
Линор глянула на свой кед. Телефон мистера Блюмкера снова зажужжал и замерцал. Тот взял трубку и вслушался.
– Пожалуйста, – сказал он в телефон. – Спасибо.
Положил трубку и зачем-то обогнул стол, будто желая взять Линор за руку, утешить. Линор пригвоздила его взглядом, он замер.
– А моему отцу в «Камношифеко» вы звонили? – спросила она. – Я позвоню? Клариса как раз в городе, моя сестра. Она в курсе?
Мистер Блюмкер потряс головой, потом рукой.
– Сейчас мы ни с кем не связывались. Так как вы единственная из вашей семьи регулярно навещаете Линор, я первым делом подумал о вас.
– А что семьи других пациентов? Если пропало человек двадцать, у вас тут должен быть сумасшедший дом.
– Как правило, нас почти никто не посещает, как бы это ни было вам удивительно. В любом случае мы пока ни с кем не связывались.
– И с чего бы это?
Мистер Блюмкер на секунду глянул в потолок. На мягкой белой плитке проступало реально непривлекательное бурое пятно. Свет лился сквозь восточные окна и озарял комнату, особо выделяя Блюмкера, один глаз которого блестел золотом. Блюмкер наставил его на Линор.
– Дело в том, что я получил распоряжение этого не делать.
– Распоряжение? Чье?
– Владельцев заведения.
Линор глянула на него внимательно.
– Насколько я знаю, владелец заведения – «Камношифеко».
– Так и есть.
– То есть, по сути, мой отец.
– Да.
– Но вы вроде только что сказали, что отец ничего про это не знает.
– Нет, я сказал, что ни с кем пока не связывался, вот что я сказал. Собственно говоря, со мной связались сегодня рано утром, я был дома, и меня поставил в известность о положении дел… – Он перебрал бумаги на столе. – …Мистер Шмоун, очевидно оказывающий «Камношифеко» некие юридические услуги. Откуда он узнал о… ситуации, я и близко понятия не имею.
– Карл Шмоун. Он из юридической конторы, через которую отец улаживает личные дела.
– Да. – Блюмкер намотал на палец немного бороды. – Ну, очевидно, что… в соответствии с желанием владельцев в данный конкретный момент осведомленность о ситуации кого бы то ни было, кроме владельцев, нежелательна.
– Вы не повторите еще раз вот это вот?..
– Они пока не хотят никому говорить.
– А.
– …
– Так а почему вы позвонили мне? В смысле, спасибо вам большое, само собой, но…
Опять грустная улыбка.
– Боюсь, у вас нет оснований для благодарности. Мне дали распоряжение сделать то, что я сделал.
– О.
– Очевидная подоплека произошедшего заключается в том, что вы все-таки из Бидсманов… и неким образом связаны с правом собственности на заведение через «Камношифеко»…
– Вообще-то нет.
– В самом деле? В общем, представляется ясным, что в плане осмотрительности на вас можно положиться больше, чем на любого среднего родственника с улицы.
– Ясно.
Блюмкер глубоко вздохнул и потер золотой глаз белым пальцем. В воздухе вокруг администратора сделалось завихрение пылинок. Оно вихрилось.
– В придачу ко всему следует признать, что жили́ца, временная недоступность которой имеет прямое отношение к вам, иначе говоря, Линор, обладала здесь особым статусом – в глазах как администрации заведения и персонала, так и, в особенности благодаря личным качествам и явным дарованиям, в глазах других жильцов, – вследствие чего становится возможным заключить: если перемена локации осуществилась по какой бы то ни было причине, исключая прямое принуждение со стороны неустановленного третьего лица либо лиц, что маловероятно, не будет натяжкой постулировать, что местоположение и возвращение Линор практически гарантировало бы возвращение иных пропавших лиц.
– Ничего не поняла.
– Ваша прабабушка была здесь более-менее заводилой.
– О.
– Вы наверняка это не знали.
– В общем-то нет.
– Но вы же бывали здесь, – он глянул в листок бумаги на столе, – часто, по нескольку раз за месячный цикл. Времени.
– Мы говорили о других вещах. Мы точно никогда не говорили о том, кого и как она у вас тут заводит. Да вокруг обычно никого и не было, по такой-то жарище. – Линор глянула на кед. – И потом, вы же знаете, моя просто бабушка, она тоже здешняя… жили́ца, в отделении «К». Невестка Линор.
– Конкармина.
– Да. Она… э, она ведь здесь, да?
– О да, – сказал Блюмкер. Глянул на листок, потом на Линор. – Насколько… насколько я понимаю. Простите, я буквально на одну секунду. – Он пошел к телефону. Линор наблюдала, как он набирает внутренний номер. Три поворота диска – значит, без коммутации. Блюмкер спросил кого-то о чем-то административным полушепотом, Линор его не разобрала. – Спасибо, – расслышала она. – Да.
