– Лично я специализировался по э-ко-но-мике, – сказал Ланг, повторяя шутку.
Линор его проигнорировала.
– Я брала как-то курс экономики, – сказала она. – Папа какое-то время хотел, чтобы я стала экономистом.
– Но ты сказала «нет, сэр».
– Я просто не стала этого делать, ну и всё. Ничего не сказав.
– Я в восхищении, – сказал Ланг, доливая вина обоим и сминая пустую банку. Он вбросил ее в мусорную корзину через всю комнату. – Определенно.
– В восхищении от чего?
– Только мне сложновато вообразить тебя фи-лосо-фом, – сказал он. – Помню, я смотрел на тебя в комнате Мелинды Сью в тот раз, так давно, и говорили себе: художница. Помню, как подумал «художница», тогда.
Теперь вино было теплее. Линор подавила кашель.
– Ну, я точно не художница, хотя в Кларисе есть то, что ты мог бы назвать талантом к искусствам. Да и философом я не была, просто студенткой. – Она глянула в стол. – Но почему ты не можешь это вообразить?
– Без понятия. – Ланг закинул руку на спинку кушетки, взялся за стальную пластину и стал поглаживать ее пальцами. Шея Линор затекла пуще прежнего. Она поняла вдруг, что видит Ланга под всякими разными углами: его профиль рядом, его отражение в стеклянной столешнице, другой его бок в окне за кушеткой и теликом. Казалось, Ланг был всюду.
Он говорил:
– Во мне застряла картинка из колледжа: все эти фи-ло-со-фские ребята, бороды, очки, носки с сандалиями, все время болтают всю эту мудрую хрень. – Он ухмыльнулся.
– Ерунда какая, – сказала Линор, всем телом подавшись вперед. – Те, кого я знаю, типа самые немудрые люди, каких только можно себе представить. Реально хорошие философы хотя бы не ведут себя так, будто они мудры и все такое. Они реально как физики или мате…
– Хочешь арахиса? – спросил Ланг вдруг.
– Нет, спасибо, – сказала Линор. – А ты давай, чего.
– Не. Засраныши застревают в зубах.
– У меня тоже. Ненавижу, когда орехи это делают.
– Ты продолжай, что ты сейчас говорила, извини.
Линор улыбнулась и покачала головой.
– Неважно. Я просто хотела сказать, что они как математики, реально, только они играют в свои игры со словами, а не числами, а это еще сложнее. По крайней мере, мне так показалось. К концу колледжа философия мне разонравилась.
Ланг плеснул вина в рот и поиграл им. Наступила тишина. Через Мистин деревянный пол Линор слышала слабые звуки телевизора в гостиной Тиссоу.
Потом Ланг сказал:
– У тебя все стремно со словами, верно. – Он глянул на Линор. – Стремно у тебя со словами?
– О чем ты говоришь?
– Просто кажется, что у тебя с ними стремно. Или типа ты думаешь, что они стремные.
– В каком смысле?
Ланг, рассеянно трогая пальцем верхнюю губу, глядел в стекло столешницы.
– Типа ты относишься к ним страшно серьезно, – сказал он. – Типа это большой острый инструмент или типа мотопила, которая может срезать тебя влегкую, как деревце. Что-то типа того. – Он глянул на Линор. – Это из-за твоего образования, в плане колледжа, специализации и прочего?
– Не думаю, – сказала Линор. Пожала плечами. – Думаю, я просто по жизни, ну, спокойная. Я не считаю, что слова – как мотопилы, это уж точно.
– То есть это все фигня, что я сказал?
Линор переложила ногу на ногу и поиграла вином в стакане. Заглянула в сумочку, с билетами, около кресла.
– Думаю, это просто моя семья по жизни стремная и очень… словесная. – Она глянула в стол, отпила вина. – И иногда это трудно – быть не особо словесным человеком в семье, которая смотрит на жизнь как на более-менее словесный феномен.
– Это точно. – Ланг улыбнулся. Глянул на Линорины ноги. – А можно я еще спрошу, почему ты всегда носишь эти кеды, конверсы? У тебя слишком красивые ноги, чтобы все время носить конверсы. Почему ты это делаешь?
Линор поерзала в кресле и глянула на Ланга, чтобы тот перестал глядеть на ее ноги.
– Они удобные, и всё, реально, – сказала она. – Все любят разную обувь, я полагаю.
– Обувь разная нужна, обувь разная важна, я прав? – Ланг засмеялся и выпил.
Линор улыбнулась.
– А моя семья реально смешная в плане слов. Думаю, тут ты прав. Моя прабабушка особенно, а она типа глава семьи уже давно.
– И твой папочка, и твоя домоправительница тоже, – сказал Ланг, кивая.
Линор резко подняла глаза.
– Откуда ты про них знаешь?
Ланг пожал плечами, потом ухмыльнулся Линор.
– Видимо, Эр-Ка упоминал, ну или.
– Рик?
– Но смешная, в каком роде? – сказал Ланг. – В смысле, люди любят поговорить, это же обычно. В мире полно заядлых и превосходных говорунов. Моя мать обожала поговорить, и мой папочка говаривал, что заткнуть ее реально, только ударив тупым предметом.