Он улыбнулся.
– Мы проверим, на всякий случай.
У Линор появилась мысль.
– Может, мне стоит заглянуть в комнату Линор, осмотреться, вдруг я замечу что-то важное.
– Именно это я и собирался предложить.
– Ваша борода в порядке?
– Простите? А, да, нервическая привычка, боюсь, ввиду положения дел в нашем… – Мистер Блюмкер вытащил из бороды обе руки.
– Ну так пойдемте?
– Разумеется.
– Или я лучше позвоню отсюда отцу?
– С моего телефона наружу не позвонить. Прошу прощения.
– Могло ли быть иначе.
– После вас.
– Благодарю.
Дом был разбит на десять частей, отделений, как их называли, каждое – почти правильный пятиугольник, вмещающий невесть сколько пациентов, десять отделений образуют круг, войти в каждое можно из двух и только двух других и еще через центр круга, внутренний дворик, заполненный белым как мел гравием, грузными темными растениями и водоемом с концентрическими кругами подкрашенной воды; та распределялась, разделялась и хранила чистоту благодаря системе с множеством пластмассовых пленок и трубок, причем трубки сходились к центральному водоему из периметра с десятью гладкими, тяжелыми деревянными скульптурами диких обитателей джунглей, Тафтов и Камношифров Бидсманов I, II и III; высоко наверху просвечивающая пластмассовая крыша дарила свет растениям, но не давала дождю и выпадавшей росе разжижать цвета водоема; внутренности всех десяти отделений отсекались от дворика стеклянными панелями с дверями; сам дворик оставался недоступен пациентам, ведь гравий, когда по нему ступаешь, вероломен, глотает трости и ноги ходоков, коляски увязают как в трясине, люди спотыкаются и падают – люди, у которых бедра как из стекловолокна, сказала как-то Линор Линор.
По коридору, в дверь, вдоль периметра отделения, мимо шеренги тянущих руки фигур в колясках, сквозь стеклянную панель, по влажному хрусту гравия во дворике, сквозь другую панель, через полпериметра отделения «Е»: мистер Блюмкер привел Линор к комнате прабабки, вставил ключ в замок еще одной легкой, притворно деревянной двери. Комната была круглой, с большими окнами, выходившими на восточную сторону парковки, и видом на угол, в котором блестел, искрился светом, бившим сквозь деревья на ветру, опять же красный автомобильчик Линор. В комнате было невероятно жарко.
– Вы не убавили отопление? – сказала Линор.
Мистер Блюмкер остался в проеме.
– Собственники установили в этой комнате автоматический трубопровод, его сложно демонтировать, он сделан так, что не ломается. Кроме того, мы, конечно, ожидаем, что Линор воссоединится с нами в ближайшем будущем.
По комнате витал пар, каждый вдох и выдох ощущался на губах, окна обширно запотевали, движение солнца сквозь деревья бросало на белые стены темно-зеленые сполохи.
Линор Бидсман, девяноста двух лет, не страдала от физических проявлений нездоровья, если не считать некоторой потери функциональности левой стороны и полного отсутствия какого-либо телесного термометра. Температура ее тела зависела теперь от температуры воздуха вокруг. По сути, она стала вроде как хладнокровной. Семья узнала об этом в 1986 году, после смерти ее супруга, Камношифра Бидсмана, когда Линор стала обретать заметно синий оттенок. Температура комнаты Линор здесь, в Доме, была тридцать семь градусов ровно. Вследствие этого и Бабуля оставалась жива и довольна, и посетители сводились к Линор и абсолютному минимуму иных пациентов, персонала и, очень редко, Линориной сестры, Кларисы.
В комнате обретались убранная кровать, стол и тумбочка, лоснящаяся от влажности, стакан с водой на тумбочке, с почти испарившимся содержимым, конторка с расставленными по высоте банками из-под детского питания «Камношифеко», пучок смутно зловредных черных проводов, змеившихся из стены, останки кабельного узла для телевизора, который Бабуля заставила унести, стул, дверца стенного шкафа, засорившаяся солонка и, на черном металлическом раскладном столике для телевизора, глиняная лошадка, которую Линор давным-давно привезла Бабуле из Испании. Стены были голыми.
– Ясно, – сказала Линор, оглядываясь, – она точно взяла ходунки. – Она открыла дверцу шкафа. – И не смогла бы взять много одежды… вот ее чемодан… или много белья, – она глянула в ящики тумбочки. Выбрала банку из-под детского питания «Камношифеко», с этикеткой, на которой красными чернилами был нарисован смеющийся младенец. Аромат говяжьего пюре. – Она это ест? – спросила Линор, глянув на мистера Блюмкера, который стоял с блестящим от пота лицом в проеме, массируя подбородок.