– Ну да, но, видишь, одно дело поговорить, – сказала Линор, приглаживая волосы. – Хотя, конечно, все это любят. Другое, как ты и сказал, значение, которое придается всему сказанному. Все сказанное для них страшно важно. – Линор на секунду осязала ободок стакана. Улыбнулась. – Взять хоть, например, то, о чем я вспоминала утром, как мой братик Камешек вошел в ту фазу детства, когда называл все вокруг марками вещей. Он спрашивал: «Это собака какой марки?» – или говорил: «Это закат той марки, когда облака из-за солнца становятся огненными», – или: «У этой марки дерева съедобные листья», – эт цетера. – Она глянула прямо на Ланга, который смотрел на нее в столешнице. Ланг глянул прямо на нее. Линор прочистила горло. – Что, ясно, не было, знаешь, чем-то таким уж очень значимым, тогда. – Она переложила ногу на ногу; Ланг глядел на нее не отрываясь. – Но моя семья какое-то время билась из-за этого в припадках, и как-то раз они умудрились выманить Камешка из дома, чтобы мы все могли вроде как сесть в гостиной, устроить саммит на тему, как заставить братика говорить вместо «марка» «род» или что-то такое. Это был большой семейный переполох, хотя мой отец, помню, все собрание проболтал по телефону, или ходил взять что-нибудь пожевать, или даже читал и всех игнорировал, потому что собрание вела моя прабабушка, а они не очень-то ладят. Не ладили – точно.
– Это ты об амхёрстском брате говоришь? – спросил Ланг. – О Ля-Ваше, который сейчас в Амхёрсте?
– Да. Ля-Ваш – второе имя Камношифра. Настоящее имя Камношифра.
– И как они избавляли мальчишку от привычки? За обедом он ни разу не сказал «марка», вообще, в тот раз, – по крайней мере, своей ноге, с которой только и разговаривал.
– Думаю, оно само прошло, – сказала Линор. – Думаю, типа выветрилось. Разве что мисс Злокач била его втихомолку тупыми предметами. – Она усмехнулась. – Мне кажется, могло быть как угодно.
– Мисс Злокач, твоя няня, ноги как маслобойки и все такое?
В ответ Линор какое-то время сидела, уставившись в столик, а Ланг глядел на ее профиль. Наконец она спросила:
– Слушь, Энди, откуда ты все это вообще знаешь? – Она поставила стакан, вписав его во влажный кружок на столике, и спокойно глянула на Ланга. – Ты пытаешься меня выбесить? Это оно? Думаю, я должна знать, что именно Рик тебе рассказал.
Ланг серьезно покачал головой.
– Выбешивать тебя мне и в голову не приходило, – сказал он. Чпокнул ушком новой банки. – Просто все случилось в самолете, когда тот летел сюда, пока ты так сладко и мило спала. Нас двое, говорить не с кем. – Он залпом отпил вина, улыбнулся. – Эр-Ка, помню, сказал, что собирается тебя повысить, из оператора коммутатора в читатели и выбраковщики, и как тебя это реально ублажит.
– Рик сказал тебе, что собирается это сделать? Это типа за два дня до того, как он сказал то же самое мне.
– Ну и как, тебя ублажило? Это правда ценный опыт, как он говорил?
Линор глянула на Ланга, ища сарказм. Она не понимала, саркастически он говорит или нет. Шея уже реально ныла.
– Ценный в плане десяти мертвых президентов в час, – сказала она медленно. – И бывают реально хорошие истории.
– Эр-Ка говорит, ты реально любишь истории. Он говорит, ты понимаешь себя как литературную восприимчивость.
– Он так сказал?
– Сказал.
Линор снова глянула в столик.
– Ну да, мне нравятся истории. И Рику они нравятся тоже. Думаю, в том числе поэтому мы вроде бы так здорово ладим. Только Рику реально нравится их рассказывать. Иногда, когда мы вместе, он просто рассказывает мне истории, постоянно. Пересказывает то, что ему прислали.
Ланг положил ботинок на стеклянную столешницу, покрутил носком туда и сюда.
– Его хлебом не корми, дай позадвигать, ага, – сказал он рассеянно. Помолчал, глянул на Линор. Линор посмотрела на кед. Ланг прочистил горло. – Может, не стоило бы этого делать, но я давно хотел спросить тебя об этой байке, которую мне поведал Эр-Ка, насчет твоего брата с его ногой: как сосунок потерял ногу, когда его мать упала с вашего дома, пытаясь сбежать от тренера по бриджу и вломиться в вашу детскую. Что-то такое. Вот что из этого правда, а что входило в комплект розыгрыша лично меня, пока мы сюда летели?
Ручьи тепла в теле Линор вроде как разделились на множество ручеёчков. Она уставилась на ботинок Ланга на столике. Закрыла глаза и ощутила, как ноет шея. Ланг всё глядел на Линор.
– Давай-ка разберемся, – сказала она наконец. – Рик рассказывал тебе личные подробности о моей семье? В самолете? Пока я была там же, только спала?
– Может, не надо было тебе говорить, что́ он мне сказал? Линор, ошпарь меня чем-нить, если я вдруг свалял дурака. Просто забудь все, что я наговорил.
Линор продолжала смотреть в стеклянную столешницу, и на Лангов ботинок, и на отражение Лангова ботинка, и на Лангово отражение.
– Он рассказал тебе все это, пока я спала, – сказала она. В столешнице Ланг вроде как смотрел мимо нее, потому что настоящий Ланг смотрел на нее. Когда он наконец опустил взгляд на столик, Линор посмотрела на Ланга прямо.
– Ну, он сказал, что ты его невеста, – сказал Ланг, – и он питает страстный и абсолютный интерес ко всему, что связано с его невестой. Как по мне, все было вполне невинно. А уж как литературно – просто вот